ПРЕДНАЧЕРТАННОЕ СБУДЕТСЯ
«Явления, подвергающие нас в недоумение и именуемые нами прихотливой случайностью в природе и случаем в человеческой жизни, суть не что иное, как следствие законов, сущность которых мы только начинаем понимать».
В. Гюго
Россия, 1990-е
Пролог
Был пятничный вечер. Часовая стрелка постепенно близилась к шести. Женщина сидела, плавно простукивая пальцами по столу знакомую мелодию, и ждала долгожданного окончания рабочего дня. Она смотрела в окна: за ними горели огни города, погруженного во мрак. Между окон она заметила паутину, в которую по своей глупости еще в прошлом году угодила муха. «Работа - это паутина, а мы в ней лишь запутавшиеся сонные мухи», - подумала женщина. Снова взглянув на часы, она начала собираться и уже в две минуты седьмого шла по улице. Сегодня днем она с подругами обсуждала весеннюю коллекцию и подумала, как было бы здорово купить новые перчатки. Сама, может быть, она и не горела особым желанием, но того требовала пресловутая мода. Она зашла в магазин и выбрала перчатки, которые ей были по душе.
- В них не очень-то удобно, - сказала она продавцу.
- К этим перчаткам надо привыкать постепенно, - ответил симпатичный импозантный продавец с бородкой, словам которого женщина сразу поверила.
- Вы думаете?
- Конечно! Они разносятся и отлично сядут по руке.
- Хорошо, ваша правда, - улыбнулась дама и оплатила покупку.
Продавец еще долго смотрел вслед женщине. Дождавшись, когда она скроется из виду, он вышел из-за прилавка, закрыл бутик и проследовал на улицу. На улице было довольно темно, но дорога женщины освещалась лунным светом. Мужчина посмотрел на источник света и перешел дорогу, через какое-то время, скрывшись во тьме переулков. А женщина подошла к остановке и увидела трамвай. Она ускорила шаг и едва успела войти в собирающийся отъезжать транспорт. Перчатки почему-то сильно сжимали ее руку, потому она сняла их. Оплатив проезд, женщина села на свободное место.
Глава 1. Встреча
В этом году зима выдалась на славу. Снег припорошил въезды во дворы и входы в дома. Дорогу освещала полная Луна, светившая сегодня необычайно ярко, в противном случае легко было бы оказаться в подвернувшемся на пути сугробе. Он посмотрел еще раз свои записи: Иван Матвеевич Демидов, 1934 г.р., ул. Советская, д.17. Все верно. Аншлаг на фасаде совпадал с его записями. Хруст снега под его валенками разбудил преспокойно смотрящего половину ночи сны Барбоса, и он залился старческим, как спросонья у алкоголиков хрипотцой, лаем. Загорелся свет, и на пороге появился Иван Матвеевич. Дед был в телогрейке, накинутой на распахнутую, наспех надетую гимнастерку, в трико и кирзовых сапогах, что являлось отличительной чертой сильных духом и поэтому аскетично к себе относящихся мужиков. Потому, как пар выходил из их ртов и особенно из пасти бедного, задыхающегося от лая, пса, становилась очевидна большая разница тепла тел, привыкших проводить холодные ночи под одеялом в натопленных домах, и температуры на улице. Ночной гость первым решил прервать затянувшееся молчание и достал из кармана удостоверение фельдъегеря, офицера специальной связи. Дед кивком пригласил его в хату. Лампочка, одиноко горевшая под потолком, озарила скромное убранство дома местного героя и человека, ради которого фельдъегерь проделал свой путь.
- Лейтенант внутренней службы Палладинов, – он показал Демидову свое удостоверение, - вам письмо, Иван Матвеевич, разрешите ваши документы?
Дед предвидел такое развитие событий и, еще не дав лейтенанту договорить, протянул ему свой паспорт, достав его из гимнастерки:
- Да, конечно…долго я ждал этого, чувствовал неотвратимость сего момента.
Палладинов нащупал в сумке пакет, плотно, в несколько слоев перетянутый шпагатом, и подал его Демидову. Пока тот расписывался в журнале учета доставки писем, лейтенант пытался понять, насколько содержащаяся в том письме информация может быть важна. Он с содроганием подумал, что его работа состоит в том, чтобы сообщать людям вести подчас совсем неожиданные и смертельно неприятные, а фельдъегерь об этом даже не подозревает. Может, оно и к лучшему?
Демидов первым протянул руку и, простившись, предложил проводить ночного гостя до вокзала. Палладинов, отказавшись, пошел прочь по скрипучему снегу освещенной дорогой. Старый пес молчал, видимо, грустил вместе с Иваном Матвеевичем, не хотел понапрасну терять силы на человека, пути которого с хозяином навеки расходятся, и он, оставив этот груз, уходит восвояси, домой, под теплое одеяло. Собака перевела взгляд на закурившего хозяина, на пар и дым, выходящие из его легких, которые, смешавшись, походили на гудящий паровоз. Сигаретный дым, поднявшись, плавно рассеялся под горящим высоко в небе белым фонарем.
Дом Демидова находился недалеко от вокзала, и Палладинов был там уже через полчаса. А еще через полчаса он под стук колес видел удаляющийся тихий городок. В купе зашел проводник, попросил проездной документ и, надорвав голограмму, оторвал от него копию, предназначенную для отчетности, не спеша записал в бланк данные о населенности вагона и расхода постельного белья. Он обмолвился с уставшим и засыпающим фельдъегерем парой слов, спросив, не знает ли он, где его сосед по купе с такой-то фамилией. Палладинов фамилии не расслышал, но отрицательно покачал головой, на что проводник развел руками и вышел. Звук колес и позвякивание ложки о стакан сливались в такт. Через какое-то время Палладинов их уже не слышал и погрузился в абсолютную тишину, глаза постепенно закрылись... «Вот он бежит по тропинке, ведущей из дома в сад, она усыпана опавшими листьями. Даже тогда, будучи совсем маленьким, лет пяти-семи, он чувствовал грусть и тоску от этого времени года, но при этом ему очень нравилась осень. Он подбрасывает листья вверх, запах ушедшего лета и умирающих листьев бьет прямо в ноздри, и он падает на мягкие, собранные в аккуратную горку листья. Запах становится все сильнее…» Толчок! Палладинов открыл глаза и увидел, что поезд отходит от станции. Немного придя в себя, он отхлебнул уже остывший чай. В этот момент открылась дверь купе и вошел неприметный гражданин средних лет, коих много в такой немаленькой стране, как Россия. Как и десятки других людей в поезде, он положил свой чемодан в рундук, снял пальто, меховую шапку, повесил их и сел напротив Палладинова. Подав руку, человек представился:
- Иосиф Соломонович Лугов.
- Виктор.
Тяги к разговору у Палладинова не было, поэтому он решил обойтись без особых представлений, протянул руку и этим ограничился. Он понимал, кого этот Лугов видит перед собой: взлохмаченный, вспотевший в теплом вагоне, да еще и в верхней одежде гражданин. Виктор был в клетчатой рубашке под видавшим виды свитером да при валенках, с уставшими глазами, которые смотрели на соседа утомленным взглядом. Так они сидели минут пятнадцать, и каждый думал о чем-то своем, о только ему одному ведомой правде жизни. Лугов достал книгу, аккуратно завернутую в самодельную обложку из старой пожелтевшей газеты, видимо, датированной 1961 годом; на ней красовался Юрий Гагарин, а одна из надписей гласила: «Советский человек в космосе!» Он принялся усердно читать, а потом, подняв глаза на Виктора Палладинова, неожиданно затеял разговор, который принял такой оборот, что фельдъегерь потянулся к нему, словно мотылек на свет.
- Виктор, посмотрите какие занимательные картинки, – Лугов развернул книгу и показал Палладинову разворот, на котором были две цветные иллюстрации.
На первой были изображены два человека, передвигающиеся по незнакомым для Виктора местам. Яркое солнце, блики морских волн и флора, наполненная жизнью далеких существ, заполнили купе. Тепло по ту сторону книги, казалось, согревало то небольшое пространство, временно приютившее своих пассажиров. Двое мужчин застывших на прогулке по этим местам беседовали. Один из них был стариком, в белой одежде, невысокого роста, с крепким телосложением и уверенной походкой. Волосы его, слегка неряшливые, тоже соответствовали одеянию: они были настолько седые, что скорее белые. Он, повернув изрезанное морщинами лицо, обращался к своему спутнику. Второй же был намного моложе, высокий, с незатейливой, даже можно сказать развязной походкой, но очень грустными глазами.
- Видите? Старец рассказывает молодому человеку о том, как все устроено в этом бренном мире. Мир зверей живет, на первый взгляд, хаотично, но в то же время в гармонии. Там наблюдается строгий порядок и соблюдаются определенные не нарушаемые ими правила. Мир людей же, наоборот, с виду организованный и упорядоченный, представляет собой не что иное, как хаос. Но в этом-то и состоит отличие между миром зверей и людей, как бы парадоксально это ни звучало. Хаос людского мира подчинен всего одному закону - течению жизни. Единожды погрузившись в хаос, человечество не может выйти из него, и течение жизни сотни лет подстраивалось под этот порядок, точнее сказать беспорядок. Главное противоречие человеческой жизни состоит в том, что беспорядочное движение всех людей и их беспорядочные поступки действуют по определенным течением жизни правилам. Как в науке, например, скажем в физике, каждое действие имеет противодействие или в биологии – пищевая цепь. Ну, или даже в литературе, молитвы людей абсолютно противоположные по своему значению, сталкиваясь в небесах и не дойдя до ушей Господа, так и оставшись неуслышанными, возвращаются обратно. Всюду встречаются определенные догмы, понимаете? Никакой человек не в силах вмешаться в это течение. Но именно каждый человек и является творцом его. Получается совокупность парадоксов. Это течение называют по-разному: судьба, рок, провидение, - вся эта последовательность событий, определенных всеми людьми вместе взятыми, и являет собой течение жизни.
Виктор молчал. Его увлекал этот рассказ, потому как слова незнакомца обладали странным магнетизмом.
- Вот посмотрите на вторую картинку, - молвил Лугов и улыбнулся, – перед нами башни, устремленные в небо. Они соединены пряслами и являют собой крепостную стену, назовем ее так. Имея разный фундамент, башни переплетаются с другими и соединяются с новыми. Это строительство и есть жизнь всего человечества, ведь строителями являются все люди: жившие, живущие и те, коим еще предстоит жить.
- Что это за конструкции, - Виктор ткнул пальцем в иллюстрацию, на которой строения находящиеся в центре уходили в небеса подобно Вавилонской башне, - даже верхушек не видно?
- О, друг мой, это столпы человечества. Давайте по порядку. Каждый кирпичик здесь - это человеческий поступок. Чем больше кирпичиков в башне, тем выше она поднимается, тем больше других влечет за собой и все больше башен зависит от нее. Но есть и другие строения. Они распластались здесь, вот смотрите, - Лугов указал на иллюстрацию, - лежат грудой камней, даже не пытаясь подниматься вверх и поднимать вверх других. Чтобы этого не происходило, течение жизни помогает человеку и подводит к нему нужных людей в нужное время. И это уже решение человека следовать за подсказками свыше или же продолжать строительство своей башни, неминуемо ведущее к ее разрушению.
- Допустим, - Виктор внимательно посмотрел в глаза своему собеседнику.
- Посмотрите на ту башню с краю, - Лугов достал из нагрудного кармана рубашки огрызок карандаша и обвел невысокое строение, стоящее в стороне, - ее построили вы. Каждый кирпичик здесь - это ваше деяние, будь то хорошее или плохое, но оно обратилось в часть башни всей вашей жизни. Вспомните, как много хорошего вы сделали, когда были маленьким, тем самым заложив надежный фундамент. Благодаря этому в дальнейшем она не покосилась, не упала и не стала занимать слишком большую площадь на вверенном вам участке земли. Но вы стали старше, и дурные, вредные поступки ложились на ваш фундамент один на другой. Потом, став еще взрослее, как ни пытались поступать хорошо, эту нишу вы уже заполнить не могли. Ничем и никогда уже не заменишь то, что осталось лежать под новыми кирпичиками. Вы забыли про них, они уже покоятся под новой, устремленной вверх кладкой, но это лишь на время. Рано или поздно последствия ваших деяний напомнят о себе. Подобно испарившимся каплям дождя, вновь оказавшимся на небе, они вернутся в вашу жизнь. На это вы скажите, что неисповедимы пути Господни и назовете провидением, роком или судьбой…
- Зачем вы со мной этим делитесь? И что это за книга такая? – поинтересовался Палладинов.
- Вы полагаете, что никогда больше не увидите Ивана Матвеевича. Но это не так, – спустя какое-то время продолжил Лугов, словно не слыша Палладинова, - вы оба друг другу очень понадобитесь.
- Не понял? Вы о чем? Точнее о ком? – Виктор начал терять самообладание.
- Да-а, вот так бывает. Живут себе люди, даже встречаются, но не представляют, какую важную роль играют в жизни друг друга. Вы доставили ему довольно горькие вести, но не переживайте по этому поводу.
Палладинов обомлел. Он подумал: «По мне даже не видно, откуда я и что на службе состою. А он вот так сразу, следил, значит».
- А вы, я извиняюсь, кто?
- Я же вам говорю, Иосиф Сол…
- Это я уяснил, кто по роду деятельности?
- Ах, вы об этом. Я, голубчик, если так можно выразиться и есть то самое провидение…
- Что-что? Что вы несете? – Палладинов мгновение подумал и перешел на «ты», – рассказываешь мне какую-то чушь! Давно следишь за мной?
Лугов встал и не спеша пересел на сторону лейтенанта внутренней службы.
- Вот что, ты на эти пустые разговоры время не трать. У нас его не столько, как хотелось бы. А сделать надо многое. Есть информация у меня для тебя, презанимательнейшая, знаешь ли, – Иосиф Соломонович улыбнулся во весь рот, но в мгновение, сделавшись серьезным, продолжил: - На станции Плесецкая ждут тебя. До жизни Петрова очень охотливы, ты здесь ни при чем. Тебе надобно раньше выйти, в Шалакуше.
Лугов поднялся, быстро накинул пальто и шапку, и уже взявшись за ручку двери, обернулся и сказал, ласково, почти шепотом: «Ты извини, что второпях, не все отлажено, тут же, как и в земных делах, не углядишь все сразу, охватить разом не получается…» После этих слов Лугов развернулся и вышел из купе.
Палладинов медленно приходил в себя после минувшего разговора. Все четче слышались стук колес и лязганье ложки о стакан. В сумке огнем горело письмо, предназначенное для Петрова. Виктор еще минуту смотрел на дверь купе, потом перевел взгляд на окно. Картинка за ним замедляла свое движение. Крепко вцепившись в сумку, Палладинов вылетел в коридор вагона. В тамбуре проводник с вечными ночными напарницами – фонарем и флажками - готовился открывать дверь. Палладинов должен был найти Лугова, еще нужно было о многом спросить. Уже дойдя до выхода, он резко остановился, вернулся к купе для проводников и посмотрел расписание движения поезда. Все плыло, когда смотрел на девять букв, сплетенных в одно слово, которое еще пятнадцать минут назад не вызвало бы у него никаких эмоций. А теперь все решалось от этого слова. Плесецкая… Стоянка на станции была короткая, всего две минуты. Они быстро прошли, и проводник уже закрыл дверь, станция медленно уходила вдаль. Следующая Шалакуша. «Почему все так радикально? Какой-то клоун пошутил надо мной? Следил от самого дома Демидова, или… даже не так! Выхожу я в Шалакуше и все, приплыли товарищ лейтенант. Там ребята меня окучивают и поминай как звали», - мысли вихрем носились в голове у Палладинова. Он взял горячего чая и зашел к себе в купе. До Шалакуши всего пятьдесят минут. Пятьдесят минут на раздумья. Выходить или нет? Здравый смысл подсказывал, что надо ехать до конца, докладывать начальству и забывать всех: Ивана Матвеевича, Иосифа Соломоновича и других субчиков прошедшего дня. Но в то же время что-то заставляло сойти. Необходимо сбиться с курса, уйти с проторенной дорожки. С этими мыслями поезд пронес Палладинова через километры, отделявшие железнодорожные станции. За окнами его купе пролетело то расстояние, которое отмерила ему жизнь для принятия решения.
Вот уже отворились двери, проводник объявил станцию Шалакуша. Следующая Плесецкая. Обходчики простукивали буксы. И как молот по наковальне, приток крови к голове заставил Палладинова не просто подняться, а подскочить, сорвать дверь купе, пробежать через весь вагон и выйти на улицу. Палладинов чувствовал, как он, разгоряченный, глупо выглядит на морозе. Снежинки, медленно падая на его волосы, быстро таяли. Он заправился, поправил будто привязанную к нему сумку, и пошел на станцию. К его удивлению, там было немало людей. Он подошел к расписанию поездов, и тут его словно ударило током. Всем выходящим из вагонов объявляли, что потеряны документы на имя Лугова И.С. Палладинова обдал холодный пот. Что за черт? Среди толпы зевак, ожидающих своего поезда, и людей, наоборот, спешащих на подъехавший, с которого он так преждевременно сошел, пробирался невысокий человек в годах, с залысиной и очками с толстыми линзами. Маленький человек, поприветствовав дежурного по станции словами: «Шалом! Я дико извиняюсь…», - начал объяснять, что он, дескать, и есть тот самый Иосиф Лугов. Но этот человек не имел ничего общего с тем гражданином, сопровождавшим лейтенанта несколько мгновений назад. Раздался гудок, и Палладинов посмотрел на состав, уходящий вдаль, на станцию Плесецкая с пустым купе, где должен был быть он... Судьба его переменилась, внесла коррективы. Он вернулся в зал ожидания. Снег прекратился, и с восточной стороны уже поднималось солнце, медленно выползая, как пес из будки, и заполняя светом каждый угол в миг опустевшей станции.
