Его границы

Почти всё своё свободное время он проводил у старого вентилятора с зелёными потрескавшимися лопастями за облупленной белой решёткой. В его комфортабельной квартире был качественный кондиционер с возможностью подсушить или увлажнить воздух, дающий в знойную погоду равномерную стойкую прохладу. А он всё равно садился рядом с этим нервно подрагивающим дряхлым приспособлением, которое поворачивалось в разные стороны, словно подслеповатый деревенский старик на широкой городской площади. Под треплющими его волосы рваными струями воздуха он читал, писал акварели, слушал Моцарта, Чайковского и Рея Чарльза и иногда звонил ей, чтобы сделать несколько судорожных вздохов под её устало качающийся голос.
- Алло… Я слушаю вас… Я вас слушаю…
Он первым нажимал кнопку сброса, потому что уши начинали гореть от стыда. Потом он бросался на пол, колотил пятками, локтями и кулаками по мягкому ворсу фисташкового ковра и затихал, в очередной раз обещая больше этого не делать. А старый вентилятор трещал над ним лопнувшими крыльями, как умирающая цикада.
Они учились на одном факультете. Он заметил её однажды, когда та выпрыгивала из окна женского туалета на первом этаже их корпуса. Зачем ей это понадобилось, он так и не понял, а спросить бы не посмел. Он ни разу с ней не говорил. Его тогда поразила серьёзность, с которой она отряхивала джинсы на коленях, как будто сбрасывала невидимые верёвки, до этого момента сковывающие её движения. Ни опасливых взглядов, ни нервных смешков, чем обычно сопровождаются такие действия. Напротив, совершенная уверенность во всём, что она делала. Словно так и должно быть, словно все нормальные люди только так и обязаны покидать здание факультета. Она едва не задела его плечом, когда неторопливо проходила мимо, улыбнулась, извинилась и исчезла. А он остался стоять, как прибитый, не соображая, что ему теперь делать.
Она была старше его на один курс. Она была несвободна. Говорили, что уже давно. Поэтому ему ничего не светило. Он принял это, как неизбежное зло, с которым бессмысленно бороться, но отказаться от неё не сумел. Даже сейчас, когда прошло более пяти лет после окончания университета, когда он получил хорошую работу, а она удачно вышла замуж, он не сумел отказаться от неё. Он понимал, что это обстоятельство обесценивает его личную жизнь, но ничего поделать не мог.
Работал он в крупной телекоммуникационной компании менеджером отдела логистики. Все говорили, что он нашёл своё место в жизни, поскольку старательно и грамотно отрабатывал свой очень даже не дешёвый хлеб. Начальник хвалил его за расторопность, решительность и тактичность. И не было во всём отделе человека более уравновешенного, спокойного и привлекательного во многих отношениях, чем он. Но мало кто понимал, каких усилий это ему стоило. Обладая горячим темпераментом, он ежечасно изматывал себя активными насильственными действиями в отношении своего норова в курилке на первом этаже офисного здания, трясущимися пальцами растирая сигарету, которая рассыпалась в них, как чья-то жизнь в руках Идзанами. Он давил в себе гнев и агрессию, загоняя их всё глубже, всё тщательнее скрывая их под мягкой улыбкой и бархатом приглушённого баритона. Никто и никогда не слышал его раздражительного тона или окрика в чью-либо сторону. И только придя домой, усаживаясь под прыгающий старый вентилятор, он вспоминал себя настоящего. И её. И всё удивительным образом преображалось, становилось проще и понятнее. День казался не таким беспросветно суетным, усилия по изнуряющей работе над собой в курилке первого этажа не такими бессмысленными, да и сама жизнь не такой пустой. Вот какой силой обладало место под старым вентилятором с зелёными потрескавшимися лопастями.
Однажды ему пришлось задержаться в офисе дольше обычного. Выяснилось какое-то несоответствие в документах, которое нужно было срочно устранить. Глубоко и натужно вздохнув, он принялся их устранять. Естественно он…  На пятидесятой минуте работы глаза отказались адекватно воспринимать нужную информацию. Цифры стали скакать, как сайгаки по монгольской степи, слова обросли каким-то иным смыслом, от разгадывания которого начал болеть мозг, захотелось встать, смачно плюнуть в монитор компьютера и отправиться домой есть куриную лапшу. Однако, расслабив узел дорогого галстука, он остался сидеть на месте, время от времени потирая покрасневшие веки указательными пальцами и чертыхаясь себе под нос.
В дверь постучали.
- Да, - крикнул он, не отрывая тусклого взгляда от монитора.
В кабинет, гремя многоэтажным приспособлением для уборки офисов, вкатилась маленькая полная женщина лет шестидесяти в форменном комбинезоне обслуживающего персонала.
- Я очень прошу прощения, - низко, насколько это было вообще возможно при её комплекции, поклонилась она, - только мне бы уборку начать, а то я и к утру не управлюсь.
Он глянул на круглый циферблат, висящий над дверью. Уже перевалило за девять вечера, а работа выполнена только на половину. Ему потребуется ещё как минимум часа полтора.
- Я сейчас не могу освободить офис, - мягко сказал он стоявшей посреди кабинета маленькой полной женщине. Она пошарила в кармане комбинезона, достала оттуда леденец, медленно развернула его и сунула себе в рот. Он поднял бровь и повторил отчётливее и жёстче: - Я сейчас не могу освободить офис.
- Я подожду, уважаемый, вы не беспокойтесь, - не смущаясь проговорила женщина, перекатывая леденец из одной щеки в другую.
Он откинулся на спинку кресла и уставился на неё изумлёнными глазами.
- Мне необходимо сосредоточится на очень важном материале. Ваше присутствие меня несколько отвлекает.
- Ах это, - сказала женщина и хрипловато засмеялась. - На те-ка, возьмите. Очень помогает сосредоточиться.
Она пошарила в том же кармане, достала оттуда ещё пару леденцов и положила их на край его рабочего стола.
