Коварный Аконкагуа

А-КОН-КА-ГУА! Это распевное название самого высокого на планете вулкана (6962 м) я услышал в 2007 году во время первого посещении Аргентины. Оно сразу очаровало и заинтриговало: в нём звучала какая-то тайна. Я потерял покой и стал собирать информацию об этой горе. Порой Аконкагуа представлялся мне столь чётко и зримо (казалось, я даже ощущаю гуляющий там ветер), что раз за разом мысленно проходил весь путь от подножья до пика. (Как позже выяснилось, «видения» не соответствовали действительности. Всё оказалось намного сложней и жёстче.)

Со временем желание взойти на промороженную вершину овладело мной до такой степени, что в начале 2013 года решаюсь – иду! Эмиль Жданов, мой давний и надёжный напарник, с воодушевлением поддержал эту идею.

После перелёта «Уфа–Москва–Мадрид–Буэнос-Айрес», продлившего сутки на десять часов, пересели в двухэтажный автобус и, проехав поперёк Аргентины с атлантического побережья до предгорий самого длинного на Земле хребта «Анды-Кордильеры», оказались в столице аргентинского виноделия – утопающем в зелени городе Мендоса.

Тем, кто собрался на Аконкагуа, избежать его посещения невозможно. Только здесь, в Министерстве по туризму, выдают за немалую плату пермиты (разрешения) на восхождение. А поскольку желающих подняться на знаменитый вулкан или побродить по окрестным хребтам и каньонам довольно много (тут более десяти национальных парков), доходы от туризма в этой провинции вышли на второе место после доходов от виноделия.

Когда Эмиль, владеющий помимо французского и английского ещё и испанским, оформлял заявку, до меня донеслась русская речь. Оглядываюсь: высокий загорелый парень в безрукавке что-то объясняет девушке славянской внешности. Его лицо показалось мне знакомым. Точно! Я видел его фотографии в Интернете в отчётах клуба «Семь вершин!»

– Максим Богатырёв?

– Да!

– Читал о вас много хорошего в Интернете.

Разговорились. Узнав, что мы идём на Аконкагуа, он продиктовал оптимальную временную раскладку маршрута. А пощупав прикреплённую к моему рюкзаку куртку, дал мне свой роскошный пуховик и штаны с особой термопрокладкой. Я пытался заплатить, но он категорически отказался. Только записал в моём блокноте адрес, куда потом всё это богатство отправить.



На следующий день проехав 240 километров на автобусе, идущем из Мендосы в столицу Чили – Сантьяго, сходим у ворот национального парка Аконкагуа. За ними виднеется плотная «толпа» острозубых хребтов, каждый из которых состоит из более мелких, самой необычной расцветки. Обычно горы одно или двухцветные, а тут нас поразило наличие почти всей цветовой палитры.



Невольно вспомнился наш Полярный Урал: тоже голые, безжизненные громады (только в белых папахах) и такое же богатство красок, правда, не из-за цвета камней, а благодаря многоцветию лишайников.

Сзади нас, за дорогой, над бурной речкой перекинута арка, красиво мерцающая янтарными наплывами. Она образованна солевыми отложениями от десятков струек, сочащихся из горы. В них содержится такое количество солей железа, что любой предмет, брошенный в эту воду, уже через сутки покрывается прочной рыжей коркой.



Пока ехали сюда, по реке пронеслось несколько надувных лодок с любителями водного экстрима. Порой они исчезали среди высоких бурунов, и лишь мелькание оранжевых касок подтверждало благополучное продолжение сплава.

Пройдя через ворота, направились к конторе парка. Экипированные не хуже полицейских рейнджеры зарегистрировали наши пермиты и выдали под роспись номерные полиэтиленовые мешки для сбора и сдачи при выходе из парка мусора и наших… экскрементов. С мусором всё понятно: экология в горах – святое дело, но пакеты для дерьма – это уже предел мечтаний экологов. Для нарушителей – штраф 250 долларов США.



Закинув на спину увесистые рюкзаки, отправились в двухнедельное «плавание». На альтиметре – 2836 метров над уровнем моря.



Чтобы добраться до подножья вулкана Аконкагуа, нам предстояло одолеть более тридцати километров горной тропы, вьющейся по склону ущелья Хорконес, будто плющ.



Внизу, грозно урча, мчится поток грязно-шоколадного цвета, питаемый ледниками, сползавшими с едва видимых отсюда белых шапок. По-змеиному петляя, он играючи ворочает валуны, демонстрируя нам, что горные речки – это идеальные камнетёсные мастерские.



Долина то сужалась так, что гранитные стены с обеих сторон тисками сжимали речку, то расширялась, давая ей простор. Склоны местами были столь круты, что даже привычные мулы*, курсирующие с погонщиками до базового лагеря и обратно1, случалось, срывались в пропасть. Когда мы на дне ущелья видели выбеленные солнцем кости, невольно прижимались поближе к каменной стене.



Четвероногая живность в этих местах отсутствует: для неё здесь нет даже самой скудной пищи. Пернатые немногочисленны, да и видовой состав небогат. Самые крупные похожи на наших горлиц, только более поджарые. Летают всегда парами. Встречаются ещё птахи вроде наших синичек и соловьёв. Эту мелюзгу отличает умение держать язык за зубами. Всё делают молчком!



Первая ночёвка – в лагере «Конфлюенция» (3400 м). Палаточный городок раскинулся на ровной площадке возле высоченного морёного вала. После регистрации нас поселили в многоместной сферической палатке турфирмы «Ланко» вместе с андинистами из Голландии и Японии (здесь альпинистов именуют андинистами). Им всем в районе тридцати, и появление двух белобородых дедов с огромными рюкзаками они встретили недоумёнными и одновременно уважительными взглядами.



Японцы в лагере уже третий день: никак не могут стабилизировать давление, и медики не подписывают им разрешение на переход к базовому лагерю Пласа де Мулас. Всегда с интересом наблюдаю за представителями этой страны, и каждый раз открываю что-то новое в их поведении. Восхищает организованность и работоспособность, а удивляет медлительность и неумение самостоятельно принимать решение: по любому поводу бегут советоваться со старшим. Зато симпатию вызывает то, как уважительно представители страны восходящего солнца общаются между собой: подойдя, несколько раз почтительно, чуть ли не в пояс, кланяются; говорят размеренно и тихо.

Долговязые и сероглазые голландцы порадовали поголовной любовью к чтению довольно толстых книг. Именно книг, а не ридеров. Притащить увесистый фолиант в горы, где каждый грамм по мере набора высоты превращается в килограмм – это поступок!

Перед сном поднялся на морёный вал (для акклиматизации рекомендуется побольше двигаться). Полная луна освещала окрестные горы и стекавший с ближней ложбины водопад. Серебристая колонна, падая на уступ, буравила камень и, покипев в выбоине, сбегала в заводь, где успокаивалась и отражала в зеркальной глади нависший утёс. Я наслаждался ночной панорамой до тех пор, пока шпионившая за мной луна не коснулась чёрного зубца скалистого гребня и, побалансировав на нём некоторое время, словно большой жёлтый мяч, скатилась в ущелье, погрузив округу в непроницаемую тьму.

На следующий день отправились по глубокому боковому ответвлению Хорконеса к месту, которое именуют Пласа де Франция. Находится оно под южной, практически отвесной стеной Аконкагуа. Там есть площадка под лагерь для самых отчаянных и подготовленных альпинистов. На всём протяжении пути нас сопровождали угрюмые горы, утыканные клыкастыми скалами.



Настороженно поглядываем на нависшие, готовые скатиться, глыбы. Ночью выпал снег, и сейчас повсюду, а особенно по тропе, бегут ржавые ручьи. Красноватая раскисшая глина чавкает, ноги, несмотря на мощные протекторы, расползаются в разные стороны. Сильней всего «буксуем» при подъёме на морёные валы.

Эмиль, опровергая общепринятое мнение, что человек в 70 лет по горам не ходок, давно обошёл меня и маячит далеко впереди. Я запоздало раскаиваюсь в переоценке своих природных данных и игнорировании регулярных тренировок. Но тут же нахожу себе оправдание: меня расслабила лёгкость, с которой пять месяцев назад «оседлал» белоглавый Арарат, а совсем недавно – скалистый Олимп.

На высоте 3700 метров растительность исчезла окончательно. Даже лишайники пропали. Обступавшие нас горы по большей части слоистые. При этом слои то тянутся горизонтально, то скачут остроконечным зигзагом, то разбегаются пологими волнами, то круто устремляются к небесам.



Рассматривая эти загогулины, вдруг понимаю: так это ж кардиограмма, отражающая перенесённые горой «болезни».

Пройдя по покрытому камнями и толстым слоем рыжей пыли леднику, вышли на Пласа де Франция (4200 м),



упирающееся в гигантскую, местами покрытую ледяной бронёй, стену – южный склон Аконкагуа. Тут уже начала ощущаться серьёзная нехватка кислорода: появилась одышка, стало давить виски.

Стена угнетала своей мрачностью и высотой.



Чтобы охватить взглядом эту громаду целиком, приходилось задирать голову. Ещё бы – до верхнего уступа 2700 метров! Подняться по такой стене на вершину Аконкагуа под силу только физически подготовленным, в совершенстве владеющим техникой скалолазания альпинистам. (Сложность маршрута – 6Б, то есть наивысшая.) Мы же ограничились лишь созерцанием и фотосъёмкой этой неприступной цитадели. На обратном пути перед нами с одного из скалистых гребней сорвалась крупная глыба. Прыгая, словно кузнечик, она увлекла за собой несколько камней поменьше. Когда подошли к месту, где «проскакали» камни, и увидели оставленные ими глубокие вмятины, невольно поёжились.

БАЗОВЫЙ ЛАГЕРЬ

Переход от «Конфлюенции» до базового альплагеря «Пласа де Мулас» запомнился утомительным однообразием широкой, полого восходящей долины в начале

и узким ущельем с несколькими изматывающими взлётами по почти вертикальным уступам в конце.