Глава 2. Анализ
Юрий Андреевич Семенов сидел в своем кабинете. Где-то в конце коридора слышались шаги, шумливо отзывающиеся на половых досках. С чувством глубокого удовлетворения Семенов затянулся и затушил окурок сигареты в новенькой, подаренной на Новый год пепельнице с изображением каких-то неведомых ему, человеку предпочитающему мир и покой вылазкам в дремучие леса, зверей. Он медленно выпустил дым из легких и вдохнул полной грудью не самый свежий воздух кабинета, наполненный дымом и пылью груды бумаг и книг, лежавших в его кабинете не только на столе, но и на полу и даже на стульях. Семенов, по обыкновению, подвел жирную черту и поставил подпись в ведомости доставки секретной корреспонденции, выполненной лейтенантом внутренней службы Амбросимовым. Кто у нас следующий? Палладинов. В его ведомости значились две фамилии: Демидов и Петров. Юрий Андреевич, взглянув на календарь, удивленно поднял брови, откашлялся, убрал ведомость и подошел к окну. Солнце пригревало. Тонкое стекло отделяло его от морозного ветра, колющих снежинок, при мысли о которых Семенов слегка поморщился, словно слова «майор внутренней службы» в его удостоверении защищали от всех бед и стужи, подстерегающих за пределами хорошо охраняемой, обнесенной колючей проволокой территории специальной связи России. Раздался звонок:
- Семенов у телефона.
- Товарищ майор, говорит лейтенант Палладинов, я звоню со станции Шалакуша.
Юрий Андреевич метнул взгляд на карту, занимавшую в его кабинете почетное место напротив стола. Он гордился своим знанием географии родной страны. И не зря. Без труда он отыскал Северную железную дорогу, станцию Шалакуша и следующую за ней станцию Плесецкая. Мгновение назад он уже встречал ее в графе «Пункт назначения» для гражданина Петрова.
- Допустим. И что ты там делаешь?
В доли секунды слова преодолели расстояние в несколько сотен километров и вырвались из трубки телефона Палладинова. Ох, не сулил этот тон ничего хорошего. Но и делать было нечего, пришлось выкладывать все, как есть.
- Обстоятельства непреодолимой силы, Юрий Андреевич. Почувствовал неладное, решил сойти…
Семенов оторвал от уха трубку, про себя выругался и вспомнил то время, когда специальной связи было доступно многое: большой автопарк, оружие и так далее. А теперь многие сотрудники, вот так, на свой страх и риск, инкогнито перемещались по северу России.
- Письмо для Петрова у тебя?
- Да.
- Так вот, поедешь до Плесецка на машине. Я пришлю к тебе Амбросимова. Он при оружии. Конец связи.
- До свидания.
Досада и стыд одолевали Виктора. Теперь утром он с усмешкой вспоминал вчерашний инцидент в поезде: событие, кажущееся ночью каким-то магическим или волшебным, утром воспринимается игрой больного воображения. Приедет Амбросимов, важный, на автомобиле, и они передадут это чертово письмо. Выругавшись, Виктор вышел на перрон и вдохнул холодный зимний воздух.
Палладинов проснулся, когда они с Амбросимовым подъехали к дому №1 по ул. Героев Космоса поселка Плесецк. В машине было тепло, и выходить совсем не хотелось. Сказать Амбросимову, чтобы сам отнес письмо? Он же согласится. Но не упустит возможности об этом рассказать, в том числе Семенову, и тогда Палладинову несдобровать: он обязательно станет объектом насмешек.
- Давай пакет, - сказал Сашка Амбросимов, молодой и красивый, с большими амбициями. Так и хочется спросить, зачем он пошел в посыльные, пускай и с пистолетом в кобуре?
- Я сам, подожди здесь, - ответил Виктор.
Снег хрустел, зимнее северное солнце светило так, что смотреть, кроме как себе под ноги, никуда было нельзя. Дверь в подъезд была отворена, и Палладинов, быстро поднявшись по лестнице, позвонил в дверь. Никого. «Может положить в почтовый ящик?» - подумал Виктор. Улыбка мелькнула на его лице. Постояв у двери еще пару минут, он спустился. Сев в машину, они несколько минут слушали магнитофон. Неожиданно для самого себя Палладинов спросил:
- Вот скажи мне, Амбросимов, бывает такое у тебя: встретишь человека, а он все про тебя знает и более того с тобою этим делится?
- Ты чего это, Витя? Неужели тебя цыганка с картами с дороги сбила?
- Нет, сложно сказать, кто именно.
- У меня тоже такой случай был. В студенчестве работал с товарищами в Ямало-Ненецком округе, в последние годы существования всесоюзных студенческих строительных отрядов. Обратно на поезде возвращались, помогли одной милой старушке сумки от поезда до вокзала донести. А она нам, вместо «спасибо» и заявляет: одному, мол, быть большим начальником, другому ждать большой любви, но, к сожалению, безответной, а мне сказала, что я сильный и энергичный, но меня это подведет, и ждать мне чего-то плохого. Только до сих пор не понял чего.
- Да я не об этом…
Их разговор прервал гражданин, прошедший мимо машины и с осторожностью оглядывающийся по сторонам. Он постоял около соседнего подъезда и, лихо пробежав по тротуару, вбежал в знакомый для двух фельдъегерей подъезд. Через несколько минут в окне Петрова зажегся свет. Амбросимов и Палладинов переглянулись и без слов поняли друг друга. Виктор кивнул своему коллеге и, выйдя из машины, направился к нужной двери. Быстро преодолев лестничные марши, он вновь нажал на дверной звонок. Слыша, что у двери кто-то копошится, он, дабы не пугать адресата, представился. Петров, удивленный и слегка взволнованный, открыл дверь. Понял, что фельдъегеря за ним следили. Палладинов предъявил удостоверение. Петров выглянул из двери, вышел на лестничную клетку, посмотрев на первый этаж, и, подозвав Палладинова, зашел в квартиру. Взору фельдъегеря открылась маленькая захламленная квартира. Повсюду находились самые разнообразные вещи, о предназначении которых Виктор мог только догадываться. Здесь была небольшая коробочка с зеленым экраном и множеством валкодеров и маленьких кнопок, пыльный диск с металлическими шариками и стеклянными колбами по бокам, прибор очень похожий на лампочку, с небольшими металлическими пластинами внутри, а также масса других приборов, на которых Палладинов не успел зафиксировать взгляд. Петров переступил через пару коробок, стоявших в коридоре, отодвинул в сторону треногу и зажег настольную лампу в единственной комнате. На столе толстым слоем лежали разнообразные чертежи, преимущественно на русском языке, но встречались и иноязычные буквы и символы.
- Ваше письмо, гражданин Петров.
- Да, давайте, где расписаться?
Палладинов подал ведомость и, получив автограф Петрова, поинтересовался:
- А что это у вас? Вы инженер? Формул таких я еще не видал, - Виктор указал на коричневую доску, покрытую по краям меловой пылью солидной толщины. На ней были нанесены разные окружности, траектории движения и, самое главное, колоссальное количество формул, а также несколько крупных вопросительных знаков.
- Не имею права вам ничего рассказывать. Сами все рано или поздно узнаете. Извините, мне необходимо работать.
Палладинов пошел к выходу и обратил внимание на висевший в коридоре календарь с обведенным числом 19 и надпись, выполненную большими строчными буквами «ЗАПУСК». Не успел Виктор переступить порог, как дверь за ним захлопнулась. «Странный гражданин», - подумал он. Выйдя на улицу, фельдъегерь сразу направился к заведенному автомобилю. Через мгновение машина тронулась с места и понеслась в родной город.
Лейтенанты внутренней службы больше не возвращались к неоконченному разговору. По дороге от дома №1 по ул. Героев Космоса до железнодорожной станции Палладинов думал о Петрове. Средних лет, лицо интеллектуала, но постоянный страх в глазах, неуверенность движений, неразборчивость слов оставили осадок у лейтенанта. Его мысли прервала троица, стоящая у вокзала. Они кого-то ждали. Взгляд воспаленных глаз одного из них упал на едущую по заснеженной дороге фельдъегерскую «Волгу», на мгновение встретившись с Виктором. Автомобиль пронесся мимо и Палладинов в зеркало заднего вида еще долго наблюдал за стоявшими у вокзала молодыми людьми, смотрящими вслед уходящей машине.
Для Виктора дорога домой пролетела незаметно. Он был погружен в мысли о случившемся. Чем ближе «Волга» была к серому зданию фельдъегерской службы, тем все больше он думал о том, что сказать Семенову. Ведь, по сути, никакая опасность его не подстерегала, просто какое-то наваждение. Въехав на территорию и припарковавшись, оба лейтенанта поднялись в кабинет начальника. Семенов встретил их, как всегда, выглядывая из-за горы бумаг. Поприветствовав друг друга, фельдъегеря поделились с ним деталями доставки писем. Юрий Андреевич выслушал их и обратился к Палладинову:
- Палладинов, почему маршрут изменил? В Шалакушу тебя никто не отправлял.
- Товарищ майор внутренней службы, в купе со мной очень подозрительный гражданин ехал, Лугов Иосиф Соломонович. Про Петрова мне говорил. Предупреждал, что в Плесецке выходить не стоит. Я не стал рисковать…
- Знаешь, лейтенант, есть такое хорошее выражение: боишься - не делай, делаешь – не бойся. Надо было разобраться с этим Луговым. Разузнать, откуда у него информация, зачем он тебя предупредил. В противном случае задержать его, потому что, сдается мне, нечиста у него совесть. Осведомлен очень хорошо. Такие встречи просто так не происходят. Потому, Палладинов, с тебя рапорт, опиши все как можно подробно: портрет Лугова, как себя вел, что именно говорил; а я по своим каналам попытаюсь пробить, кто он такой. Свободны.
Дождавшись, пока они с Амбросимовым выйдут из кабинета, Палладинов, сославшись на то, что забыл кое-что спросить, вернулся в кабинет.
- Юрий Андреевич, я про Демидова хотел спросить. Вы с ним лично знакомы?
- Витя, я много наслышан об Иване Матвеевиче, служил в КГБ, имеет правительственные награды, - затем Семенов, подумав, добавил: - Ушел на пенсию не так давно, но, несмотря на то, что выглядит дряхлым стариком, нам с тобой фору дать может. Я не удивлюсь, если он до сих пор как-то связан с секретными службами…
- Понятно, мы могли доставить ему неприятные вести, правда?
Семенов улыбнулся и достал сигарету.
- Содержание писем я не знаю. Вообще - Демидов колоритная фигура. Довелось мне с ним беседовать в девяносто первом по поводу ГКЧП и распада СССР. Я ему говорю, мол, все пропало, что было, уже не вернуть, а впереди только неизвестность и разруха. Как дальше жить, спрашиваю я у него? – тут Семенов начал рассказывать про славное советское прошлое. Собственно говоря, это была его излюбленная тема, которую он, по возможности, не обходил стороной, – так вот, знаешь, что мне Демидов ответил? «Юра, – говорит, - ты не расстраивайся, не жди ничего плохого. Туго будет, но все вернется на круги своя. Это новый виток истории России. А история нам доказывает, что Россия подобна сказочной птице Фениксу. Она сильна и непобедима извне, но сжигает себя в собственном гнезде, чтобы возродиться вновь и достичь прежнего могущества. Так было в смутное время, когда поляков в Москву сами запустили, и не один год они там восседали, в семнадцатом году, когда с ног на голову все перевернулось, и так происходит сейчас. Не ровен час Феникс расправит крылья и вновь покажет свою истинную красоту». Вот так, Витя, он и сказал. Он не простой человек и знает побольше нашего. А ты чего, собственно, интересуешься?
- Лугов не только про Петрова говорил, но и Демидова упоминал. Сказал, что я, якобы, ему дурную весть принес.
- Чтобы такое сказать, даже информацией владеть не нужно. Корреспонденция нередко ему приходит и, сдается мне, не самого приятного содержания. Он ведь служивый человек. Сын Демидова, кстати, тоже по его стопам пошел, в Чечне сейчас… Про него, может, какая-то информация. Получается у Демидова с государством своего рода роман эпистолярного жанра.
- Спасибо за такой содержательный ответ. Разрешите идти? – спросил Палладинов.
- Ступай, – сказал Семенов и, пуская круги дыма, подошел к окну.
Разобравшись с бумагами, ответив на кучу вопросов коллег, Виктор пошел на остановку. Через некоторое время он наконец-то был дома. Там его встретила жена Саша. Поделившись с ней всем произошедшим за последние два дня, он поужинал, принял душ и лег спать. Но вместо снов в голову лезли только мысли о Петрове, будущей «встрече» с Демидовым, о трех парнях, стоявших на вокзале Плесецка, и Иосифе Соломоновиче: «Как он себя назвал? Провидение, кажется. Что это вообще значит?» - и тут догадка осенила его: «Ведь люди могут бороться не только против моей, фельдъегерской работы, но и помогать ей. Иван Матвеевич сообщил обо мне Лугову, о дальнейшем моем пути догадаться было несложно, ведь когда я покупал билеты, на вокзале были люди! Обогнув железнодорожную станцию на машине, Лугов подсел на следующей станции и выложил мне все: где сходить, где остаться на ночь. Все гениальное просто…» Виктор не заметил, как уже стоял у окна своей многоэтажки и смотрел вниз на ночной город. На улице медленно проезжали машины, когда такой снегопад лучше никуда не торопиться. Снежинки, словно крупицы муки, летали в воздухе, плавно ложась на крыши домов, автомобили и головы прохожих. Особенно много снежинок видно под горящими фонарями. Они летают около светильников, как гнус летом, не зря снег называют белыми мухами. Укутанные снегом четыре сосны стоят у входа в научно-производственное объединение, находящееся напротив дома Палладинова. Они стоят под снегом и ждут, когда хозяева квартир понесут их младших собратьев, отживших свою короткую новогоднюю жизнь, на помойку. Из окна не видно дальше одного километра, и за этой снежной пеленой, словно звезды в синем небе, лишь различимы рекламные вывески и придорожные фонари, а фары движущихся вдалеке автомобилей напоминают космические корабли. Одна вывеска прямо напротив его дома, периодически моргая, как елочная гирлянда, созывает всех людей зайти и купить цветы. В некоторых окнах стоящего напротив дома горит свет. Где-то теплый, а где-то холодный. Наверное, как и атмосфера, царящая внутри. Каждое окно - это обособленная, не похожая на другую, жизнь, которая через небольшой прямоугольник, будто экран телевизора, транслируется для соседних зданий. Палладинов перевел взгляд на тротуар: было уже совсем поздно, но где-то шли люди, два человека вроде бы. Они спокойно шли и беседовали, видно это было по жестикуляции одного из них. В столь поздний час они, вероятно, не ожидали встретить машину и стали переходить дорогу в неположенном месте. Странное предчувствие овладело Виктором, сейчас что-то должно было произойти. Он не сводил глаз с этой странной пары и вдруг заметил, как из-за угла появился автомобиль, стремительно набирающий скорость и едущий в их сторону. Сейчас они встретятся. Виктор чувствовал себя пресловутым провидением. Сейчас…сейчас…Он был не в силах развести автомобиль и этих людей. Прислонив ладонь к холодному, покрытому инеем стеклу, Виктор ждал, что сейчас произойдет непоправимое. Но люди на улице преспокойно перебежали дорогу, водитель лишь поморгал им дальним светом фар, и на этом их пути разошлись, они направились в разные стороны. Палладинов улыбнулся. Нужно отдохнуть - последняя поездка потребовала от него огромного напряжения и забрала много сил.
Глава 3. Воспоминания
Утро наступило быстро и неожиданно. Открыв глаза, Виктор посмотрел на спящую Сашу. Она была так же прекрасна, как и в день их первой встречи. Он помнил его по минутам...
Виктор совсем недавно устроился на фельдъегерскую службу, и, как многие начинающие работники, совсем по-другому представлял себе этот процесс. Вместо опасных поездок, путешествий на край Земли, чтобы вручить вверенную корреспонденцию адресату, он занимался бумажной волокитой и составлением всяческих ведомостей. Предстояли рутинные будни. Несколько дней Виктор занимался разбором корреспонденции: имена, адреса заполнили, казалось, все закоулки памяти в его голове. Перед его взором был архив, кучи документации. Так в разборах кучи бумаг прошел очередной день. Виктор, по обыкновению, вышел из серого, слегка мрачного здания, где по долгу службы трудился, и побрел на трамвай. Фонари тускло горели желтым светом и освещали лишь то небольшое пространство, находящееся непосредственно под их цоколями. Зима уходила и уступала дорогу весне, зарождению новой жизни. Подошел его трамвай. Палладинов, медленно войдя в него, оплатил проезд и сел у окна. Трамвай отошел от остановки и, проехав последний фонарь, погрузился во мрак. Палладинов не сразу обратил внимание на девушку, сидящую на сидении по другую сторону трамвая. Казалось, будто весь ночной мрак рассеялся, и зима со всей ее прохладой отступила, а в трамвай ввалилась немного неуклюжая, но такая долгожданная весна. Он сразу поставил перед собой цель познакомиться с девушкой. «Боже, как она прекрасна. Сколько она еще будет ехать? Выйти вместе с ней или подойти сейчас?» - думал Виктор. Трамвай следовал своим маршрутом, впуская и выпуская пассажиров. На каждой новой остановке он все больше и больше заполнялся людьми и все так же незатейливо и просто продолжал свой путь. Уступив место вошедшей даме, Виктор посмотрел в окно. Но он ничего не искал за ним, смотреть во мрак ему было незачем. Он искал отражение понравившейся девушки. Но вот незадача: место прекрасной незнакомки пустовало. «Нет! Как же это могло произойти? Когда?» - мысли вихрем пронеслись у него в голове. Виктор корил себя за то, что не успел познакомиться с прекрасной девушкой. А когда он уже успокоился и продолжил смотреть в окно, трамвай подъехал к следующей остановке. Люди начали выходить из трамвая, и он услышал вопрос одного из пассажиров:
- Женщина, это не вы обронили перчатку?
Палладинов посмотрел на говорившего. Мужчина держал в руках перчатку и протягивал ее уже вышедшей из трамвая женщине. На его вопрос женщина лишь отрицательно мотнула головой. Мужчина положил перчатку обратно на пустое сиденье. На то место, где сидела девушка! Палладинов встрепенулся, подбежал к сиденью и схватил перчатку: «Я знаю, кому она принадлежит!» - сказал он мужчине. Трамвай уже закрыл двери и тронулся. Палладинов начал пробираться к выходу. Он махал водителю, кондуктору руками, нажимал кнопку с надписью «Требование остановки». И его усилия были вознаграждены: не отъехали они и десяти метров от остановки, как трамвай выпустил его из своих оков. Палладинов побежал на предыдущую остановку. Он напряженно вглядывался в ночь. Пробежав половину пути, он увидел ее на остановке, на этом оазисе, посреди бескрайней пустыни, ничего не подозревающую и спокойно шагающую к себе домой. Нельзя терять ни секунды. Не выпуская девушку, все больше превращающуюся в силуэт, из виду, Палладинов бежал за ней по шпалам. «Теперь я точно знаю, прочь сомнения, я должен с ней познакомиться». С этими мыслями в голове он бежал до желанной остановки. Где и когда свернула девушка он не заметил, она исчезла внезапно. Мгновенно просчитав, какое расстояние девушка могла преодолеть за это время, Виктор побежал во дворы домов. Неужели упустил? Положившись на удачу, которая редко его подводила, тем самым заслужив себе хорошую репутацию, Палладинов забежал во двор дома, стоявшего торцом к остановке. Он понял, что не ошибся когда увидел, как девушка пересекает детскую площадку, чтобы через минуту войти в свой подъезд.
