Сказка про Алёшу-Царевича и Волчиху лесную

Глава первая

Слыхал я сказку. Прохожий один рассказывал, а я мимо шёл, да как звать того прохожего не спросил. А сказка запомнилась.
Давным-давно, за морями за горами, за дремучими лесами жил-был Царь-Государь, и было у него три сына.
Ну, может и не так уж давно, а давеча, в четверг, после дождичка.
И не за горами-лесами, а на соседней улице. Напротив аптеки.
И не Царь-Государь вовсе, а уважаемый отец семейства, да и кроме сыновей, говорят, ещё и дочери были и – Неведома Зверушка приблудилась...
Хотя, насчёт Неведомой Зверушки – враки.
Да и, пожалуй, всё же Царь, с Царём-Государем, как то попривычней…
Как будто Царь не может быть отцом семейства.
Уважаемым.
Смешно.
А насчёт девок…
Да.
Насчёт девок  – не до смеха.
Замуж повыскакивали, девки царёвы. Разлетелись по царствам-
королевствам, променяли фатерлянд на даль заморскую.
Пришла пора и сыновей женить.
Позвал Царь-Государь сыновей и говорит:
– Вот вам, дети мои, отцовский наказ и государево повеление: седлайте коней и отправляйтесь невест искать.
Как найдёте, возвращайтесь,
за моим благословлением и царства куском.
А без невест дорога домой вам заказана.
А кто без невесты воротится – того поганой метлой прогоню. И прокляну.
Грозить погрозил, а проездными да суточными сыновей не обидел
-гуляй не хочу.
А насчёт проклятия, это он, из-за Царицы своей кипятился:
та годков двенадцать с ним в разводе к тому моменту находилась. Сманил её Чародей Заморский чудесами да нарядами.
Но более  – жалостью да участием.
А Царь-то, Царицу так любил, так любил, что и проклясть не посмел.
А обиду затаил.
Ну вот, говорит сыновьям своим Царь-Государь, мол, седлайте коней…
Старший и средний сын, конечно, усмехнулись, нешумно так, промеж
себя: ну, каких ещё коней-лошадей седлать  – вон, полон каретник паровых
экипажей самоходных, а лошади, те давно уж перевелись.
Какие от старости, а какие от ножа мясницкого.
Но отцовское слово крепкое, поперёк – не скажи. Лошади так лошади.
Делать нечего, стали братья в дорогу собираться.
Выбрали себе самоходные экипажи, какие понарядней, а младшему, Алёшке, тому точно конь достался. При последнем издыхании конь. Старый. Местами даже мхом порос, но как почуял сбрую да седло,
встрепенулся словно жеребёнок: шпоры седока – не нож мясника.
Попрощались братья с родителем и родимой стороной и отправились, куда
глаза глядят.
Долго ли коротко ехали, а приехали на перепутье.
Старший повернул налево, средний – направо, а младший – прямо поехал. Алёшка и рад бы свернуть, да конь под ним едет прямо, не сворачивает. Он коня и понукал и ласково просил. А тому всё нипочём. Упрямый.
Да и глухой.
Куда старший да средний брат поехали нам неведомо, только невест они себе не искали, а сказывают, будто отправились по кабакам да весёлым домам куролесить. Поди решили: Алёшка  – лох, невесту себе точно не отыщет из-за скромности-робости своей да доброты, а мы нагуляемся
вусмерть, да и вернёмся. Без невест. Все трое. Ну не прогонит же отец родной, когда все трое с пустыми руками явимся.
А что далее – там видно будет.
Так ли, иначе ли старший, да средний брат размышляли про то наверняка неизвестно. А младший, Алёша, тот отца любил, да и послушен был сызмальства и один из всех братьев поехал себе невесту искать. Чтобы отцу угодить. А про женитьбу он толком и не размышлял. Так, мечтал только.
Тут присказка заканчивается, а сказка начинается.

Глава вторая
Едет младший, Алёшка, по лесу, едет день, едет другой, притомился ехать. Спешился, привязал коня у дерева, а сам лёг  – да тот час и уснул. Проснулся, а коня нет. Погоревал, а идти-то надо и отправился дальше пешком. Шёл-шёл, да и сбился с тропки. Сел под ёлкой, разулся. Только гриндерсы-сапоги снял, вдруг шум-треск  – перед ним Волчище: шерсть дыбом, глаза огнём горят, зубы так и лязгают. И смрад от Волка такой, особенный: серой да ещё какой-то гадостью в нос так и шибает.
Вроде нефти-смолы. Но крепче.
Алёшка вскочил, как был, разутый, простился с Белым Светом, взялся за
саблю, да не успел занести её, глядь, а перед ним Девица-Красавица. Очи зелёные, косы чёрные, сама статная да пригожая. Хоть и чумазая. Ну, это понятно. В лесу живёт.
Одета, конечно, так себе. По лесному.
Не поймёшь, где шкура заканчивается, а где платье начинается.
Одним словом  – рваньё.
Вместо платочка  – гогглы-очки латунные поверх лба, ну, что рожки твои, в ушах перья врановы, а на ладошках рукавички-митенки.
Ручка у девчонки ладненькая такая. Пальчики нежные, как у царевны,
да на пальцах когти.
– Что ж ты Алёшенька, девицу невинную погубить ни за, что ни про, что хочешь, разве душегубец ты какой?
Гогглы свои на глаза надвинула и через окуляры на царевича смотрит. Мол, дай убежусь, что не душегубец.
Убедилась.
Снова окуляры над челом свои ясным обосновала.
Серьёзная такая. Того и жди, урок спрашивать начнёт.
Только вместо урока глянула на царевича озорно
и зубы белые в улыбке оскалила.
Тут сказка заканчивается, а быль начинается; а может и небыль, да уж больно на правду похожа, что сорока на хвосте принесла, а мы и рады за ней повторять.