- Боюсь, вы меня не совсем поняли, - поперхнувшись воздухом, сказал он, начиная терять терпение. - Мне не нужны конфеты. Мне нужно, чтобы вы оставили меня в покое. Более того, я  сегодня вообще освобождаю вас от уборки моего кабинета.
- Ну уж нет, - резко возразила женщина, выбросив вперёд маленькую круглую ладонь. - Это уж вы позвольте. Я, знаете ли, честный человек.
Он потёр переносицу, почесал бровь, которая совсем не чесалась и, откашлявшись, тихо произнёс:
- Я вполне понимаю ваш ответственный подход к своему делу. Мало того, я даже очень его одобряю. Но существует такое понятие, как деликатность. Иногда именно она заслуживает большего уважения, чем фанатично исполняемый долг.
- Вы мне про деликатность не толкуйте, - вздохнула женщина и села в кожаное кресло напротив стола. Оно скрипнуло под ней, как новые сапоги молодого офицера. - Сколько я мучаюсь из-за неё, просто не поверите. Вот послушайте…
- Нет, это вы послушайте… - Ещё немного, подумал он, и я запущу в неё пресс-папье!
- Вот-вот, - грустно качнула она головой, - деликатность — это вообще странная штука. На чём я остановилась?.. Ах да. Был у меня однажды случай. Сижу я с приёмной внучкой… У меня внучка приёмная. Такое тоже бывает. Сижу я с приёмной внучкой на веранде, чай пью. И вдруг…
Он резко поднялся.
- Я страшно не хотел брать эту работу домой. Я хотел задержаться здесь, выполнить её — здесь, но домой прийти свободным и спокойным. Но у судьбы, видимо, сегодня на меня совсем иные планы.
- Судьба, она вообще дама капризная, - щёлкнув языком, сказала женщина.
- Да, капризная, - дрожащим от возмущения голосом произнёс он. - Капризная, маленькая, расплывшаяся, как чернильная лужа на странице, на крохотных артритных ножках! А ещё она катит за собой тележку с кучей всяких приспособлений для создания самых первосортных проблем!
- Серьёзно? - удивилась женщина. - Однако у вас воображение…
Он махнул рукой, вынул из внутреннего кармана пиджака флешку и с такой основательностью воткнул её в разъём ноутбука, с какой, должно быть, вонзают шприц со снотворным в каменный бок гиппопотама. 
- Оставляю вас наедине с вашим профессиональным долгом.
Он вышел, не закрыв за собой дверь.
Вернувшись домой, он первым делом включил вентилятор, подставил лицо прохладным струям разгоняемого воздуха и закрыл глаза. Треск лопастей, похожий на пение цикад в конце июня, успокаивал и расслаблял.
- Надо поесть что-нибудь, - сказал он вентилятору не открывая глаз и не отводя лица. - Поесть и садиться за работу… Старая карга… Нужно будет что-нибудь придумать ей в отместку. Пусть поковыряется…
Как ни странно, но мысль о мщении согрела его душу. Стало спокойно и радостно. Он отправился на кухню, открыл холодильник и замер в позе марафонского юноши. Сегодня непременно нужно что-нибудь лёгкое и острое одновременно. Именно такие ощущения он сейчас испытывал: лёгкость и остроту. Уж завтра он устроит этой навязчивой жужелице! А сегодня он устроит себе — маленький праздник. Он почесал кончик носа. Да, пожалуй, это будет салат из фунчозы с курицей и овощами. Он включил компактный плеер, который держал на подоконнике рядом с нежно-голубой примулой, и с хрустом потянулся. В его жизни, помимо таких слабостей, как мысли о ней и вентилятор, существовало ещё две: Шуман, в особенности его «Карнавал» и «Фантастические пьесы», и кулинария. Как художник во время работы над картиной забывал этот грешный мир, так и он, слушая Шумана и слизывая с ребра ладони какой-нибудь только-что сочинённый им крем для какого-нибудь только-что сочинённого им пирожного, чувствовал себя совершенно счастливым.
В миниатюрных колонках хрустнуло, и волшебные пальцы Святослава Рихтера заколдовали над желтоватыми клавишами Стейнвея. Нежно и мучительно зазвучал двенадцатый номер шумановского «Карнавала», посвящение Шопену. Он немного постоял над столом, где уже были в математической последовательности разложены ингредиенты предстоящего ужина, и не спеша принялся за готовку, покачивая головой в такт музыке. Он понимал, что впереди тоска и бред невыправленных документов, что эти тоска и бред, скорее всего, будут терзать его полночи, но ускорить процесс приготовления вечернего блюда не мог. Просто потому что не мог, и всё! Это так же, как попросить Рихтера сыграть Шумана в два раза быстрее. Ну кощунство ведь!
И вот ужин готов. Зазвучал «Вечер» из «Фантастических пьес». Фантастически прекрасный вечер! Под гениальную музыку Шумана в сопровождении лёгкого потрескивания старого вентилятора он расточительно медленно пережёвывал салат из фунчозы с курицей и овощами. Уж эти мгновения я никому не отдам, подумал он. Ни изгаженным кем-то документам, ни толстой непоседливой старухе с леденцами за подвисшей щекой.
Насладившись Шуманом и салатом, он принял неизбежность: восхитительная часть вечера закончилась. Началось то, на что обрекла его эта «говорящая машина  по поеданию конфет». Ну ничего, тёр он виски, склоняясь над экраном ноутбука, ничего! Она огребёт по полной. Уже завтра огребёт.
Закончил он около двух по полуночи. Вывалившись из-за стола, он почти ползком добрался до ванной, бросил обессиленное тело под душ и, завернувшись в махровый халат, уснул на неразобранной постели.
Утро словно влепило ему пощёчину.
- Что за чччёрт!
До звонка будильника оставалось десять минут. Он терпеть не мог такие вот десять минут. Было в этом коротком отрезке времени что-то мистическое, зловещее, терзающее душу и тело. С одной стороны — целых десять минут! Можно ещё на десять минут воткнуть тяжёлую голову в подушку… Однако всего — десять минут, и блаженный миг засыпания превратиться в хаос, замешанный на скорби, обиде и понимании бесполезности всего, что происходит в его жизни.