- Извините! – мужской бас раздался в колодце двора звонким эхом.
- Простите, вы это мне? – прекрасный соловьиный голосок донесся до ушей Виктора.
- Я бегу за вами от самой остановки.
Девушка пристально разглядывала запыхавшегося и слегка неряшливого молодого человека. Перед ней был симпатичный, довольно молодо выглядящий, мужчина, легкая небритость которого, пристальный взгляд и мешки под глазами, видимо, от безустанной работы, тем не менее, добавляли его образу серьезности.
- Но когда я выходила, вас там не было.
- Я вышел на следующей и побежал сюда. Вот, держите, ваша перчатка.
- Спасибо, но это не мое, – прекрасная незнакомка улыбнулась и продемонстрировала Виктору свои ладони, на которых были перчатки.
- Да… глупо вышло, - Виктор почесал затылок и засмеялся, - знаете, наверное, это просто судьба. Меня зовут Виктор…
Так в один из последних дней февраля, весна любви влетела в этот двор и зажгла сердца молодых людей.
Палладинов не знал, сколько минут прошло с того времени, как он проснулся и ушел в ностальгические воспоминания, ровно, как и не знал человека, которому принадлежала перчатка, хранившаяся теперь в их личных вещах, но Саша уже открыла глаза и таким же влюбленным, как у Палладинова, взглядом посмотрела на него. Был выходной, и можно было посвятить все утро друг другу.
Близилась годовщина их совместной жизни. Оставалось всего несколько недель. Думая о том, что подарить друг другу, они предавались теплым воспоминаниям их знакомства, началу их романа:
- Пока ты спала, я вспоминал тот прекрасный день, когда мы познакомились. Так странно, случайная встреча, случайный миг изменил наши жизни.
- Думаю, нам суждено было встретиться. Просто не могу представить, что могло быть иначе. Когда ты мне рассказал случай, произошедший с тобой в поезде, я даже не удивилась. Мне порой кажется, что вся наша жизнь только и состоит из набора случайностей.
- Не могу с тобой не согласиться.
- Я не рассказывала тебе об одном событии, которое приключилось со мной, когда я еще училась в институте. Оно так потрясло меня, что до сих пор будоражит мою кровь. Я возвращалась домой, вдыхала свежую прохладу, присущую началу лета, любовалась распускающимися цветами, город как будто оживал от сна. Настроение было замечательным, и я чуть ли не подпрыгивала при каждом шаге, как в детстве. Я подошла к переходу и, дождавшись зеленого сигнала светофора, пошла дальше…
- Ты всегда соблюдаешь правила дорожного движения, – улыбнулся Виктор.
- Да, но в этот раз эти правила могли подвести меня, - Саша замялась, и продолжила: – Так вот, я переходила улицу и вдруг почувствовала сильный толчок в спину. Я пролетела проезжую часть и упала на разделительную полосу, разбила коленки и локти. От боли слезы сами собой потекли из глаз. Меня толкнул парень, шедший за мной. Сбив с ног, он буквально налетел на меня, упав сверху, закрыл собой. О Боже, зачем он это сделал, подумала я? Но все мои мысли вмиг развеялись когда, шаркнув о ботинки молодого человека, пролетел груженый КамАЗ. Я оторопела и не могла вымолвить ни слова. Вместо этого я лишь смотрела на удаляющийся грузовик, который сейчас мог также спокойно ехать, забрав с собой мою жизнь. Я и сама не поняла, как оказалась на противоположной стороне улицы, а парень, проводивший меня сюда, лишь сказал: «Не благодари…». И ушел. Я еще долго вспоминала этот момент. Прошло много времени, прежде чем вот так с улыбкой смогла с кем-то этим поделиться.
- А кто был этот парень? Ты узнала, как его зовут? – поинтересовался Виктор.
- Я спрашивала у подруг. Они встречали его раньше, он вроде бы проходил практику в нашем институте. Точного имени я не знаю. То ли Виталий, то ли Валерий. Девочки толком не знали.
- Понятно, - сказал Виктор, и улыбнулся, – имя своего спасителя то и не знаешь. Не так давно Семенов утверждал, что отправит меня с Амбросимовым в Питер. Слушая тебя, я сразу вспомнил своего друга детства, Валерку Кулагина. Может, это он тебя спас? – Виктор настолько поверил в провидение, что сам удивился мысли, посетившей его, - помнишь, я тебе про него рассказывал?
- Помню, конечно, ты говорил, что у тебя есть друг, который был этаким дурачком в школе, а потом поступил в институт в Питере и сейчас преподает.
- Было бы здорово его сейчас увидеть.
- С твоей работой это вполне возможно.
Они продолжили беседовать и уже совсем отошли от изначальной темы разговора, забыв про предстоящую годовщину.
Палладиновы завтракали на кухне, а в комнате их конуры, находящейся на последнем этаже обычной российской многоэтажки работал телевизор. Передачи сменяли друг друга. И в этой круговерти картин, событий и звуков Виктор услыхал то, что ему напомнило инцидент, произошедший с ним накануне. Он, извинившись, встал из-за стола и прошел в комнату. По телевизору показывали очередной выпуск новостей, среди которых можно было найти что-то действительно важное, происходившее в мире. Но сегодня там не говорилось про войну или про встречи российского президента с зарубежными коллегами. Встречи, которые после распада СССР стали напоминать приезд дальнего, не стесняющегося в части выпивки гражданина, к своим не более праведным родственникам. Привлекательная телеведущая вещала из своей студии о местной, провинциальной новости, потрясшей сведущих в этой теме людей:
- Неутешительные вести приходят из поселка Плесецк. Вчера пропал известный научный сотрудник Матвей Петров. Обстановка в квартире и отсутствие хозяина вызвали удивление у его коллег, сотрудников космодрома Плесецк, прибывших по его месту жительства ввиду отсутствия Петрова по месту работы. В квартире Петрова были обнаружены следы борьбы. Правоохранительными органами проводится проверка и ведется поиск предполагаемых злоумышленников. Криминальная версия исчезновения ученого пока является приоритетной. Напомним, Матвей Петров является известным ученым в области космических исследований. Его научные труды, опубликованные накануне, позволили значительно продвинуться в конструировании и тестировании автоматической межпланетной станции. Предполагается, что в ближайшем будущем данный модуль сможет помочь в исследовании Марса. К другим новостям…
Палладинов сосредоточенно вычислял, сколько должно было пройти времени с передачи корреспонденции Петрову до его загадочного исчезновения.
Александра зашла в комнату и спросила Виктора, что он здесь так долго смотрит. Посмотрев на экран и увидев выпуск новостей, она ответила сама себе, что он опять следит за политикой государства, и удалилась. А Палладинов, уже не слыша того, что говорит телеведущая, думал о том, что, черт возьми, имел в виду Лугов, когда говорил про дождь, хорошие поступки, и что они каким-то чудесным образом возвращаются в нашу жизнь. Палладинову пришлось напрячь свою память, чтобы вспомнить, что же он, Виктор, сделал хорошего, что встретил странного и чудаковатого соседа по купе – Иосифа Соломоновича? Порывшись в самых далеких уголках своей памяти, он отыскал-таки один момент в своей жизни. Палладинов вспомнил давно минувшее событие.
«Родительский дом находился вблизи реки, и Виктор, как и вся местная ребятня, проводил там свои свободные от забот, уроков и других дел летние часы. Тот июльский день не был исключением. Солнце было в зените, стволы деревьев почти не отбрасывали тени. От жары можно было спрятаться только в прохладной, будто обладающей живительной силой реке. Зная о том, что течение в этом месте было сильным, беззаботные ребята: Витя, Миша и Валера - решили сплавляться по ней. Отойдя на несколько сотен метров от «пляжа» - достопримечательности их провинциального района - троица зашла в воду. Солнце отражалось от воды, и, закрыв глаза, можно было ощутить настоящее, ведомое исключительно детям Витиного возраста, счастье. Никто не сопротивлялся течению, и оно несло их плавно и быстро к «пляжу». Проносились прибрежные деревья, кое-где пролетали птицы, на противоположном берегу слышался смех. Смех их заклятых врагов, парней из другого района. Вот они проносятся под железнодорожным мостом, по которому довольно часто проезжали грузовые поезда. Рядом с мостом на берегу находилась удобная полянка с притоптанной всюду травой. Это место было райским уголочком для многих ребят. Собравшись вечером и разведя костер, они могли половину ночи беседовать, казалось бы, о каких-то не серьезных, не значительных для взрослого человека вещах. Но они были частью их жизни, поэтому казались крайне важными. Иногда их разговоры прерывал проходящий состав, и в это мгновение отражение костра на лицах друзей и подруг, гудок электровоза и бесконечный стук колес соединялись воедино и наполнялись магией. Казалось, эта минута длилась вечно. В этот момент молодого Виктора Палладинова переполняла радость и такое мимолетное по времени, но в то же время емкое по содержанию счастье, что осталось сладким детским воспоминанием на всю жизнь. Потом поезд проезжал, и где-то далеко-далеко слышались его гудки, и еще долго тряслась земля, провожая железнодорожный состав в дальнюю дорогу. Подобно этому, сердце еще какое-то время учащено билось в такт поезду, вызывая приятные ощущения у сидящей возле костра компании. И все это под стук колес удаляющегося товарняка навсегда впечатывалось в их память. Шум утихал, и ребята продолжали с еще большим воодушевлением делиться своими впечатлениями…
Постепенно Витя и Миша приближались к берегу, и, когда остались лишь считанные метры до заветного прибрежного дна, они заметили, как усердно Валера пытается бороться с течением и приблизиться к такой сейчас недосягаемой и притягательной суше. Делать было нечего, и ребята ринулись выручать уже потерявшего силы Валеру. Для Вити прошла целая вечность. Река, казалось, назло отталкивает их от берега и уже затягивает в водовороты. В них, Витя помнил по рассказам родителей и старших товарищей, утонул не один человек, осмелившийся бороться со стихией. На «пляже» уже толпились люди, но никто и не думал им помогать. Страх, сначала сковавший все конечности, теперь усердно помогал ему, он не чувствовал усталости, и через мгновение троица вырвалась из плена воронок и сильного течения, а еще через минуту кончиками пальцев ног они почувствовали дно. Подобно тому, как космонавты после долгой разлуки с Землей падают на нее, целуют ее и прижимаются всем телом, ребята упали на песок и лежали на нем еще очень долго. Витя смотрел на небо: все кругом плыло, далекие облака, как металлическая стружка, попавшая в магнитное поле, собрались в крошечную полоску. Витя закрыл глаза…»
Открыл глаза уже Виктор. Нахлынувшие воспоминания напомнили ему друзей детства, которых он давно не видел. Интересно как там Валерка? Все ли задуманное он воплотил в жизнь? Но вспомнив, почему он начал ворошить в памяти столь давнее происшествие, он попытался припомнить другие столь же значимые эпизоды, но в голову больше ничего не приходило. Видимо, говоря словами Лугова, строительство его башни из хороших «кирпичиков» закончилось лет в пятнадцать.
Глава 4. Озарение
Жизнь Федора Свинцова не отличалась особой яркостью. Его дни были похожи один на другой. Ночные гуляния, беспросветные пьянки, дурные компании. В общем, типичная жизнь молодого человека неблагополучного района города Архангельска. Федор стоял на остановке. Он был красив собою, но очень небрежно одет. Недорогая спортивная одежда, на размер больше, доставшаяся от старшего брата, пропахла дымом и сыростью, шапка, сдвинутая на затылок, небритая борода, торчащая в разные стороны, – все это Федор. Потому он вызывал скорее отвращение, нежели симпатию.
Несколько месяцев назад он познакомился с группой ребят, но сегодня уже относился к ним как к людям, которых давно знал. Они кутили всю ночь, пары снова были прогуляны, да и, если честно, Федор уже начал забывать дорогу к колледжу. На улице было грязно, и эта погода полностью соответствовала его духовному и физическому состоянию. Еще не до конца он отошел от вчерашней пьянки и, как всегда бывает в такие моменты, думал о своей жизни. Что он сделал к своим двадцати двум годам? Ведь всегда казалось, что, дескать, у него-то все получится, что он кем-то станет. Но с возрастом все детские заблуждения прошли, и все больше в его жизнь врывались алкоголь, наркотики и дурное общество.
Сегодня опять должна была состояться встреча с друзьями. На этот раз лидер их компании – Антон – обещал какое-то новое дело. Быстрые деньги. Все и сразу. А что еще нужно в этом возрасте? Федор, как это ни странно, был очень сентиментальным человеком, и сейчас почему-то вспомнил, как на свое восемнадцатилетие пообещал отцу никогда не преступать черту закона. В детстве все было предельно просто: одно – хорошо, другое – плохо, есть закон, а есть беззаконие. Теперь же все размылось. Для многих людей, коих он видел по телевизору или даже был лично знаком, беззаконие стало образом жизни, что они творили, одному Богу известно. Брат его сгинул в пучине преступного мира в юности, и сидеть в тюрьме ему предстояло еще очень долго. За последние четыре года от него почти не было писем, по слухам, даже там его пылкий нрав не утих. И вот теперь самого Федора тянуло в бездну, и он не понимал, пьянство родителей – это причина или следствие катящейся под откос жизни его самого и жизни его старшего брата. Мысли Свинцова развеялись, когда рядом с ним со свистом остановился тонированный автомобиль. Федор открыл дверь, поздоровался с Антоном, и машина помчала их к перекрестку, на котором не Федор выбирал дальнейший путь.
На сегодняшний день в управлении специальной связи были назначены стрельбы. Фельдъегеря проследовали в стрелковый тир. Семенов стоял в стороне и наблюдал за сдачей нормативов своих подопечных. Первым упражнением была стрельба из пистолета Макарова по неподвижной цели, установленной на уровне взгляда стреляющего. Дальность стрельбы – двадцать пять метров. Первым на огневой рубеж вышел лейтенант Амбросимов. Подвинув наушники, он взял приготовленный на столе пистолет.
- Заряжай, - скомандовал Семенов.
Дослав патрон в патронник, Александр прицелился.
- Лейтенант Амбросимов к стрельбе готов, – отрапортовал он.
- Огонь, - майор поднес к глазам бинокль.
Фельдъегерь произвел три выстрела. Все пули достигли цели, он выбил двадцать пять очков. Семенов похвалил Амбросимова и позвал следующего. Наконец очередь дошла и до Палладинова. Проделав все операции, Виктор был готов начать стрельбу. Фигура с мишенью, находящаяся не так далеко, показалась ему, однако, совсем небольшой. Произведя три выстрела, Палладинов расстроено поглядел на цель и услышал позади раздосадованный возглас Семенова. «П-а-л-л-а-д-и-н-о-в», - протяжно произнес майор и развел руки в стороны. Лейтенант сдал норматив, но еле дотягивал до удовлетворительного результата. Далее еще проводилась стрельба в определенный временной интервал. Ограниченный по времени десятью секундами, Палладинов стрелял еще хуже. Не подвела его только сборка и разборка пистолета. Он уложился в заявленный норматив – девять секунд, – и хотя бы здесь не краснел перед Семеновым. Итоговый разбор стрельб выявил, что лучшим стал лейтенант внутренней службы Амбросимов, за все упражнения получивший наивысшие оценки. А вот Палладинов, напротив, оказался в числе худших. Пожурив Виктора, майор приказал лейтенантам зайти к нему. А сам подошел к рубежу, и, вспомнив молодые годы, когда выбивал максимальные результаты, произвел несколько выстрелов. Все пули угодили в самый маленький круг диаметром пятнадцать сантиметров.
Майор подошел к кабинету, когда там уже стояли Виктор и Сашка. Он им улыбнулся и открыл дверь. Комната была залита солнечным светом, и, по обыкновению, летала пыль, являющаяся неотъемлемой частью быта Юрия Андреевича, по долгу службы обрастающего различной документацией.
- Итак, Палладинов и Амбросимов. Для вас задача не обычного рода и не совсем принятая в наших рядах, а еще несколько лет назад совсем недопустимая, - Семенов закашлялся, посмотрел в окно, и продолжил: - Перевозка сверхценного частного груза.
- Юрий Андреевич, я так полагаю, наше ведомство тоже как-то должно существовать в такое непростое время, да и мы с вами, в конце концов, – отчеканил Амбросимов.
Палладинов знал, что, быть может, фельдъегерем Сашка Амбросимов был хорошим, но психологом плохим. Холодный взгляд Семенова подтвердил мысли Виктора.
- Товарищи лейтенанты внутренней службы. Того требуют обстоятельства. На инструктаже мы обговорим все детали, но хочу, чтобы вы знали: дело серьезное. Это не просто конверт, а золото и бриллианты. Вы двое и водитель поедете до аэропорта на бронированном УАЗике. Что касаемо оружия, то вооружены будете оба.
- Не привыкать, товарищ майор! – улыбнулся Амбросимов.
- Но это не все, товарищи фельдъегеря, есть еще кое-что, – Семенов достал бланк с адресом и ФИО адресата, – Палладинов, специальное задание для тебя, завтра вместе с грузом получишь несколько писем, которые надо доставить руководителю комитета по природным ресурсам города Санкт-Петербурга и Ленинградской области, вот адрес. Это Смольный, колыбель революции, не заблудишься!
- Есть, не заблудится! – сказал Палладинов.
- Если вам все понятно и вопросов вы не имеете, можете быть свободны до завтра, – ответил Семенов и подтолкнул фельдъегерей к выходу.
Простившись с Амбросимовым, Палладинов поехал домой. Смеркалось. Сев в трамвай, он, по обыкновению, занял место у окна и смотрел на ночной город. Сегодня Палладинов был в военной форме. И знакомая кондуктор, уже не молодая женщина, вновь поинтересовалась, как продвигается его служба и когда уже его повысят. Мило с ней побеседовав, не вдаваясь в подробности своей «службы», Палладинов вышел на своей остановке и пошел домой. К ночи холодало, и было зябко. Где-то далеко слышалась сирена скорой помощи. Завтра утром они должны были отправиться в Санкт-Петербург. Дело интересное, груз необычный, да и оружие дадут, не каждый раз такое бывает. В прошлую вылазку его отправили на поезде и без оружия.