Глава третья
Опустил Алёша сабельку, спрятал в ножны, стал с девицей знакомиться, разговор разговаривать. Слово за слово, Алёшка ей и говорит:
– Я Алёша, Царский Сын. Младший. Вы, барышня, коня моего не видали, по случаю? И волка ещё…
А она присела на мху лесном, ножки под себя подобрала и говорит ему:
– Я Марья. Животных Ваших не видала.
– Маша, – говорит Алёша, а сам не слушает – красотой её любуется.
– Можно и Маша; на Машку тоже откликнусь, ежели ласково позовёшь – говорит девчонка лесная. И на ноги его босые косится.
Алёшка взгляд её перехватил. Засмущался. Быстрей гриндерсы обул, И уж трубку курительную хотел вынуть, чтоб, значит, на девчонку впечатление
произвести. Да только Машка, как окончила речь, трах-тарарах, и обернулась снова Волчищем.
Алёшка чуть трубку то и не выронил, от внезапности.
А Волчиха вскочила, шкура дыбом, но голосом человеческим молвит:
– Прости Алёша, это я твоего коня зарезала, ради пропитания своего, так кушать захотелось, хоть волком вой.
– Да не может быть того,  – Алёшка ей поддакивает, понравится хочет.
А сам успокоился, смотрит на Зверя с прищуром и трубку в руках вертит, но не закуривает.
– Самой не верится, – продолжает речь Волчиха, – да и конь твой, сказать, старый да жёсткий. Едва при зубах осталась. Но всё одно, не сердись, паренёк. За то, что через меня коня лишился, так и быть послужу тебе. Некоторое время.
Не возражаешь?
Какой там возражать. Алёшку и уговаривать не надо: Волчище-то
и не Волчище вовсе  – Волчиха, а к женскому полу царевич в почтении
воспитан был. Хоть и без матери родной рос. Согласился.
Да и, что скрывать: уж больно ему
Машка понравилась. Прямо  – любовь.
L'amour vrai, mes Amis1… А об зверстве
её и волчьем нраве он и думать забыл.

Глава четвёртая
Сел Алёша на Волчиху и едет.
За невестой.
Псиной от шкуры волчьей, конечно, отдаёт. Но не сильно.
Стерпеть можно. Да и конь то, на котором царевич прежде ехал, тоже не цветами полевыми попахивал. И не резвым был. Кляча.
Зато теперь езда так езда. Быстро, будто на аэроплане с винтом, а не на волчихе с хвостом.
1 Истинная любовь, друзья мои (франц.)



Несёт Алёшу, точно бандероль, а он, знай себе, думает: «Куда едем-то, я же адрес не сказал. И разве Зверю ведомо, где царскому сыну невесту искать».
– За невестой моей едем, – говорит Алёша.
– А мне без разницы, – отвечает Волчиха, – хоть за невестой, хоть за тёщей с тестем в придачу.
Неслись промеж облаков всю ночь да весь день, и
ещё ночь, и ещё день. Сморил Алёшу сон. Снится ему, будто в жёны взял он Волчиху, и родила ему она деток. А детки пригожие такие, шустрые, смышлёные; мальчишки да девчонки, и все с хвостами волчьими.
И вот недоумевает Алёша: «Как же я их батюшке покажу». Тут и проснулся.
Глядит, а перед ним снова Девица-Красавица.
Машка.
– Просыпайся Алёша, да послушай, что скажу.
Гляжу я Алёша, не знаешь ты, где невесту искать. Да и то сказать – спешишь ты отцов наказ исполнить, а о женитьбе – и не думал толком. Отцу своему угодить желаешь более чем жениться.
Молчит Алёшка, да и, что сказать-то? Когда, что ни слово волчье – то правда.
А Машка продолжает:
– Есть в Тридевятом Царстве-Государстве для тебя Невеста. Алёной – Царевной кличут. Только Невеста та, зарок дала, что выйдет замуж лишь за того, кто подарит ей Коня – Золотая Грива – Серебряные Копыта. А хозяин тому коню Кощей.
– Что же Кощей на ней не женится?
– Ты видно Алёша Кощея не знаешь. Ему ведь жена
не нужна.
Алёша смутился. Про Кощея-то он всяко-разное слышал, и тихонько, со смешком, спрашивает:
– А, что нужно?
– Кощею-то?  – переспросила девчонка.  – Нужны
ему Алёша Молодильные Яблоки, что б жить до конца времён.
– А…, – царевич молвил.
– А ты об чём подумал? – спрашивает его Машка, строго так.
Алёшка покраснел точно девушка и еле слышно пробормотал:
– Да ни о чём, так я…
Машка помолчала чуть, и продолжила:
– А яблоки те в Саду-Вырие растут на Древе Жизни.
– Думаешь, он за яблоки эти коня своего отдаст?
– Отдаст Алёша, а не отдаст – сами возьмём.
– А трудно ли яблоки достать.
– Их Алёша никак не достать.
– Как быть тогда, Маша?
– Доверься мне Алёша, слушайся во всём и не своевольничай: делай только то, что я велю.
– А не послушаю? Я как - никак царский сын.
– На Первый раз прощу, на Второй раз службу мне сослужишь, а на Третий раз – быть тебе моим навеки.
Улыбнулась Машка и снова Волчихой оборотилась.
– Постой, – говорит Алёша, – Алёна, красива ли?
– Гляди, – говорит Волчиха, да хвостом как махнёт и тот час перед ними царевна невиданной красоты, как-бы, сама-собой образовалась. Как в синематографе, только живее. Алёша так и обмер.
Другой раз махнула Волчиха хвостом, и пропало наваждение.
– Что, впечатляет, – спрашивает она царевича.
– Да, уж...
Вскочил на Волчиху Алёша, понеслись они дальше. Летят себе выше облаков, с Месяце Ясным наперегонки, звёздам небесным наперерез, и забыл Алёша про Первый, Второй и Третий раз.