Он сидел на краю пастели, как одинокий одуванчик на кромке скоростного шоссе, и покачивался из стороны в сторону. Затарахтел будильник.
- Иди к чёрту, - повернул он к электронному табло мятое грустное лицо и обрушил на кнопку сигнала тяжёлую руку.
Потянувшись, пару раз мотнув головой, чтобы размять немного затёкшую шею, он побрёл готовить завтрак. Нажал кнопку электрочайника, поставил на огонь сковороду и не спеша принялся обжаривать ломтики бекона и дольки помидорок черри. Пока всё это шкварчало и румянилось, он включил телевизор. Транслировали бокс. Он залил яйцами помидорки и бекон, и, когда первый раунд закончился и прогудел гонг, завтрак был готов. Он неторопливо пережёвывал яичницу, прихлёбывая её зелёным чаем, и наблюдал, как один детина лихо прикладывается огромной дутой перчаткой к отёкшему лицу другого. Вдруг в нём проснулся азарт, который прежде не возникал во время коротких просмотров подобного рода боёв. Надо сказать, он вовсе не был любителем бокса. Но сегодня от картинки, мелькавшей на телеэкране, он почему-то получил несказанное кощунственное удовольствие. Ну правильно, сегодня первый бой против толстой уборщицы. Он должен вывести её из состояния равновесия, довести до белого каления, до икоты, до апоплексического удара!.. Нет, до последнего, пожалуй, не надо. Он всё-таки больше человек доброй воли, чем боец сопротивления.
К офису он добрался без каких-либо серьёзных происшествий. Если не считать небольшого затора на центральном перекрёстке и незначительной аварии у магазина бытовой техники. Документы, которые он выправлял полночи, были высоко оценены начальством («Хороший мальчик» - довольно крякнул главный), поэтому у него появилось немного свободного времени, чтобы обмозговать план мести. Он открыл органайзер, пафосно сорвал с дорогой ручки колпачок и замер над девственно чистым лисом бумаги, как новоявленный литературный гений. В голову приходили одни банальности, которые заканчивались однозначной госпитализацией объекта. А это в его план  всё-таки не входило. 
В дверь кабинета постучали. Три удара с оттяжкой, один - как выстрел из выхлопной трубы старого фургона. Это был его приятель. Умница и мерзавец. Любимец доброй половины женщин всего коллектива. Лентяй и креативщик.
- Слушай, - приятель ворвался в его кабинет, как вездеход, задев рукой декоративную вазу из оранжевого стекла, плечом сбив набекрень небольшое гобеленовое панно, изображающее замок Шенонсо со стороны реки, и запнувшись за край ковра, на котором стояли два кожаных кресла. - О, чччёрт, разложил тут, развесил, эстет высокого полёта! Слушай, до зарезу нужен презерватив.
- Что? - не понял он и рефлекторно нарисовал на листе органайзера знак вопроса.
- Презерватив нужен. До зарезу, - повторил приятель.
- С чего бы вдруг?
- Ты странные вопросы задаёшь.
- Серьёзно?
- Ну так есть?
- А почему у меня?
- А почему нет? Слушай, это разговор двух сумасшедших.
- Абсолютно. Так почему у меня?
- Ты создаёшь впечатление.
- Какое?
- Такое, болван! Сразу надо было сказать, что нет, а не трепать мне нервы!
- Но ведь у тебя подобного хлама должно быть навалом.
- Ты меня уж совсем за изверга считаешь.
- Не понял.
- У меня уборщица старая, страшная и любопытная. Я боюсь её до чёртиков. Она лазает по всему пространству моего кабинета, как таракан. Я её как-то застукал, когда она шарилась в нижнем ящике моего стола. А там!.. Лучше никому не знать, что там… было. Она так на меня зыркнула, что я чуть своим языком не подавился. Короче, теперь я подобных вещей вообще не держу. Страдаю от этого нестерпимо.
- Поэтому и прибежал ко мне?
- К тебе — первому.
- Горжусь до смерти.
- Значит, нет?
Он мотнул головой. Приятель громко сглотнул.
- Совсем-совсем нет?
Он мотнул головой.
- Даже самого завалящего?
- Зачем тебе завалящий?
- Как же горько тебе живётся на этой прекрасной земле!
- И не говори.
Приятель вышел из кабинета так же стремительно, как и вошёл. Он поднялся из-за стола, поправил панно, поставил вазу на прежнее место и замер, осенённый великолепной идеей.
- Спасибо тебе, друг, - с теплотой в голосе сказал он двери, только что закрытой приятелем, и рванулся следом.
Пару раз повернув по коридору за угол, он оказался у кабинета менеджера по внутренним коммуникациям, очаровательной женщины средних лет, маленькой и какой-то пушистой, как хлопковая коробочка.
- Вы что-то совсем запыхались, - прищурилась она.
- Помогите мне.
- Вы прямо взмолились! Нельзя так со мной, а то и правда помогу.
- Вот правда и помогите.
- Отдам всё, кроме нового чайного сервиза. Я ещё никого не успела из него чаем напоить.
- Нет, чайный сервиз мне не нужен. Мне нужна коробка из-под чайного сервиза. Она ведь у вас осталась? Умоляю, только не говорите, что вы от неё уже избавились!
- Да нет же, нет! Господи, неужели всё для вас в этой жизни зависит от какой-то пустой коробки?
- Почти всё.
- Ну нате вот, возьмите.
Она указала маленькой рукой на шкаф-купе, где хранилась вожделенная коробка. Даже в сложенном виде она казалась приличных размеров.
- А вы не затеяли что-нибудь до ужаса предосудительное? - прищурилась она.
- Нет, что вы! - затряс головой он.
- А зря, - пожала она плечом и закрыла за ним дверь.