Когда до дома было уже рукой подать, он увидел в палисаднике ноги. Или показалось? Палладинов остановился, было уже темно, вглядываться не было никакого смысла, он решил подойти поближе. С этой стороны дом почти никто не обходил, и кроме людей, спешащих сначала на работу, а потом домой, здесь редко можно было кого-нибудь встретить. Подойдя поближе, Палладинов убедился, что там, в кустах, на снегу лежит человек. На белом снегу были черные капли, вероятно, кровь. Человек был скорее мертв, чем жив. Голова представляла собой сплошное кровавое месиво. Но надежда теплилась в Викторе. Он стремглав побежал домой. Влетев в подъезд, Виктор не стал дожидаться лифта, а сразу помчался на последний этаж. Саша испугалась тому, с какой быстротой Витя влетел в квартиру и, ничего не сказав, даже не разувшись, подбежал к телефону и набрал 03.
- Алло, скорая? Во дворе дома №82 по ул. Васнецова гражданину проломили голову, очень много крови…Он умирает. Моя фамилия – Палладинов.
Виктор с надеждой на то, что скорая действительно приедет быстро, закончил разговор, в двух словах объяснил все Саше и помчался вниз, где его так ждал умирающий человек. Пролетев все марши, Палладинов побежал за дом, к палисаднику. В этот раз он решил проверить, жив человек или скорой уже не было надобности торопиться. Гражданин еле дышал, весь снег под ним был черным. Палладинов услышал вой сирены, и выбежал под фонари, увидев машину скорой помощи, он замахал руками и засвистел. Из подъехавшей «буханки» вышли фельдшер и медбрат. Фельдшер, бегло осмотрев человека, спокойным тоном подозвал медбрата, и они незамедлительно погрузили его на носилки и положили в салон автомобиля. Виктор лишь мельком увидел в кровавом паспорте, который вертел в своих руках фельдшер, фамилию и год рождения: Свинцов, 1948 года рождения. Фельдшер тем временем обогнул машину и сказал водителю, что ехать нужно в больницу скорой медицинской помощи. Когда он уже запрыгнул в машину, напоследок поблагодарил Палладинова и спросил:
- Как зовут?
- Виктор.
- Побольше бы нам таких военных! – улыбнулся врач.
- Я – фельдъегерь, он жить будет?
- Сделаем все, что в наших силах. Вы свое дело сделали, и врачи сделают! Поехали-поехали! – последние слова до Палладинова доносились уже из выезжающей на дорогу «буханки».
Карета скорой помощи под вой сирены удалялась. Спасать человека, который уже, казалось, умер, но волей случая еще имел шанс выкарабкаться. Рядом с лейтенантом столпилась толпа зевак. У одного из них Палладинов спросил сигарету. Человек протянул полупустую пачку «Родопи». Виктор с удовлетворением закурил. Ведь не хотел же.
В кафе громко играла музыка, но сегодняшним посетителям это было только на руку. Чем меньше людей знало об их планах, тем лучше. Было сильно накурено, очень пахло алкоголем. Антон излагал троим будущим подельникам свой грандиозный план:
- Из достоверных источников, я узнал, что завтра утром из Архангельска «ребятки» поедут с хорошим грузом. Золото и бриллианты, товарищи компаньоны! Вам такое даже не снилось! Федя, ты зря смеешься, ты же такое и в глаза не видел. Я видел, и вот что я вам скажу, ребята, с ума сойти можно. Золото – страсть человечества, все подчинено ему, труд сделал из зверя человека, а золото превращает его обратно в зверя.
Компания, с чувством глубокой самодостаточности залилась подобострастным смехом. Лишь один из них еще сомневался.
- Сомнительная затея, люди эти наверняка не простые и связываться с ними дело опасное, – сказал Федор.
- Нет, это не бандиты. Это фельдъегеря. Я все продумал и просчитал, – Антон достал карту города и, закусив сигарету зубами, начал показывать обеими руками на карте движение двух автомобилей, – это едут фельдъегеря с нашим мешком золота, а вот это мы.
- Какие еще фельдъегеря, спецсвязь что ли? - осведомился один из подельников.
- Они самые, три человека, оружия нет, пытаются конфиденциальность соблюсти, не получится, сдали их с потрохами! – осмотревшись по сторонам, Антон поймал несколько неодобрительных взглядов, направленных в сторону буйной компании с картой дорог России, - все, расход, на улице обмозгуем, не нравится мне здесь.
С лихвой оплатив по счету, компания вышла на улицу и уже в машине продолжила обсуждать планы, сулящие мгновенное обогащение вчерашним студентам, бездельникам и отщепенцам. По поведению парней было видно, что их нравственными ориентирами являются гангстеры и те люди, кто начал подниматься по головам в начале 90-х годов.
- Заживем, братцы. Антон выведет вас в люди, - сказал Антон, когда вся компания уже села в машину.
- Через кого ты вышел на этих связистов? – спросил один из них.
- Связистов? – Антон хохотнул. - Сотрудников специальной связи, золото перевозящих, - он засмеялся еще сильнее.
- А если серьезно? – спросил Федор.
- Вы чего такие кислые? Уже скоро заживем, как короли! – компания не особо разделяла его энтузиазм, потому он продолжил серьезно: - Игорь, кто же еще. Я с несерьезными людьми дело иметь бы не стал.
Молодые люди многозначительно посмотрели на своего лидера. Федор слегка опьянел, и его снова начала одолевать тоска и грусть. Как вырваться из этого порочного круга? Выйти за пределы тягостного существования, не ломая себя и не предавая свои идеалы? Быть может, это та самая возможность. Федор попрощался со своими друзьями и пошел домой пешком. В голове его было полно мыслей по поводу того, как эти деньги ему помогут и на что он их может потратить. Он, Федор, не повторит судьбу брата, все будет делать по уму, и у него обязательно все получится. На улице было темно и холодно, но Федору Свинцову было не привыкать к хождению пешком, вообще он проводил большую часть времени на улице, что в какой-то степени соответствовало образу жизни всей его компании. Падал тихий спокойный снег, желтые фонари освещали широкий проспект, по которому Федор шел совсем один. Дойдя до нужного ему поворота, он свернул в темноту и пошел по неосвещенному переулку к себе домой, где уже должны были спать родители, привыкшие к тому, что сын заявляется посреди ночи.
Придя домой, Свинцов удивился, что в квартире горит свет. При ярком освещении можно было увидеть все скромное убранство их квартиры. Всюду лежали пустые бутылки из-под дешевого алкоголя. Казалось, что даже стены пропахли куревом и перегаром. В комнате была незастеленная грязная постель, на кресле лежал свисающий до самого пола плед. Некогда книжный шкаф теперь был переполнен разными бумажками, то ли квитанциями, то ли документами сомнительной важности: свидетельствами, актами, доверенностями и расписками, кои имеются в каждой квартире и возводятся в степень архиважных документов. Книги остались лишь на одной полке, и то их подбор ограничивался лишь школьной программой. Федор прошел на кухню. Там его тоже не ждало ничего необычного: горы посуды в раковине, пепельница в виде банки позапрошлогодних консервов и одинокая лампочка, покрытая толстым слоем пыли и паутиной, ведущей к потолку. Облокотив руки на стол, сидела мать Федора и горько плакала.
- Мама, что произошло?
- Допился отец твой, полуживой-полумертвый в больнице. Все вы не путевые, что он, что брат твой, что ты со своими компаниями, – она заплакала пуще прежнего.
Федору стало не по себе, снова вспомнил мысли, посещавшие его утром.
- Поехали в больницу, мама.
Уже в дверях мать Федора Свинцова обмолвилась:
- Слава Богу, в скорую прохожий какой-то позвонил, если бы на десять минут позже приехали, уже бы не откачали, - после этих слов она ахнула, и чуть не расплакалась, - еще врачи сказали, что человек этот - фельдъегерь какой-то.
Федора словно током ударило: быть этого не может.
- А кто такой этот «фельдъегерь»? – продолжала мать Федора.
- Хороший человек… - ответил Федор, и они вышли из квартиры.
Палладинов проснулся, как обычно, немного раньше будильника. Пожарил себе яичницу и выпил горячий крепкий кофе без молока. Как всегда, когда нужно было куда-то уезжать, ему не спалось. Он подошел к окну. Город еще спал. Сейчас он выйдет на улицу, спокойным шагом дойдет до трамвайной остановки. Поедет на первом трамвае.
Город еще находился в объятиях сна. Палладинов был на улице совсем один. Ночью был снегопад, дороги и тротуары покрылись мягким покрывалом из снега, который приятно похрустывал под ногами идущего. Дом Палладинова остался далеко позади, но был еще хорошо виден. Ни в одном из окон не горел свет. Фонари, единственный источник света, освещали пустынную дорогу, соединяясь проводами, они образовывали прямую, уходящую вдаль. Остановка также была пустынна, скамейка запорошена снегом. Палладинов ходил взад-вперед еще несколько минут, прежде чем услышал далекий, едва уловимый стук колес. А еще через пару мгновений из тьмы появились два огонька. Они медленно приближались к Виктору, как два светлячка, вылетевших из густых зарослей. Фельдъегерь зашел в трамвай и оплатил проезд кондуктору, который сонно прижимался к теплому сиденью. С десяток минут в окнах проносились типовые строения спальных районов, а когда трамвай повернул, то показалось серое здание специальной связи.
Как Виктор и думал, водитель – Михаил Григорьевич – был уже на месте. Сегодня они должны были доехать до аэропорта на бронированном УАЗике. Его управление не доверяли никому, кроме дяди Миши. Кузов был оборудован цельносварной броней и защитой пола. Перевозимый груз здесь защищали больше, нежели самих фельдъегерей и это, наверное, было оправдано. Вскоре на территории спецсвязи появился сначала лейтенант Амбросимов, а затем и майор Семенов.
Федор Свинцов знал, что ему необходимо встретиться с компаньонами. Он подъехал к кафе, месту их сбора. В глазах еще стояли обшарпанные больничные стены с облупившейся штукатуркой, салатового цвета коридор, уходящий вглубь и заканчивающийся окном. Встретили там их холодно и с полнейшим равнодушием. Пьяная драка на бытовой почве, к сожалению, не редкость. Но Федор понимал одну важную вещь, что его отец еще жив благодаря человеку, о котором он знает только одно: он фельдъегерь.
Вскоре подтянулись все компаньоны, последним приехал Антон. Вчера он сказал, что у него есть пистолет, что стрелять он не собирается, только лишь напугать, чтобы без лишнего шума. Роли всех подельников были распределены. Свинцов еще колебался, но решил, чему быть, того не миновать. Случай с отцом – это знак свыше. Возможно, ему предначертано остановить этих ребят, и он их остановит, чего бы это ни стоило.
- Мы не должны никуда ехать, - начал Свинцов, поймав на себе вопросительные взгляды и полные ярости глаза Антона, предчувствующего такой расклад, он продолжил: – Нам не нужно это золото, я еще вчера засомневался в состоятельности твоей затеи, Антон. Это невозможно, нас всех возьмут, я настоятельно рекомендую вам все взвесить, стоит ли игра свеч?
- Что ты несешь?! Уже все решено, назад дороги нет, либо ты с нами, либо проваливай, а если ты не умеешь язык за зубами держать, то разговор короткий будет. Навсегда замолчишь! Я бью два раза, второй по крышке гроба! – парировал Антон.
- Не получится у вас ничего! Я выхожу из игры, – продолжал Федор.
- Федор, я тебя дольше всех знаю, ты стукачом никогда не был, – молвил один из подельников.
- Ты воду не баламуть, если все сказал, уходи, пока цел! – подключился третий.
Все реплики били Федора по ушам. Нужны решительные действия, от слов проку нет. Этим ребятам ничего не докажешь.
- Отдай пистолет! – Свинцов вплотную подошел к Антону.
Он схватил его за руку, начал отбирать пистолет. Но сегодня он недостаточно убедил своих друзей и нарвался на активное сопротивление. Получив первый удар в левую скулу, Свинцов еще сильнее дернул руку Антона, и тот повалился на тротуар, на плечах повис другой компаньон, и вот бросок – Федор лежит на асфальте. Полетел град ударов, сначала руками, потом ногами. Собрав остаток сил, Свинцов поднялся и отбросил троих бивших его людей. Цель Федора – Антон. В его сторону и был направлен удар, наполненный всей энергией Свинцова. Он разбил ему нос, и навалился бы на него, но точный хук в челюсть лишил Федора чувств. Сквозь пелену ударов, и мыслей, наполняющих голову человека в ту секунду, когда он готов отключиться, он услышал вой милицейской сирены. Свинцов понял, что сегодня утром он, может, и не победил, но и не проиграл. Бывшие подельники разбегалась, машина Антона осталась стоять на дороге, он их остановил. Так и должно было случиться. Через несколько секунд Федор перестал что-то чувствовать и потерял сознание.
После построения и получения последних указаний, лейтенанты внутренней службы отправились на склад, где их уже ждал дежурный. В присутствии Семенова они погрузили посылку в УАЗик.
- Желаю удачи, передавайте привет ленинградским коллегам! – сказал Семенов и пожал всем руки.
- Так точно, товарищ майор! – ответили лейтенанты.
Бронированный автомобиль вывез их за территорию специальной связи, миновав контрольно-пропускной пункт, на котором наряд проверил содержимое салона.
Машина спецсвязи несла фельдъегерей и их груз по проспекту, в сторону аэропорта, находящегося в нескольких километрах от Архангельска. Город уже начинал постепенно просыпаться. Уже вовсю ходил транспорт, и легковые автомобили заполняли улицы. Навстречу им пронеслась милицейская машина с включенной сиреной. «С самого утра что-то происходит, - думал Палладинов, – каждый человек, который едет рядом с нами, будь то в личном автомобиле, либо в транспорте, подобно нам, фельдъегерям, везет свой ценный секретный груз. Может, он не настолько ощутим и осязаем, как у нас, но тем не менее есть у каждого и, вероятно, намного тяжелее нашего». Они постепенно удалялись от города в сторону Талажского авиагородка.
Бронированный автомобиль въехал на территорию аэропорта. На стойке регистрации фельдъегеря показали свои документы и удостоверения. Также продемонстрировали сотрудникам пограничной службы свой багаж. Миновав смотровой пункт, лейтенанты внутренней службы направились к самолету. Фельдъегеря заходили на борт до общей посадки и всегда выходили последними со своим грузом. Ил-86 уже ждал своих первых пассажиров. Поздоровавшись с сотрудниками аэропорта, Палладинов зашел первым. Вместе с Амбросимовым втянув груз в самолет, Виктор уместил его на пассажирском кресле у окна, а сам сел рядом, чтобы груз всегда находился около него. Амбросимов разместился на противоположном от прохода ряде кресел. Проверив кобуру и сняв фуражку, Палладинов приготовился к взлету.
Глава 5. Поэт
Палладинов и Амбросимов доставили столь ценную с материальной точки зрения посылку. Помимо прочего, фельдъегерям необходимо было встретиться с местными представителями специальной связи.
Они проезжали на фельдъегерском автомобиле по проспекту, где находилось управление спецсвязи. По правую сторону расположилось промышленное строение с двумя устремленными ввысь трубами. До здания специальной связи оставалось рукой подать. На перекрестке мимо фельдъегерей не спеша проехал трамвай. В парке, находившемся по другую сторону дороги, гуляли молодые мамы с колясками. Молодая пара кормила голубей, облюбовавших это место по причине постоянного нахождения там сердобольных людей. Здание спецсвязи было мрачновато-серых или бежевых оттенков - и разительно отличалось от тех, что находились в историческом центре Петербурга. Оно представляло собой четырехэтажное строение с балкончиками, выходящими на проспект, и окнами, завешанными фольгой, несмотря на то, что солнце в Питере - непозволительная роскошь. На КПП сидел уставший, угрюмый фельдъегерь, надменно смотревший на приехавших молодых лейтенантов. Автопарк здесь был богатый, стояли легковые автомобили разных моделей, полноприводные грузопассажирские автомобили, преимущественно «буханки», КАМазы с прицепами. Почти на всех была нанесена символика спецсвязи. Видимо, перемещаться без опознавательных знаков было выдумкой Семенова или руководства спецсвязи Архангельска, а может, просто недоставало наклеек. Автомобиль заехал на территорию и скрылся от посторонних глаз. Люди на проспекте преспокойно проходили мимо здания спецсвязи, возможно, не подозревая, какая титаническая работа ведется в этом неприметном, на первый взгляд, пустынном сером доме.
Пока Амбросимов занимался документацией, касаемой доставки груза, Виктор отправился еще в одно место, ему предстояло менее весомое, но тоже значимое задание. Он направился в Смольный. Колыбель революции, в советскую эпоху было пристанищем коммунистов Ленинграда, отныне было местом работы власть имущих Санкт-Петербурга.
Палладинов подходил к зданию администрации. Здесь люди решали судьбу всего города, по крайней мере, им так казалось. Миновав проезжую часть, фельдъегерь приблизился к пропилеям Смольного института благородных девиц, коих здесь не было уже очень давно. На них красовались надписи ушедших советов. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» - бессмертные слова Карла Маркса и Фридриха Энгельса были в памяти у каждого советского гражданина и были высечены здесь в бетоне, на веки вечные, чтобы революционный призыв никогда не угасал. «Сдается мне, призыв этот уже давно позабыт людьми, осевшими в здании Смольного института. Да и когда там в последний раз были представители пролетариата?» – думал Палладинов, проходя мимо.
Палладинова заметил сторож, подошедший к воротам, и отворил калитку. Ленин, уже не один десяток лет указывающий направление движения развития государства, стоял здесь подобно памятникам императорам в 20-х годах ХХ столетия. Страна вопреки всему двигалась в противоположную сторону, минуя подсказки вождя мирового пролетариата. Поднявшись по ступеням, Палладинов открыл двери, вошел и представился:
- Лейтенант внутренней службы Палладинов, - он протянул документы, которые тщательно изучила красивая женщина, в пиджаке с широкими плечами, на пропускном пункте, – корреспонденция для руководителя комитета по природным ресурсам.
- Ах, да вот же он сам, – женщина кивком указала на проходящего по коридору мужчину.
Палладинов оглядел человека, которому необходимо было доставить несколько писем, тот полностью совпадал с описанием, предоставленным Семеновым: невысокого роста, худощавого, но плотного телосложения, с уверенной походкой, который при ходьбе плавно поворачивался попеременно то вправо, то влево. Он вначале снисходительно посмотрел на лейтенанта, но затем приветливо кивнул. Виктор шагнул навстречу, представился и спросил, является ли сей гражданин руководителем вышеупомянутого комитета? Глаза уставшего от нескончаемой работы человека смотрели на Палладинова. Поправив зачесанные набок волосы, он выдохнул и ответил:
- Да, вы не ошиблись. Корреспонденция для меня? Пройдите в кабинет.
