Команда молодости нашей

КОМАНДА МОЛОДОСТИ НАШЕЙ
Речь пойдёт не о спортивной команде, а о коллективе маленькой лаборатории на огромном заводе. Очень дружном, молодом коллективе единомышленников, который, иначе, как командой назвать нельзя.
В начале 70-х годов на нашем заводе осваивался выпуск новых изделий, требующих применения особо чистых довольно экзотических материалов. Анализ их методами обычной «мокрой» химии был невозможен. Встал вопрос внедрения спектральных методов анализа. Это было поручено старшему инженеру Тамаре Ивановне, физику по образованию и мне, инженеру-химику. Надо было всё начинать с нуля: заказывать необходимое оборудование, приборы, реактивы, техническую документацию. Нестандартное оборудование, оснастку и приспособления предстояло изготовить у себя на заводе. От меня требовалось всё это изобразить на бумаге, чтобы сделать заказы в определённые цеха. Я чертила, рисовала, чего не могла никак изобразить, описывала словами! Конструктора добродушно посмеивались над моими «художествами», задавали множество вопросов, но, в конце концов, всё было изготовлено, как и требовалось. После установки и настройки оборудования, моих длительных стажировок на других предприятиях, опробования всех методик на месте, родилась и стала функционировать группа спектрального анализа в составе лаборатории входного контроля, состоящая из пяти человек.
В этот период мы хорошо сработались и, можно сказать, подружились с Тамарой Ивановной. Она была старше меня на 8 лет, отличалась спокойным, уравновешенным характером и частенько «тормозила» мои бурные эмоциональные взрывы. Приучила многие жизненные моменты пропускать мимо ушей, головы и сердца. Для меня это было важно.
Когда я вышла на работу после второго декретного отпуска, то застала Тамару Ивановну очень озабоченной и расстроенной. В углу лаборатории стоял большой деревянный ящик, явно, с каким-то прибором. Оказывается, представители заказчика или, сокращенно военпреды, серьёзная служба на любом  предприятии, имеющем отношение к выпуску оборонной продукции,  решили, что необходимо делать развёрнутый анализ, органических веществ, которые широко применялись в нашем производстве. Химическими методами это сделать было невозможно. Нужно осваивать и внедрять метод газовой хроматографии. Я была полна энергии и желания познавать и осваивать новое, неизвестное. И снова пришлось проходить стажировку в хроматографических  лабораториях, самостоятельно работать с литературой и технической документацией, но это того стоило. Прибор «из ящика» ожил и стал исправно на нас работать, хотя, временами, капризничал жутко. Но мы справлялись!
Вскоре нашей группе присвоили статус лаборатории. И всё было бы хорошо, но работа была сложной, требовала определённой технической грамотности, большой точности и внимательности при выполнении анализов, и не каждый мог с ней справиться, поэтому коллектив постоянно обновлялся. Всё время приходилось кого-то обучать. Это уводило в сторону от основной работы и отнимало массу времени и сил. Проблема была снята, когда, практически одновременно, пришли две молодые девушки, студентки-вечерницы кафедры аналитической химии ВГУ. Девчонки были грамотными, хваткими и весёлыми. Люба стала заниматься спектральным анализом, Наташа - хроматографией. Я вздохнула свободнее. И дело совсем пошло на лад, когда пришла молоденькая девочка Наташа, тихая, неразговорчивая с пытливым взглядом и очень умелыми руками. В лаборатории  было много довольно сложной «мокрой» химии.. Так анализ танталового порошка проводился с использованием замысловатой установки из кварца со множеством шлифов и краников. Мне частенько приходилось бегать к знакомому стеклодуву в Политехнический институт с просьбой запаять что-то лопнувшее  или разбитое. Вот тут - то и пригодились ловкие руки Наташи. Скоро она научилась снимать спектры и обрабатывать фотопластинки и стала нужным и важным членом коллектива.  Лаборантки  Валя и Лена тщательно и добросовестно выполняли более простую  работу.