Он был на седьмом небе от счастья. Эта выдумка нравилась ему всё больше и больше. Отнеся коробку в свой офис, он отправился на первый этаж в складское помещение. Там, под предлогом, что отсылает в подарок своему другу, проживающему на другом конце страны, дорогостоящее оборудование, выпросил два пятилитровых пакета белоснежных пенопластовых гранул и пару мотков почтового скотча. Вернувшись в офис, он предал коробке первоначальный вид, засыпал туда гранулы, старательно заклеил все картонные стыки, оставив не тронутым только хлипкое дно, и на  одном из бортов запакованной коробки ярко-розовым текстовыделителем написал: «Презервативы». Когда дело было сделано, он, осторожно придерживая дно, затолкал коробку на шкаф с документацией. Она выглядела громоздко и таинственно, ярко-розовая надпись в сочетании с её габаритами, вызывая запретный интерес, так и просилась в руки. Что, собственно и требовалось. Эта старая карга с её неугомонностью обязательно полезет её доставать, а через мгновение полкабинета будет засыпано пенопластом, как снегом после ночной вьюги. Если уж она так охоча до выполнения своего профессионального долга, пусть поразгребает эти «снежные заносы». Снегурочка.
Работа в этот день спорилась как никогда. Время от времени он поднимал глаза на коробку, поглаживал её нежным взглядом, и, удовлетворённо вздохнув, снова погружался в мир договоров и отчётов. Освободившись в своё обычное время, он ласково попрощался с коробкой, осторожно прикрыл дверь кабинета и, радостно улыбаясь, пошёл по направлению к лифту. Завернув за угол коридора, он вдруг упёрся глазами в крашеную каштановую макушку и услышал характерное причмокивание.
- Ох, уже уходите? - услышал он откуда-то снизу. Толстая уборщица смотрела на него, как любопытный турист на заснеженную вершину священной Фудзи. - А я спешила, думала, мы с вами немного побеседуем. - Она сунула руку в карман форменного комбинезона и достала оттуда горсть крохотных леденцов в разноцветных обёртках. - Нате-ка вот, угощайтесь.
- Благодарю вас, - светло улыбнулся он ей, - но, к сожалению, я сегодня не смогу с вами побеседовать. Дела, знаете ли. Да и у вас. Ведь вы человек, понимающий свой профессиональный долг, правильно?
- Правильно, - согласилась она и взялась за поручень тележки, загромождённой всякими приспособлениями для уборки. - Ну леденцы-то возьмите. Вам нечего стесняться их грызть, вон вы какой худой. Это мне… Мне ж худеть надо как минимум на сорок килограмм. А чтобы похудеть на сорок килограмм, мне нужно не есть лет пять и сидеть только на воде…
Он начал нервничать. Проклятое воспитание! Почему он должен ждать, когда эта болотная кочка возьмёт паузу, чтобы с ней распрощаться?
- … а как же кусочек сочного бекона? Вот отказались бы вы от кусочка сочного бекона, я вас спрашиваю? Только извращенец и пакостник откажется от кусочка сочного бекона. А я не извращенец и не пакостник…
Он как никогда возжаждал услышать стрекотание своего старого вентилятора и бульканье закипающего в турке кофе.
- … Мне может осталась в жизни единственная радость — еда.
- Замечательно! - Он наконец-то нашёл в её словесном частоколе лазейку! - Ешьте на здоровье! А сладкого я не люблю. Всего хорошего!
Он метнулся в сторону лифта, дверь которого уже закрывалась, успел заскочить туда и почувствовал себя совершенно спокойным только в кабине своего автомобиля.
Вечер удался на славу. Постояв под обжигающим душем, он, завёрнутый в белый махровый халат, вышел на кухню, как на балкон Букингемского дворца, распахнул холодильник, достал курицу, словно возлюбленную, уложил её на разделочную доску, натёр специями и пряностями и отправил в духовку. Его ждал грандиозный ужин. Пока выпекалась курица, он, поставив голую ногу на табурет, наблюдал за тускнеющим под лучами уставшего вечернего солнца городом и слушал Первый концерт для фортепиано с оркестром Грига. День заканчивался пафосно и гулко, как и диктовала ему музыка великого норвежца. Он рисовал в воображении белоснежную вьюгу пенопластовых гранул над вздыбленной головой толстой уборщицы, её растерянность, потом ярость, потом отчаяние, а потом новые полтора часа выполнения своего профессионального долга. Может быть, так её энтузиазм по отношению к нему затухнет? Может быть, она станет просто ненавидеть его, молча заходить в его кабинет, молча протирать пыль на кубках по отдельным дисциплинам корпоративной спартакиады, молча намывать пол смешной шваброй с разноцветной щетиной и молча удаляться? Может быть, она даже перестанет с ним здороваться? Великий день, великие надежды!
Курица в духовке нетерпеливо заявила о своей готовности. Он осторожно достал противень, кухню наполнил умопомрачительный аромат розмарина и майорана. Концерт Грига отдал этому миру три мощных аккорда, сервировка стола закончилась. Он принёс из гостиной вентилятор, медленно втопил кнопку пуска и на смену бессмертной музыке затрещали старые зелёные лопасти, затем включил телевизор и остановился на историческом канале, где рассказывали про баснословные цены на тюльпаны в Голландии в начале семнадцатого века. Надо же, качнул он головой, тщательно пережёвывая рассыпающуюся оттенками всевозможных ароматов курицу, такой вот бесхитростный цветок, нежный и уютный, лишённый всякой агрессии, всегда ему симпатичный, а доводил людей до банкротства. Странный всё-таки народ эти люди…
Спать он лёг раньше обычного. Эмоциональная сторона сегодняшнего дела вконец его измотала. Лёжа на спине, он смотрел в потолок и думал о тюльпанах, тщете человеческих амбиций и единственно возможном звуке внутреннего психологического рая — лёгком потрескивании старых зелёных лопастей под белой облупленной решёткой. А ещё о том, что сегодня впервые за много лет не вспоминал о ней.
Утро было на удивление прозрачное, неспешное и какое-то правильное, как в детстве во время каникул. Он радостно позавтракал, радостно побрился, радостно сел за руль своего автомобиля, который радостно приветствовал его задорным рычанием здорового двигателя. Ни одной пробки на дороге, а в кабине — чистые голоса Андреа Бочелли и Сары Брайтон. 