На среднем участке тропа шла по таким крутым местам, что стоило глянуть вниз, где между ещё не обкатанных камней гремела вода, как сердце сжимал обруч ужаса, голова шла кругом и, казалось, рюкзак начинал предательски тянуть с узкой тропы в ущелье. Поэтому я договариваюсь с догнавшим нас погонщиком мулов,



чтобы он доставил наши рюкзаки в базовый лагерь. Эта услуга обошлась в тридцать пять долларов. Без рюкзаков мы уже не ползём, а бодро шагаем за караваном.



С удивлением замечаю, что и среди мулов идёт постоянная борьба за лидерство: если кто-то пытается обогнать впереди идущего, то передовой сразу прибавляет скорость, чтобы не пропустить догоняющего.

Тропу в последней трети можно сравнить с тропой испытаний не только физической формы (пульс зашкаливал), но и волевых качеств. Местами она такая узкая, что трудно понять, как её проходят, не сорвавшись в пропасть? Но отступать поздно – идёшь, пересиливая страх. Идёшь даже после того, как на твоих глазах запнувшийся мул начинает сползать вниз. Ища опору, животное в панике бьёт ногами, но подвижный щебень «уплывает». Наконец, мул нащупывает копытом крупный камень и ценой неимоверных усилий возвращается на тропу.

Этот участок, похоже, самый опасный: в пропасти больше всего костей менее ловких животных. Меня же шокировало поведение погонщика. Он продолжал невозмутимо восседать на своём муле, покачивая головой, прикрытой громадным вязаным беретом, в такт везущей его животине.



За поясом погонщика болтается шерстяной платок.



Им он завязывает мулу глаза, когда грузит или снимает вьюки: когда мул не видит, он стоит смирно.



С левой стороны ущелья тянутся голокаменные кряжи средней высоты, а прямо и справа сияют высоченные пики, с которых ветер срывает снежные шлейфы. При этом висящие над пиками облака, похожие на веретёнца, часами стоят на одном и том же месте, как будто намертво прибитые.



Базовый лагерь «Пласа де Мулас» расположился в самом конце ущелья Хорконес в гигантском цирке, укрытом от ветров частоколом каменных пирамид.



Его рассекает пополам бурный поток талой воды, вытекающий из-под двух ослепительно белых глетчеров. Светло-коричневая громада Аконкагуа грозно возвышается над лагерем с правой стороны.

Палаточный городок состоит из нескольких «микрорайонов» в пять-десять палаток, принадлежащих разным турфирмам. Население: голландцы, поляки, немцы, сербы, чехи, монголы(!). Но больше всего, конечно, аргентинцев. Народ вяло слоняется между палаток: повторю – на высоте надо больше двигаться, тогда быстрее происходит акклиматизация. Девчата, представляющие компанию «Ланко», поселили нас с Эмилем в длинной и просторной трубе рубинового цвета. До ужина я успел сходить в телекоммуникационный центр и, заплатив 20 долларов, отправить в «Башинформ» сообщение о том, где мы находимся и о наших планах на ближайшие дни.

Здесь, на высоте 4300 метров над уровнем моря, нехватка кислорода ещё более ощутима. Чуть прибавил шаг – дыхание сбивается. Постоянно хочется присесть, отдохнуть.

С проводником возникла неожиданная проблема. В «Ланко» оба заняты и освободятся только через пять дней, в других компаниях тоже все на восхождении. Ломаем голову – что делать? Утром слышим, кто-то тихонько скребёт по ткани палатки. Выглядываю. Стоит щуплый, светловолосый, сероглазый мужичок средних лет в драной соломенной шляпе с обвислыми краями. Тихо, почти шёпотом, поздоровавшись, спрашивает на испанском:

– Это вам проводник нужен?

– Да. А что?

– Меня зовут Роджерс Кангиани. Могу сводить на Аконкагуа. Вот мой сертификат.

Нам бы обрадоваться, да невзрачный вид пришельца смущал.

Тем не менее, пригласили в палатку. И чем дольше общались, тем большей симпатией проникались к нему. А когда узнали, что он на вершине был 27 раз и готов без дополнительной оплаты нести часть нашего груза, то и последние сомнения отпали.

Подписали договор и рано утром, ещё до восхода солнца, отправились на акклиматизационное восхождение к остроконечному пику Бонете (5005 м). Он на другой стороне ущелья – чётко напротив Аконкагуа.

Прежде чем вести на семитысячник, Роджерс решил таким простым способом проверить наше физическое состояние и реакцию на высоту: не свалит ли нас горняшка.

С погодой подфартило: было безветренно, ясно, и воздух прозрачен, как стекло в телескопах. Перебравшись по шаткому мостику, почти касающемуся бурунов мутного потока, потопали вверх размеренным, так называемым гималайским шагом. Вначале я шагал с трудом: в голове стреляло, да и силы куда-то подевались. Но, когда начался крутяк, вдруг ожил: организм понял, что как ни капризничай, а идти придётся, и задействовал резервы. (Он у меня всегда так хитрит, правда, «резервная батарейка» с каждым годом всё быстрее теряет ёмкость).

Через два с половиной часа подошли к наиболее отвесной части каменного конуса. На макушку, чтобы не сорваться, взбирались уже почти ползком, цепляясь руками за малейшие выступы. Первым оседлал остроконечный пик Роджерс, вторым – Эмиль, следом – я. На вершине меня охватили такая радость и восторг, что я обнял тёплую от стоящего в зените солнца острозубую вершину, прижался к ней щекой и… зарыдал.

Проводник достал из расщелины пластиковую бутылку, выудил из неё одну из вложенных записок, взамен затолкал листочек с нашими координатами. Из текста добытого послания явствовало, что его оставили два немца и один австриец. Когда мы вернёмся домой, то обязательно должны будем связаться с ними по Интернету: такова традиция.



Открывшиеся перед нами кряжи завораживали своей мощью. Они отличались не только по цвету, но и по форме.



Тут были и одиночные вздыбленные исполины в боярских шапках облаков, подпираемых застывшими потоками лавы,



и величественные цепи, украшенные прожилками снега, лентами глетчеров, и дугообразные гряды ледниковых морен, и гигантские языки осыпей, перегораживающие ущелья. Над всем этим – бесконечно глубокий, чисто выметенный ультрамариновый свод. Вокруг такая тишина и такой простор, что начинаешь ощущать себя невесомой пылинкой. От грандиозности и мощи убегавших за горизонт хребтов перехватывало дух. Боже, я никто в сонмище этих великанов!



Туповерхая громада Аконкагуа с этого места просматривается особенно хорошо. Отчётливо видно как ветер крутит вокруг неё снежные паруса. А здесь, на Бонете – штиль. Ветерок лишь временами просыпается и слегка шевелит волосы.



Тёмно-коричневые, будто загорелые, близлежащие вершины, прогретые полуденным солнцем, умиротворённо покачиваются в текучем мареве. Трудно представить, но несколько дней назад, здесь, на высоте 5000 метров, свирепствовал мороз, и о скалы билась колючая позёмка. Природа полна контрастов! Высокая зубчатая цепь, подпирающая небо на западе, отделяла Аргентину от Чили.

Западный склон Бонете обрывается вертикальной шестисотметровой стеной. Вниз лучше не смотреть: сразу хочется покрепче во что-нибудь вцепиться.

Царящую вокруг тишину лишь изредка тревожит гул сходящих с изголовья каньона небольших лавин и… сопение слегка простывшего Эмиля. Мне вдруг сделалось так хорошо, что я, обласканный теплыми лучами солнца, лёг на широкий уступ и с наслаждением раскинул руки. Сознание затуманило сладкое головокружение…

Сколько времени прошло? И есть ли оно, это время? Лежу, растворяясь в чистых, процеженных тишиной звуках… И не хочется вспоминать, что где-то существует иной мир, в котором кипит придуманная человеком жизнь, похожая на бесконечную, утомительную гонку.

Тогда мы не знали, что это, пребывающее в неге и свете место через несколько дней накроет затяжная волна непогоды, а жесточайший ветер поднимет на Аконкагуа Белый Шторм, и нам на предвершине придётся буквально бороться за выживание.

Сейчас же, наслаждаясь окружающим величием, я с благодарностью вспоминал свою Танюшу. Эта умная и красивая женщина за сорок лет супружества не только ни разу не упрекнула меня за регулярные, порой многомесячные отлучки, сопровождавшиеся ощутимой брешью в семейном бюджете, а наоборот, понимая, насколько это важно для меня, всячески поддерживала и отстаивала перед родственниками моё право делать то, что просит душа.

Некоторые говорят: «Камиль, ты герой!» Отнюдь! Герой не я, герой – моя жена! Когда я уезжаю в горы за новой порцией адреналина и удовольствия, именно на её плечи ложатся все семейные и производственные заботы: и за престарелыми родителями надо ухаживать, и с внуками понянчиться, и детям где советом, где делом помочь, и с проблемами на предприятии разобраться. И ещё при этом оставаться для меня самой желанной и красивой!

От этих размышлений отвлёк треск и последовавший за ним грохот. Поворачиваю голову – ко дну ущелья, вздымая клубы снега, скользит огромный кусок льда, оторвавшийся от глетчера.

Спускаться было полегче. На полпути, у ручья с чистейшей водой, устроили привал. Утром он был худосочным и наполовину затянутым льдом – мы его просто перешагнули. Сейчас же, чтобы перебраться на другой берег, пришлось прыгать по камням, возвышающимся над пенистыми бурунами.

Раздевшись по пояс, освежились студёной водой, попили чай и в прекрасном настроении зашагали по пологому скату в лагерь. Вскоре дорогу перегородил ещё более мощный поток, накрывший настил подвесного мостика почти полуметровым слоем воды – сегодня так припекает, что глетчеры таят прямо на глазах. Туго натянутые тросы вибрировали от напора беснующегося потока. Было страшно, но сидеть до ночи, дожидаясь, когда вода спадёт, не хотелось.



