Мастер и Маргарита

В СССР начала 60-х в 1-ом классе начальной школы был предмет под названием “труд”, который вела та же учительница, что и все остальные предметы. Наша Маргарита задала нам на дом пошить на завтра панталончики для куклы. Куклами в то время были здоровые бесполые пластмассовые бутузы, розового цвета с полными щеками. Знающая свое дело Маргарита дала размеры для куска материи, из которого и нужно было изготовить тот интимный предмет туалета. Жили мы рядом с расположенным на самой окраине города старым Фрунзенским аэропортом. С другой от нас к аэропорту стороны начинались рощицы хилых деревьев, под сенью которых в нашем южном городе до осени сохранялся покров ковыля, где, согласно легенде, водились куропатки. Именно этим куропаткам с утра и отдавал я всю и целиком свою душу каждый учебный день до второй смены уроков в школе. Куропаток тех я никогда так и не увидел, но очень хотел, для чего исползал весь ковыль, стрелки семян которого обильно застревали в моих спортивных штанах с начесом.
Маргариту я любил и всегда был рад так выполнить любое домашнее задание, чтобы услышать в ее нежном грудном голосе похвалу своим стараниям. Любил я саму Маргариту, но не все ее задания, поэтому панталоны нужно было сшить быстро и не отнимать существенного времени у основного своего утреннего дела. Помню, что сложил прямоугольный кусок материи по длинной стороне пополам, получился квадрат, который скрепил по свободным углам и серединкам ниткой. Потом наискосок отрезал нижние углы материи. Получились дырки, куда кукле для прикрытия своей наготы было удобно вставлять толстые ноги. Тем, что получилось, остался очень доволен. Дело, к тому же, не заняло и 5 минут, засунул тряпочку в портфель и понесся с ним к куропаткам.
Рассмотрев предмет из материи белого цвета, Маргарита вызвала меня к доске и, размахивая еще целыми тогда трусами, стала громко кричать и требовать от детей никогда не брать примера с таких негодных учеников, как я. Потом она с негодованием разорвала продукт моих стараний, с удовольствием всадила кол в дневник и приписала в нем негодующее послание, почему-то не любому из моих тогда еще доступных родителей, а персонально папе. Это была с ее стороны подлость, но истинная любовь не знает границ самопожертвования, и я тогда на нее даже не обиделся. Наверное, в ее эмоциональной реакции отразилась вся безысходная серость нашей жизни и тотальное отсутствие сколь-нибудь нормального женского белья у любой приличной советской женщины.
Времена, тогда были не очень суровые, но как обычно для советских времен, денег в семье не хватало – папа ходил по вечерам вести занятия в техникуме, чтобы хоть как-то прикрыть обильные дыры нашего необильного семейного бюджета. Возвращался домой часам к 11 ночи, когда я уже сладко спал. В тот вечер, видно, не у одной Маргариты был критический денек – папа тоже был не в духе. Увидев аккуратно подложенный для него дневник с колом и слезным посланием Маргариты, папа поднял меня с постели и дал по жопе с ударением на моральном аспекте этого действия. Я спросонья не разобрал тонкости папиного душевного порыва, порекомендовал ему теперь самостоятельно сшить за ночь трусы Маргарите, а сам, ревя бросился на кровать, и, всхлипывая, вскоре уснул.
Идея моя, почему-то, папу зажгла. Утром смущенный от содеянного родитель показал мне плоды своего труда. На целиком Маргариту, конечно, материи не хватило, но трусы были великолепны – все многовековое мастерство еврейских портных и сексуальные папины фантазии были отражены в удивительных складочках и рюшечках этого барочного шедевра. Я схватил трусы, засунул их в портфель и опять убежал к своим куропаткам.
На уроке счастливая Маргарита с чудесными ямочками на молодых тогда ее щеках размахивала папиным шедевром мяла счастливого меня в своих объятьях и в слезах умоляла моих одноклассников брать уже пример не только с маленького на октябрятском значке-звездочке Ленина Владимира Ильича, но и с такого талантливого гения меня. Я даже не поперхнулся, стыда никакого не испытывал и чувствовал себя совершенно законным виновником того торжества. Мне и в голову в тот момент не пришло разделить с кем-то еще свой успех, хотя, строго говоря, это не совсем по-октябрятски забирать себе и полностью чужие заслуги.
Не знаю, смогла ли она еще когда-нибудь за всю свою прошедшую при хрущевской оттепели и брежневском застое молодость получить в подарок такие замечательные трусы, что принес ей в тот день я. Мне, очень хотелось прояснить этот вопрос у нее, но все не было повода спросить – в детские мои годы, боюсь, она бы не смогла прямо ответить на вопрос, а когда я повзрослел, то наши с ней встречи происходили в основном по грустным поводам, где было не до тех трусов. В 2010 году она умерла – вопрос остался открытым, но сдается мне, что трусы мои были для нее в молодости уникальны. Я рад, что смог принести ей эту радость и благодарен самому себе тогдашнему, что не стал ничего омрачать занудными объяснениями о не совсем полной своей причастности к ее источнику.