Тамара Ивановна вскоре ушла на более солидную и стабильную должность, а меня назначили начальником лаборатории. Теперь у нас были Люба, Валя, Лена и три Наташи: я – Наталья Ивановна и две Натальи Алексеевны. Натальин день, 8 сентября, долго был лабораторным праздником. Мы и сейчас обмениваемся поздравлениями.
Девчонки были все молодые, симпатичные, смешливые, задорные, но с непростыми характерами, и каждая из них представляла собой уже сформировавшуюся личность. Я тоже была далеко не старухой: начальником лаборатории стала в 34 года. Поначалу были опасения, что не справлюсь, не сумею организовать работу и сплотить коллектив. Но девочки были разумные, не боялись работы, помогали друг другу. Никогда не ссорились, мелкие недоразумения улаживались быстро с помощью шуток и смеха. Но если посторонний осмеливался обидеть кого-либо из наших, тогда все, как один грудью вставали на защиту! Как-то пришлая дама из новеньких, ещё не знающая, что «спректральщиков» трогать нельзя, осмелилась заявить, что наша Наталья на фотографии в заводской газете выглядит гораздо старше своих лет. В этот момент все промолчали, но через несколько дней, при удобном случае, ей устроили такой вежливый и остроумный спектакль на тему «Возраст и внешность», что мне, даже  стало её немножко жаль, хотя тётка была вредная. А Наталья и не подозревала об этом инценденте. И так было всегда!
Лаборатория тем временем расширялась. Теперь у нас было три комнаты, заполненные сложными приборами и оборудованием. Купили ещё один хроматограф. Более компактный, современный и не такой капризный, как его имеющийся у нас собрат. Приобрели несколько сложных современных микроскопов. Один из них, рентгено-телевизионный, был громоздкий, сложный, занимал целую комнату. Я две недели обучалась в Выборге работать на нём. Но для химиков работать на таком оборудовании сложно. Нужен был мужчина-физик и, просто, свой мужчина. Хоть мы, женщины, многое могли и умели делать сами, но так часто нужны мужские руки, мужской взгляд на проблему. Поэтому появился молодой холостой парень Сергей. С его появлением наша, и без того далеко не скучная жизнь стала совсем интересной. Не все наши ожидания он оправдал, был человеком своеобразным, без конца попадал в какие-то истории, которые приходилось расхлёбывать всем коллективом. Справедливости ради надо сказать, что Сергею тоже, временами, приходилось не сладко: девочки были язвы ещё те! Но он был наш. Долгие годы пришлось провести в оной упряжке.
Тем временем Наташа и Люба заканчивали учёбу в университете и вышли на защиту дипломов. Темы дипломных работ у них были производственные, заводские. Экспериментальная часть выполнялись в лаборатории, и я руководила этими работами. Наташа определяла качественный и количественный состав примесей в очень важном для производства этиленгликоле методом газожидкостной хроматографии. Это была довольно сложная органика с мудрёными названиями и «рогатыми» формулами. Люба занималась спектральным анализом гидроксида алюминия, отхода производства, образующегося в громадных количествах. Существовала амбициозная программа использования этого продукта для получения искусственных рубинов. Одним из институтов была разработана технология, мы подготовили и отправили туда несколько партий нашего отхода, были получены первые рубины. Нужно было только что-то усовершенствовать, доработать, но … грянула перестройка. А пока, Люба корпела над расшифровкой спектров. С её взрывным темпераментом, это было нелегко. Однажды она в отчаянии воскликнула: «Ну, привяжите меня, ради Бога, за ногу к столу! Иначе, убегу!» Все мы старались помочь девчонкам, чем могли. Чертили графики и схемы, писали формулы и плакаты на листах ватмана, поддерживали их морально. Девчонки защитились на «отлично». Мало того, их доклады произвели сильное впечатлению на комиссию и присутствующих в зале преподавателей. Мне потом некоторое время звонили из университета, предлагали взять студентов для выполнения дипломных работ по заводской тематике. Я категорически отказывалась: хлопотно, большая ответственность, да и своей работы хватало.