В лагерь вошли на исходе дня. Снег в лучах заходящего солнца казался всё более красным. Это было очень красиво и необычно.

Роджерс поставил нашей физической подготовке «отлично» и объявил, что завтра можем отдыхать, а послезавтра утром мы должны быть полностью экипированы и готовы к выходу на Аконкагуа.

Прежде чем уйти, он провёл ревизию нашего снаряжения. Мои горные ботинки забраковал – нужны потеплей и покрепче. Необходимы также кошки и балаклава. К Эмилю вопросов не было: он, чтобы не опоздать на карнавал в Рио-де-Жанейро, решил подниматься только до первого лагеря (5100 м). Мне же следовало срочно где-то раздобыть недостающее. Роджерс посоветовал обратиться к живущему в лагере художнику Мигелю. Он такой же высокий и худой, как я, и у него всё это имеется.

Ангарного типа палатка Мигеля стояла на скалистой террасе в метрах семидесяти от нашей. Она служила ему и домом, и мастерской, и картинной галереей одновременно.

Земля перед входом устлана ярко-зелёным ковролином. Из жёлтой бочки торчит раскидистая пальма, под ней – два беленьких кресла.

Чуть поодаль – высокий столб, к которому прикреплены стрелки-указатели с расстояниями до Лондона, Сиднея, Санкт-Петербурга, Парижа и т. д.

Сам Мигель напоминал загорелого древнегреческого бога, забывшего помыть заросшее густой щетиной лицо и причесать длинные вьющиеся волосы.



его помыть заросшее густой щетиной лицо и причесать длинные вьющиеся волосы. Встретил он меня улыбкой и радушным рукопожатием. Узнав, что я из России, сразу поставил диск с русскими романсами. Слушая их, я, помимо удовольствия, испытал гордость оттого, что музыка моего Отечества звучит в Аргентине, и ни где-нибудь, а у подножья самого высокого в мире вулкана.

Усадив за столик и подав калебасу с чаем матэ, Мигель стал расспрашивать про Беловодье. Показывая альбом с картинами своего кумира – Николая Рериха, он неожиданно спросил:

– Камил, как думаешь, что есть Шамбала?

Я попытался объяснить, что это, как и легендарное Беловодье, особое место в Гималаях, что Рерих искал его всю жизнь.

– Нет, – перебил Мигель. – Ты скажи, что ЕСТЬ Шамбала?

– Я думаю, Шамбала – это место где можно получить священные знания о мире. А увидеть и попасть туда удаётся только человеку с абсолютно чистыми душой и помыслами. Таких людей сейчас нет. Все проходят мимо и не видят её. Шамбала есть место для абсолютно чистых людей, практически богов.

Художник задумался. Наконец, произнёс:

– Пожалуй, ты прав.

После этого стал показывать свои работы. Следует заметить, они весьма популярны в мире. Его картины выставлялись даже в Ватикане. А диплом «Книги рекордов Гиннеса», висящий на самом видном месте, извещал, что я нахожусь в самой высокогорной в мире картинной галерее.

Узнав о моей проблеме, Мигель, не раздумывая, полез в мешок и достал оттуда поочередно зелёные пластиковые ботинки, кошки к ним и балаклаву.

– Что я вам за это должен?

– Будет хорошо, если не забудешь вернуть!

Вдохновлённый добросердечием хозяина, я отважился спросить:

– Мигель, а можно на твоём столбе прикрепить стрелку с названием моего города?

– Место есть. Вешай.

Аргентинец оторвал от ящика дощечку. Мы её быстренько обстругали, заострили, покрасили. Я крупно написал «UFA» и прибил её повыше таблички «Moskva». Любуясь своей работой, подумал: «Нет, не зря я сюда забрался!»



После обеда отправились с Эмилем в медпункт на осмотр. Доктор измерил давление, содержание кислорода в крови и записал в пермите: «Давление 129/78, пульс 68, кислород 87 (в нижнем лагере был 99). К восхождению допущен». У Эмиля со здоровьем, несмотря на то что он старше меня на семь лет, тоже полный порядок.



Вечером нас пригласили на ужин аргентинские альпинисты из соседней палатки. Мой друг, увидев лежавшую в чехле гитару, спросил:

– Можно?

– Конечно! Это будет приятно!

И тут Эмиль удивил меня в очередной раз: гитара в его руках заговорила так, что все затаили дыхание. А когда он ещё и запел «Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал…», то эмоциональные хозяева зааплодировали от восторга.

Ночью, как всегда, трещали, лопались разогретые на солнце камни. Временами начиналась настоящая канонада. Вот так скалы рассыпаются в щебень, а щебень – в песок.

ВОСХОЖДЕНИЕ

На Аконкагуа поднимаются, как правило, поэтапно, с ночёвками в лагерях. (Лагерь – громко сказано! Это просто относительно ровные площадки, пригодные для установки палаток.) Их три: «Канада» (5100 м), «Гнездо Кондора» (5600 м), «Берлин», либо «Колера» (6000 м). Выше уже сама вершина (6962 м). Единственное место, где есть капитальная хижина и электроэнергия, – это средний лагерь – «Гнездо Кондора». Там дежурят вахтами по три спасателя.

Вышли на гору в девять утра. Тропа, виляя зигзагами по каменистому склону, за три часа размеренной, как в замедленном кино, ходьбы вывела на небольшое заснеженное плато. Это и есть лагерь «Канада». Мы оказались первыми, кто поднялся в этот день.

Поставили палатки, обложили увесистыми камнями фартуки. Роджерс сварил на газовой горелке рисовую кашу с салями. Пообедали. Вскоре стали подходить другие группы. Погода тем временем портилась: повалил снег, поднялся ветер. Плато задымило позёмкой, и вновь прибывшим пришлось изрядно помучаться, устанавливая палатки. Мы же в своих туго натянутых убежищах радовались, что успели обустроиться до непогоды.

Ветер и низовая метель буйствовали всю ночь. К утру потолок палатки покрылся густым слоем ершистого инея. Когда кто-нибудь из нас ворочался, иней осыпался и таял. Чтобы окончательно не промокнуть, я взял миску и за пять минут ложкой соскрёб в неё всю искристую бахрому.

Заваленные снегом палатки (Роджерс спал в своей одноместной) из-за разницы температур, снаружи обледенели так, что сложить и упаковать их стало невозможно. Пришлось ждать, когда выглянет и пригреет солнце.

Развиднелось лишь после полудня. Сквозь прорехи туч на плато хлынули снопы солнечного света. Эмиль ушёл вниз, а мы с Роджерсом принялись убирать с фартуков камни, отгребать снег. Когда палатки немного отмякли, утрамбовали их кулаками в компрессионные мешки. Едва успели свернуть лагерь, снег возобновился. К «Гнезду Кондора» шли при густой, выше моего роста, боковой позёмке. Насыщенный колючим снегом ветер выжимал слезу и забивал рот. Пришлось одеть балаклаву и тёмные очки на пол-лица. Сразу стало легче.



Добраться до «Гнезда Кондора» в этот день не удалось. Запуржило так, что вынуждены были заночевать на промежуточной площадке с волнующим слух россиянина названием – «Аляска».

Всю ночь и всё утро снег сыпал почти непрерывно. Идущего впереди проводника едва видно: ориентировался на мутное тёмное пятно рюкзака и быстро заметаемые струями позёмки ямки следов. Когда и эти «маячки» исчезали, нащупывал тропу ногой. Правда, вскоре необходимость в этом отпала: я стал просто «видеть» её: то ли пробудилась забитая городом интуиция, то ли открылся третий глаз. Со мной однажды уже было такое, когда я один зимней ночью поднимался на Иремель. Тогда интуиция тоже не подвела: рассвет встретил на вершине.

На «Гнездо» взошли только к обеду следующего дня. Перед ним на краю плато возвышалась ступенчатая скала, напоминающая гигантское гнездо. Теперь ясно, отчего у лагеря столь звучное название. Правда, эти огромные птицы на такой высоте не живут – тут для них нет и грамма пищи.

Миновав полузасыпанный снегом и увенчанный бело-синим аргентинским флагом дом спасателей с крышей, обрамлённой суставчатыми сосульками, нашли между скал тихий закуток. Он идеально подходил для установки палатки. Место мы выбрали столь удачно, что к вечеру вокруг выросло ещё с десяток капроновых хижин. Ночью практически не спали: ветер усилился, и стенки нашего убежища трепало так, что приходилось только удивляться, как пластиковые дуги и ткань выдерживают его натиск.

С утра время от времени выглядываю из палатки в надежде на улучшение погоды. Но сквозь потоки снега даже туч не видно. Наоборот, к хлопкам матерчатых скатов прибавились раскаты небесного грома. Ого! Гроза и снежная буря одновременно! Вой, грохот и свист вокруг достигли такой силы, что разговаривать невозможно. Кричим друг другу прямо в ухо. Почти все соседи ушли вниз.

Мучительно медленно «проползли» первые сутки, начались вторые… Снег каким-то образом умудряется проникать сквозь микроскопические щели в нутро моего «жилища». На прорезиненном днище появились лужицы. Время от времени вытираю воду носовым платком и отжимаю в тамбур. Это не спасает спальный мешок. Он пропитался влагой, пух слипся и почти не греет.

С наступлением темноты мороз крепчает, и спальник снаружи приобрёл жёсткость кровельного железа. Когда я шевелился, он хрустел. Утром пришлось буквально отгибать его заледеневшие края. От холода спасал выделенный мне Максимом Богатырёвым пуховик, а вот ноги замёрзли так, что пальцы потеряли чувствительность.

Лежание долгими часами в закрытом, тесном пространстве угнетало. Тело тосковало по движению, и хотя погода не располагала к прогулкам, я, натянув на себя всё, что имелось в рюкзаке, выполз наружу. Меня тут же атаковали ураганный ветер и колючий снег. С трудом пробившись сквозь белую завесу к тропе на «Берлин», свернул к пропасти – там снежная пелена была не такой густой. Но в метрах десяти от её края благоразумно остановился: вспомнил, что основной причиной гибели людей на Аконкагуа является ветер, сбрасывающий альпинистов в бездну.