Офис был девственно чист: ни пылинки, ни соринки. Всё-таки эта старая болотная кочка знала своё дело. Он бросил взгляд на шкаф, где в том же положении, что и вчера, возвышалась коробка с провокационной надписью, и вздрогнул. Ну нет, этого просто не может быть! Даже он, вовсе не отличающийся любопытством, и то не удержался бы в неё заглянуть. Что-то здесь не так. Он осторожно подошёл к шкафу, наклонил голову к плечу и задумался. Вполне возможно, что старуха стащила коробку, рассыпала пенопласт, убрала, как и положено, чертыхаясь и проклиная его на чём свет стоит, а саму тару водрузила обратно, чтобы он, придя на работу, не узнал, что та копалась своими пухлыми ручонками в его приватности. Ведь так может быть? Ещё как может! Пожалуй, это единственно возможный исход. Да, единственно возможный. Он вздохнул с облегчением и потянул коробку за бока, чтобы спокойно её утилизировать. Но хлипкие створки картонного дна поддались и через мгновение он стоял по колено в пенопластовом сугробе, отплёвываясь, мотая головой, размахивая руками, как ветреная мельница, стараясь сбить рассыпчатые белоснежные гранулы с груди, плеч и волос.
- Старая карга! Ну берегись… Не жилось тебе спокойно…
Почти до самого обеда он, сняв пиджак и галстук, закатав рукава дорогой сорочки по локоть, собирал вездесущие пенопластовые горошины. Несколько раз ударился затылком о столешницу, поцарапал локоть, подвернул лодыжку. Он как раз шарил за диваном, отодвинув его от стены, когда к нему зашёл приятель.
- Эй, ты где? - крикнул приятель нарочито громко.
- Ты чего орёшь? - Он выполз из-под дивана, пыльный, всклокоченный с большим пластиковым стаканом в руке, почти до краёв наполненным белыми гранулами.
- Ну наконец-то ты нашёл своё призвание, - усмехнулся приятель.
- Заткнись. Презервативов нет.
- А мне уже не надо.
- Что, на сегодня выходной взял?
- С чего бы это? Я просто затарился. На всякий случай.
- А как же любопытная уборщица?
- А я всё своё ношу с собой.
- Ну-ну.
 - Могу и тебе одолжить.
- Как-нибудь при случае. Ты чего пришёл-то?
- Да вот, хочу пригласить тебя пообедать. Я тут приличное местечко обнаружил. Пойдём. Потом доползаешь. Давай-давай, поднимайся с колен, отряхнись, одень галстук…
- Я, должно быть, страшно тебе нужен за этим обедом, раз ты так меня уговариваешь.
- Просто захотелось с тобой пообедать, что такого? Мы когда с тобой обедали в последний раз?
- Не помню.
- Вот и я не помню. Пойдём. Оплачу половину всего, что ты закажешь.
- Ты меня пугаешь.
- Хоть какие-то чувства к старому другу.
Небольшое кафе, куда приятель его привёл, оказалось действительно приятным местом. Лёгкий полумрак, запах свежесваренного кофе и корицы, уютный круглый зал. Посетителей было немного. Середина рабочей недели, два часа по полудню. Молоденькие официантки скользили в чёрных лодочках на низком каблуке, как прозрачные водомерки по глади городского пруда. А над всем этим кофейным покоем качалась «Осень» Астора Пьяццоллы. Они заняли столик на двоих в середине зала. За столом у окна шепталась пара. Девушка прятала лицо в ладони, а молодой человек поправлял её волосы: всё пытался заправить непослушную прядь за маленькое розовое ухо. Каждый раз, когда его рука касалась её уха, она встряхивала головой и длинная серёжка, напоминающая дождевую каплю, начинала раскачиваться из стороны в сторону, как крохотный маятник в игрушечных часах. 
В углу уютно расположилось семейство. Дети ели десерт, перемигиваясь друг с другом, их отец что-то тихо говорил их матери, улыбаясь какой-то странной, почти потусторонней улыбкой. Как после первого секса, почему-то подумал он и закусил губу. До такой степени эта мысль показалась ему несвоевременной и пошлой. Лица матери он не видел. Она сидела к нему спиной.
- Ну, что замер? - спросил его приятель, протягивая ему меню, которое положила на край их стола прозрачная официантка-водомерка. - Заказывай. Как и обещал, я оплачу половину.
- Больно надо, - хмыкнул он, пролистывая мелованную бумагу с названиями и изображениями блюд. - Освобождаю тебя от твоего обещания. Я ещё в состоянии сам себе оплатить обед.
- Ну и слава Богу, - усмехнулся приятель.
Он заказал салат с лососем, пасту с индейкой и капучино. Что заказал приятель, он не запомнил.
- Слушай, хорош прикидываться евнухом, - начал приятель, пока они ждали заказ.
- Кто о чём, а вшивый о бане, - покачал головой он. - Откуда ты знаешь, кем я прикидываюсь? Может, я каждый вечер…
- Да ладно, - махнул рукой приятель, - знаю я, что ты каждый вечер. Дом — работа, работа — дом, как старая дева, честное слово.
- Тебе-то что?
- Друг ты мне или не друг? У меня, может, душа болит, на тебя глядя... Выкинь ты её из головы.
Он напрягся.
- Кого?
- Ну, конечно! - Приятель облокотился на стол и склонился почти к самому его лицу. - Ты думаешь, она помнит о тебе? Держи карман шире! Для неё ты никто и звать тебя «никак», понял? У неё счастливая жизнь, муж, который её обожает, и дети, которых обожает она. Всё.
- Послушай, мне неприятен это разговор. В конце концов, о ком я думаю в свободное от работы время, —  моё личное дело.
- Это тебе доставляет удовольствие, что ли? Да ты извращенец!
- Ты привёл меня сюда обедать или допрашивать?
- Обедать, обедать, - потряс перед его лицом ладонями приятель.
- Только не вздумай сводничать. Я в твоих оргиях участие принимать не собираюсь.
- Для своих оргий я найду кого-нибудь попроще.