Зайдя в кабинет, человек с трудом подавил зевок, провел рукой по глазам и, указав лейтенанту на место напротив себя, сел.
- Давайте, где необходимо расписаться, – после слов уголки его рта направились вниз, а брови поползли вверх.
Палладинов подал стопку писем и бланк, на котором человек поставил размашистую подпись.
- Красивый город у вас, я уже второй раз здесь, он весь пропитан историей.
- Да, мне тоже нравится, в ближайшее время станет еще лучше, ведь история делается здесь и сейчас, не только в прошлом, верно?
- Все так, но в моем городе это менее заметно.
Руководитель комитета взглянул на письма, прочитав адрес отправки, определенно удивился: он закусил губы, брови его поползли еще выше. Он посмотрел на Палладинова и произнес:
- Я бывал в вашем городе и скажу, что он тоже не менее значим для нас.
Он говорил так, словно «нас» включало что-то, кроме Санкт-Петербурга. Его глаза на миг вырвались из сонного плена и посмотрели на фельдъегеря, что-то определенно было в этом взгляде, они смотрели не только вперед, но и всеобъемлюще охватывали весь кабинет.
- Судя по всему, вы были у нас еще во времена СССР. За несколько последних лет он явно пришел в запустение: бандитизм, передел собственности, дикая рыночная экономика, знаете ли. Как говорится, не дай вам Бог жить в эпоху перемен.
- Если перемены к лучшему, то не надо их страшиться. А стойко преодолевать все те препятствия, кои попадаются на нашем пути, – руководитель улыбнулся и слегка сощурил глаза, – этого больше не будет, – он указал на Ленина, стоящего к ним спиной.
- Жаль, что мы не учимся на ошибках прошлого, – Палладинов тоже посмотрел в окно.
- Потому что их не было. Нечего исправлять. Надо делать сызнова.
К сожалению, уверенность руководителя в движении в правильном направлении совершенно не вдохновила Палладинова, и он с тоской подумал: «Человек – такое существо, которое везде хочет оставаться лучшим. Он создает вокруг себя такую систему, при которой он был бы единоличным лидером, вождем. Ведь стоит отметить, что с приходом нового человека к власти, пусть даже и небольшой, все меняется. Новая метла по-новому метет. Все это связано с характером личности, получившей горсточку власти, ведь именно те качества, которые сформированы в этом человеке, будут ориентиром и для его окружения. Если человек – аскет, то и проявление воздержанности будут встречаться в обществе повсюду. История знает такие примеры. Но он может быть и, наоборот, эпикурейцем и любителем роскоши. Все это не ново, не придумано человеком, идет от Господа Бога. Ведь он создал человека по своему образу и подобию. Значит и человека нельзя винить в том, что он желает, чтобы качества, хорошо развитые в нем самом, ценились по достоинству окружающими». А руководителю Виктор ответил:
- Спасибо за беседу, всего доброго! Возможно, увидимся еще, вижу много корреспонденции к вам приходит, – Палладинов указал на стопку писем.
- Был бы рад. Но думаю, не задержусь здесь надолго, - сказал руководитель и протянул на прощание руку.
Палладинов спокойным шагом вышел из кабинета, затем из здания бывшего Смольного института, прошел мимо пропилеев. Амбросимов должен был тоже приехать сюда, им необходимо было встретиться. Виктор шел, никуда не торопясь, и смотрел вверх, серое небо было наглухо затянуто тучами. Мысли шли в голову сами собой. Они с руководителем не поняли друг друга. Один говорил про ошибку развала Союза, а другой про советскую власть. Отойдя на приличное расстояние, он обернулся и посмотрел на колоны Смольного и одиноко стоявшего перед ними Ленина. Вдруг окно одного из кабинетов здания администрации отворилось и из него выглянул знакомый Палладинову руководитель комитета по природным ресурсам:
- Эй, товарищ лейтенант, подождите! – руководитель еле заметно махнул рукой удаляющемуся фельдъегерю.
- Я что-то забыл? – Палладинов остановился и не спеша пошел к окну.
- Нет, это я кое-что забыл, поднимитесь ко мне в кабинет, вас пропустят, - продолжил руководитель, когда Палладинов подошел на такое расстояние, с которого не пришлось бы кричать.
Так началось одно из самых странных событий, принесших непоправимые изменения в жизни обычного фельдъегеря из Архангельска.
Когда Палладинов зашел в кабинет к руководителю, тот оживленно разговаривал по телефону. Кивнув вновь пришедшему, он слегка повернулся на стуле и указал фельдъегерю, чтобы тот закрыл дверь и присел.
- Виктор, вы давно на фельдъегерской службе? - положив трубку, произнес руководитель.
- Чуть больше двух лет.
- У меня есть к вам, как к специалисту естественно, предложение. Дело, откровенно говоря, государственной важности, - руководитель несколько помедлил, в очередной раз, посмотрев в окно, на фигуру Ленина и, еще раз все обдумав, продолжил: – Тебе необходимо доставить вот этот пакет моим товарищам в Архангельск.
- Этим может заняться Санкт-Петербургское управление, пакет необходимо зарегистрировать. Не все так просто, извините.
- Жизнь вообще не простая штука. Но мы же тоже не просто так существуем, не правда ли? Если бы мне нужно было прогнать пакет через все инстанции, я бы так и сделал, понимаешь? Здесь другой случай, время не ждет.
- Извините, но у меня еще дела в Петербурге, - Палладинов начал подниматься.
- Погоди, я же не сказал самого главного.
- Чего же? - Палладинов присел.
- Я тебе хорошо заплачу. Не пойми меня неправильно, но это дело не требующее отлагательств.
- Мне расценивать это как взятку лицу при исполнении?
- Можешь расценивать, как тебе заблагорассудится, но надеюсь на твое понимание сложившейся ситуации. А денежная компенсация это лишь дополнительный заработок к твоему окладу. Я хорошо знаком с майором Семеновым, думаю, он бы не возражал.
Палладинов искренне удивился тому, что этот человек знает Семенова и даже полагает, что тот не был бы против данной операции.
- Так, быть может, с ним этот вопрос решить?
- Нет, чем меньше людей будет знать, тем лучше, не нужно никого предупреждать и уж тем более спрашивать совета. Ну что, по рукам? – руководитель одной рукой пододвинул заранее приготовленный пакет, указал пальцем адрес, по которому его надлежит передать, и протянул Палладинову другую руку, – оплатит передачу господин Солгалов, человек которому ты лично в руки должен вручить этот сверток.
- Хорошо, я согласен, – Палладинов пожал руку руководителю и взял пакет.
- В какое время ты сможешь его передать?
- Полагаю, около десяти часов вечера. Завтра.
Руководитель кивнул, проводил фельдъегеря до двери, и на прощание сказал:
- Ты же хочешь, чтобы все поменялось, для этого необходима созидательная деятельность, которую ты сейчас и выполняешь. По приезде в Петербург буду ждать тебя снова, если все пройдет гладко, ты обязательно еще понадобишься. Удачи!
Руководитель комитета по природным ресурсам закрыл за лейтенантом дверь и подошел к окну. Дождавшись, пока Палладинов пройдет через пропилеи, отошел и взял в руки свежераспечатанный документ. Сев за стол и набрав номер Солгалова, он, как и несколько минут назад, посмотрел на фамилию начальника фельдъегерской службы и лично лейтенанта Палладинова майора Семенова Ю.А., которую он видел лишь второй раз в своей жизни.
Самолет в Архангельск должен был быть утром, поэтому лейтенанты решили все свободное время посвятить осмотру местных достопримечательностей, коих в Санкт-Петербурге имеется столько, что, даже всю жизнь прожив здесь, можно не успеть изучить. Находясь в Питере, Виктор просто не мог не воспользоваться случаем и не зайти к своему старому другу - Валере. Они давно потеряли связь, но то, что их связывало детство, было сильным подспорьем. Палладинов знал от своих товарищей, что Валера, окончив школу, неожиданно поступил в Санкт-Петербургский горный институт. Видимо, тяга к горам и геометрии, наблюдавшаяся за ним еще с начальной школы все-таки победила и его не лучшее поведение, и не самые большие успехи в учебе по другим предметам. После получения диплома Валера остался в Питере и, окончив аспирантуру, стал преподавателем в том самом горном институте. Там-то его и собирался найти Палладинов.
Фельдъегеря шли по набережной лейтенанта Шмидта. Виктор любовался красотами города, его взгляд упал на памятник адмиралу Крузенштерну. Величественная фигура взирала с высоты своего могучего роста на проходящих мимо людей. Амбросимов слыл знатоком латыни, точнее сказать афоризмов на этом прекрасном, но мертвом языке. «Spe fretus… Живущий надеждой. Человек, плавающий на корабле «Надежда», живет ею», - пояснял Амбросимов. Игра слов определенно понравилась Палладинову. Он восторженно удивился знаниям своего товарища. Коллеги двигались по набережной дальше, и их взору открылась церковь. Красивая и могущественная. Нельзя было назвать двух лейтенантов внутренней службы набожными, но и атеистами они себя тоже не считали. Они увидели в ней прихожан и снующих туда-сюда работяг. Велась реставрация храма. Фельдъегеря, как завороженные, смотрели на отблеск лучей от золотых куполов. В церкви совсем недавно возобновились Богослужения. И после долгих лет молчания церковные стены вновь услышали молитвы. Только вот Палладинову было непонятно: в церкви начали проводить службы, потому что произошел расцвет преступности и бандитизма при тотальной экономической разрухе? То есть руки у преступников и спекулянтов развязались, и они творят, что заблагорассудится, под тихие молитвы прихожан? Всего несколько лет назад все было гораздо спокойнее, и церковь тоже молчала. Мысли Палладинова прервала подъехавшая дорогая тонированная иномарка, с пассажирского места которой вышел батюшка в черной рясе, с большим золотым наперсным крестом, епитрахилью, доходившей почти до земли, с серебряными включениями и поблёскивающими на солнце небольшими вышитыми золотистыми нитями крестами и в золотом головном уборе – митре, окольцованной белыми камнями и иконками святых. Он подозвал к себе одного из мастеров. Фельдъегерям не было слышно, о чем они разговаривают, но представитель духовенства махал руками и что-то усердно доказывал строителю. Он загнул рукав своей рясы, поочередно указав сначала на церковь, а затем на свои наручные часы. Вероятно, раздавал какие-то указания. Постояв еще около минуты с мастером, он подождал, пока водитель откроет ему дверь. Сев в автомобиль, они поехали прочь. Напротив церкви молчаливо и гордо выглядывали из воды подводные лодки. Тихие, бесшумные и безжалостные служители государственной безопасности. Их рубки торчали из Невы, словно каменные изваяния, и слушали перезвон колоколов, как будто он мог что-то изменить в их судьбе. Когда лейтенанты подходили к горному институту их взору открылся ледокол «Красин», покоритель льдов Северного полюса. Теперь он стоял на вечной стоянке, словно в мавзолее, и смотрел на кишащие перед ним подводные лодки.
- Санек, я зайду, узнаю, где Валера, договорюсь с ним о встрече, так что не замерзнешь, я скоро, – сказал Палладинов и зашел в институт.
За дверью его ждал необычайной красоты для учебного заведения вестибюль. «Как в музее», - подумал Палладинов. Он поднялся по ковровой дорожке, лежащей на ступеньках лестницы с изящными коваными перилами. Большие часы с двумя горняками по обе стороны циферблата показывали час дня, время, в которое Валерий вполне мог находиться здесь. Палладинов подошел к вахтеру.
- Преподавателя Валерия Кулагина можно увидеть? – спросил Виктор.
- А кто его спрашивает? – поинтересовался вахтер.
Палладинов не стал вдаваться в подробности и, лишь показав удостоверение лейтенанта спецсвязи, попросил позвать преподавателя. Вахтер позвонил куда-то, и через несколько минут Валерий Кулагин, поменявшийся до неузнаваемости, в костюме и галстуке стоял перед другом своего детства.
- Не узнаешь? – с ухмылкой проговорил Палладинов?
- Узнаю. Вы тот странный лейтенант, что искал меня. Что вам угодно?
- Странный лейтенант значит, - фельдъегерь разошелся в улыбке, – я Виктор Палладинов!
- Витя?! Ты? Какими судьбами? Впрочем, неважно. Не ожидал! Извини, не узнал, как ты?
- Я хорошо, вот лейтенант спецсвязи, как видишь. Я тебя, наверное, отвлекаю?
- Да, честно сказать, не очень удобно разговаривать, давай вечером встретимся где-нибудь?
- Разумеется, я это и хотел предложить, - Палладинов не переставал улыбаться.
Вечерело, и Невский проспект, на который перестали падать лучи северного солнца, осветился искусственным и по-Блоковски тусклым светом красивых, одиноких фонарей. Лейтенанты ходили по городу весь день, а теперь двигались по Аничкову мосту, посмотрели на атлетов, борющихся с безудержными конями, рвущимися к свободе, но волею судеб усмиренными человеком и запечатленными на гранитном пьедестале, на Казанский собор, где смотрели на прохожих забронзовевшие герои Отечественной войны 1812 года. Толпы гостей Северной столицы проносились рядом с ними. Виктор подумал, как было бы здорово приехать сюда с Сашей.
Фельдъегеря шли по главной улице Санкт-Петербурга и поодаль заметили напротив одной из кафешек сидящего на тротуаре молодого человека бомжеватого вида с табличкой, гласящей: «Подайте на бухло!». Парень был весь взъерошенный, с синяком под глазом, но изрядная доза алкоголя, принятая им, видимо, совсем недавно, помогала его улыбке доходить до самых ушей.
- Немного он с такой просьбой насобирает, – указывая на нищего рукой, скептически отозвался Амбросимов.
- Зато честно, в наши дни люди не готовы платить за честность, любят тешить себя мнимыми иллюзиями, и это в духе времени, - ответил Палладинов и, немного помедлив, продолжил: - Ты прав, не насобирает.
Кого здесь только не было: всяческий сброд, покинувший свои тихие районы и осевший здесь, где всегда есть люди, где жизнь ни на секунду не останавливается, все куда-нибудь спешат. Пройдя дальше, они увидели молодого мужчину, играющего на гитаре. Палладинов, сам умевший играть, или, как утверждал он сам, поигрывать, уважительно относился к людям, которые бросают все и выходят на городские площади, оживленные проспекты и радуют проходящих мимо людей своей игрой. Виктор остановил Амбросимова, и они минуту-другую внимали этому деревянному мегафону, рупору с металлическими струнами. К ним подошел другой мужчина и сказал, что, если им угодно слушать, пусть подкинут монет гитаристу и его компании на их беспокойную, но полную приключений жизнь. Палладинову не понравился тон, с которым к ним обращались. Амбросимов, как человек учтивый и интеллигентный, высыпал горсть монет, когда же подошедшему показалось мало, свое слово сказал Палладинов: «Знаешь, я тоже могу сыграть, дай-ка гитару». Игравший как раз завершил свою песню и без проблем передал самое драгоценное, что у него есть, незнакомцу в военной форме. Лишь Виктор коснулся струн, как его душа, все его существо вмиг вырвалось из тела, оторвалось от проспекта и уже покидало пределы Санкт-Петербурга. Оно мчалось через дороги, леса, поля и подлетело прямо к дому его детства, где он разучивал первые аккорды и детским голосом вторил взрослым исполнителям. Виктор пел о человеке, покинувшем родной дом. Музыка, положенная на бессмертные строки великого русского поэта Сергея Есенина. Когда Палладинов закончил и открыл глаза, убрав руку с грифа, то увидел людей, столпившихся около него. По их взглядам он понял – не время останавливаться. Амбросимов с удовлетворением слушал, как его товарищ поет еще одну замечательную песню. Спев еще несколько, Виктор сказал «спасибо» своим слушателям, отдал гитару хозяину и произнес:
- Пой так, чтобы душа рвалась, чтобы всем телом чувствовал ее. Чувствовал, что она живет в тебе.
- Я даже и не знал, что ты вот так можешь, красиво вышло, – похвалил Амбросимов.
- Все просто, - Палладинов повернулся к своему коллеге, – надо полюбить то, что делаешь, и тогда все получится. Я сомневался, что когда-нибудь смогу научится играть, но я ошибся, - теперь Виктор уже обращался к уличному певцу, - и знаете почему? Потому что сомнение – большая преграда на пути к достижению цели. Единожды поставив перед собой цель, посвяти всего себя, чтобы выполнить ее. Это должно стать твоей страстью. Сколько бы времени это ни заняло, трудись и делай, делай и трудись. И не откладывай на завтра то, что должен был сделать еще вчера…
У Палладинова учащено забилось сердце, ему показалось, что он переусердствовал в объяснении. Никогда не нравилось чем-то хвастаться, но умением игры на гитаре он очень гордился и подумал, что сейчас, в сердце Петербурга, он, быть может, сыграл лучшую песню из тех, что когда-либо пел. Фельдъегеря попрощались со всеми и пошли по проспекту дальше до кафе, где была назначена встреча с Кулагиным. Они еще какое-то время шли молча, но потом заговорили о работе, начальстве, частных заказах спецсвязи и дальнейшей судьбе их профессии. А мужчина с гитарой через плечо еще долго смотрел им в след, пока они плавно исчезали из виду и спустя время совсем скрылись в толпе. Мужчина перевел взгляд на шпиль адмиралтейства, гордо стоявший в основании главной улицы Петербурга. Этот шпиль, словно рапира фехтовальщика, проколол небо, и из него посыпался мокрый снег. Пешеходы рядом с мужчиной засуетились и забегали, а он продолжал глядеть вслед уходящим лейтенантам. Вскоре все люди попрятались, и оживленный проспект постепенно опустел.
Палладинов, Амбросимов и Кулагин сидели в кафе на Невском проспекте. Они уже долго разговаривали, рассказывали друг другу истории, приключившиеся с ними за промежуток времени, в течение которого друзья не виделись. Лейтенанты должны были скоро отправиться в аэропорт, потому времени у старых друзей было немного. За столиком у окна, всячески показывая окружающим свою значимость, громко беседовали два солидных гражданина. В их руках были дорогие сигары, а на столе лежали диковинные для архангелогородцев ключи с японской автосигнализацией.
- Черт возьми, вот это жизнь. Тачки крутые, вещи элитные. Не жизнь – сказка! – произнес Амбросимов.