Глава пятая
Долго ли коротко ехали, а приехали в чудн;е место.
Тр;вы кругом душистые, жучки-насекомые стрекочут, бабочки да шмели шныряют, солнышко тёплое светит, а воздух, словно настойка медовая… Так бы и остался тут…
– Вот он Сад-Вырий, Алёша, – говорит Волчиха, – теперь молчи и делай, что скажу.
Хотел, было, Алёша слово молвить, глядь, а Волчиха обернулась Птицей-Вороной  – чёрной, да огромной. Взяла Птица-Ворона Алёшу в клюв железный, да и понесла меж деревьев.
Пролетели всего ничего, вдруг перед ними Старец явился.
Одежды на том Старце белее снега, глаза сквозь тебя глядят.
Алёша оробел, а Птица-Ворона опустила царевича на землю и говорит Старцу:
– Пусти в Сад-Вырий жильца нового.
– Время спутнику твоему в Саду-Вырие обретаться ещё не пришло – отвечает Старец.
Складно отвечает. Только голос тихий. Будто не человек слово молвит, а змея шипит подколодная.
– Знаю, – говорит Птица-Ворона.
– А коли знаешь, зачем меня зря тревожишь, да
ещё в чужую шкуру рядишься?
Глядит Алёша, оборотилась Птица-Ворона в Волчиху и говорит Старцу:
– Шкура эта мне не чужая, да и не шкура вовсе. Оперение, а приди я в своей шкуре, разве вышел бы ты ко мне, а я дошла бы до тебя?
– И то, правда…
– А тревожу тебя не зря – давай об заклад биться.
Улыбнулся Старец и говорит:
– Давай, а заклад, каков будет?
– Ты выиграешь  – исполню, что попросишь…
– А я проиграю – мне исполнять твою волю. Согласен. А сколько раз биться?
– По разу – отвечает Волчиха.
– А желаете чего?
– Яблок Молодильных с Древа Жизни.
– Ну-ну, – молвил Старец.
– А твоё желание…
– Узнаешь, Зверь.
Стали об заклад биться.
Старец и спрашивает:
– Сколько деревьев в моём саду?
– Столько, сколько жильцов – каждому по дереву.
– А сколько жильцов…
– По разу договорились…
– Твоя правда. Ты спрашивай.
– Назови cвоё имя.
Смутился Старец, голову опустил. Потом поднял взгляд на Зверя, а сам улыбается:
– Твоя взяла, проходите, да только больше дюжины не берите.
Вошли Волчиха с Алёшей в Сад-Вырий,
Алёша и спрашивает:
– Откуда Старец знал, за чем мы в сад идём?
– Он всё знает.
– Тогда почему ты на его вопрос ответ дала, а он нет?
– Не в его власти мои загадки разгадывать, а для меня загадок ни на Том, ни на Этом Свете нет.
– Тогда…
– Помалкивай Алёша и помни, что яблок тебе можно взять не больше дюжины.
– Да я царский сын, мне дедушка какой-то не
указ…
– Не дедушка это Алёшенька, а Змий-Аспид.
– Так с чего он Змий, – удивляется Алёша, – чешуи не видать… и какой он Аспид, белее снега же…
– А вот попробуй, ослушайся его, или спорить с ним начни, тогда и чешую, да и чего не желал увидишь.
Не успел Алёша ответить, как глядь – перед ними Древо Жизни.
Дерево как дерево. Такое в роще или в саду увидишь и мимо пройдёшь.
– Я думал Древо Жизни особенное, – говорит Алёша.
Разочарован – значит.
– Так оно есть, царевич,  – поясняет Волчиха.
А  сама на Алёшку глянула, будто перед ней не царевич совершеннолетний, а так несмышлёныш сопливый.
Сорвал Алёша дюжину Молодильных Яблок, а потом не удержался и тихонько ещё одно с ветки сорвал и спрятал. У него в косухе за подкладкой потайной карман пришит был. Туда и положил.
Алёшку бы спросить: зачем лишнего взял? Он бы и не ответил.
Выходит взял так. На всякий случай.
Стали из Сада-Вырия на Белый Свет выходить, только снова им на встречу, прежний Старец и спрашивает:
– Сколько яблок сорвали?
Глянула Волчиха на Алёшу, а тот покраснел словно девушка, глаза опустил, яблоко лишнее достаёт и Старцу протягивает. Старец яблоко забрал откусил от него кусок, а остальное прочь бросил и говорит:
– Проку в яблоке этом более нет. Вы же уговор нарушили и теперь ты, царский сын, останешься у меня в услужении на сорок лет.
– Постой, не спеши – говорит Старцу Волчиха.
Глядит Алёша, снова Девицей-Красавицей Волчиха обернулась и молвит:
– Иди Алёша прочь из Сада-Вырия, иди, не оборачиваясь ровно сорок шагов, куда придёшь там и стой, жди меня, но вокруг себя не смотри и никому не отвечай и ни с кем не заговаривай. И в этот раз уговора не смей нарушать.