Когда, с трудом преодолевая сопротивление встречных шквалов, возвращался к палатке, чуть не задохнулся от секущих лицо снежных зарядов. Чтобы восстановить сбившееся дыхание, ложился за торчащие камни.

Конец дня тоже не принёс перемен. Ветер налетит, отлупцует бедную палатку так, что она вся ходуном заходит, и – тишина. Слышно только, как стонут соседние скалы.



Проходят одна-две минуты – и вновь яростная атака. От оглушительных хлопков туго натянутой ткани и недостатка кислорода разболелась голова.

При этом снег не прекращается ни на секунду. Поначалу я стряхивал его со скатов резкими ударами изнутри. Но, в конце концов, вокруг палатки выросли такие кучи, что ему некуда стало ссыпаться. Пришлось выползать наружу и отгребать руками образовавшиеся валы. Выход в отсыревшей одежде на пронизывающий ветер потребовал от меня большого волевого усилия. После этой жестокой экзекуции я долго не мог согреться. Спасибо Роджерсу: принёс в термосе очередную порцию горячего чая с лимоном. После второй кружки дрожь прекратилась, и я задремал.

Открыв глаза, первым делом бью по потолку, чтобы сбросить снег и понять, что происходит снаружи. Увы, там по-прежнему метёт.



– Эй! Солнышко! Где ты? Когда ты порадуешь нас? – шепчу я.

Чтобы ослабить пытку бездельем и нехваткой кислорода, стараюсь больше спать. В забытьи, хотя бы, не лезут в голову с маниакальной навязчивостью одни и те же мысли. Чаще всего: «Зачем мне всё это? Сидел бы сейчас в тепле, как все люди».

Действительно, зачем? Если бы в городе мне предложили работу, связанную с такой колоссальной тратой энергии, да ещё в столь тяжёлых условиях, я бы ни за какие деньги не согласился. А тут сам, добровольно (в этом весь парадокс!) тащусь с тяжеленным рюкзаком туда, где нечем дышать, где круглый год властвует мороз, а ветер валит с ног. И за это не только не платят, а наоборот, сам отдаёшь немалые деньги.

Зачем? Трудный вопрос. На него, наверное, у каждого свой ответ. У меня сейчас уйма свободного времени, и можно погрузиться в свои ощущения и попробовать докопаться до причин столь нелогичного поведения.

Мысленно перебираю варианты: самоутверждение, желание сделать то, что не каждому под силу, поймать миг восторга от победы, насладиться красотой и мощью гор, заглянуть за горизонт… Да, всё это имеет место быть, но, как мне кажется, первопричина всё же не в этом.

Как известно, человека всегда притягивает непознанное. Это замечательное качество мы называем любопытством или любознательностью. У кого-то оно сильно развито, у кого-то мало, у кого-то его и вовсе нет. (Это как в пирамиде Маслоу: крыша, еда есть – и хорошо! Через ступеньку не перепрыгнуть.) Но, по мере удовлетворения естественных потребностей, у большинства людей появляются новые, более высокого уровня желания, не дающие покоя.

Покопавшись поглубже в себе, понимаю, что во мне где-то внутри есть маленький волчок (волчок не в смысле зверя, а юла). И этот волчок живёт своей собственной жизнью. Крутится то быстрее, то медленнее. И когда его обороты достигают определённой скорости, во мне возникает необъяснимый внутренний зуд. Он как бы говорит: «Хватит сидеть! Надо идти!» И не важно куда, лишь бы идти. Его невозможно затормозить. В конце концов, наступает момент, когда я не в состоянии сопротивляться ему и шагаю в неведомое.

Казалось бы, живём в такое время, когда всё можно увидеть по телевизору или через Интернет. Но этот неугомонный «волчок» хочет взглянуть на всё «своими» глазами. И хотя годы дают о себе знать… всё равно иду. Порой думаю: хватит, пора остепениться, но проходит время, и эта неугомонная юла опять пробуждает во мне беспокойство: почему ты сидишь, время идёт…

Многие люди оседлы по характеру. Им просто не хочется ничего менять, им это не интересно, им даже страшно сдвинуться с места. Это люди, в которых нет волчка. А есть другая категория людей, которым не важно, есть деньги или нет, есть здоровье или нет. Их подгоняет тот самый волчок. Представители этого неуёмного племени встречают 90-летие на вершине Эльбруса, без ног поднимаются на Мак-Кинли – они не могут иначе. Эта порода людей всегда стремится увидеть находящееся за горизонтом своими глазами.

Мне же ездить по свету, видеть новые края необходимо ещё и как писателю: путешествия обостряют восприятие, насыщают впечатлениями, будоражат воображение.

Законы человеческих поступков сложны, ещё сложней законы памяти. Вдруг вспомнились окраина Хабаровска и сопка, синевшая на горизонте. Её мы так и звали – Синяя сопка. Это она в далёком 1958 году поманила меня восьмилетнего. И когда вместо того, чтобы пойти в школу, я поднялся на неё и увидел, что за ней дыбятся ещё более высокие горы, захотелось увидеть, а что же за ними? Наверное, именно эта сопка околдовала меня, и я заболел горами на всю жизнь.

Вечером третьего дня в мою «берлогу» заполз вместе с термосом, полным горячего кофе со сливками, Роджерс. Всегда спокойный, в этот раз он был встревожен. Оказывается, по рации передали, что Белый Шторм прекратится только 18 февраля, то есть через пять дней, а у нас продуктов и газа в обрез.

– Надо спускаться! – резюмировал он.

– Роджерс, чтобы попасть на Аконкагуа, я пролетел 20000 километров, потратил уйму денег… Нет! Пока не поднимусь на вершину, с горы не слезу.

– Камил, я знаю много плохих историй. Горе дела нет до наших желаний. Каждый год гибнут люди. Не хотелось бы пополнить их счёт. Нужно спускаться!

Я молчу…

Возможно, у других происходит всё как-то иначе, а у меня именно так.

Многие люди оседлы просто по характеру. Им не хочется ничего менять, им это не интересно, им даже страшно покинуть свой двор. Это люди, в которых нет волчка. А есть другая категория людей, которым не важно, есть деньги или нет, есть здоровье или нет. Представители этого неуёмного племени встречают 90-летие на вершине Эльбруса, без ног поднимаются на Мак-Кинли, в 92 прыгают с парашютом – они не могут иначе. Это особая порода людей.

Законы человеческих поступков сложны, ещё сложней законы памяти. Вдруг вспомнились окраина Хабаровска и сопка, синевшая на горизонте. Её мы так и звали – Синяя сопка. Это она в далёком 1958 году поманила меня восьмилетнего. И когда вместо того, чтобы пойти в школу, я поднялся на неё и увидел, что за ней дыбятся ещё более высокие горы, мне страшно захотелось увидеть, а что же за ними? Наверное, именно эта сопка околдовала меня, и я заболел горами на всю жизнь.

Вечером третьего дня в мою «берлогу» заполз вместе с термосом, полным горячего кофе со сливками, Роджерс. Всегда спокойный, в этот раз он был встревожен. Оказывается, по рации передали, что Белый Шторм прекратится только 18 февраля, то есть через пять дней, а у нас продуктов и газа в обрез.

– Надо спускаться! – резюмировал он.

– Роджерс, чтобы попасть на Аконкагуа, я пролетел 20000 километров, потратил уйму денег… Нет! Пока не поднимусь на вершину, с горы не слезу.

– Камил, я знаю много плохих историй. Горе дела нет до наших желаний. Каждый год здесь гибнут люди. Не хотелось бы пополнять этот счёт. Нужно спускаться!

Я молчу.

Роджерс встаёт и, пробурчав что-то, уходит.

Я в растерянности… Понимаю – спускаться надо, но примириться с этой мыслью не могу: отступление для меня равносильно поражению. Что делать? Мысленно обращаюсь за советом к Танюше. В последнем эсэмэс она писала: «Не рискуй, ты нам нужен живой!» Как же быть? И жена призывает к благоразумию. Но моё упрямство всё же взяло верх над здравым смыслом. Буду идти до последнего! – решил я.

Натягиваю ботинки и, согнувшись от ветра пополам, пробиваюсь к заваленной снегом конуре проводника. Упругие удары воздуха бросают из стороны в сторону. Сквозь снег вижу, что на плато осталось всего три палатки, но и там люди уже вытащили рюкзаки. Похоже, собрались уходить.

Роджерс потеснился, и я, поджав ноги, кое-как умещаюсь у входа (его палатка меньше моей). Глядя на проводника в упор, бодро сообщаю: «Три палатки ещё стоят!»

– Камил, мы не можем жить здесь ещё пять дней. Нужно спускаться. Переждём непогоду и восемнадцатого вернёмся, – почти умоляет он.

– У меня пермит до семнадцатого, – парирую я и, лихорадочно прокрутив в голове альтернативные варианты, предлагаю:

– Давай так: если ветер завтра ослабнет, возьмём самое необходимое и налегке, без палаток, идём на «Берлин». Ты говорил, что там есть хижины. Переночуем, а утром видно будет. Метеорологи часто ошибаются в своих прогнозах. Вдруг повезёт!

Проводник как-то странно качает головой: сначала отрицательно, потом утвердительно. Видя, что я смотрю с недоумением, вносит ясность:

– Си! (Да!) Но если Шторм не ослабнет, спускаемся! Договорились?

Крепкое рукопожатие скрепляет наш уговор.

Проснулся в состоянии, схожем с ожиданием чуда. Высовываю голову наружу. Ура!!! Создатель услышал мои молитвы! Непроницаемый войлок туч на востоке, откуда и дуло, распался на рваные лоскутки, обнажив кое-где синеву неба. Снег чуть сыпет, вялые порывы ветра едва шевелят поземку. Я воспрял. Одеваюсь и выползаю из палатки: вокруг сплошь «выбеленные» хребты, купающиеся в лучах восходящего солнца..