А работа была разнообразная и интересная, зачастую, её можно было назвать исследовательской. Приходилось определять, что это за осадок или налёт образуется там, где его не должно быть, почему рвётся или ломается металл, не паяются вывода, потемнел электролит и, вообще, что  это за жидкая дурно пахнущая смесь, что туда входит и в каких количествах. Всё это требовало творческого подхода, разработки методик анализа. Нам такая работа нравилось. Наташа часами неотрывно сидела у хроматографа и разговаривала с ним, как с живым существом; то грозила кулаком и обзывала всякими непотребными словами, то начинала хвалить и гладить по металлическому боку. Люба при расшифровке сложных спектров веществ, время от времени вздыхала: « Ну, поругайте меня! Иначе всё брошу. В глазах уже сплошные полоски!» Я им помогала и советом, и делом. Наташа младшая, безукоризненно выполнив сложную, кропотливую подготовительную работу с мелькавшей, временами, усмешкой в глазах наблюдала за работой коллег, и всегда готова была прийти им на помощь. В особо заквыристых случаях я, Наталья и Люба предпринимали» мозговой штурм». Сидели, обложившись специальной литературой и, то начинали усиленно шелестеть страницами, то кто-либо бежал к прибору что–то уточить, или, вдруг, все, как по команде  поворачивали головы к висящей на стене «Периодической системе Менделеева«. Зато, когда удавалось найти логически правильное объяснение полученным результатам анализа, мы были очень довольны собой, испытывали удовлетворение от проделанной работы.
Однажды мы получили задание очень тщательно проанализировать этиловый спирт. Надо сказать, что на заводе спирт «лился рекой», так того требовала технология изготовления изделий. Спирт использовался высокого качества «ректификованный высшей очистки из пищевого сырья». Позже стали применять другие, более дешёвые сорта. В лабораторию иногда поступали жалобы на крепость спирта, этот вопрос решался элементарно. А тут кто-то усомнился в чистоте вещества. Результаты анализа оказались удручающими: в составе спирта было обнаружено 1,5% метанола, сильнейшего яда, вызывающего у человека слепоту, а при длительном или одноразовом употреблении в большом объёме – смерть. Самое интересное, что противоядием метанолу являлся «питьевой» этиловый спирт. И нам дали задание: досконально изучить вопрос и доложить, сколько можно выпить загрязнённого спирта, чтобы не отравиться. Оказалось, что условно безопасная доза составляет 100 миллилитров. Согласитесь, это яркая иллюстрация метода разрешения проблем «по-русски».
Бывало, что кого-то не устраивал результат анализа и нам устраивали всякого рода проверки. Заместитель начальника одного из цехов несколько раз приносил на проверку одну и ту же бронзу. А вдруг, мы дадим разные результаты! Ему потом доходчиво объяснили, что так поступать с нами не стоит. Однажды технологам очень не понравилось наше заключение по качественному и количественному составу гальванического покрытия проволоки. Они решили провести анализ на соседнем заводе в лаборатории спектрального анализа. Руководитель лаборатории Элла Борисовна, узнав, кто проводил анализ у нас на заводе, сказала: «Я поставлю свою подпись рядом! Забирайте свои образцы!» С Эллой Борисовной мы были знакомы, иногда пересекались по работе, но её поступок меня приятно поразил. После этого случая никто больше не решался перепроверять результаты наших анализов. А сколько людей обращалось к нам с личными просьбами: посмотреть, золото это или не золото, серебро или не серебро и полностью ли это металл или просто покрытие. Сейчас мы были бы завалены «магарычами», тогда просто радовались или огорчались вместе с заказчиками, в зависимости от результата.
Для выяснения особо важных и сложных вопросов ездили в командировки. О командировках надо написать особо. Мы проехали всю страну, от Выборга до Ангарска и Дальнего Востока. В основном, работали в лабораториях. Я уже писала о всесоюзном лабораторном братстве. С коллегами из лабораторий, знакомых по поездкам, у нас устанавливались очень добрые отношения. Мы перезванивались, переписывались, обменивались информацией, дефицитными реактивами, материалами, документацией. Можно было написать письмо или позвонить и в незнакомую лабораторию проконсультироваться, посоветоваться обсудить насущную проблему.