– А ты старичок, идём со мной, считай, что теперь мне твоё желание исполнить время пришло.
Прошёл Алёша сорок шагов, встал, как Волчиха
велела, а ещё глаза закрыл, чтобы волчий наказ ненароком не нарушить. Всего-ничего простоял, как слышит окликает его голос знакомый:
– Едем дальше Алёша.
Вот снова понеслись они что есть силы; хотел, было, Алёша оглядеться, да куда там, удержаться бы, да не упасть с Волчихи. «Если упаду», подумал царский сын, «точно расшибусь».
И обнял крепко волчью шею.

Глава шестая
Долго ли коротко ехали, а приехали в царство Кощея.
Видит Алёша кощеев Дворец. Ничего себе дворец. С колоннами.
Между колоннами кабины самоходные  – лифты-подъёмники, совсем как у батюшки родного во дворце. Вспомнилось Алёшке, как он маленьким,
с отцом на лифте на самую дворцовую крышу поднимался и вниз глядел. На царство. Голова кружилась…
А он отца родного за руку держал. Крепко.
Только подумал Алёша о том, так и загрустил-запечалился.
А Волчиха ему и говорит:
– Вот Кощея дворец.
И добавила с ухмылкой:
– Le palais2.
А Алёша молчит, как воды в рот набрал.

2Дворец (франц.)