Под нами бугрятся мощные пласты облаков, скрывая ущелья и более низкие вершины. Над всем этим белым волнистым простором царствует туповерхая громада Аконкагуа.

Палатка Роджерса ожила. Из неё показалась голова. Проводник тоже повеселел. Первым делом вытащили для просушки спальники. Отобрали и сложили в рюкзак Роджерса вещи, которые понадобятся для восхождения, и, надев кошки, медленно зашагали к тропе. Она почти сразу резко забирала вверх. К счастью, иногда перемежалась пологими участками.



После трёхдневного лежания при ощутимой нехватке кислорода тело не слушалось, и вместо планируемых четырёх часов до лагеря «Берлин» ползли шесть с половиной.



Это для меня был самый тяжёлый переход. Ноги под конец заплетались, в голове гудело как после глубокого похмелья. Ничего удивительного: 6000 метров – это уже серьёзно. Тут запросто можно заработать отёк лёгких и отдать концы.

В лагере «Берлин», действительно, стояли вполне приличные хижины, похожие на шалаши. (Их построили немецкие альпинисты, поэтому лагерь и назвали «Берлин».) Выбрали хижину пониже и поменьше – в ней будет теплее ночевать. Я расстелил на топчане спальник и замертво повалился на него. Уснуть не получалось. Погрузился в какую-то беспокойную дремоту, перемежающуюся полубредом. Поднялся лишь тогда, когда Роджерс вскипятил снеговую воду и заварил ею китайскую лапшу. Есть не хотелось, а вот чай с лимоном я с жадностью выпил. Кажется, четыре кружки. Проверил пульс – в покое 109 ударов в минуту. Многовато!

Ветер выл за стенкой голодным зверем, но в хижине он был не страшен. Ночью раз десять просыпался от приступов удушья – высота не позволяла забыть о себе. Часто-часто дыша, восстанавливал содержание кислорода в крови, но через некоторое время приступ удушья повторялся. Надо сказать, пренеприятнейшее состояние: вдруг охватывает такая неконтролируемая паника, что, кажется, ещё минута – и умрёшь.

К утру я так и не восстановился. Более того, появились слуховые галлюцинации: то слышался духовой оркестр, то начинал кричать петух. Единственным желанием было плюнуть на всё и как можно скорее бежать вниз, но самолюбие сдерживало.

Погода не прибавляла оптимизма: небо хоть и чистое, но ветер гнал между скал хвостатые вихри снега. Стояло выглянуть наружу, как колючие кристаллы больно секли лицо, забивали рот. Кислорода и так мало, а тут последний перекрывают!

Роджерс молча наполняет термосы чаем с остатками лимона, суёт мне в карманы орехи, плитку шоколада, и мы как-то зомби, обречённо направляемся к вершине. Уже с первых шагов весь мокрый от пота, пульс зашкаливает. Иду, не поднимая головы. Сосредоточен на одном: не отстать от проводника. Только пытаюсь глянуть на окрестности, сразу сбивается дыхание…

Время куда-то провалилось или остановилось. Мне уже всё безразлично. Тупо шагаю, словно солдат в конце сорокакилометрового марш-броска. В залитом свинцом черепе пульсирует одна и та же мысль: «Не отставать! Не отставать!» Я не заметил, как натянуло тучи и к низовой позёмке прибавился падающий сверху снег. Всё опять погрузилось в белёсую мглу. Несколько раз падаю, встаю и, шатаясь, иду, останавливаясь каждые десять шагов.

Видя моё полуобморочное состояние, Роджерс завёл под защиту скал и разлил в кружки чай. Пока я пил, он втолковывал мне, что идти дальше опасно: в такой снежной круговерти легко сбиться с пути; что сейчас мы находимся возле пика Импеденсис. Его высота 6300 метров, и мы можем взойти на него и там сфотографировать все твои флаги.

Это предложение мне пришлось по душе, хотя и не сразу осознал причину. А приглянулось оно именно из-за цифры «6300». Мне как раз 63 года! Так что есть возможность подарить самому себе за каждый год жизни по 100 метров!

Я так вдохновился, что не заметил, как мы поднялись на этот самый, с одной стороны облепленный снегом, а с другой совершенно голый, Импеденсис. Не заметил не потому, что было легко, а оттого, что был в состоянии, когда ничего не осознаёшь. На вершине произошло очередное чудо: словно в подарок, ветер стих, поток колючей позёмки осел, и в хрустальной прозрачности чисто выметенного пространства открылась поразительная по красоте круговая панорама, перекрываемая на юге куполом Аконкагуа.

Во все стороны разбегались острозубые кряжи. Особую прелесть им придавал девственно-свежий снег. Чистый разреженный воздух скрадывал расстояние. Под непрекращающийся звучать в моей голове «аккомпанемент духового оркестра» я озирал всё это великолепие и недоумевал, как Господь сумел из множества уродливых и угловатых громад сотворить картину, завораживающую не меньше восхитительных линий женского тела.

То, что время нашего подъёма на пик совпало с прекращением Шторма (к сожалению, кратковременным) навело на мысль, что Гора, после устроенных мне испытаний, решила наградить в той мере, которую я заслужил.

(До чести быть допущенным на главную вершину я, видимо, ещё не дорос). Теперь стало понятно, почему местные говорят об Аконкагуа как о мудром живом существе.

Я настолько выдохся, что не ощутил ни вспышки счастья, обычно охватывавшей меня на вершине, ни ликования оттого, что взял рекордную для себя высоту. Была лишь какая-то тихая радость.

Роджерс сфотографировал меня с флагами Республики Башкортостан, Русского географического общества и мы начали спуск по своим, уже едва заметным, следам.

Проходя мимо ряда красивых скал, удивился — когда поднимался, их вроде не было. В памяти сохранилось лишь ритмичное мелькание жёлтых ботинок проводника. (Шёл в полной «отключке»).

Когда перед нами открылось плато «Гнездо Кондора», увидели низко летящую над ним… оранжевую палатку. За ней бежали люди. Палатку крутило ветром и из неё то и дело вываливались вещи.

Я успел вскинуть фотоаппарат и запечатлеть этот момент до того как она исчезла в пропасти. Правда, сделал всего один снимок – кончилась память. Чтобы заменить её, завернули в безветренный закуток. Пользуясь вынужденной остановкой, допили чай.

Чем ниже, тем лучше чувствовал себя: сказывался даже незначительный рост содержания кислорода в воздухе. Вернулась способность адекватно воспринимать окружающее.

Наконец до меня дошло «Я сделал 6300! Я молодец!» – говорю сам себе и невольно расплываюсь в счастливой улыбке.

У лагеря «Канада» догнали парня лет тридцати пяти. Продолжение его спины «украшало» изобретение российских туристов – «пенка».

– Вы русский? – обратился к нему я.

– Это вы из-за пенки так подумали? Нет, я болгарин. А вещь, действительно, удобная. Даже в мороз на камнях можно сидеть.

Разговорились. Русский язык знает со школы. Недавно увлёкся нашими классиками. Прочёл «Воскресение» Льва Толстого, «Живи и помни» Валентина Распутина, а сейчас читает «Золотую Ригму» Всеволода Сысоева – дальневосточного писателя-натуралиста!

Я предложил ему заглянуть на сайт ещё одного писателя-натуралиста – Камиля Зиганшина (www ziganshin.ru), скромно умолчав об авторстве.

Наконец, далеко-далеко внизу показались крохотные разноцветные квадратики палаток базового лагеря. Справа от них – изумрудная плошка горного озера, заключённая в оправу лавовых потоков.

Нас встречали как героев: за последние пять дней никто не поднялся на вершину – мы подобрались к ней ближе всех.

Если наверху валил снег, то здесь всё это время лили дожди. Ручьи превратились в бурные мутные реки, сметавшие на своём пути все преграды. Автомобильную дорогу, связывающую Аргентину с Чили, на протяжении 20-ти километров местами размыло, местами завалило селем высотой до пяти метров. Десятки машин оказались замурованными в него.

Слава Богу, хоть жертв нет. Начальник лагеря сказал, что такого кошмара не было как минимум тридцать лет. Автотрасса до сих пор закрыта, и неизвестно, когда откроется. Питание в лагере резко ограничили. Мясо исчезло. Одна каша да чай с галетами.

Перед сном решил просмотреть отснятые на Аконкагуа кадры. Полез в сумку за флэшкой и (о ужас!) не нахожу её. Всё перетряс, перебрал – флэшки НЕТ!!! Напрягаю память и вспоминаю, что вынув её из фотоаппарата, положил не в сумку, а на сумку. После чего попил чай и, даже не вспомнив о флэшке, встал и пошёл. Значит, она где-то там в снегу между камней.

Катастрофа! Произошло худшее из того, что могло случиться в путешествии! Я просто убит! Микроскопическую надежду давало знание места, где обронил её. Но туда ещё надо не только подняться, но и просеять там массу снега. А его за это время, наверняка, ещё намело!

Сам я такой подвиг совершить был не в состоянии – ослаб до предела. Оставалось одно – упросить Роджерса. Ночь практически не спал. Переживал: неужто всё отснятое от Мендосы до вершины пропало?! И тут же успокаивал себя: Камиль, без паники – шанс найти всё же есть!

С утра пораньше бегу к Роджерсу. Он уже встал. Чуть не плача, рассказываю о своей трагедии и умоляю сходить, поискать бесценный для меня «квадратик».

– Сегодня не могу. Надо отдохнуть. Завтра.

– Роджерс, миленький, выручай! Ты же понимаешь, завтра ещё меньше шансов найти.

– …

– Роджерс, пожалуйста, очень прошу тебя!

– Ладно… Жди… Вернусь через шесть часов.

Проходит шесть часов, семь, а его нет. Я в отчаянии!

Всё чаще меня посещает мысль: только идиот может надеяться на такое чудо, чтобы сантиметровая кроха отыскалась среди заваленных снегом камней!