В течение длительного времени мы сотрудничали с «Московским институтом чистых химических реактивов, ИРЕА». Там совместно разрабатывали несколько методик анализа сложных органических веществ, в том числе, одну хроматографическую. Вернее, мы её разработали сами, но чтобы узаконить её действие во всесоюзном масштабе, нужен был солидный разработчик с именем. Я часто там бывала. Вместе что-то углубляли, уточняли, расширяли. Лаборатория была оснащена сложными современными приборами, типа хроматомассспектрометр, сотрудники там работали солидные, кандидаты наук, некоторые преподавали в МГУ по совместительству. Но они ко мне, химику из провинциальной заводской лаборатории, относились, как к равной им коллеге. Я тоже чувствовала себя совсем свободно. Мы «гоняли чаи», вели разговоры на любые темы, начиная с химии и любимых приборов и, заканчивая модными стихами и местами в Москве, где можно что-то интересное посмотреть или купить. Снабдили меня кучей дефицитных лекарств, которые выпускались тогда у них в институте. А, самое главное, щедро делились знаниями, опытом. Я тоже рассказывала о проблемах «на земле». Им это было интересно. Случались командировки не по лабораторным, а общим заводским вопросам. Главный инженер давал задание нашему начальнику, «толковую, бойкую дивчину необходимо направить на такое-то предприятие, решить такой-то вопрос». Так наша Люба совершила свой знаменитый вояж в городок Дальнегорск, расположенный между Владивостоком и Хабаровском. Она летела на больших самолётах и маленьких «кукурузниках», ехала на поездах и автомобилях и, когда наконец-то, приземлилась в Воронежском аэропорту, то готова была упасть на колени и целовать родную землю. Привезла с собой ракушку с берега Японского моря для лабораторного аквариума и… несколько пальто из «болоньи на синтипоне», купленных ею по, случаю, в Хабаровске. В то самое время там находилась с визитом Раиса Максимовна Горбачёва, и в магазины «выбросили» кое-какой товар. Одно из этих пальто досталось нашей Наташе.
Ещё в лаборатории было много рядовой работы, заключающейся в анализе материалов, поступающих на завод или в разбраковке уже имеющихся, в случае пересортицы и путаницы. Зачастую это надо было делать быстро, срочно. И тогда каждые пять минут в дверях лаборатории возникал наш начальник и вещал, как лозунг, как заклинание: «Вы что, хотите сорвать выполнение плана? Конвейер остановить?!!!» Ох, уж этот конвейер! Многие, наверняка, не знают, что это такое. А работники отделов и лабораторий того времени были хорошо знакомы с ним, так как в конце каждого месяца отправлялись в цеха на помощь, выполнять план. Это движущаяся транспортёрная лента, по обе стороны которой сидят человек 30 женщин в белых халатах, шапочках, резиновых перчатках и собирают определённый тип изделия. Каждый человек, выполняет одну простую операцию, например, надевает резиновую трубочку на вывод. Цеховые женщины сами задавали темп работы, от количества собранных изделий напрямую зависела их зарплата. Поэтому лента двигалась довольно быстро, деталей на ней было много. Мы, «прикомандированные», торопились, не успевали выполнять свою операцию, а детали «ползли и ползли как фашисты» - говорила моя подруга. И над всем этим витал специфический далеко не безвредный для человека запах электролита, которым были пропитаны заготовки изделий. Было шумно, кое-где жарко. Конвейер выключался через каждые два часа работы на 10 минут. Можно было пройти в комнату отдыха перекусить и попить кислородные коктейли. Но мы всё равно уставали.
 Определяющим фактором в нашей лабораторной жизни был комфортный микроклимат, непринуждённые дружеские отношения между членами небольшого коллектива. Девчонки были весёлые, с хорошим чувством юмора, хохотушки и певуньи. Зачастую, после чьей-нибудь меткой фразы следовал такой взрыв хохота, что наш начальник, имеющий обыкновение расхаживать по коридору, покуривать и думать великие думы, врывался в лабораторию и испуганно спрашивал: « Что случилось, девчата?» Потом привык к таким бурным проявлениям чувств и, иногда сам возникал в двери с весёлым и хитреньким выражением лица, рассказывал не очень смешной анекдот, смеялся и исчезал. Мы тоже хихикали.