Прозрачная официантка-водомерка принесла сначала салаты, а парой минут позже горячее.
- Давай поедим молча, - предложил он приятелю. - Музыка играет, самое то для пищеварения.
- Самое то, - усмехнулся приятель и принялся неторопливо пережёвывать что-то агрессивно хрустящее. - Кстати, что ты делал под диваном?
- Молча есть не можешь?
- Не могу. Молча мог бы поесть и один. Так что ты делал под диваном?
- Собирал результаты собственной тупости.
- Не совсем понял. Точнее, совсем не понял.
- Да так, - мотнул он головой. - Решил достать одного человека. А тот человек взял и достал меня. Но за то я теперь определённо знаю, что невозможно с выгодной для себя точностью рассчитать чужую реакцию. Всегда найдётся некая погрешность.
- Да, - согласился приятель, - погрешности — они такие. Всегда находятся, даже если их об этом не просят.
- Это точно.
Пара у окна засобиралась. Молодой человек что-то спросил у девушки, она кивнула, и её серёжки забились в каком-то сумасшедшем танце.
- Ты, главное, не сдавайся, - продолжил приятель. - Если уж тебе так принципиально достать этого человека. Тебе принципиально?
- Да как сказать… - пожал плечом он, вытер губы салфеткой и отставил пустую тарелку. - Может, и не стоило всё это затевать. Так, мелкая обида. А с другой стороны посмотришь… Надо место человеку указать, иначе сядет и поедет.
- Вот и смотри с другой стороны.
Паста с индейкой была превосходна. Сливочный соус, орешки, листок перечной мяты, - всё уместно, тонко, сбалансировано.
- Класс, - сказал он, откинувшись на спинку стула. - Сто очков повару.
- Я же тебе говорил, местечко что надо, - цокнул языком приятель. Он тоже наслаждался своим блюдом. - Слушай, я завтра устраиваю вечеринку.
- По какому поводу?
- Обязательно повод нужен?
- Не знаю.
- Приходи. Обещаю, что всё будет в границах твоей морали.
- Тебе известны границы моей морали?
- Предположительно. Приходи, а? Ну, будь хорошим мальчиком.
- Не знаю.
Семейство в уютном углу поднялось, как маленькая гусиная стая. Приятель напрягся.
- Ты чего? - спросил он.
- По поводу твоего «не знаю»… Посмотри туда.
Приятель мотнул головой в сторону неспешно собирающегося семейства. Он увидел, как отец бережно поправляет смешной тощий хвостик на затылке своей дочери, улыбаясь так, словно впервые её увидел, а мать ловкой узкой рукой смахивает тёмную чёлку сына в нужную сторону. Лица матери он не видел, она стояла к нему спиной.
- И что? - пожал он плечом.
- Что ты скажешь об этой компании?
- Замечательная компания.
- Вот и именно, - тихо произнёс приятель. - Ни прибавить, ни убавить, ведь так?
- Так. Убей Бог, не понимаю, куда ты клонишь!
Отец с дочерью уже направлялись к выходу. Она семенила рядом с ним, как неуклюжий кутёнок. Мать с сыном немного задержались: мальчик вылезал из-под стола с маленьким плюшевым медвежонком в красной бейсбольной кепке. Игрушка, должно быть, упала с колен ребёнка, когда тот спрыгивал со стула. Сын отряхнул медвежонка спереди и сзади, покрепче надвинул на плюшевый лоб кепку и протянул руку матери. А потом они не спеша проследовали мимо столика, за котором сидел он с приятелем. Не торопливо, даже где-то величественно, как в кино. Она совсем не смотрела в их сторону. Зато он в деталях разглядел её профиль. Единственный в мире профиль такого простого и мягкого рисунка. Ему стало плохо. Что-то щёлкнуло в горле, словно его проткнули вязальной спицей. Перед глазами взметнулась стайка крошечных золотистых мушек. Он попытался отогнать их неловким движением руки, в которой держал вилку. Вилка со звоном упала в полупустую тарелку.
- Ни прибавить, ни убавить, ведь так?
Он неловко мотнул головой, а потом перевёл тяжёлый взгляд на вдруг осунувшееся лицо приятеля.
- Прости меня, - шепнул тот.
- Нет, - тихо сказал он. - Пока не могу.
- Ты должен был это увидеть и понять наконец, что она счастлива. Без тебя. Не с тобой.
- Я и так знал, что она счастлива.
- Знать — одно. Видеть — другое. Теория и практика. Полярные вещи.
- Да. Вещи полярные.
- Прости.
- Нет. Пока не могу.
- Они очень любят это заведение. Часто сюда приходят. Я ведь целое расследование провёл. Ты когда-нибудь это оценишь.
- Возможно. Когда-нибудь. Время обеда закончилось, как я полагаю?
- Да. Нам пора.
Весь последующий день он пытался как-то работать: отвечать на звонки, составлять отчёты, сверять цифры. Но всё это у него получалось скомкано, немного нелепо и даже по-детски. Он всё время морщил лоб и растирал руки, словно у него что-то болело. Или вот-вот заболит. Он походил на щенка служебной собаки: генетика подсказывала ему о существовании какого-то долга, но вот как приступить к его исполнению ему ещё не показали.  Перед глазами качался её профиль. Он тряс головой, с силой смыкая веки, но ничего не помогало. Сначала всё застилали разноцветные круги, как на полотнах Ван Гога, а потом снова появлялся её тонкий мягкий профиль. К концу рабочего дня он выдохся. Ещё немного и он разрыдается, словно обиженный на судьбу сопляк.
- Это недопустимо, - прошипел он в рукав, стоя у окна своего офиса. - Недопустимо.
Приятель был прав. Знать и видеть — полярные вещи. Совершенно. Он видел, каким спокойным было её лицо. Именно спокойным. Это самое главное, что может мужчина подарить любимой женщине. Он всегда мечтал видеть её рядом с собой с таким вот  спокойным лицом. Он  тайно мечтал об этом и тогда, когда узнал, что она замужем. Чего на свете ни бывает… Но сегодня он понял, что его мечта -  что-то вроде тумана, который неизбежно исчезает под ровными лучами утреннего солнца.