Повела она тогда царевича ко дворцу. Остановились у крыльца. А у крыльца, и под крыльцом, и над крыльцом – куда ни глянь – стража кощеева. В руках ножи, да ружья самострельные, на головах шлем; рогатые, а в глазах – злоба.
Волчиха и говорит:
– Как зайдём, молчи, говорить я буду.
– Тут зайдёшь, – молвит царевич с сомнением, и на стражу косится.
– Зайдёшь, ещё как зайдёшь, – отвечает Волчиха, – ты-то, только помалкивай.
– А ежели спросит меня хозяин о чём, что ж мне не отвечать? Я же царский сын, а не невежа какой…
-Делай, что говорю и помни про наш Уговор.
Глядит Алёша, снова обернулася Волчиха, на этот раз Рыбой-Угрём.
Алёшку с Угрём этим, стража Кощеева беспрепятственно во дворец пустила. Думали, что к хозяину их, молодец с гостинцем явился.
Обычное это дело, у Кощея.
Мздоимец, чего уж.
Прошли во дворец, не успел Алёша оглядеться, выходит к ним Кощей. Хотя, куда там выходит – выезжает. На каталке. Видно ногами ослаб, за год; прожитые.
Сам  – мужчина видный. Ликом светел. Да так, словно белилами лик ему натёрли, в семь слоёв.
Выехал, значит, и спрашивает:
– Зачем пожаловал ко мне, деточка?
– Не деточка он тебе, а ты ему не батюшка, – говорит Рыба-Угорь человеческим голосом, – а пришли мы к тебе Кощей добро на добро менять. И оборотилась в Волчиху.
– В который раз, ты меня вокруг пальца обводишь, Зверюга. Зачем в чужом обличье во дворец ко мне явилася или замыслила недоброе супротив меня?
– Худого тебе я не желаю и зла тебе не готовлю. Обличье это мне не чужое, да и не обличье вовсе, Чешуя, а приди я в своём обличье, Кощей, разве пустили бы нас к тебе слуги твои? А если бы и пустили, сам ты принял бы нас? Или же сказался больным да немощным, или ещё, какую отговорку придумал бы?
– И то правда, не люблю я тебя Зверюга, да делать нечего, раз вошла ко мне теперь уж не выгонишь. Говори, чего менять хочешь?
Глядит Алёша, а Волчиха снова девкой обернулася, Машкой, и говорит Кощею:
– Хочу поменять Яблоки Молодильные на Коня – Золотая Грива – Серебряные Копыта.
Кощей как услышал про Яблоки Молодильные сам не свой стал: затрясся, слюной брызжет, белила с рожи так и посыпались, не ровен час, с каталки своей спрыгнет:
– Меняю, меняю, меняю… подавай сюда яблочки…
– Не спеши, прикажи прежде Коня – Золотая Грива  – Серебряные Копыта сюда привести  – отвечает ему Машка.
– Ведите ко мне Коня – Золотая Грива – Серебряные Копыта – закричал Кощей.
И вот уж конь этот тут как тут. Алёша взгляну на коня и замер в изумлении. Конь  – вполовину из мяса, вполовину из железа. Там, где у простых коней хвост – у этого семь труб, а вместо кр;па – шестерни, да цепная передача. А грива – точно из золота, а копыта – не из серебра конечно: конь этот для езды, а не для похвальбы создан. Но хоть копыта не серебряные, но блестят, чище серебра.
– Доставай Алёша яблоки Молодильные – говорит Машка.
Достал Алёша яблоки Молодильные, отдал их Кощею. Машка взяла Коня – Золотая Грива – Серебряные Копыта под уздцы и уже собрались прочь из кощеева дворца идти, как спрашивает их Кощей:
– А зачем вам конь мой понадобился?
Спросил и, вроде, сам вопросу своему удивился.
Хотела, было, Машка отшутиться, да не успела, опередил её Алёша:
– Коня твоего, я Алёне – Царевне подарю, а её саму себе в жёны возьму.
Кощей как закричит:
– Коня… бабе… да ни за что. Уводите коня прочь! Не буду меняться, – но сам яблочки из рук не выпускает, только крепче держит, и ну на каталке своей круги нарезать.
– Погоди, Кощей, не серчай – говорит ему Машка, а сама на Алёшу с укором глядит.
А Кощей не унимается, криком кричит, катается вкруг них, неровён час задавит. А слуги его, те Коня – Золотая Грива  – Серебряные Копыта под уздцы берут, и уводить собираются.
– Доплатим мы Кощей тебе за Коня, с лихвой доплатим. Назначай цену – успокаивает Машка.
Кощей затормозил и молвит:
– Цена тебе известна.
И ну ухмыляться, аж слюни потекли. И желваки
так и снуют туда-сюда. Хотя, может и не желваки, а поршни с шестерёнками.
Обернулась Марья к Алёше и говорит:
– Иди Алёша прочь из Кощеева Дворца, иди, не оборачиваясь ровно девять шагов, куда придёшь там и стой, жди меня, но вокруг себя не смотри и никому не отвечай и ни с кем не заговаривай. И в этот раз уговора не смей нарушать.
Потом повернулась к Кощею и говорит:
– А тебе старичок – доплату получать...
– Жду не дождусь, лакомый кусок…  – хрипит-задыхается Кощей.
– Кому и лакомый кусок,  – отвечает ему Машка,
строго так, как ножом по живому режет, – да не про тебя тот кусок – червивый сморчок.
Кощей бельма на Машку вылупил, рот раззявил:
– А доплатить… как же… уговор…
– Доплачу, как положено, но не более того, – отвечает ему девчонка. И в глаза смотрит дерзко.
– По моей цене, – разволновался Кощей.
– По твоей, по твоей, – молвит Машка, – моей цены тебе не осилить.
А Алёша прошёл девять шагов, встал, как Машка велела, глаза закрыл как в прошлый раз, чтобы волчий наказ ненароком не нарушить.

Всего-ничего простоял, как слышит, окликает его голос знакомый:
– Едем дальше, Алёша.
Обернулся на голос Алёша  – Девица-Красавица перед ним, Маша, Коня – Золотая Грива – Серебряные Копыта под уздцы держит и на царевича глядит ласково. Ну, чисто – сестра-родная-кровинушка.
Собрался, было, Алёша на коня сесть, но не даётся ему конь, копытами о землю бьёт, а из ноздрей – огонь. И передача цепная лязгает.
– Не для тебя конь этот, – говорит ему Машка.
– Как же тогда? – спрашивает царевич, – я на девках скакать не обучен. И улыбнулся.
– Зато я на царевичах, Алёшенька, ох как, скакать
люблю, – отвечает девчонка – дерзкая, а сама подходит к нему близко, обнимает нежно, к земле царёва сына нагибает и на шею ему садится.
– Ты чего, – изумился царский сын.
– Скачи, Алёшенька, скачи, или уговор наш запамятовал?
Тут Алёша и вспомнил, что за второе ослушание
службу ему служить. Делать нечего. Поскакал. А конь за ними.
Скачет Алёша и думает: «Это как же я, царский сын, дошёл до того, что девку  – оборотня на себе везу?»
– Эх, Алёша, – говорит Машка, – то ли ещё будет.