- Чему ж тут завидовать? – удивился Кулагин.
- Как же чему? Все вокруг них крутится, поглядите только, - около столика действительно было вавилонское столпотворение, - согласен, важно еще как деньгами распоряжаться будешь. Но это уже другой вопрос, - Амбросимов скорчил гримасу и махнул рукой.
- А как бы ты распорядился? – спросил Палладинов.
- Все равно не поймете. Да и к тому же это пока просто фантазии.
- И все же? – не унимался Виктор.
- Из Архангельска бы точно переехал. Приобрел бы просторную квартиру, машину хорошую, ну и жену – красавицу, модель.
- Да ты сибарит, я погляжу, - усмехнулся Кулагин.
- Сам ты сибарит. Что из того, что я не хочу жить, как все, рассчитываю добиться в этой жизни чего-нибудь?
- А как это связанно с деньгами?
- Как? Да тесно связано. Мы с тобой не придем к консенсусу. У тебя своя жизнь, у меня своя. Вы привыкли жить в своем мирке, выйти за него боитесь. А жизнь пролетает, года уходят. Остается столько непознанного, неоткрытого. Можно сказать, целый мир! Такое уж у нас общество, что для всего этого необходимы деньги, по-другому, увы, никак.
- У меня-то своя жизнь. Но и ты не в лесу живешь, а с другими людьми контактируешь. Вот о них не забывай.
- О чем это ты?
- Да хватит вам. Много всего приключилось за это время, Валерка? Ты столько добился, вот сюда перебрался, можно сказать исполнил свою давнюю заветную мечту, - подметил Палладинов.
- Живешь, ставишь перед собой цели, даже не замечаешь, как то, о чем ты мечтал, сбывается, - отвечал Кулагин.
- Потому что ставишь перед собой выполнимые и достигаемые цели, - разъяснил Амбросимов.
- Не обязательно. Тут ведь дело в чем, ставит один человек, а достигает, как правило, уже совсем другой. Вот поэтому-то и кажется, что добился их легко. А ведь самое главное-то и есть достижение цели. Путь, по которому ты к ней идешь. Он же и закаляет, и укрепляет твой характер.
- Иногда ради этого надо переступать через себя. В таком случае, путь этот не туда может человека вывести, - продолжал Амбросимов.
- Безусловно. Но в противовес замыленной поговорке «все цели хороши, для достижения желаемого» можно утверждать, что хороши только те цели, которые сделают тебя настоящим Человеком. И, что немаловажно, счастливым человеком. Счастливым в данный момент времени, тем, кем стал и являешься именно сегодня.
- А ты считаешь себя счастливым человеком? - поинтересовался Палладинов.
- Вопрос довольно философский. Знаешь, как я говорю многим своим студентам на экзамене? Чтобы по жизни вытянуть счастливый билет, необходимо знать ответ хотя бы на него.
- Занимательно, - улыбнулся Палладинов и взглянул на Амбросимова. Тот, в свою очередь, тоже улыбнулся, оптимизм их собеседника заражал жизнелюбием.
- Семейная идиллия? – полюбопытствовал Амбросимов.
- Скажем так, она мой лучший друг. И я этого друга очень люблю. Без любви жить нельзя. Вот даже животных в пример возьми. Хотя бы близких к нам, кошек. Почему бы и нет? – Валерий посмотрел на Амбросимова, как бы подождав его одобрения, - Вот было у меня когда-то в детстве две кошки. Точнее кот и кошка. Ласкались всегда, всюду были вместе: и на кухне, когда мама их кормила, и на улице, когда мышей ловили, и даже ночью спали в обнимку, совсем как люди. В общем, души друг в друге не чаяли. Прожили так целых восемь лет, - Валерий многозначительно поднял вверх указательный палец.
- А дальше что? После восьми лет? - поинтересовался Амбросимов.
- Кошечка померла. Кот не переживал особо, ходил на улицу, кушал, в окно глядел. Пару месяцев дома еще посидел, да и ушел с концами. По-английски, не попрощавшись. Даже кот не смог одиночество вынести, а что уж о людях говорить?
- Трудно поспорить, - согласился Палладинов.
- А у тебя как на личном фронте? Женился? - спросил Кулагин, обращаясь к Виктору.
- Да, любимая жена, – Александра, познакомились случайно, в трамвае. Вот так случайный миг круто изменил мою жизнь.
- Ты фельдъегерь, а Александра чем занимается?
- Она инженер. Геодезист.
- Серьезно? Я же маркшейдер, и для меня это дело всей жизни. Я в вашем строительном институте практику проходил после второго курса. Сам понимаешь, город хотя и красивый – Петербург, но для меня чужой был, вот и напросился поближе к родному городу, к дому. Сдал досрочно сессию, в институте с учебой у меня было намного лучше, чем в школе, и поехал. Может и знаком с твоей Александрой.
- Кто знает? – Виктор напряженно думал о Валере, а если это он спас Сашу? – представляешь, она даже случай такой рассказывала, ты вообще веришь в судьбу?
- Конечно, кто был на волосок от смерти, и не в такое поверит. Кто же как не роковое провидение тебя оттуда вытаскивает? – сказал Кулагин и подмигнул Палладинову.
- Да, конечно, - Виктор улыбнулся, – так вот, случай у нее в институте произошел. Парень каким-то чудом ее из-под колес грузовика спас. Не ты ли это случайно?
- Все мы друг друга спасаем, Витя. Это только кажется, что человек просто так живет, на самом деле каждый человек, каждое его действие имеет последствие. Вот лично для меня все люди подразделяются на два типа. Одни, когда с ними случается несчастье, спокойно принимают его, но в дальнейшем пытаются до всех донести, что с ними произошло. Чтобы каждый на своей шкуре испытал, каково это. Порой всю жизнь тратят на то, чтобы всем людям насолить. А другой тип, это те, кто с большим отчаянием, величайшим переживанием всей своей жизни воспринимают всяческие неурядицы и роковые случайности в своей судьбе. Но как бы странно это не звучало, всю оставшуюся жизнь посвящают тому, чтобы избывать людей от этого, чтобы никто не страдал так, как пострадали они. И вот это дорого стоит… - Кулагин вновь выставил вверх указательный палец и очень серьезно посмотрел на Палладинова.
- Похоже, ты в другое русло разговор направил, – внес свою лепту в разговор Амбросимов.
- Ах, да-да, спасал, не спасал, какая разница? Были в моей жизни и не такие случаи... - Кулагин на несколько секунд уставился в одну точку и не моргал, – с КамАЗом, как сейчас помню, девочку толкнуть пришлось, но дело не в том кто, а дело в другом – зачем? Вот это главное.
- Как же так, зачем? Что с тобой? Раньше ты таким не был, – удивлялся Палладинов.
- Да ты не бери в голову, Витя.
- Спасибо тебе. Валера.
- Витя, я на тебя обижусь, - Кулагин пригрозил пальцем, – насчет того, что другой стал, я знаю. Все рано или поздно меняются. Давайте я вам лучше расскажу, как в командировку на Северный Кавказ съездил?
- С удовольствием послушаем, – сказал Виктор и посмотрел на утвердительно кивнувшего Амбросимова. А сам подумал, не встречал ли Валера там своего Лугова?
Троица еще около часа сидела в кафе и разошлась уже за полночь. На прощание Палладинов и Кулагин пообещали друг другу еще встретиться и поддерживать связь во что бы то ни стало.
Фельдъегеря ехали в аэропорт, и Виктор думал о том, как тот случай на «пляже» повлиял на его жизнь сегодня. Получалось, что спасением Саши он был в какой-то степени обязан себе за то, что вытянул Валеру из водоворота, из лап могучей реки в детстве.
Самолет взлетал. Мерцающие огни взлетно-посадочной полосы постепенно удалялись и вскоре превратились лишь в точку. Санкт-Петербург был как на ладони. Крылатая машина, прорываясь через окутавшие город облака и тучи, открыла человеческому взору скрывающееся за ними синее небо, освещенное луной. Через какое-то время Палладинов расстегнул ремень и, опустив спинку кресла, задремал… «Желтая листва была повсюду, она заполнила весь двор. Он бежит, не замечая ничего вокруг, и с разбегу плюхается на листву. Витя лежит на ней и смотрит на свой дом. Он красивый и, как многое в детстве, кажется огромным. Ребенок поднимается, оббегает дом с внутренней стороны и приставляет деревянную неимоверно тяжелую лестницу. Неторопливо, ступенька за ступенькой он поднимается на крышу. По черепице он ступает еще выше. На небе серые осенние облака. Вдалеке виднеется теплоэлектроцентраль, две трубы которой, словно пароход, заполняют голубое небо серыми облаками. Витя грустит от того, что облака, не успев развеяться, снова вылетают из труб и создают непроглядную пелену, которую не в состоянии пробить даже лучи солнца. Так он сидел и думал еще очень долго, пока не услышал, что приехал отец. Вот уже и мама зовет его домой. Витя спускается к лестнице и встает на первую ступеньку. Его взгляд обращен на небо, где сквозь облака показался розовый закат. Луч слабым отблеском ласкает его детский взор. Витя закрывает глаза руками, и, поскользнувшись на ступени, будучи не в силах ухватиться за лестницу, падает на землю…» Палладинов проснулся от того, что самолет заходил на посадку. Он пристегнул ремень и приготовился к снижению.
Вениамин Светлинский убрал гитару в чехол и, дождавшись, пока мокрый снег поутихнет, побрел домой. Нереализация своего потенциала уже который год не давала ему спокойно спать. И вроде бы все данные есть: музыкальная школа, юношеские выступления на сценах небольших концертных залов. Он написал уже немало песен, но они так и оставались неизвестны миру, хранились в нескольких источниках, чтобы какой-нибудь несчастный случай не выбросил их в небытие. Конечно, главным накопителем его творений была память, но в последнее время он все меньше стал полагаться на нее. Его беспокойное существование из года в год давало поводы опасаться за свою жизнь. Светлинский шел по тихому, свободному от суеты проспектов переулку. Молодой человек был высокого роста, худощавого телосложения. Лицо его было очень серьезным и невольному зрителю сразу бы стало ясно, что человек этот отягощен думами. Старая шапка, клетчатый шарф, длинное бесформенное пальто были одеянием уличного певца. Внешне он сильно походил на творческую личность: слегка неряшливый, но прямо и с гордостью державшийся человек. В то же время в этом темном переулке он был как тень и чем-то напоминал Раскольникова. Несколько часов назад он встретил обычного парня, моложе себя лет на пять-семь. Тот выдал на его гитаре песни, сплотившие всегда беспокойных и куда-то спешащих людей. Он своей музыкой заставил их остановиться, оглянуться, задуматься, он сказал им: «Смотрите, вот она жизнь, вокруг нас!» Люди поверили ему и желали новых песен. Не зависть сейчас говорила в Светлинском, а жажда реализовать свой потенциал. Уличный певец знал, что способен, но пока не ведал как, сделать то, что ему было предначертано. Вениамин твердо решил еще раз попробовать издать свои песни, записать их, он чувствовал, что они нужны людям. Он должен действовать: сейчас или никогда. Подле его дома был навален серый снег, ботинки хлюпали и утопали в нем. У парадной он встретился со знакомыми, но не стал терять время и, сославшись на плохое самочувствие, вошел внутрь. Он жил один в комнате коммунальной квартиры, коих много в историческом центре Петербурга. Любезно поздоровавшись с людьми, толкавшимися на кухне, вышедшими туда совсем не за тем, чтобы поесть, а промочить горло теплой водкой и просто потрепаться. Светлинский зашел в свою каморку, не включая свет, поставил гитару и облокотился на дверь. Медленно сполз и сел на холодный пол. Как и всегда, вся его решимость насчет песен улетучилась, стоило ему пройти по этой лестнице, коридору, пересечь кухню и переступить порог комнаты. Он понял, что ничего не выйдет. Где он, его творчество и где бессмертные произведения великих авторов? Как вдруг из темноты к нему вышел человек. Светлинский узнал его, это был тот самый парень, остановившийся около него послушать его песни, и который сам продемонстрировал, на что способен, и горделивой походкой человека, получившего моральное удовлетворение от своих собственных действий, пошел по проспекту.
- Что же ты молчишь? Давай, расскажи мне, как все у тебя плохо, как ты, написавший столько песен, сидишь здесь и прожигаешь свою жизнь. Ты, в кого верили сначала родители, потом друзья, затем просто товарищи и вовсе незнакомые люди. Они ласкали твой слух словами, что, мол, у этого парня точно все получится, что он заявит о себе. Когда ты уже решишься издать свои стихи, перестанешь сидеть сложа руки и скажешь наконец свои слова миру. Расскажи мне… - силуэт, едва различимый в сумраке комнаты, повторял те фразы, которые Вениамин неоднократно говорил себе сам.
- Я думаю, у меня все получится, я каждый день после работы иду на Невский проспект и играю там в надежде, что меня кто-нибудь услышит.
- Опять оправдания, ты собираешься там с друзьями – алкоголиками, неудачниками. Ты не такой, ты сам говорил это. Страх сковал тебя. Неверие в себя убивает все положительные начинания. «Единожды поставив перед собой цель, посвяти всего себя, чтобы выполнить ее».
Вениамин поднял опухшие глаза – человека перед ним уже не было. Из полуоткрытого окошка дул ветер и залетали капли мокрого снега. Он, так и не включив свет, выбежал в коридор, оттолкнул идущих ему навстречу завсегдатаев ночных сборищ на кухне и подошел к телефону. «Алло, я завтра не приду на работу. Не теряйте, я неважно себя чувствую, возможно, надолго» - с этими словами Светлинский повесил трубку и спокойным шагом пошел к себе. Он до утра собирал все свои записи, систематизировал и дополнял их. И вдруг вместе со стуком колес первого трамвая, плывущего по рельсам к своим пассажирам, в его комнату через приоткрытое окно влетели слова. Он с быстротой увлеченного серьезным делом человека отшвырнул все мешавшие ему вещи и начал писать на подвернувшемся под руку клочке бумаги:
Поэтом может стать любой человек,
Кто писать умеет хоть немного,
Но почему рождается один навек,
Кто дух твой прочувствует особо?
Не обязательно же быть всех умней,
Но не одну надо прочитать книгу.
Знать пару приемов – ямбы и хорей,
Увидеть, как слова ложатся на бумагу.
Ах, да, еще надо знать, о чем писать,
Чтоб не заниматься пустословием,
Здесь никто не способен научить,
Здесь одно прискорбное условие!
Сможешь ли подняться через самые низы,
Увидеть боли и мучения,
Не испугаться подстерегающей грозы,
Разменять на всплеск спокойное течение.
Дерзнуть! Сломать эту систему!
Видеть ложь, а оставлять только правду.
Пусть не прочтут сейчас твою поэму,
Знай, что глас твой пройдет сквозь преграду!
Пиши, как видишь, откровенно,
Пиши как в агонии болезни,
Тогда великим станешь непременно,
Но не обязательно при жизни…
Глава 6. Преступление
Приехав домой, Палладинов поделился с Сашей своими впечатлениями о Санкт-Петербурге.
- Ты обязательно должна там побывать, это удивительный город. Там все пропитано историей, буквально каждый сантиметр.
- Да, я была там в детстве и очень бы хотела съездить туда с тобой.
- Возможно, я поеду в Петербург снова.
- Вновь доставка писем?
- Да, а может быть, и налаживание контакта с тамошним руководителем в администрации города, большой шишкой. Вот, гляди, - Виктор показал Саше пакет, - лично поручили передать за вознаграждение.
- А это не опасно? – Саша удивилась действиям Палладинова, обычно не ввязывающегося в такого рода ситуации.
- Я об этом даже как-то не думал. Там солидный человек, по крайней мере, мне так показалось.
- Ну смотри, тебе виднее, любимый, - Саша улыбнулась и обняла мужа.
Палладинов помылся, пообедал и пошел на работу. Он был уверен, что Амбросимов сразу помчался туда докладывать Семенову о проделанной работе, но приходить в таком виде, каков был у Палладинова, было не в его духе. Выйдя из подъезда и пройдя несколько метров, он остановился, повернулся и подошел к палисаднику. Свежий снег запорошил старый, и крови уже не было видно. «Интересно, как он?» - подумал Виктор. Развернувшись, он продолжил путь к серому зданию специальной связи.
Миновав КПП, как он и ожидал, Палладинов увидел выходящего из здания управления Амбросимова. Они поздоровались, как будто не виделись несколько дней, а не часов, и Виктор поднялся в кабинет к Семенову.
- А, заходи лейтенант. Как Петербург?
- Хорошо. Еще бы раз туда съездил, товарищ майор, – улыбнулся Палладинов.
- Все может быть, в скором времени представится такая возможность. Слушай, разузнал я тут насчет возмутителя твоего спокойствия, некоего гражданина Лугова И.С.
- Да? И что вам про него известно? – Палладинова распирало любопытство, кто же этот таинственный Лугов: его сосед или еврей из Шалакуши?
- Многое известно, да вот, держи, без слов все понятно, – майор протянул Виктору копию личного дела Лугова.
- Откуда у вас это? – удивился Палладинов.
- Это уже лишний вопрос, ознакомься для начала.
Палладинов начал читать: «Лугов Иосиф Соломонович, 1939 г.р., национальность – еврей. Вероисповедание – атеист. Семейное положение – холост. Уроженец г. Москвы, в 1940 г. вместе с матерью переселен в Биробиджан, отец пропал без вести в 1941. Окончил школу, затем ПТУ по специальности сварщик, к строевой службе не годен». Далее приводились четыре места его работы, всюду увольнения по причине совершения по месту работы хищения чужого имущества, растраты, умышленного его уничтожения или… и так далее. В 1962 году отбыл в места лишения свободы по статье 154 УК РСФСР «Спекуляция» сроком на шесть лет. До 1974 вел добропорядочный образ жизни, а затем снова угодил за решетку по той же статье сроком на четыре года, но уже в городе Калинине. После отсидки направился в город Архангельск, где около года работал разнорабочим, дворником, грузчиком. К началу 80-х годов вновь перебрался в Москву, где его след теряется.
- А теперь он объявился в Архангельской области. Есть его фотография? – поинтересовался Палладинов.
- Слушай, а ты не многого хочешь? – ответил майор, - ты чего не понял еще? Этот Лугов матерый мошенник, спекулянт чертов. Еще неизвестно, чью-то шкуру спасал или, наоборот, Петрова подставить хотел. В общем, хорошо, что хорошо кончается. Но все равно не нравится мне это. Информацию сливает кто-то, это очень плохо.
- Понятно. Разрешите идти?