- И что теперь? - дрожащим голосом вопросил он город за широким окном офиса.
- Похрустите леденцом.
Он вздрогнул и обернулся. У кожаного кресла стояла толстая уборщица, одной рукой опираясь на поручень тележки, нагруженной всякой всячиной для уборки помещений. В открытой ладони другой руки она держала горстку крохотных леденцов в разноцветных обёртках.
- Послушайте, я ведь не шучу, - тряхнула она ладонью и горка конфет потеряла форму. - Ну что ж вы за человек такой! То радостный, как молочный поросёнок, то тоскливый, как африканский слон в местном зоопарке. А чего тосковать-то? Вон у меня, помимо сорока лишних килограммов, ещё целая куча проблем. И ничего! Пару леденцов за щёку — и в путь.
- Как вы сюда зашли?
- Ногами. Вот как вы здесь до сих пор, это мне не понятно. В вашем возрасте после работы нужно домой бежать. Вам есть к кому домой бежать?
- К вентилятору.
- К кому? Это что ж, собаку вашу так зовут или кота? Странная кличка. Хотя чего уж тут странного! Вон у моей соседки попугай живёт. Так её сынок поиздевался над птицей, назвал его Нгуен Ван Линь. Мало этого, заставил выучить попугая кличку, а ещё по утрам кричать: «Кто я? Кто я? Политический куратор Вьетконга!». Поэтому вашему Вентилятору ещё повезло. Вы уж простите, мне нужно уборкой заняться. Нет, я вас не гоню, конечно. Вы  тогда сядьте на кресло с ногами.
- Нет, я пойду, - выдохнул он. - К своему вентилятору.
- Как знаете. Но вот что… Вы уж с этим поосторожней.
- С чем? - не понял он.
- Ну, с этим… - Она смешно засмущалась. - С набалдашниками этими… резиновыми. Не оставляли бы их в таком количестве на самом видном месте. Я ведь сначала хотела их сунуть куда подальше, чтобы у вас проблем не было. Но ведь это не моё дело. Вижу, что убрали коробку-то. Вот хорошо.
- Я пойду. Извините.
Он выскочил из офиса, словно ему пятки скипидаром натёрли. Ворвавшись в дом, он скинул ботинки и понёсся в ванную, на ходу срывая с себя пиджак, сорочку, брюки. Прохладный душ дал раздышаться взбудораженным нервам. Он стоял, упираясь руками в кафельную стену, пока тугие струи барабанили его затылок, и думал о том, что сегодняшний день сдал его с потрохами, слил в отхожую яму человеческих неудач, сделал всё, чтобы запомниться как самый нелепый в этом году. С раннего утра он готовил себя к покою и удовлетворённости. Однако у сегодняшнего дня на него были другие планы. Злорадная шутка закончилась унизительным собиранием по всему офису пенопластовых гранул, обед с приятелем - разодранной в клочья душой, да ещё и толстая уборщица оказалась вполне порядочным человеком. Но главное состояло не в событиях, которые натягивали его нервную систему, как скрипичные струны на гитарный гриф. Главное, было в том, что с сегодняшнего дня его перестали успокаивать вещи, на которые он уповал всё это время. Сегодня у него отобрали мысли о ней, способность планировать и контролировать события и даже желание отдыхать под лёгкое потрескивание зелёных лопастей старенького вентилятора. Теперь вентилятор — это кличка несуществующей собаки или мифического кота, которые неминуемо столкнуться в его сознании с несчастным попугаем Нгуен Ван Линем, политическим куратором Вьетконга.
Накинув на влажное тело махровый халат, он понуро поплёлся на кухню, включил телевизор и уставился на тонкую шею ведущей новостей. Он не слушал, что она говорила, просто смотрел на её тонкую шею и думал о том, как, наверное, тяжело носить на ней голову с такими тяжёлыми волосами. Волосы тёмно-каштановым потоком растекались по плечам, и ему казалось, поверни она голову, и шея надломиться, как стебель одуванчика, и всё это роскошество стечёт на стол с открытым ноутбуком, на экране которого высвечивались, должно быть, какие-нибудь срочные новости, и останется там как тёмное душное озеро.
- Бред, - мотнул он головой и открыл холодильник.
Есть не хотелось. Он достал банку пива, с шипением откупорил её и сел на подоконник. Ведущая вещала что-то об изменении в погоде, предвещала оранжевый уровень опасности и выражала надежду на то, что все мы сможем позаботиться о себе и своих близких. На душе было пакостно. Дом казался пустым и унылым без заветного треска вентилятора. Но как раз его он и не хотел. Ведущая, пожелав всем приятного вечера, исчезла с телеэкрана. Зазвучало танго Астора Пьяццоллы. Он откинул голову и заглянул в телевизор. Начинался фильм «Запах женщины». Только не это. На сегодня Пьяццоллы достаточно! Он переключил канал. Какой-то гнусавый профессор вещал о генной инженерии. Пусть себе вещает где-нибудь в другом мире. Он выключил телевизор, махом допил остатки пива и пошёл спать.
Утро началось словно случайно. Как будто кто-то по дороге на какую-то официальную встречу ненароком обронил рассвет. Таким тусклым и глухим он показался. Как заказное письмо с уведомлением. Он сел, зевнул так, что чуть не вывихнул челюсть, тряхнул головой и побрёл готовить завтрак.
- Как всё нудно… Как же нудно-то всё…
Выпив без удовольствия кофе, закинув в рот пару медовых пряников, он отправился на работу. Нынешнее утро кардинально отличалось от вчерашнего. Вчера хотелось петь и улыбаться, вчера он слушал в машине Андреа Бочелли и Сару Брайтон, сегодня было одно желание — задохнуться в тягуче-топком голосе Криса де Бурга. В лифте он столкнулся с менеджером по внутренним коммуникациям, маленькой женщиной средних лет, похожей на пушистую хлопковую коробочку.
- Ну и как? - спросила она его, прищурив подведённые глаза.
- Что — как? - с робкой улыбкой переспросил он.