Было бы ошибкой считать, что жилось нам беззаботно и очень весело. Иногда приходилось пускать слёзки. Находились желающие обидеть молодёжный коллектив лаборатории с передовыми методами анализа. У нас были прекрасные взаимоотношения со всеми подразделениями завода, где работали наши друзья и подруги, но могущественные покровители отсутствовали. А это было очень важно в то время. Так мы рыдали «хором», когда во время перестройки межлабораторных стен, затеянной по настоянию пожарников, украли несколько квадратных метров нашей площади. Мало того, что пришлось потесниться, так ещё надо было передвигать и по- новому подключать оборудование. А, главное, было обидно. Начальство могло вменить нам в обязанности выполнение работ совершенно не подходящих статусу лаборатории. Анализ отходов нефтепродуктов, например. Очень грязная противная работа, требующая применения большого количества бензина. Но никто из девочек не пытался увильнуть, переложить её на плечи другого: занимались все, в том числе и я.   Ещё был очень непростой период жизни, когда к нам посадили очень «блатную» выпускницу университета, для которой посчитать процентное содержание одного вещества в другом являлось непосильной задачей. Пытались научить, подсказать, заинтересовать, но всё тщетно: ей ничего не было нужно. Да ещё и характер был тихенький, но склочный. Каждое сказанное у нас в лаборатории слово мгновенно становилось известно вышестоящему начальству. Тут уж наплакалась я! Когда расстроенная приходила с работы домой, дети спрашивали: «Опять тебя Верочка довела?» К счастью, она продержалась у нас недолго. Мы её «съели», как говорили недоброжелатели. Правда, начальник лаборатории, куда перевели Верочку от нас, тоже довольно быстро заплакала.
В то время существовал целый список, чего нельзя делать в лаборатории: нельзя было пить чай, пожарники гоняли; принимать пищу, дабы не отравиться находящимися рядом вредными веществами и, самое главное не допустить распространения по заводу загрязняющих веществ (например, хлоридов, находящихся в поваренной соли) очень вредных для нашего производства. Но запреты для того и существуют, чтобы их нарушали. Мы оборудовали себе уголочек между шкафом и не очень привередливым прибором для рассевания танталового порошка, виброситом, повесили занавеску и назвали всё это «будуаром». Здесь перекусывали и пили чай, вскипячённый в большой колбе на электрической плитке. Был в лаборатории ещё один укромный уголок: тёмная комната, где при красном свете обрабатывались фотопластинки. Здесь можно было при необходимости скрыться, не боясь, что туда заглянет посторонний.
Лабораторные праздничные застолья проходили очень весело, с песнями, шутками, смехом. Набор блюд на столе не отличался большим разнообразием и изыском. Готовили большой тазик салата Оливье, запекали в термостате картошку, ещё колбаса, рыбные консервы и покупной торт. А пили свои спиртовые настойки на клюкве, корне калгана, лимонных и апельсиновых корочках. Налитые в стеклянные колбы и закрытые кусочками алюминиевой фольги, они очень колоритно смотрелись на столе. Рюмками служили страшно дефицитные и довольно дорогие кварцевые тигельки вместимостью 30 миллилитров. Иногда настойки разводили деионизованной водой, чаще делали глоток ароматной обжигающей смеси с «подушечкой» из воды. Это считалось особым шиком. Единственным мужчиной в нашем обществе был Сергей. Он, не принимал участия в бурном веселье, изредка выдавал довольно остроумные фразы, а больше, сидел молча и усмехался себе в усы. Иногда к нам присоединялся начальник, но нам это не нравилось. Он рассказывал довольно плоские анекдоты, фривольного содержания, сам хохотал, а мы не знали, как реагировать на его рассказ. Самое большое наслаждение нам доставляло пение. Люба была запевалой. Две Гали из лаборатории входного контроля, которые влились в нашу компанию, тоже очень хорошо пели. Все же остальные, как могли, подпевали. Песенный репертуар был очень широким: от грустных задушевных песен, до оригинальных частушек, привезённых Наташей из дальнего туристского похода. Пение получалось слаженным и, можно сказать, красивым. Долго засиживаться и распевать песни было нельзя, так как такие мероприятия проходили в обеденный перерыв, плюс полчаса до и после него. Но мы находили место и время, где можно было попеть вволю, например, на полевых работах в колхозе. Туда нас по определённой разнарядке направляли с начала лета и до поздней осени. Это, порядком, надоедало, но были и приятные моменты: купание в реке Дон, обеды в прибрежных кустах и всякие мелкие приключения, постоянно происходящие с нами или хорошо знакомыми нам людьми. Зимой это вспоминалось и со смехом обсуждалось.