Вечерело. Роджерса всё нет. Не выдержав, пошёл к началу тропы и с волнением стал вглядываться в склон: не замаячит ли его жёлтый комбинезон. Примерно через полчаса проступили три фигуры. Среди них – одна жёлтая. Это Роджерс! Чем ближе он, тем мне страшней. Чтобы не лишиться последней надежды, опускаю голову. Наконец не выдерживаю, поднимаю глаза. Роджерс поймал мой взгляд и радостно помахал рукой. Я верю и не верю: мало ли, что это значит. Может, просто приветствует… Проводник уже совсем близко. Идёт, покачиваясь от усталости. Но что это? Роджерс показывает большой палец!

– Неужели?! Это чудо!!! Это чудо!!! – ору я на всю округу. Проводник улыбается и протягивает крошечный, не имеющий для меня цены синий квадратик.

Да! Да! Это была та самая флэшка! Я тискаю своего спасителя в объятиях, целую его небритые щёки. В восторге вздымаю руки к небу и благодарю Гору за проявленную ко мне милость. Сую Роджерсу деньги, он отказывается, но я таки уговариваю его, объясняя, что эта флэшка для меня бесценна.

Я счастлив! Бегу поделиться радостью к Мигелю – он тоже в курсе моей проблемы. Заодно возвращаю этому добрейшему человеку ботинки, кошки, балаклаву и презентую свою одноместную палатку. Он поражён невероятным везением, а от подарка пытается отказаться. Я настаиваю. В ответ получаю ещё более щедрый дар – картину с изображение Аконкагуа с автографом!

Ночью через лагерь пронёсся мощный смерч. Ветер достигал такой силы, что, казалось, даже камни стонут, прося пощады. Утром мы лицезрели результаты его «деятельности»: в «микрорайоне Ланко» повалило туалет – не помогли даже стальные растяжки; у продуктовой палатки разорвало по шву боковую стенку и через неё унесло массу пакетов и мешков. В соседних «микрорайонах» разрушений не меньше. Так что, если заскучали, приезжайте в Анды! Они вас взбодрят.
САНТЬЯГО

«Прощай, Аконкагуа! Капризная и непредсказуемая, ты никак не угомонишься – всё размахиваешь своими “снежными парусами”! Ты не самая красивая гора, но ведёшь себя так, словно тебе нет равных на всей планете. Тем не менее, я полюбил тебя, и всегда буду помнить те испытания и радости, которыми ты одарила меня».

Такой монолог пронёсся в моей голове, пока смотрел из окна автобуса на едва виднеющуюся в проём ущелья трапециевидную снежную шапку. Эта бесплодная, обдуваемая всеми ветрами каменная громада на всю жизнь поселилась в моём сердце.

Автобус круто берёт влево. Бросаю на Аконкагуа последний взгляд.

И тут мне почему-то становится жалко её. Да, она величава и грозна, но… навеки прикована к одному месту. Я же, крохотная песчинка в сравнении с ней, имею великое счастье путешествовать и видеть на своём пути не только множество подобных ей великанов, но и весь многоликий мир.

Вот и сейчас снова мчусь. Куда? В Мендосу, хотя было бы разумней сразу махнуть через перевал в Чили – до неё отсюда километров сорок. Но я не могу покинуть Аргентину, не купив сувениров и картин, напоминающих о восхождении?! (В самом национальном парке даже значков не продают.)

Лишь оказавшись в кресле автобуса, почувствовал, до чего я устал. Гора высосала из меня все силы: их не осталось даже на то, чтобы просто смотреть в окно. Подумал: «Всё! Это восхождение последнее! Пора осваивать маршрут заслуженного пенсионера: «город–дача–город». Эта мысль меня успокоила, и я всю дорогу крепко спал. Поэтому не видел заваленные недавними селями машины, мощную технику, расчищающую дорогу.

В Мендосе ситуация с сувенирами оказалась не намного лучше. Обойдя на следующий день почти весь центр, я только к вечеру обнаружил магазинчик, в котором имелись значки, кружки и магнитики с изображением Аконкагуа. А о картинных галереях никто и понятия не имел. Поразительно! Вокруг такие пейзажи – рисуй да рисуй! Неужели местным художникам не хочется заработать? Ведь сюда приезжают туристы со всего мира. Кто – продегустировать местные вина, кто – побродить по горам.

Курсируя по улицам, удивлялся тому, до чего легко переносится в этом городе жара: густые кроны огромных деревьев, растущие вдоль тротуаров с обеих сторон, не только прекрасно защищали горожан от п способствовало и то, что дороги и тротуары вымощены натуральным камнем, а не асфальтом – город избавлен от тяжёлых испарений битума.

Бросилось в глаза обилие такси. Оно здесь муниципальное.

Машины выкрашены в жёлто-чёрный цвет, у каждой свой бортовой номер. Водители отзывчивы и не корыстны. Как-то остановил одного и показываю написанный на листке адрес. Таксист вместо того, чтобы воспользоваться возможностью подзаработать, вышел из машины и стал убеждать, что сеньору лучше пройти пешком: два квартала прямо и потом один – налево. Зачем тратить деньги, когда туда всего семь минут ходу?

Несмотря на то, что в последние годы в Аргентине наблюдается постоянный спад в экономике (реальная годовая инфляция в 2012 году превысила 30 %, а обменный курс доллара на чёрном рынке на 40 % выше официального), я не видел ни одного угрюмого лица. Вообще, оптимизм – отличительная черта всех латиноамериканцев.

В Сантьяго выехал в 9 утра. Билет стоит 230 песо (примерно 1000 рублей). В 18.00 должны быть на месте. Нижний салон – просторный люкс, верхний потесней, но тоже комфортабельный. В салоне прохладно, хотя на улице уже плюс 30.

Миновав идеально ухоженные виноградники, въезжаем в предгорья Анд.

Горы здесь рыхлые, из осадочных пород. Повсеместно видны языки свежих селей. Некоторые ещё не полностью убраны с дорожного полотна. Автотрасса идёт параллельно железной дороге, связывавшей две страны. В 1982 году «железку» закрыли из-за нерентабельности. Но недавно правительства Чили и Аргентины подписали соглашение о её реанимации.

Хотя со дня прекращения движения минуло 30 лет, мосты, деревянные опоры, снегозащитные сооружения, не говоря о рельсах и шпалах, как стояли, так и стоят. Некоторые мосты даже свежепокрашены. Требуется лишь текущий ремонт и восстановление разрушенных временем и стихией участков.

Дорога, плавно поднимаясь в течении трёх часов, наконец, нырнула в длиннющий тоннель, пронзающий водораздельный гребень на высоте около четырёх километров. Выехали из него уже в другом государстве – в Чили. Стране, похожей на шило, узкой полосой вытянувшееся вдоль тихоокеанского побережья на 4000 километров.

Горы на перевале облеплены серыми тучами. Моросил холодный дождь. Посколькуизрубцованный шрамами осыпей и лавовых потоков водораздельный хребет в сторону океана обрывается почти отвесно, спуск оказался бесконечным серпантином с едва разделяющимися извивами. Машины, по преимуществу большегрузные фуры, шли по нему одна за другой столь плотно, что чудилось, будто это не караван автомашин, а гигантская анаконда ползёт на водопой.

Восемь километров от тоннеля до подножья хребта ехали более часа. На паспортный и таможенный контроль (весь багаж проверяли с собаками) ушло ещё три. Но это по-божески. Водители фур, вообще, по двое суток стоят! (Автобусы идут вне очереди.)

Внизу облака пошли на убыль. Выглянуло солнце. Сразу потеплело.
Склоны гор и берега бурунистой речки радовали пышной растительностью, а воздух хрустальной чистотой. Судя по обилию воды в реке, осадков в Чили выпадает больше чем в Аргентине. Есть даже несколько плотин с электростанциями для местных нужд.

Ого! Так здесь и железная дорога функционирует! Вон тепловоз с тремя платформами нырнул в тоннель. Молодцы, чилийцы!

Автотрасса, ведущая в Сантьяго, проходит по широкой долине, исполосованной тысячами зелёных, аккуратно подстриженных рядов виноградника. Их тут, пожалуй, даже больше, чем в Мендосе!

Столица Чили (6 млн. человек) укрылась в двух котловинах, обрамлённых заснеженными хребтами. В одной – промзона, в другой – сам город. Сантьяго считается одной из красивейших столиц в Латинской Америке. Неслучайно он имеет титул «Младший брат Парижа».

В Чили, как и в Аргентине, говорят на испанском языке, только побойчее. Зная порядка двадцати испанских слов, и при необходимости выуживая из дырявой корзины памяти кое-какие английские, я худо-бедно объясняюсь и без Эмиля.

Поскольку автобус прибыл к столичному автовокзалу с большим опозданием, знакомство с достопримечательностями отложил до утра. Переночевав в привокзальном отеле отправился к центральной площади Пласа де Армас. На ней стоят Дом губернатора и Национальный исторический музей. Не пройдя и одного квартала, увидел вывеску «Продажа авиабилетов». О! Какая удача! Мне ж так и так надо покупать билет в Рио-де-Жанейро* – там дожидается Эмиль, и именно оттуда мы полетим домой. Но очаровательные девушки, мило улыбаясь, огорошили стоимостью: 1006 долларов!

Платить такие деньги за 3000 километров мне было жалко, и я вернулся на автостанцию. Билет на автобус оказался в шесть раз дешевле (180 долларов), но вот беда: он отходит уже через три часа. Ещё смущала необходимость трястись до Рио двое с половиной суток. Что делать?.. Следующий рейс только через пять дней!.. Очередь волнуется – чего так долго?.. Всё! Решено! Беру! И, как выясняется, правильно делаю – этот билет оказался последним.

Пробежавшись по запруженным горожанами и гостями столицы улицам, я буквально на ходу покупаю на память чилийское пончо, сувенирный поделки, местное вино для Эмиля и залетаю в автобус. Спасибо диспетчеру: зная, что должен ехать русский дедок, он задержал рейс на 15 минут.