- Ах да, самое главное чуть не забыл, - Семенов вынул из ящика листок, на сей раз с фотографией, - посмотри, лейтенант, этот гражданин с тремя своими подельниками планировал разбойное нападение на фельдъегерский конвой. ОПГ …, - Юрий Андреевич смачно выругался матом, демонстративно сплюнул, и передал документы Палладинову.
- На какой конвой? На меня и Амбросимова? - удивленно спросил лейтенант. Он вглядывался в черты лица Антона Беспалова, машина которого была найдена со вторым избитым подельником Федором Свинцовым. Эта фамилия почему-то показалась ему очень знакомой.
- Да. Странные ребята, одному голову проломили, видимо, кастетом, прямо посреди улицы, там кафе круглосуточное рядом, откуда, естественно, вызвали милицию. Те приехали, а троица врассыпную. Четвертого - в реанимацию. В открытой машине нашли все документы и адрес, как потом выяснилось, главаря банды. Вообще это даже не банда никакая, а скорее сборище дилетантов. А теперь главный вопрос.
- Откуда они узнали про золото?
- Вот именно. Сейчас над этим вопросом сотрудники уголовного розыска думают. Только ты это, - Семенов вытащил сигарету и закурил, – никому. Кстати, твоему напарнику я ничего не говорил.
- Спасибо за доверие.
- Ладно, иди. Есть над чем подумать.
Палладинов вышел из кабинета. Странно, но он даже не переживал. Не думал о том, что на них могло быть совершено нападение, возможно, даже с применением огнестрельного оружия. В это просто не верилось. Его мысли больше занимал Лугов. «Как же я так просто упустил обоих. Кто из них настоящий?» - размышлял Палладинов, стоя у окна в коридоре и наблюдая за тем, как Михаил Григорьевич заправляет УАЗик.
Палладинов направился по указанному на пакете адресу. Было уже поздно и довольно темно, Палладинов полагал потратить не больше получаса, потому надеялся успеть на последний трамвай, едущий до его дома. На окраине города находились старые строения, напоминающие маленькие теремочки, как в детстве, с одной лишь разницей, выглядели они совсем ветхими и уставшими от жизни, а то и вовсе мертвыми. Некогда разноцветные, веселые строения превратились в започивавшие дома ушедшего детства и ускользнувшей эпохи. Мрачные пустынные переулки вызывали тревогу и беспокойство. Было довольно тепло, и шедший весь вечер снег не обещал задержаться надолго. Усугубляли и так не самый простой путь уже не первый год открытые люки колодцев. Где-то позади медленно проехал автомобиль, слегка осветив далекий дом. В нем Палладинов заметил фигуру, стоящую у окна, в котором уже давно не было стекол, что, впрочем, касалось всего заброшенного с начала 90-х здания. Человек был едва различим во тьме, он резко достал что-то из кармана, произвел несколько манипуляций, и после того, как машина удалилась, Виктор разглядел в темноте огонёк сигареты. Влажной от пота рукой лейтенант проверил, на месте ли пакет, убедившись в этом, он остановился и осмотрелся по сторонам. Казалось, что, помимо курящего человека у окна крайнего этажа, в радиусе нескольких километров нет ни души. Подойдя ближе к указанному дому, Палладинов обнаружил на заснеженном тротуаре непотушенный окурок «Marlboro». У окна, естественно, уже никого не было. Палладинов отворил дверь в подъезд и вошел…
Виктор не обратил внимания, что на другой стороне улицы на балконе стоит мужчина, достигший определенного уровня зрелости. С залысиной, седыми волосами и не менее седыми шикарными усами. Мужчина устало смотрел на луну и тоже не сразу заприметил аккуратно, бесшумно идущего по тротуару фельдъегеря. Он подметил, что подходя к обветшалому дому, тот достал пакет и, недолго постояв около двери, вошел внутрь. Мужчине сходу бросилось в глаза волнение человека, постоянно смотрящего по сторонам и оборачивающегося назад, как будто ждавшего преследования.
Подняв голову, Палладинов увидел лицо, глядевшее на него сверху вниз и освещенное поразительно яркой луной. Быстро поднявшись на второй этаж, Палладинов смерил взглядом стоящего перед ним крепко сложенного человека и без приветствия поинтересовался:
- Как ваша фамилия?
Мужчина, окинув фельдъегеря взором, медленно и небрежно вытащил пачку обычной «Явы». Палладинов широко раскрыл глаза: это не он стоял у окна третьего этажа и курил «Marlboro». Крепыш зажег спичку, и холодное синее лицо вмиг озарилось теплым светом. На вид ему было около сорока, серьезное лицо с кругами под глазами и небритой рыжей щетиной, в которой, тем не менее, уже виднелись седые волоски.
- Солгалов, – только и успел сказать человек, прежде чем донесся оглушительный хлопок. Спичка погасла от резкого движения, отлетев в сторону. Голова Солгалова сильно дернулась, и он рухнул прямо на пол в подъезде.
Палладинов с присущей до смерти напуганному человеку быстротой полетел по лестнице вниз. Выбив дверь ногой, он, не раздумывая, бросился в темноту.
Усатый мужчина отхлебнул свежесваренный кофе и, потеряв всякий интерес к ситуации, явно не сулящей ничего хорошего, уже собирался вернуться в квартиру. Но его остановил еле слышимый, тем не менее хорошо различимый в тишине улицы хлопок. Неужели выстрел? Долго думать ему не пришлось, дверь подъезда отворилась, и на улицу выбежал фельдъегерь. Резкость его движений давала все основания убедиться в том, что там действительно прозвучал выстрел. Вслед за ним из дома спокойным шагом вышел невысокий человек в кожаной куртке и сигаретой, зажатой между зубов. Несомненно, в руках его был пистолет с глушителем. Подкатил автомобиль, и мужчина сел в него. Тишину дворов нарушил рев двигателя и визг шин о покрытие.
Виктор не услышал выстрелов, которых ожидал в свою спину, и через несколько сотен метров сбавил шаг. Вечер был снежный и влажный, кровь в висках интенсивно пульсировала, Виктор стремительно покрывался испариной. Он оперся о стену, закрыл от напряжения глаза и сильно сжал пакет. «Куда бежать с этой посылкой?» - единственный вопрос, который сейчас волновал Палладинова. Он услыхал рев мотора и увидел подкативший к заброшенному дому уже давно круживший здесь автомобиль. «Необходимо срочно позвонить в милицию, вот решение всех проблем, а проклятую посылку бросить здесь», – Палладинов медленно, сторонясь любых источников света, побрел прочь от этих гиблых мест.
«Почему преступники не дождались, пока я передам пакет Солгалову? Почему не погнались за мной? Быть может, пакет на самом деле пуст?» - Палладинов крутил эти вопросы в голове один за другим, пока, наконец, не решил вскрыть посылку. Удалившись на приличное расстояние от места преступления, уже не рассчитывая уехать на последнем трамвае, Виктор остановился и потряс пакет. Что-то там определенно было. Распечатав упаковку и поднеся ее под лунный свет, Палладинов обомлел и опустил руки. Там находился приклеенный ко дну гаечный ключ на 24… Вот и все, что явилось содержимым данной передачи. «Выходит, что целью было убийство Солгалова, а я… Я оказался лишь наводкой. Вряд ли милиция поверит мне, приди я в отдел. Но оставлять все, как есть, нельзя. Следует поговорить с Семеновым. Рассказать ему о том руководителе, об этом убийстве. Боже мой, как я умудрился ввязаться в такую историю…».
Федор Свинцов открыл глаза и увидел перед собой несколько медсестер и главврача. Они усердно беседовали с человеком в штатском, рядом с которым стоял вооруженный милиционер.
- Ничего-ничего. Живой, здоровый, вон моргает. Я его допрошу, и лечите дальше, – сквозь сильную головную боль доносились до Федора слова человека в штатском.
Мужчина средних лет, среднего роста, средней упитанности, в общем, средний по всем показателям сел на уже приготовленный подле койки стул. Он раскрыл папку и без вводных принялся спрашивать и записывать.
- Капитан Шумилов. Фамилия?
- Свинцов, – хриплым голосом ответил пациент, в горле пересохло, и было не совсем удобно говорить.
- Полных лет?
- Двадцать два.
Задав еще ряд простых вопросов, капитан перешел к более важным.
- Кто главарь ОПГ?
- Чего-чего?
- Так, - капитан впервые отстранился от протокола, и Свинцов обратил внимание на отрешенные, налитые кровью бычьи глаза, – не надо играть в Робин Гуда, все твои друзья уже в СИЗО и ждут меры пресечения. За сопротивление сотрудникам милиции предстанут перед законом. Статья 191.1 УК РСФСР. Тебе повезло, по этой статье ты не проходишь, но обо всех ваших планах я прекрасно осведомлен. Советую пойти на сотрудничество с органами, в противном случае как главарь банды ответишь, – у Шумилова слюна чуть не брызнула изо рта.
- Я не понимаю вас, товарищ капитан. Я шел по улице, ударили по голове сзади, упал, очнулся здесь.
- Да? Вы же позавчера в этом кафе сидели? Вместе, между прочим. И кто, в таком случае, нос Беспалову разбил? Знаешь, сколько тебе светит за подготовку разбойного нападения с целью хищения чужого имущества?
- Я еще раз говорю, что не понимаю, о чем вы.
- В общем, я пишу, что ты сотрудничать со следствием отказываешься.
Капитан протянул протокол Федору, тот посмотрел спокойным непонимающим взором. Шумилов взбесился:
- Подписывай! Давай сюда! - он схватил руку Свинцова, вставил в нее ручку и провел ею по протоколу.
- И так сойдет? – удивленно поднял брови Свинцов.
- Ты мне еще поговори.
Глаза Шумилова продолжали наливаться кровью. «Наверное, именно такие люди мучили ни в чем не повинных людей в застенках гестапо», – подумал Федор.
Шумилов вышел в коридор, дал указания сержанту продолжать нести службу у дверей палаты и пошел на улицу. Он был в ярости. Его, капитана, отправляют выбивать показания у недопреступников. Его, участвующего в задержании людей, устроивших самосуд над убийцами криминального авторитета и смотрящего за городом. Он опять вспомнил момент, когда сподвижники убитого лидера разъезжали по центру Архангельска с привязанными к бамперам своих автомобилей киллерами. Был объявлен план «перехват». Одной из групп милиционеров руководил капитан Шумилов. Когда автомобиль бандитов удалось остановить, завязалась перестрелка, в которой он, смелый и до опьянения отважный милиционер, чуть не погиб… А теперь он должен раскручивать каких-то студентов?
Между тем Антон сидел в следственном изоляторе и размышлял о том, как такая прекрасная идея, такой продуманный до мелочей план провалился еще в самом начале. Когда в его квартиру позвонили и ничего не подозревающая мать Антона открыла дверь, забежали омоновцы. Все так быстро произошло, что он даже не успел опомниться и все выдал. Ему казалось, что Федор специально все затеял, чтобы сдать их правоохранительным органам. Они пришли по его душу, потому что узнали о намерениях ограбить фельдъегерей. Пистолет, который изъяли сотрудники милиции, лишь усугубил и без того незавидное положение Антона, и он все рассказал, решив выдать всех, а Свинцова сделать главарем и идейным вдохновителем их группировки. Теперь, находясь в изоляторе, Беспалов думал, что только чудо может спасти его от заключения. Вот уж действительно – все, и сразу. Все - казенный дом, бесплатная еда, новые друзья - и сразу, в тот же день. Как он и хотел – все, и сразу.
С этими тягостными мыслями проходили дни. Каждодневные допросы очень утомляли Антона. Ему сообщили, что взяли всех его друзей. В скором времени устроили очную ставку. Все, как один, спускали всех собак на Свинцова. Якобы пистолет его, идея тоже. А они всего-навсего пытались его остановить. После одной из таких ставок капитан Шумилов пригласил в свой кабинет одного Антона. Вошедший плюхнулся на стул и угрюмо посмотрел в окно. Шумилов же смотрел в наглые глаза Беспалова, нахально развалившегося перед ним и сложившего нога на ногу.
- Ну что, Беспалов? Статья тебе светит серьезная. Ты не думай, что все с рук может сойти. До трех лет только за оружие, а еще плюсуй Свинцова. Как будешь выходить из сложившегося положения?
- А какие есть варианты, товарищ капитан? – Антон убрал ноги и вплотную придвинулся к милиционеру. Он чувствовал, что неспроста тот впервые за несколько дней сменил гнев на милость. Надо было действовать.
- У тебя есть довольно обстоятельные друзья, я это знаю.
- Нет, начальник. Так не пойдет. Своих я не сдаю, – молодой преступник отодвинулся обратно.
- Не перебивай. Вот скажем, есть надежные друзья. Они тебе помогут отсюда выйти? Избежать наказания?
- Помогут, конечно! – немного поразмыслив, Антон спросил, - а чем?
- Ты у меня спрашиваешь? Я лишь одно тебе могу сказать, что мои друзья мне уже давно не помогают. Один, как птица в клетке. А семью содержать надо, как считаешь?
- Я понял, товарищ капитан, - Беспалов заметно приободрился, – разрешите звонок?
- Только один, – Шумилов встал, взяв со стола сигареты и коробок спичек, и вышел в коридор.
Глава 7. Витязь
Витязь в блестящих металлических латах, с колчаном полным стрел, булавой, длинным красным копьем, как у Ильи Муромца, и щитом, оберегающим его от всех внешних физических и осязаемых угроз, наклонил голову и уставшим взглядом смотрит на возникшую перед ним преграду. Он глядит в подвернувшийся на его пути камень, служивший перекрестком. Перекрестком жизненной колеи. Витязь не спешит выбирать свою стезю, да его никто и не торопит, времени у него достаточно. У него и двух его спутников: молчаливого праведного и преданного свету белого коня и увязавшегося за ними уже настолько давно, что витязь даже не помнил когда, черного ворона, периодически кричащего, будто ему больше всех претит одиночество и не терпится поделиться с всадником думами о своем бренном одиноком существовании. Уже минуло много времени здесь, у камня, на развилке, но троица так и не сдвинулась с места. Витязь не поднимал головы, долгое время смотря в устремленные на него пустые глазницы черепа предыдущего путника, так и не сумевшего определиться с выбором и решиться на него, оставившего здесь лишь груду костей. С таким же успехом он мог сложить голову в бою и оставить воспоминания о своей доблести… Нерешительность. Вот что было на уме у Виктора Палладинова, когда перед его взором открывались бескрайные российские поля, красоты так удивительно меняющегося в дороге неба. Проносились леса, сотни и тысячи лет стоящие на своем месте, подобно витязю и двум его спутникам, которые, будто ангел и демон, светлое добро и клокочущее черное зло, сопровождали нашего героя. Покорный, но молчаливый конь и такой необходимый собеседник, в коем витязь нуждался не меньше его самого, - черный ворон.
Перед Палладиновым стояла непростая задача - выбор дальнейшего пути. Пути его собственной жизни, его семьи, и, в конце концов, быть может, и чего-то более глобального, выходящего за рамки его обыденного существования.
Дверь отворилась, и в купе вошла молодая женщина с сыном лет десяти. Они поздоровались и сели напротив. Палладинов продолжил смотреть в окно набирающего скорость поезда. Все его идеалы рушились. Тому, чему его научили еще с детства, в нынешних реалиях не суждено было сбыться. Его путь оказался кривой непроходимой тропой, и вроде можно свернуть в любой момент, но нет ни малейшего желания... Мысли Палладинова прервал мальчуган, спросивший у матери:
- Мам, почему мы так долго едем, столько деревьев мимо пролетает, и все одно и то же. Почему здесь ничего не построят?
- Потому что животным тоже надо где-то жить, посмотри вот на лошадку, это ее дом.
Виктор тоже невольно перевел взгляд на всадника, одиноко скачущего вперед. Его белый красавец конь нес его сквозь ветер, который раздувал его рубашку и развевал волосы. Они скакали, преодолевая все препятствия, встречающиеся на пути, перепрыгивали через рытвины и камни. За свободой физической скрывалась свобода духовная - независимость от всех материальных составляющих современного мира. В ту минуту Палладинов все для себя решил.
В этот день необычайно ярко светило солнце. Оно отражалось в окнах, грязных дорожных лужах и в стеклах проезжающих автомобилей. Палладинов уверенно шел в Смольный. В очередной раз проходя мимо пропилеев, он обратил внимание на надписи советских времен, от чего стало горько и обидно. Внутри уже не было женщины в пиджаке с выдающимися подплечниками, вместо нее сидел молодой мужчина с непомерно широкой шеей, будто вышел с картин Васнецова.
- Я могу увидеть руководителя комитета по природным ресурсам? – поинтересовался Виктор.
- В данный момент должность вакантна, бывший руководитель, - басом ответил охранник и поднял вверх указательный палец, - на повышение пошел, в Москву уехал.
«Как и говорил, надолго не задержался», - подумал Палладинов и пошел прочь. Подозрение прямой связи руководителя с устранением Солгалова укрепилось еще сильнее. Мысль остановить руководителя теперь не покидала его, и он твердо решил по возвращении обязательно обратиться в милицию.
Художественный руководитель в дорогом пальто и с красивым разноцветным шарфом, небрежно завязанным на длинной и худой шее, рано утром уверенно шел в театр. Он даже не заметил бы сонного человека, сидевшего на ступенях у находящегося рядом с театром здания, если бы тот сам не обозначил себя.
- Погодите! – крикнул он и побежал навстречу, оставив на лестнице гитару.
- Господин, вы ко мне обращаетесь? - пренебрежительно отозвался гражданин в пальто.
- Да, Модест Гаврилович. Я вас знаю, в детстве декламировал стихи со своей музыкальной школой в вашем театре.
- Поздравляю. Чем обязан, молодой человек?
- Я прошу лишь об одном. Уделите мне всего пять минут. Меня зовут Вениамин. Я написал кое-что, - Светлинский вытащил из пакета толстую прошитую собственноручно рукопись.
- Вы считаете естественным отвлекать меня, останавливать посреди улицы?
- Да, потому что помню вас. Более влиятельного человека, чем вы, я не знаю. Судя по афишам, у вас намечаются поэтические вечера. Просто послушайте.