Моё сорокалетие отмечали дома. Это было незабываемое мероприятие! Уж там напелись и насмеялись от души. Танцевали так, что пришлось убрать палас с пола: мешал. А не прочно закреплённый нерадивыми строителями паркет, трещал, качался и, чудом, устоял, не разрушился! Перепили всё припасённое спиртное. Единственный мужчина в компании, мой муж, от души веселился вместе с нами, потом долго вспоминал и сетовал: «С мужиками понятно, сколько нужно водки, а с девочками….То сидят, еле губы мочат в рюмке, то перепьют всё, что есть в доме!» Да, такими мы были непредсказуемыми, весёлыми и ... молодыми!
Не обошлось в нашей лабораторной жизни и без любовной истории, вернее драмы. Сергей влюбился в Наташу старшенькую. Я уже писала, что человек он своеобразный, молчаливый, с часто и резко меняющимся настроением. Иногда был просто душа-парень, а иногда холодным тоном цедил колкие фразы. Ухаживания за Натальей заключались в обвинениях её в том, что она «отличница в учёбе, партийная активистка, туристка- байдарочница, а ума нет, ничего не видит, что происходит рядом и как относится к ней он». Иногда приглашал к себе в комнату для беседы наедине. Наташа идти не хотела, но мы уговаривали её сходить и выяснить отношения раз и навсегда. И вот однажды жарким летним днём через некоторое время после одного из таких объяснений в общую комнату со словами: «Где она?», качаясь  вошёл бледный трясущийся Серёжа. Наша пышная красавица Валя не растерялась, подхватила его, усадила на стул, прижала голову к своей груди и стала утешать, как ребёнка. Серёжа горько расплакался. Наталью кто-то вытолкал в соседнюю комнату. А я, мгновенно оценив ситуацию, побежала в заводскую поликлинику. Наш врач-терапевт согласилась пойти к нам только после того, как я пригрозила посадить её в тюрьму, если с нашим молодым сотрудником что-нибудь случится нехорошее. Врач диагностировала гипертонический криз и Сергея увезли на машине скорой помощи домой. Болел он три недели. После выздоровления и выхода на работу Сергей некоторое время был напряжённым, молчаливым. Мы все (кроме Наташи) окружили его ненавязчивой заботой, и лабораторная жизнь постепенно вошла в свою привычную колею. Единственное, что изменилось: в жаркое время года все девчонки стали надевать юбки под белоснежные полупрозрачные халаты, дабы не смущать и не «доводить до греха» впечатлительных мужчин в лаборатории и соседей по коридору.
О белом халате хочется написать особо. Я где-то прочитала, что «его величество белый халат» достоин, написания о нём хвалебной оды. Полностью с этим согласна! 45 лет он был моей второй кожей, защищал одежду от происков агрессивной дамы по имени «ХИМИЯ». К концу своей службы халат был усеян многочисленными дырами, но оставался белоснежным, благодаря той  же тётушке «ХИМИИ». Без халата чувствуешь себя не защищенной, уязвимой, а стоит надеть его, и ты превращаешься в важного, нужного человека, способного достойно выполнять самую сложную работу. Чувствуешь себя значимым и даже величественным.