Второй раз за сутки пересекаю Анды, только в обратном направлении. Теперь времени зря не трачу: до самого захода солнца фотографирую горы, каньоны, алмазные клинки водопадов, воду, пенящуюся в выбитых ими каменных котлах. Когда закат запалил высоко взлетевшие перья облаков, стюард разнёс ужин и поставил диск с местными песнями.

Тут чилийцы сразили меня наповал: почти половина пассажиров стала с удовольствием прочувствованно подпевать исполнителям – любит народ свои песни! Подпевали с чувством и без единой фальши. Была полная иллюзия, будто поёт профессиональный хор. Надо признаться, испанские песни мне всегда нравились своей эмоциональностью и мелодичностью.

Спать в удобных креслах под пледами из шерсти альпака было не так уж и плохо. Великолепная организация и хороший сервис пассажирских перевозок – приятная особенность всех латиноамериканских стран. Чистые, комфортабельные автобусы (тут их называют омнибусами) ходят практически до каждой деревни. Автостанции в городах большие: рассчитаны на одновременный приём до сотни машин! На междугородних рейсах автобусы двухэтажные, с кухней, туалетом. Каждому пассажиру выдаются наушники для прослушивания музыкальных программ. В этом автобусе их было тринадцать. На семи – классическая музыка, на четырёх – испанские народные песни и по одному каналу на мировую эстраду и рок.

Дороги неплохие, но платные. Интенсивность движения невысокая. Интересно, что среди легковых машин больших немного. Преобладают малолитражки.

Утром нашему взору открылась уже совсем иная картина: ровная как стол, бескрайняя равнина – пампа, местами залитая водой.

Она простиралась на восток и на юг на многие сотни, а может, и тысячи километров. Ухоженные поля, разделённые жидкими перелесками, чередовались с бесконечными, размашистыми пастбищами, усыпанными точечками коров.

Их было так много, а людей так мало, что казалось, будто не люди, а коровы – хозяева этой страны. Там, где равнина затоплена, стада пасутся, стоя по колено в воде. Трава такая высокая, что из неё только рога торчат.

Проезжая редкие города, видим поселения социального жилья: простенькие однотипные домики из кирпича, довольно плотно приставленные друг к другу. Что странно – людей в них почти нет.

Меня, радиоинженера по образованию, в дороге особенно радовало обилие антенных мачт. Их тут в разы больше, чем в России. Между прочим, правильно поступают, что делают ставку на радиорелейную связь: она намного дешевле и требует меньше времени на организацию, чем кабельные линии. Всего-то дела – поднять на шарнирной опоре мачту, зафиксировать её оттяжками, установить антенну и подключить приёмопередатчик.

Чем дальше, тем сильней пейзаж напоминал африканскую саванну. Местами сходство настолько велико, что невольно ждёшь появления среди одиночных, с эллипсообразными кронами, деревьев жирафа или бегущих антилоп гну.

По времени захода солнца понимаю, что уже заметно сместились на восток.

РИО-ДЕ-ЖАНЕЙРО – МЕЧТА ОСТАПА БЕНДЕРА

Впереди, ломая монотонность равнины, показались первые горбинки холмов. Я облегчённо вздохнул: значит, скоро Бразилия и конец многочасовым истязаниям моего мягкого продолжения спины!

Границу пересекли в лучах восходящего солнца. На КПП две дородные сотрудницы таможни перетрясли почти весь багаж (мой рюкзак их не заинтересовал) и раскопали-таки несколько запрещённых к ввозу грузов. Пока прошли все формальности, в результате которых половину изъятого, к радости владельцев, вернули, прошло три часа. Тем не менее настроение у всех по-прежнему приподнятое.

По качеству отделки и размерам здания КПП было понятно, что въезжаем в богатую, с мощной экономикой страну. Даже растительность ожила: сменила блёклый, салатного цвета наряд на ярко-изумрудный.

Тут уже во всю властвует тропическая сельва. Стволы деревьев стоят так густо, что листья растут только в верхнем ярусе. Впечатляет непривычное сочетание хвойных деревьев с пальмами: это придаёт здешним лесам особую прелесть.

И дорога изменилась: двухполосная в Аргентине, тут она расширилась до шести полос, и была такой чистенькой, как будто её только вчера открыли для движения. Трава на откосах коротко подстрижена. На разделительной полосе – цветущие кустарники. На обочинах – ни одной бумажки или пустой бутылки (!). Вся страна дышала свежестью. Такую ухоженность я встречал только в вылизанной Швейцарии. Теперь понятно, почему сидящая рядом со мной женщина с такой гордостью заявила: «Я – бразильянка!»

Дальше, почти до самого Рио-де-Жанейро, трасса пролегала по гористому побережью Атлантического океана, изрезанному лазурными заливами.

Ого! Что я вижу! У дороги – автосалон и на нём красуется родное: «КАЛИНА». Вот это да! АвтоВАЗ и сюда добрался. Чертовски приятно!

Зажатый между лесистыми конусовидными горами и океаном, любимый Остапом Бендером Рио-де-Жанейро показался лишь утром следующего дня. Больше всех этому событию обрадовалась моя измученная долгим сидением попа.

Вот и громадный терминал автостанции. Спрыгиваю на платформу, и тут меня обдаёт таким влажным жаром, что после прохлады, царившей в салоне автобуса, я на некоторое время буквально столбенею. Получив рюкзак, иду искать отель «Родовиариа» – именно в нём остановился Эмиль.

Город в первые минуты меня разочаровал: улицы захламлены, прямо на бетоне спят полуголые люди. Смотреть на их грязные тела и слипшиеся волосы без содрогания невозможно. Те, что выспались, сидят возле урн и трапезничают добытыми из них остатками еды, нисколько не смущаясь прохожих. И этих остатков, похоже, немало: ребята весьма упитанны.

После сотен километров идеального порядка и чистоты столь дикая картина особенно коробила.

Отель нашёл довольно быстро. Мне повезло: непоседа Эмиль оказался в номере. Хотя трудно назвать номером душную клетушку размером в пять квадратных метров. Особенно если учесть, что на этой площади, кроме кровати, втиснуты ещё туалет и душ. Правда, цена терпимая: 60 долларов. В остальных отелях не меньше 200. Такие высокие цены – последствие только что завершившегося карнавала. Я оформил точно такой же номер по соседству.

Чтобы не сойти с ума от стоящей в «комнате» жары, каждые пятнадцать минут встаю под душ и, не вытираясь, ложусь под струи разгоняемого потолочным вентилятором воздуха. Когда, наконец, пришёл в себя от рекордной по продолжительности поездки, а расплющенная задница восстановила былую форму, отправились с Эмилем в центр города. Удивила большая стоимость билета в городском автобусе – 3 реала (примерно 50 рублей). По всей видимости, это связано с высокой ценой бензина (более 50 рублей за литр).

Сойдя на конечной остановке, первым делом отправляемся на знаменитую Копакабану.
Это не только известный всему миру пляж с белоснежным песком, но и длинный ряд фешенебельных отелей и многоэтажных домов популярных среди бразильских писателей, артистов, политиков, крупных бизнесменов, отделяемый от пляжа и Атлантической Авеню и широкой набережной, красиво вымощенной натуральным камнем. На ней в тени кокосовых пальм млеют полицейские в шортах и рубашках с короткими рукавами. Возле каждого – велосипед. Тут же курсируют туда-сюда многочисленные любители бега трусцой. Кто-то пьёт прохладное кокосовое молоко.

На пляже жарятся, сидя в шезлонгах тысячи отдыхающих. Между ними лавируют торговцы мороженым, напитками и разной мелочёвкой. По краям песчаной косы – футбольные поля и волейбольные площадки с освещением. Бразильцы всех возрастов играют здесь до поздней ночи.

По набережной прогуливаются холёные сеньориты и сеньоры с разномастными собачками и псами на поводках. У некоторых по две и даже три. Один безупречно постриженный пудель вдруг замер. Дама тут же достала из сумочки газету и быстро постелила на плитку. Когда собака освободила кишечник, газета со всем содержимым перекочевала в ближайшую урну, и милая парочка продолжила прогулку. Да уж! Есть чему поучиться!

Но что это? О Боже! И здесь валяются (именно валяются, по-другому не скажешь), раскинув руки от блаженства, бомжи.
В России они тоже есть, но наши стараются быть незаметными, стыдятся своего положения. Здешние же ведут себя как хозяева жизни, поглядывают свысока и даже вызывающе.

Видя всё это, понимаешь, что блеск и нищета в Рио сосуществуют параллельно, практически не пересекаясь и не замечая друг друга.

Атлантический океан здесь, в отличие от Буэнос-Айреса, где он ржавого цвета, довольно прозрачный, с приятным изумрудным оттенком на глубоких местах.
Освежившись в его прохладе и помассировав тело резкими ударами прибойной волны, улеглись с Эмилем позагорать на влажном, спрессованном накатами волн песке (лежать на раскалённом пляже было невозможно, а денег на шезлонг жалко). Только теперь появилась возможность расспросить моего друга о его впечатлениях от бразильского карнавала.

На главный карнавал в Рио-де-Жанейро он всё же опоздал. Зато побывал на карнавале в Сан-Пауло – самом крупном городе Бразилии, и в городке Флорианополисе. Оказывается, карнавальные традиции в этой стране весьма разнообразны. Если в Рио карнавал – это красочное представление, включающее в себя шествие в пышных, богато украшенных костюмах, исполнение самбы, конкурс на лучший наряд, то в крупных городах – просто костюмированные шествия. В небольших же – это гигантская дискотека, на которой тысячи молодых, раскрашенных людей, одетых по-пляжному или облачённых в карнавальные костюмы без изысков (у ребят, как правило, это просто женские платья, у девушек же фантазия побогаче) с очаровательной непринуждённостью веселятся под оглушительную музыку, занимая центр города с вечера до утра.