- На какие такие таинственные нужды вам понадобилась моя огромная коробка из-под чайного сервиза?
- Эти нужды оказались пустыми хлопотами, - вздохнул он.
- Если бы вы знали, как часто это происходит, вы бы так не вздыхали.
- Правда?
- Ну ещё бы! Вы просто ещё очень молоды. Наверное, вам показалось, что вы — глубокий неудачник?
- Глубже не бывает.
- Я вас умоляю! Забудьте, выкиньте всё это из головы. Значит, те нужды были вовсе не нуждами, а так, вашей мальчишеской прихотью. Вы ведь просто мальчик. Хороший мальчик.
- Наверное. Да, мальчишеской прихотью. Конечно.
Они вышли из лифта, она скрылась за поворотом. Он немного постоял, поглядывая в сторону, куда скрылась менеджер по внутренним коммуникациям, потом улыбнулся и направился к своему офису. Вот бывают же на свете люди, которые делают окружающих немного радостнее! Как это у них получается? Да какая разница! Главное, получается же.
Он открыл кабинет, бросил кейс в кресло и заглянул в зеркало, висевшее напротив стола. Крик вырвался непроизвольно, как рёв внезапно разбуженного посреди зимы медведя. Из зеркала на него смотрела улыбающаяся, лоснящаяся, довольная физиономия толстой уборщицы с растопыренными в виде корявой буквы «V” пальцами у правого прищуренного глаза. Это была крупноформатная фотография с явными признаками фотошопа.
- Знал бы, завещание написал, - отдышавшись, произнёс он, вытирая платком проступившие на висках капли пота.
Осторожно, словно боясь какой-то скрытой диверсии, снял с зеркала фотографию, сначала приблизил изображение к самым глазам, потом отодвинул его на расстояние вытянутой руки, потом цокнул языком и положил на край стола.
- Отомстила, однако… Но это ж надо было судьбе так покуражиться над человеком… Даже жалко. А она вон ничего, счастлива. Каким-то своим таинственным и непостижимым для меня счастьем. Хоть бы научила.
Он машинально перевернул снимок обратной стороной и увидел длинную надпись. Она была выполнена удивительно красивым почерком. Каждая буква словно врастала в другую с помощью каких-то необыкновенно скрученных усиков-штрихов, как у вьюнков или жимолости.
- Это что ещё за «Наш ответ Чемберлену»?
На фотографии значилось:
«Вы очень странный молодой человек. С вами толком и не поговоришь. Всё время сбегаете прямо в середине романтики. Вот вроде благополучный. Но не очень. По жизни будто слон по кукурузе ходите. Как увижу вас, сразу хочется накормить ужином. Вы думаете, я только уборку делаю хорошо? А ещё я хорошо делаю мебель (особенно кресла-качалки) и леплю пельмени. Таких пельменей, как у меня, вы нигде не поедите. Дома у меня уютно. Два кота и черепаха. Черепаху притащила приёмная внучка. Кто-то в коробке на помойку выбросил. Ну ни ироды! А коты без малого пятнадцать лет украшают мою жизнь. Приходите в гости. И приводите вашего Вентилятора. Жалко вас. Всё без пользы хлопочете. Какой-то бесполезный хлопотун. Я вам в первый ящик стола леденцов насыпала. Похрустите, когда грустно станет».
Он сел на край кресла и как-то обмяк. Что-то внутри него свернулось крохотной улиткой, и от этого он ощутил себя жалким и глупым. Эта крохотная улитка вдруг показалась ему сердцевиной его души, тем болтиком, на котором крепилась вся его человеческая суть. Сегодня она выползла из своего хрупкого витого домика, забыв дорогу обратно, и теперь лежала на дне его рассыпающегося «я» и нелепо бодала своими мягкими рожками ставшее чужим когда-то личное пространство. Именно таким видела его толстая уборщица, болотная кочка, машина по поеданию леденцов. Как там она написала? «Жалко вас. Всё без пользы хлопочете». И верно. Суетился рядом с той, о которой мечтал до вчерашнего дня, как муха, бьющаяся в стекло. А ведь мог бы подойти. Мог бы хоть что-нибудь сделать. И даже если бы это ничего не изменило, ему сейчас не в чем было бы себя упрекнуть. Суетился вокруг работы, но по-прежнему для половины персонала компании он просто «хороший мальчик». Ему почти тридцать, а он всё ещё просто «хороший мальчик». Суетился вокруг составления плана мести… Про это вообще вспоминать противно. Что же в его жизни было настоящим? Разве что вентилятор. Да и тот в его сознании теперь навсегда стал мифическим домашним животным. А может быть чем-то единственно настоящим в его призрачной жизни и была толстая уборщица? И, может быть, только она видела его — настоящим? Крохотной улиткой, скрючившейся от страха на обочине скоростного шоссе чужих судеб…
- Ты как? - услышал он позади себя.
Приятель стоял, прижавшись виском к раме гобеленового панно.
- Ну и видок у тебя.
Приятель подошёл к креслу, на краю которого он, как умирающий богомол, покачивался из стороны в сторону.
- Слышишь… Я серьёзно… Приходи сегодня ко мне. Будет весело. Или не-весело. Будет так, как ты захочешь. Ты хоть понимаешь, что я ни одной женщине не делал такого предложения?
Он мотнул головой.
- Придёшь?
- Нет.
- Вчера говорил «не знаю».
- Я приглашён на ужин.
- Кем, интересно?
Он протянул приятелю фотографию толстой уборщицы. Приятель шмыгнул носом и смачно выругался в кулак.
- Ну, наверное, это стоит того. Но если ты хочешь узнать моё мнение…
- Не хочу.
- Ну и правильно.
Приятель исчез так же внезапно и беззвучно, как и появился. За окном зашуршал дождь. Странно, подумал он. Ведь небо почти безоблачное, а дождь идёт. Он поднялся с кресла, сел за рабочий стол, на котором не было ни одной пылинки, и открыл ноутбук. Впереди ждала обычная рутинная работа. А вечером огромная порция пельменей. И удобное кресло-качалка.