Глава седьмая
Долго ли коротко ехали, а приехали ко дворцу Алёны-Царевны. Распрягла Марья царевича, снова Волчихой оборотилась.
– Гляди Алёша, вот он Алёны-Царевны терем.
Глянул Алёша на терем царевны и стал ни жив, ни мёртв. И было от чего. Стоит во Чистом-Поле – Терем–Дворец под самые облака. Богатый дворец.
Большой.
Да только стены Дворца – Терема из костей человечьих сделаны, а крыша  – из ногтей. Вкруг дворца частокол из копий, а на остриях – головы отрубленные.
– Это чьи же головы? – спрашивает Алёша, а сам бочком, бочком за волчью спину прячется.
– Женихов, – отвечает Волчиха, – чьи же ещё...
– Ну, спасибо тебе за такую невесту.
– А чем тебе невеста нехороша? Ты же её живьём ещё не видал, а портрет тебя впечатлил.
– Да уж впечатлил так впечатлил, только квартирка невестина уж больно необычная. Теперь и не знаю, женихаться идти или – скорей бежать отсюда.
– Ты, что же, испугался?
Хотел Алёша ответить, да не успел.
Трубы во дворце затрубили, барабаны загудели, распахнулись ворота, и выезжает во Чисто – Поле сорок всадниц на стальных конях, да в железных доспехах. У стальных коней из ноздрей пар с огнём попеременно, так и пышет. А из под копыт искры, так и летят. Прямо фейерверк. Доспехи железные на всадницах гремят-лязгают, будто не конница скачет, а танки броневые по полю ползут.
Меж ними, на вороном коне, Алёна-Царевна. Косы русые алмазным
венцом увенчаны, доспех как солнце блестит, переливается: рубинами, изумрудами, жемчугами да металлом алюминием.
Ликом светла, словно заря, Алёна-Царевна, а глаза, будто звёзды в небе сияют. А за спиной – крылья чёрные, лебединые. Такую увидишь  – о чём другом забудешь.
Вот с царевичем такая оказия и приключилась.
Поглядел Алёша на царевну и забыл о костяном дворце, да о головах отрубленных.
– Хочу,  – говорит,  – чтобы Алёна-Царевна моей сталаи детей мне рожала.
– Хоти, – отвечает Волчиха.
– Что же мне делать, Зверь?
– Бери коня, веди к царевне, свадьбу играйте, да детей рожайте.
– А как отрубит мне царевна голову?
– Не отрубит. Она же зарок дала, что тот час пойдёт за того замуж, кто ей Коня  – Золотая Грива-Серебряные Копыта подарит. Аль забыл?
Повеселел Алёша от волчьей речи, взял Коня Золотая Грива-Серебряные Копыта под уздцы и ведёт к Алёне – Царевне.
А Волчиха ему вослед кричит:
– Не забудь Алёша, перед тем как любить-миловать Алёнку станешь, сказать ей: «Была ты Алёна-Царевна гордая королевна – а стала женою – мужу послушной, как велю – так и сбудется».
И ещё прокричала вослед:
– Если не скажешь, чего велела, то, как поедете
из Дворца-Терема домой, остановись на перепутье,
слезай с коня, да сделай три шага – своей судьбе на встречу.
– Ага, – говорит Алёша, – скажу. Сказал, да и забыл. Потому как на Алёну-Царевну залюбовался.
А Волчиха снова девкой оборотилась и глядела долго вослед царевичу.
И не понять было, то ли грустит она, то ли злорадствует.

Глава восьмая
И, что интересно, башку Алёшке, Алёна-Царевна и правда не отрубила. Расцеловала крепко за подарок и во дворец повела, а уж во дворце и свадебку тот час сыграли. У Алёны-Царевны уж который год наготове были палач да поп. Ежели жених с конём  – к попу венчаться, а ежели – без – к палачу и вся недолга.
Как сыграли свадебку – повели молодых в опочивальню и уж там Алёна Алёшеньку приласкала. Да так, что царевич и, что забывать не следует, запамятовал. Не сказал Алёнке ничего. Вовсе.
Алёнка ему и так и сяк, «Люблю», мол, «А ты меня?»
Алёшка же ни гугу. Мычит ровно телок. Да царевну мнёт.
А Алёна-Царевна и рада. По её, значит, сбудется.
Сорок дней Алёшка Алёну-Царевну, жену свою,
любил-миловал. А потом, как положено, повёз домой. Перед отцом ответить, да перед людьми похвалиться.