Зато на следующий день город пуст до обеда – все спят. Эту вакханалию, граничащую с массовым психозом, мой друг до конца так и не выстоял. Понравилось то, что всё происходило весьма пристойно, никто не задирался и не приставал. Каждый расслаблялся, соблюдая рамки приличия. Правда, разик неприятный эксцесс всё же произошёл: один парень от жары настолько одурел, что воткнул в товарища шампур. К счастью, обошлось лёгким ранением.

Стоящее в зените светило пекло так, что мы уже через час покинули пляж и отправились в турне по магазинам – покупать сувениры. Рио оказался очень зелёным городом, но вот цветы в нём почему-то напрочь отсутствуют. Их не видно ни на улицах, ни на площадях. Лишь во дворах изредка полыхнут бугенвилии.

Неожиданностью для нас было и то, что местное население не носит головных уборов. Если увидел кого в шляпе или феске, то на 99% – это турист. В Рио, кроме бомжей, есть ещё одна любопытная порода людей – чиновники. Жара под сорок, они же важно вышагивают в наглухо застёгнутых костюмах при галстуках и портфелях. Люди в футляре! Поразительно, но они даже не потеют! Может, это переодетые инопланетяне?

Вскоре обнаружилась очередная странность для города, нашпигованного туристами со всего мира, – отсутствие сувениров. Проходив до позднего вечера (магазины из-за жары с 13 до 17 часов закрыты), мы уже отчаялись что-либо найти, когда вышли на бесконечный «Арбат» с разбегающимися во все стороны пешеходными, захламлёнными бытовым мусором улицами. Первые этажи – сплошь магазинчики.
Обрадовались: уж тут-то сувениры должны быть! Заходим в один, второй, третий и понимаем, что они схожи, как однояйцовые близнецы, и ни в одном нет даже намёка на сувенирную поделку. Мы в отчаянии! Тем не менее продолжаем поиски. И вот в одной неприметной лавке наряду со всякого рода мелочёвкой обнаруживаем подобие памятных значков и брелоков. Правда, низкого качества, но выбора у нас нет – сметаем всё подряд.

С утра продолжаем знакомство с городом. Увидев высоченную четырёхгранную, ячеистую, усечённую пирамиду тёмно-коричневого цвета, напоминающую пирамиду майя, зашли внутрь.

По деревянному распятию Христа, кресту из стекла на потолке и цветным витражам, крестообразно рассекающим грани сверху донизу, а также несчётным рядам скамеек, сообразили, что это костёл. На одной из табличек прочли: «Кафедральный собор Метрополитана». Архитектурное решение простенькое, я бы сказал, примитивное, но огромное пространство над головой создавало особый душевный настрой.
Надо ещё отметить, что пробок в городе нет. И это притом, что на многих улицах для велосипедистов выделена отдельная дорожка.

Разумеется, нельзя было не побывать и у главной достопримечательности Рио-де-Жанейро – статуи Христа-Спасителя, широко распростёршего руки над городом. Поскольку Эмиль уже поднимался к ней, отправился один. Тут хочется сказать несколько слов об отзывчивости и предупредительности бразильцев. Пример? Пожалуйста!

В автобусе говорю водителю: «Мне к Христу-Спасителю». И все пассажиры каким-то образом уже знают о том, что едет русский, и дружно следят, чтобы я не прозевал нужной остановки. Один из них сошёл вместе со мной и не успокоился, пока не подвел меня к микроавтобусу, доставляющему туристов поближе к вершине горы, на которой воздвигнута статуя.

А однажды после того, как мне объяснили дорогу, я, пройдя метров сто, стал подниматься не по той лестнице, меня догнали и ещё раз показали, куда надо идти (выходит, этот человек, беспокоясь, правильно ли я понял, всё это время наблюдал за мной). Так же внимательны аргентинцы и чилийцы. Вообще, простые люди в Южной Америке в своём большинстве очень милы и добросердечны. Расшибутся в лепёшку, но постараются помочь. Нет в них озлобленности, агрессии. За всё время я ни разу не слышал, чтобы кто-то ругался, ссорился. Всё как-то с шуткой, улыбкой.

При этом горожане свои язвы хорошо знают: идёшь по улице с фотоаппаратом на груди, и каждый третий будет советовать убрать его подальше с глаз. Криминальная обстановка в Бразилии, как и по всей Латинской Америке действительно напряжённая.

Когда мы в Буэнос-Айресе переходили с одного автовокзала на другой, меня обогнал паренёк и стал тыкать пальцем в плечо. Поворачиваю голову и вижу, что рубашка покрыта зеленоватой, похожей на птичьи экскременты, жидкостью. Я махнул рукой, мол, пустяки! Но тот не унимается: показывает на испачканные брюки и протягивает несколько салфеток. Тут я вспомнил, как в 2011 году в столице Эквадора при схожей ситуации Костя Мержоев с Колей Коваленко, участники кругосветки «Огненный пояс Земли», остались без профессиональной камеры: когда их облили с балкона дерьмом, они остановились, чтобы прийти в себя от шока и вытереться. Их тут же обступили «сердобольные прохожие», с тряпками… В итоге – пропал фотоаппарат.

Так что не трудно поверить в то, что на окраинах Рио, в так называемых фавелах, являющихся государством в государстве, ещё совсем недавно городская администрация не имела никакого влияния. В них действовали свои законы. Процветала торговля оружием и наркотиками, а криминальные группировки выясняли отношения с автоматами в руках. Их многомиллионные обороты позволяли подкупать любую полицию. Но в начале XXI века, разгул преступности в фавелах достиг такого размаха, что власть вынуждена была объявить бандитам настоящую войну с привлечением не только полиции, но и армейских подразделений. Хорошо вооружённые бандиты, повязанные железной дисциплиной (за проявленную слабость – публичная казнь), отчаянно сопротивлялись. Сбивали армейские вертолёты, взрывали полицейские машины, расстреливали из засад патрули. Чтобы запугать, подчинить население, поджигали пассажирские автобусы, а тех, кто выпрыгивал из окон, расстреливали из автоматов.

Накал сражений был столь велик, что президенту пришлось вводить танки и задействовать авиацию. Только после этого правительственным войскам удалось сломить сопротивление и дать возможность городским властям приступить к налаживанию в трущобах нормальной жизни.

Теперь предприимчивые бразильцы возят туда туристов. Мы с Эмилем тоже решили посетить самую большую фавелу – «Росинья», насчитывающую 50 тысяч жителей. Она занимает большой холм на окраине города. Домики, разделённые узенькими улочками-лестницами, сползая с макушки холма, бессистемно разбегались по всему подножью.

Гид пояснил нам, как рождаются такие трущобы. Технология проста: приезжающие из деревень в Рио в поисках лучшей доли бедняки селятся на свободной окраине. Построив подобие домика, владелец за пару тысяч долларов продаёт крышу другому бедняку, который возводит на ней собственную лачугу, а крышу тоже продаёт. Так вырастают целые башни. Разумеется, в них нет канализации, не соблюдены противопожарные и санитарные нормы. Мы это учуяли издали. (Как ни странно, именно в такой грязи и нищете, вопреки всему, родилась когда-то зажигательная самба).

Но и налогов жители фавел не платят. На нелегальные подключения к электричеству власть смотрит сквозь пальцы. Заигрывая с такими неуправляемыми территориями, она дошла до того, что если глава семьи угодил за решётку, то семья получает неплохое пособие. Многие «кормильцы» так и делают: украл, сел в тюрьму и – порядок: домочадцы накормлены.
Вот такой он Рио – блеск и нищета одновременно!
Но вернёмся к Христу-Спасителю. Это циклопическое творение из светло-серого камня высотой 39,6 метров (наша Родина-Мать выше на 50 метров!), бразильцы возвели в честь 100-летия независимости (1822–1922 годы) на скалистом пятачке самой высокой горы в Рио – горе Корковадо (710 м). К громаде памятника ведёт крутая извилистая лестница в 220 ступеней. В толще пьедестала – часовня.

От статуи веет торжественностью и чистотой. Глядя на неё, трудно поверить, что это – творение человеческих рук. Поскольку пятачок, обрамляющий статую, крохотный, чтобы увидеть Христа целиком, приходится сильно запрокидывать голову.
Со смотровой площадки открывается великолепный обзор на мегаполис. Я не любитель городских пейзажей, но фантастическая красота Рио-де-Жанейро даже у меня вызвала безумный восторг. Этот город столь величественен и неповторим, что способен потрясти даже самого флегматичного человека! (У нас на Дальнем Востоке есть его уменьшенный аналог – красавец Владивосток.)
Любуясь восхитительной панорамой, гармонично сочетающей в себе белокаменные высотки, богато украшенные дворцы, бирюзовые бухты, обрамлённые золотистым овалом песчаных пляжей, зелёные склоны крутых гор, клыкастые скалы, я невольно подумал: «Какой хороший вкус и воображение имел человек, основавший здесь город!» До того удачно выбрано место!
Поднялся по канатной дороге и на торчащую посреди залива макушку знаменитой Сахарной Головы.

Из окна кабины с ужасом взирал на отчаянных скалолазов, карабкавшихся на одних пальцах без страховки по отвесной стене.

По пути в отель успел осмотреть ещё одну достопримечательность – старинный акведук Аркос де Лапа, служивший прежде горожанам высотным каналом для подачи воды в центр города.
Ну вот, всё запланированное осмотрели, сфотографировали.
Теперь можно и домой. А к сердцу уже подкрадывается тоска по недавно оставленным горам, по коварной и капризной Аконкагуа. И я знаю, что эта тоска вскоре погонит меня к новым вершинам. Наверное, всех людей тянет к Вершине. Она у каждого своя. Для кого-то это изобретение колеса, для кого-то – ракетного двигателя, для кого-то – открытие новых земель, для кого-то – олимпийские рекорды, для кого-то – сад с цветами. А для меня это – горы! Про них точнее и лучше всех сказал Владимир Высоцкий: «Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал!»

Так что… до будущей горы!