Потом стало всё рушиться. Считается, что каждому поколению суждено пережить своё «лихолетье». Вот и для нас наступили лихие годы. Сначала стали задерживать зарплату, потом отправлять в отпуска без сохранения содержания. К этому времени нас осталось совсем мало: я, две Натальи Алексеевны Люба и Сергей. Правда, две Гали из соседней лаборатории прочно вошли в нашу компанию. Мы вместе переживали все невзгоды, сыпавшиеся, как из рога изобилия. Стали неожиданно и рано умирать члены наших семей, друзья и знакомые. Похоронных служб тогда не существовало, да и денег, тоже. Всё делали сами. Бегали по необходимым в таких случаях инстанциям, готовили и проводили поминальные обеды. Похорон было много, и мы наловчились всё делать быстро и хорошо. Верные своим принципам, грустно шутили, что можно открывать свой бизнес по обслуживанию поминок. Шутки шутками, а на работе становилось всё хуже. Зарплату не выдавали месяцами, отпуска без сохранения содержания стали привычным явлением. И вот, в январе 1995 года на заводе прошла первая крупная волна сокращений. Этой волной смыло, практически, полностью нашу лабораторию. Оставили только лаборантку Наташу, с непонятной целью и непонятными обязанностями. Было очень больно и обидно. Я к этому времени на заводе проработала 26 лет, 12 из них, начальником лаборатории! Мы собрались в уголке без застолья, спели несколько очень грустных песен, поплакали и разошлись по домам. Позже, когда завод окончательно рухнул, бывшие сослуживцы говорили, что нам повезло попасть в первые ряды уволенных: было больше возможностей найти работу. Возможно это и так, но мне до сих пор снится та лаборатория, те комнаты с приборами, наш «будуар», мой стол с телефонным аппаратом вишнёвого цвета.
В конечном итоге никто из нас не пропал, нашли своё место в жизни. Но было тяжко! Я почти три месяца ходила на биржу труда, где не предлагали никакой работы. Пока знакомая Наташи «старшенькой» не порекомендовала нас в лабораторию, где нужно было запустить и настроить знакомый хроматограф. Мы согласились. Хроматограф представлял собой кучу железа, местами покрытого ржавчиной. Но мы справились! Мне предложили остаться работать там ведущим инженером-химиком. Вскоре я перетащила к себе Наташу «младшенькую». Она там до сих пор работает. Мне, несмотря на то, что проработала там без малого 20 лет, лаборатория не стала родной. Хотя работа и люди были интересными. Наталья по рекомендации моей сотрудницы устроилась инженером-химиком в лабораторию на железной дороге. Работает на хроматографах. Люба некоторое время была социальным педагогом в школе, немного преподавала химию. Сейчас она директор «Центра дополнительного образования». У неё хорошо получается. Там Люба на своём месте. Бесследно исчез один Сергей. Я ни разу не видела его с того времени.
Всё это время связь между нами не прерывалась. Дружим и сейчас. Часто перезваниваемся, вместе празднуем дни рождения. Собираемся дома, ходим в кафе, ездим ко мне на дачу. С Натальей иногда ходим в кино или театр. При встречах чувствуем себя всё теми же девочками, только гораздо меньше хохочем, реже поём и совсем редко танцуем. Много говорим. Ведь сколько надо рассказать друг другу! И рассказываем всё самое сокровенное, что не всегда расскажешь родственникам. Знаем, что здесь поймут, посочувствуют, что-то посоветуют. Последний раз встречались в январе этого года, провожали на пенсию нашу самую маленькую, Наташу. Вот такая у нас команда, вот какие мы молодцы!
 
 
Критик скажет: «Ну и что ты тут написала интересного, необычного? Таких лабораторий, как у вас, существовало тысячи по всей стране!». Вот именно, существовало! Сейчас их нет! Заводские лаборатории разгромлены. Если  какие и остались, то узко специализированные. Сейчас существует сеть экологических и санитарно-промышленных лабораторий. И хотя специалисты есть грамотные, и работа бывает интересная, но межлабораторным братством там и не пахнет. Наоборот, конкуренция и деньги. Поэтому пишу с надеждой, что этот очерк прочитает, кто-нибудь из молодёжи и узнает, как работали и общались люди в то, усиленно поливаемое сейчас грязью, социалистическое время
Февраль 2018 года.