Глава девятая
Выехали молодые из дворца, вкруг них сорок всадниц на стальных конях, в железных доспехах. Алёшке Алёна-Царевна своего вороного дала, а сама уж на мужнином подарке  – Коне-Золотая Грива-Серебряные Копыта едет.
Приехали на перепутье, видит Алёша у обочины девчонка-сорванец стоит. Босая, простоволосая, одежда в пыли дорожной. На Алёшку глядит, будто ждёт от того чего-то.
– Что тебе д;вица, – спрашивает царевич, – нужда, может, у тебя какая? Спросить-то спросил, а с коня не слез.
А девчонка сверкнула зелёными глазами, оскалила зубы, да и говорит:
– Моя нужда – не твоя забота.
Алёшка удивился ответу, а жена его Алёна – осерчала.
– Схватите, – кричит, – девку дерзкую, да разорвите её конями стальными на куски кровавые.
Бросились всадницы в железных доспехах приказ Алёны-Царевны исполнить, да девчонки и след простыл.
Едут далее. Весь день ехали. Устали-притомились.
Уж на, что всадницы Алёнкины – крепки, да и те, чуть в сёдлах держаться. К вечеру у Леса Тёмного остановились.
Алёша жене и говорит:
– Давай Алёна, у Леса Тёмного шатры поставим, да в них переночуем. А через Тёмный лес  – по утру поедем, чтобы не заплутать. Как Тёмный Лес проедем, там – до царства батюшкиного – рукой подать.
– Нет,  – отвечает Алёна-Царевна,  – проедем Лес Тёмный, а тогда уж и отдохнём.
Хотел Алёшка возразить, да видит в ж;ниных глазах злоба не угасла.
«Вот ведь как её девчонки дерзкой ответ рассердил»,  – думает царевич, а не ведал он того, что это ревность Алёну гложет.
Или дурь. С бабами всегда так. Наверняка не знаешь.
Как заехали в Лес Тёмный, так в нём и разбрелись-потерялись,кто куда. Аукали, гугукали – всё бестолку. Всадницы Алёнкины, уж на, что к походам привычные, да и те заплутали – заблудились. Говорят, по сию пору блудят где-то. Хотя, может, и врут про то.
А жену свою Алёшка отыскал. Та на Коне-Золотая Грива-Серебряные Копыта меж трёх сосен застряла.
Высвободил царевич и жену свою, и коня её. А своего коня Алёша потерял. Хотя, конечно, может коня опять Машка зарезала. Не с голоду, конечно. А так, по нраву волчьему. И, чтоб Алёшке досадить  – за ослушание.

Глава десятая
Вот значит, вдвоём, на одном коне, к ночи тёмной выехали Алёшка и Алёна – Царевна из леса, да заночевали на опушке. Заснули крепко, не добудишься.
Тут, к их ночёвке и подъехали Алёшкины братья, что по кабакам, да весёлым домам куролесили.
Хотя, куда там подъехали. Подошли-подкрались.
Экипажи свои-то самоходные, что на тяге паровой, они давно прокутили  – прогуляли и на тот момент шастали по свету голодранцами.
Видят брат, их младший спит, а рядом с ним Алёна-Царевна и Конь Золотая Грива-Серебряные Копыта.
Смекнули братья, что младший брат их опередил, отцов наказ исполнил, и заела их злоба-тоска.
Получается, что младшему брату, сопляку, и жена-красавица, и Чудо-Конь, и отцово благословление, и полцарства, а им – поганой метлой...
Не смогли они такой беды-кручины стерпеть. Кинулись на брата своего спящего, да и зарезали. А, что? Меж детей царских такое – не редкость.
Зарезали брата, значит, и стали меж собою рядиться, кому коня, а кому царевну. Рядились-рядились, да и поубивали друг дружку. Одним словом – дурни.
Тут и светать стало. Пробудилась Алёна-Царевна, глядит кругом – мёртвые тела – и меж них муж её. Горевать не стала.
– Неужто свободна, – кричит, – да скоро-то как...
Вскочила на Коня-Золотая Грива-Серебряные Копыта, дала полный газ с пробуксовкой, да и помчалась назад, к себе в царство. Только её и видели.


Глава одиннадцатая
Вот уж и вороны стали к месту этому гиблому слетаться и склевали бы они Алёшку с братьями до косточек белых, не выйди из леса Волчиха.
Уж не знаю, дожидалась ли она поблизости где, или, так, мимо проходила, по случаю. Только отогнала от тел мёртвых вороньё. Братьев Алёшкиных зубами острыми разорвала да разметала по округе, да так, что и следа не осталось.
А над царевичем встала, топнула левой лапой и остановила Солнце Красное в Небе Синем.
Подлетел к Зверю самый старый Ворон и говорит:
– Для какой нужды, вы ход светила небесного нарушаете?
Молчит Зверь.
– Озорства ради, или надо чего? – продолжает рас-
спрашивать её птица. Настойчиво так.
– А тебе, что за печаль? – отвечает Волчиха Ворону, а сама морду в сторону воротит.
Догадалась птица  – не озорует Зверь и говорит тогда грустным голосом:
– Отпустила бы ты Солнце Красное?
– Просишь ли ты меня, не пойму, или велишь?  –
отвечает Ворону Волчиха.
Смекнул Ворон, кто перед ним. Хоть старый, да не дурной.
– Прошу, – говорит Ворон, – милости прошу, Государыня.
– А коли так, выкуп давай.
Долго не спорили. Как положено, принёс Ворон воды живой да мёртвой; Волчиха побрызгала на Алёшку мёртвой водой – зажили раны, побрызгала – живой – встал царевич – живёхонек.
Топнула тогда Волчиха правой лапой и отпустила Солнце Красное на волю. А сама Девицей-Красавицей обернулась.
Стоит Машка  – тише воды  – ниже травы, глазки потупила. Чистый агнец.


– Где же жена моя, Алёна-царевна, да Конь Золотая Грива Серебряные Копыта? – спрашивает царевич и на девчонку глядит с подозрением.
– Неужто, опять ты, Машка, голодом маялась?
– Да, что ты, как можно, – отвечает Машка, а сама
гогглы-очки со лба сняла и в руках вертит. Нервничает.
А царевич глядит на неё сурово. Не верит.
– Сбегла твоя царевна, и коня прихватила, – молвит д;вица, с придыханием и слезой во взоре. И взглянула на Алёшку жалостливо.
– Да как же это? – опешил парень.
– Больно спал ты крепко, Алёшенька,  – а сама глазками зырк кругом. На всякий случай, чтоб не сболтнул кто лишнего. Хотя кто супротив неё сболтнёт.
Огорчило Алёшку такое известие.
– Было ли, что ещё, – спрашивает царевич, – покуда спал я?
– Да более и не было ничего, отвечает Девица-Красавица.
Про братьев Алёшкиных не стала ничего Машка сказывать, а вместо того подступила близко и в лицо ему глянула.
Алёша посмотрел на неё, да и оставил грусть-печаль.
– Меня отец за тридевять земель послал невесту искать,  – говорит,  – я и коня потерял, да и сам заплутал-заблудился, думал, что ни с чем вернусь. А
тут – руку протянуть – такое чудо, красота такая.
Обнял, да и поцеловал Машку в губы, да так крепко, что
сам чуть не задохся, да и физиономию свою о гогглы Машкины едва не раскровянил.
А девица подняла на Алёшу глаза зелёные, зубы белые в улыбке оскалила:
– Смутил ты меня. Шёл бы ты своею дорогой, паренёк, а меня отпустил.
Отказывает, значит, да только сама к Алёшке крепче жмётся.
– Нет уж, не отпущу. Теперь у нас одна дорога – к отцу моему за благословлением.


– Мне благословление ни к чему, я сама кого хочешь... благословлю, – молвит девчонка.
Растерялся Алёша.
– Как же... положено же...
– Куда положено, оттуда взято давно.
Сказала, как припечатала.
Помолчали минуточку, а потом Машка глянула на царевича долго и говорит:
– Что ж, ты меня замуж, что ли зовёшь?
– Да. Будь моею женой.
– Да ты вроде женат, я слыхала.
– Нет. Холост я теперь.
– Поклянись.
Поклялся ей в том Алёшка, а потом и вечной любви поклялся, да ещё много в чём.

Глава двенадцатая
– Ну, теперь ты мой,  – говорит ему Девица-Красавица.
– А ты моя, – отвечает ей царевич.
– Ага,  – говорит Машка, а сама ухмыляется.
Стал её царевич снова обнимать  – целовать, только девка
вырвались из его объятий, да и оборотилась Волчихой. Алёша так и сел на землю, да рот раззявил. Уж не знает чего и делать. Жениться
или бежать без оглядки.
– Вот и сбылось чему суждено было сбыться, – говорит Волчиха, – три раза меня ты ослушался и теперь ты мой навеки-вечные.
Глядит на Зверя царевич, сам чуть не плачет.
– Когда же успел, ослушаться-то?
– Да уж успел.
Алёшка запечалился сильнее – вот-вот завоет.
Волчиха поглядела на него, как сука на щенка и говорит:
– По Первому разу  – когда не велено было  – а ты сделал; по Другому разу – велено молчать было – а ты слово сказал; а уж по Третьему разу велено было слово молвить – а ты безмолвствовал.
Видит Алёша деваться некуда. Но всё же не утерпел и говорит, жалостливо так:
– А любовь, как же? Клялись же…
– Клятва людская, Алёшенька, что роса: заалеет заря, и нет её; а мне клясться – надобности нет. Моё слово – волчье, как скажу, так и сбудется.
– А любовь, – молвил далее Зверь, – видал ли кто её, любовь-то? Ну, к примеру, ты?
Царевич слушает, да не слышит. Грустит. «Эх, дурень я дурень, – размышляет Алёшка, – думал девку красную в жёны взять, любить-миловать её, а теперь придётся мне до конца дней моих блох из волчьей шкуры вычёсывать».
А Волчиха ему и говорит:
– Что плачешь, не плачь не горюй, чего сделано –
того не исправить, да и не всегда я в шкуре волчьей.
Не наскучишь мне – буду перед тобою и в девичьем обличье являться.
– Так кто же ты, – спрашивает Алёша, – Зверь или девка?
– А это не твоего ума дело – огрызнулась Волчиха.
И снова девкой оборотилась. И молвит, уже ласковей:
– Кем глянусь – тем и стану для тебя.
А уж как дальше дело было – про то другая сказка.
Да я её не знаю. А эта сказка закончилась.
Казань, 2015

Впервые опубликовано в декабре 2015 года в журнале "Идель" (Казань)
В октябре 2017 года издана отдельной книгой в "Издательском Доме Маковского" (Казань) с иллюстрациями Марии Власовой /Эпинерфии Голубь (Москва)
"Сказка про Алёшу-Царевича и Волчиху лесную" заняла 2 место в конкурсе современной драматургии Pro/движение - 2015 (Казань)