Светлинский зачитал пару стихов, на что Модест Гаврилович отрицательно покачал головой и направился к театру. Поэт побежал к ступеням, схватил свою гитару и начал петь последнюю написанную песню. Худрук, уже взявшись за массивную ручку входной двери, остановился. Последние строки, очевидно, зацепили его. Он закрыл глаза, и на него нахлынул поток воспоминаний. Проработав немало лет в театре, Модест Гаврилович не мог не анализировать свою деятельность. За многое из сделанного он испытывал гордость, но был один момент, за который он упрекал себя по сей день. Будучи художественным руководителем, из-за своей гордыни не настоял и не уговорил выступить в своем театре Владимира Высоцкого, не предполагая, что уже через каких-то десять-пятнадцать лет музыкант станет великим. Модест Гаврилович посмотрел на Вениамина, и взгляды двух творческих людей пересеклись. Худрук спустился к Светлинскому и, дождавшись, пока тот уберет гитару, произнес:
- Недурно. Но чего же ты хочешь от меня? – худрук уже отбросил свое отвращение и теперь смотрел поэту прямо в глаза.
- Разрешите мне выступать с другими поэтами на концерте, посвященном поэзии Серебряного века, - певец указал на афишу.
Модест Гаврилович долго смотрел на плакат и о чем-то размышлял.
- Мало просто подойти на улице и спеть. Этого чертовски мало.
- Я понимаю, но посмотрите, сколько я написал, - Вениамин протянул рукопись.
Бегло ознакомившись с произведениями Светлинского, худрук спросил:
- Как вы считаете, какова цель воспроизведения бессмертных стихотворений творцов слова начала столетия?
- В сохранении памяти о них, великих русских поэтах.
- А в чем вы видите свое творчество?
- В патриотизме.
- Что для вас патриотизм?
- Патриотизм для меня в первую очередь заключается в сохранении родной культуры. А если даст Бог, то и в ее преумножении.
- Интересная интерпретация. Но послушайте, неужели темой России ограничивается ваша деятельность?
- Нет, имеет колоссальное значение и человеческая душа, - Светлинский развел руки в стороны.
- Загадочная русская душа?
- Не обязательно.
- Поясните.
- Душа человека это многогранная сложная система.
- Система?
- Да, система. Ведь неужели вы не согласитесь, с тем, что сила человека не здесь, - Вениамин постучал по головкам пястных костей кулака, - и не здесь, - он указал на свой висок, - она вот здесь, - Светлинский ткнул себя в грудь.
- Возможно.
- Так вот, эту силу я и воспеваю в своих произведениях, как основу мироздания.
- Ну что ж, - немного помедлив, худрук улыбнулся, - проследуйте за мной, познакомлю вас с труппой.
- Спасибо! Я безмерно рад!
Дверь театра закрылась, отбросив солнечный зайчик на ступени, где только что сидел, борясь со сном, начинающий скромный поэт. Так начался сложный и долгий путь восхождения Светлинского к поэтическому олимпу.
Палладинова разглядывал тупым, не отяжеленным мыслями, взглядом лейтенант милиции.
- Почему сразу не обратились в милицию?
- Боялся. Неожиданно все произошло.
- Но вы же, как я понял, - милиционер взглянул на заявление, принесенное Виктором, - офицер фельдъегерской связи. Это что, воспитателя в детском саду так величают?
Виктор посмотрел в окно и еле сдержался, чтобы не выругаться. Лейтенант был прав.
- Я все изложил в заявлении. Больше от себя добавить ничего не могу. Этого недостаточно? – он указал на заявление.
- Товарищ Палладинов. Хорошо, что сами пришли. Вот вам еще один листок, пишите.
- Что писать-то? – Палладинов удивился, ему показалось, что он уже все подробно описал.
- Как что? Чистосердечное признание, товарищ офицер фельдъегерской связи, – улыбнулся лейтенант.
Палладинова везли в салоне УАЗика два жизнерадостных милиционера, которые совершенно не обращали внимания на подследственного. Они живо обсуждали знакомых девушек. По правую сторону от дороги простирались различные здания постройки начала 20-х годов ХХ века. По левую была набережная. С мостовой слышались негромкие удары о набережную волн реки, блики которой отражались в окнах проезжающих мимо автомобилей. Кирпичное здание, которое должно было приютить Виктора на неопределенный, одному Богу известный срок, было темно-бордового цвета. Чем ближе подъезжал Виктор, тем яснее видел, что где-то кирпич новый и еще не потерял своего истинного оттенка, но нередко встречались и черные, пережженные кирпичи.
На территории тюрьмы величественно возвышалась церковь с серой, цвета пасмурного неба, крышей, без золотых куполов и белоснежных стен. Она была такого же темно-бордового цвета, как и сам казенный дом. Напротив изолятора на мостовой стоял молодой парень с мольбертом, пишущий громадную тюрьму. Вероятно, глаза смотрящих из зарешеченных окон арестантов выдавали их мысли: «Зачем этот каменный мешок рисуешь, когда такое солнце, птицы, бурлящая под порывами сильного ветра река и свобода?» Но парню было невдомек, он продолжал писать одинаковые оконные проемы, ничем друг от друга не отличающиеся. Видимо она и манит его своей неизвестностью и скрытностью, но возможно все проще. Сидел здесь его отец или дед, тоже художник, ставший впоследствии известным, потому как к стене была прибита не одна мемориальная доска. Новые заключенные, содержатся под стражей там, где «мотали срок» их знаменитые предки и куда предстояло попасть Виктору Палладинову.
Сквозь решетки окон тюремных корпусов арестанты просовывали ладони, подставляя их под порывы встречного ветра, который был сегодня необычайно силен. Кое-где руки подзывали примостившихся на карнизе голубей, что прилетали сюда раз за разом пообщаться с людьми, имеющими достаточно свободного времени, чтобы уделить его своим товарищам, отличавшимся от них гораздо большей степенью свободы. Узники не могли не удивляться тому, что такие свободолюбивые птицы, вместо того чтобы развевать свои крылья попутному ветру и наслаждаться полетом, сидят на карнизе и щебечут своим невольным слушателям. В тюрьме тоже кому-то повезло больше, нежели остальным, и он коротает отведенный на следствие срок с видом на реку, сидящих на парапетном ограждении птиц, а не на другой ничем не отличающийся каземат. Арестанты из своих окон вполне могли видеть подъезжающего Палладинова, окруженного ореолом убийства высокопоставленного чиновника.
Решетки были некогда вмонтированы собственными силами заключенных на совесть. И мыслей к побегу здесь ни у кого не возникало, хотя Виктор полагал, что каждый, как и он, въезжающий за ворота, об этом думал. Перед казематами тянулась гигантская стена с внушительной, высотой около полуметра, колючей проволокой. На одной из них располагалась будка часового, который устало смотрел в сторону подъехавшего УАЗика. «Довольно скучная у него работа, - подумалось Палладинову, - каждую свою смену он только и делает, что ходит взад-вперед, хотя попыток к побегу никто не предпринимает. Зато, быть может, раз в жизни такая возможность представится, и в тот момент он обязан будет действовать. Поэтому ему нельзя терять бдительность ни на секунду, хотя он, наверное, уже к этому настолько привык, что о заключенных сейчас, пожалуй, и не думает». Мимо Виктора пробежала пестрая, облезлая кошка, с суровым выражением кошачьего лица. Даже она, выросшая на территории тюрьмы, на фоне своего кошачьего мира, похожа на людей, сидящих в охраняемом здании за неприступной стеной, обнесенной колючей проволокой.
Несмотря на яркий солнечный свет, в большинстве камер горели одинокие тусклые лампочки. Искусственный свет и темнота за оконной решеткой нагоняли тоску и чувство безысходности. А ведь это еще только начало. Мимо проходили и пробегали красивые молоденькие девушки. Знали бы они, сколько грустных обездоленных глаз сейчас направлено в их сторону из мрачного темно-бордового каземата. Эти здания, безусловно, выделялись из общей массы разноцветных веселых строений, но тем не менее место заключения напоминали едва ли, а скорее старую имперскую полиграфию или кочегарку, которая, собственно говоря, здесь имелась, судя по дымовым трубам, хорошо гармонирующим по цвету с церковью и корпусами тюрьмы.
УАЗик остановился, и дверь открылась. Палладинов вышел и увидел перед собой безучастных надзирателей с овчаркой, усердно гавкавшей. Он с жадностью вдыхал последние глотки воздуха свободы, которая должна была для него закончиться, как только он войдет в двери изолятора. За высокими стенами была совсем другая жизнь. Жизнь в жизни. Жизни, в которой совсем другие ценности, учителя и ориентиры. Государство в государстве, со своими законами и порядками.
Прежде чем Виктора ввезли на УАЗике за пределы ворот, тюрьма не казалась такой могущественной и всеобъемлющей. Теперь же создавалось впечатление, что, кроме этой огромной охраняемой людьми и собаками территории, не существует больше ничего. Голуби продолжали кружить, а солнце для Палладинова скрылось вместе с захлопнувшейся дверью одного из казематов.
Дверь одной из камер следственного изолятора города Архангельска распахнулась перед Виктором Палладиновым. Тяжелая, можно сказать громоздкая, зеленая дверь легко, без скрипа и особого усилия поддалась конвоиру. В ней было два отверстия: глазок и небольшой люк для передачи пищи. За дверью находилась решетка, которую конвоир тоже без труда открыл, приказав подследственным подняться и разойтись. Палладинов шагнул через порог, мыслей в его голове было много. Самая важная не покидала с момента убийства Солгалова: неужели «руководитель» избежит наказания и преспокойно устроится в Москве, продолжая дальше пробиваться во власть? А лейтенанту теперь пребывать здесь, и сможет ли он выйти отсюда тем же человеком - большой вопрос. Все эти мысли мучили отстраненного от работы фельдъегеря, не давали спокойно спать эти вопросы и Семенову, в этом Палладинов не сомневался. Как только двери закрылись, заслонив собой путь на свободу, к Виктору подошел один из заключенных, на груди которого было наколото: «О Боже! Спаси и сохрани раба своего…». На одном плече красовалась недавно набитая восьмиконечная звезда. А на лице еще ярче наколок, говорил сам за себя совсем свежий шрам от уха до самого кадыка.
- Кто ты? – поинтересовался он, глядя прямо в глаза.
- Я – Виктор, подозреваемый по статье 103 УК РСФСР.
Заключенный улыбнулся, показав свой беззубый оскал.
- А ты кто? – Палладинов тоже смотрел в глаза заключенному.
- Кто я? – ткнув пальцем себе в грудь и немного помедлив, удивляясь дерзости вошедшего, арестант продолжил, - я здесь главный, скажем так. Кто ты по жизни, я тебя спросил?
- Фельдъегерь, офицер специальной связи, - ответил Виктор, зная, как относятся здесь к людям в погонах, решив тем не менее ничего не утаивать.
- С воли письмо от брата получил, говорит отца моего, которого я люблю и уважаю, от смерти спас некий фельдъегерь. И тут ты заявляешься, провидение, не иначе, – он указал на самодельный иконостас, находящийся в одном из углов камеры.
- Свинцов?
Сказать, что видавший предостаточно и много переживший заключенный удивился, было не сказать ничего.
- Не понял.
- У твоего отца вместо лица было кровавое месиво, я проходил мимо и вызвал скорую. Вот и все, что я сделал, – продолжил Палладинов.
- А где это произошло?
- Дом 82 по улице Васнецова.
- Я «верующий», – арестант протянул Палладинову руку, – пойдем за мной.
Когда он повернулся, то взору Палладинова открылась наколотая на всю спину Божья Матерь с младенцем на руках и двумя ангелами по обе стороны. «Верующий» шел к своим нарам, находящимся на нижней полке, у окна, по дороге указав место, куда Виктор может приземлиться.
Позже за разговором Виктор узнал, что «верующего» зовут Олег Свинцов, что он такого же возраста, как и Палладинов, хотя выглядел гораздо старше. Отсидел четыре года из положенных пятнадцати. Оказался Олег здесь не просто так и не по случайной роковой ошибке. Перевели его из колонии строго режима на время следствия, в его деле добавилось несколько новых, до последнего момента висевших «глухарем» эпизодов. Олег от своих преступлений не открещивался и говорил, что если бы дали еще один шанс, поступил бы точно также. Якобы выбора у него не было, добавив, что в связи с новыми эпизодами дела, которые он назвал милицейским произволом, светит ему высшая мера наказания, хотят отправить на расстрел. Более Олег в подробности своих деяний не вдавался, все больше смотря на иконостас, а Палладинов ничего не спрашивал. В этой буре эмоций и особых, доселе не испытываемых ощущений, Виктор не заметил тихо и смиренно сидящего под иконостасом мужчину средних лет, с бородкой, усердно поглощавшего книгу. За ним пришел надзиратель, и Палладинов больше его не видел. После пребывания арестанта осталась лишь газета, в которую была завернута его книга. Когда Палладинов увидел ее, то прервал беседу с Олегом и подошел. Он узнал бы ее из тысячи. Это была газета, датированная 13 апреля 1961 года. «Книга! Где его книга?» - вопрошал Виктор. Но молчание утвердило в нем мысль, что выяснить этого уже не удастся.
- Кто здесь сидел? Кто-нибудь общался с ним? - не унимался Виктор, оглядывая всех заключенных.
- Я общался, странный мужик какой-то. Ничего толком не рассказывал, ни о чем не спрашивал, ничем не интересовался, - ответил Олег Свинцов.
- Что, даже никто не знает, как его зовут?
- Как его зовут, я не знаю, но помню, что он очень раздосадован был тем, что ученый какой-то исчез. Фамилию его называл. Простая такая, то ли Иванов, то ли Сидоров, не запомнил. В общем, говорит, с его исчезновением программу освоения Марса закрыли. И всяческие исследования в этом направлении прекратились. Я еще подумал, какой к черту Марс? Тут бы на Земле разобраться, – поведал один из арестантов.
Палладинов ничего не ответил. Он положил газету на место, и на всех заключенных камеры СИЗО города Архангельска посмотрел улыбающийся и красивый Юрий Алексеевич Гагарин.
Палладинова вели на допрос два мрачных конвоира. Фельдъегерь их никак не волновал. Они давно здесь работали, это было видно уже по их отношению к заключенному: будто операторы, производящие обработку пиломатериала, едущего по конвейеру в цеху лесопильного завода, и следящие, чтобы оно, не встретив препятствий, достигло циркулярной пилы. «Операторы» подвели свой «пиломатериал» к кабинету следователя. Дверь, за которой он восседал, отворилась, и Виктора запустили внутрь. Милиционер сидел, оперев голову на ладони, и что-то шепотом произносил.
- Присаживайтесь, Виктор, – подняв голову, милиционер указал на стоящий напротив стола стул.
Палладинов сел, устало выдохнул и сложил нога на ногу.
- Вы будете задавать те же вопросы, что и лейтенант?
- Ну, во-первых, я капитан Адиль Амурханов. Во-вторых, можешь забыть, о чем тебя спрашивали ранее. Можешь просто отвечать на мои вопросы либо сам рассказать, только то, что напрямую относится к делу. Как будем диалог вести?
- Товарищ капитан, я готов вести любой диалог. Я чист перед законом, не замарана моя совесть. Иначе зачем бы я пришел сам?
- Давай разберемся. Мне сейчас не важно, зачем ты пришел в милицию и вообще что-то делал. Мне важно, что тебя побудило прийти в заброшенное здание на встречу с Солгаловым?
Палладинов, как только мог, подробно рассказал о встрече с руководителем. Допрос выдался долгим, Амурханов прервал его лишь однажды, спросив:
- Закуришь?
- Нет.
- Правильно, я тоже не курю. И что дальше?
На взгляд Палладинова рассказ вышел не совсем убедительным. Вот почему в конце своего повествования он привел, казалось бы, нелепый довод.
- Не мог я, не убивал. Противоречит это моему отношению к жизни.
- А каково твое отношение к жизни?
- Справедливое. Нельзя человека лишать жизни ни за что. «Не убий», - гласит шестая заповедь.
- Стой, - Амурханов поднял вверх левую руку, - не нужно сейчас касаться религии.
- Почему?
- Смотри, у тебя своя вера, у меня своя, так?
- Нет, не согласен, товарищ капитан.
- Неужто ты считаешь, что я православный?
- Я думаю, религия - вещь искусственно придуманная, как в принципе и нации, чтобы разделить людей и настроить друг против друга. Все люди на Земле - братья уже только потому, что произошли от одного человека. Неужели душа человеку дана, чтобы идти против себе подобного? Он способен мыслить и думать лишь для того, чтобы убивать и унижать другого? Душа человека важнее его вероисповедания.
- Я – мусульманин. У меня другой взгляд на такие вещи.
- А не может быть другого взгляда, капитан. Я говорю с тобой сейчас не как православный или иудей. Я говорю с тобой как Человек.
Амурханов оперся на спинку стула и слегка заехал под стол. Он поджал губы и несколько раз кивнул, как бы показывая свое согласие со словами Палладинова или хотя бы принимая их во внимание.
- Я детально проработаю твое дело. Сержант!
В кабинет вошли двое и повели Виктора в камеру. Он посмотрел на капитана, который углубился в личное дело. Сила убеждения была не самой сильной стороной Палладинова, но святая вера в правильность собственных мыслей помогала доказывать свою правду.
Шумилов с банкой пива в руках шел по тихому переулку около своего дома. В квартиру заходить ужасно не хотелось, но стоять на улице тоже было некомфортно. Каждодневная доза алкоголя вносила в его жизнь хоть какие-то краски.
- Капитан Шумилов? – рослый мужчина в расстегнутом пальто, из-под которого виднелся дорогой приличный костюм и хорошо с ним сочетающийся галстук, держа руки в карманах, не спеша подошел к милиционеру и представился: – Друг Антона Беспалова.
- Приветствую. Чем обязан?
- Дело есть, личного характера. Вы знаете, Антон - нормальный человек, втянули его в это. Все подстроено, ну вы же понимаете, капитан?
- Доказательства говорят об обратном. Он, конечно, охотно идет на контакт со следствием, и ему это, безусловно, зачтется, - Шумилов убрал банку обратно в пакет, - поэтому, думаю, можно даже надеяться на условный срок.
- Капитан, моя рука не пуста, – друг Антона опустил глаза на руку до сих пор находившуюся в кармане и пристально посмотрел на Шумилова.
- Ты чего, пугать меня вздумал? Я таких, как ты… - Шумилов был не робкого десятка и приблизился к незнакомцу лицом к лицу.
Верзила выхватил из кармана конверт и поднял на уровне глаз капитана.
- Вот. Здесь достаточно для вас и вашей семьи.
Капитан резво перехватил конверт, огляделся, расстегнул куртку и сунул его под китель.
- Не переживай, отмажу твоего друга, – сказал Шумилов и, повернувшись, начал уходить.
- До встречи. Хотя погоди, капитан.
Шумилов обернулся и ждал, но вопросов не следовало.
- Что-то еще? – не выдержал милиционер.
- Да, ты этого Свинцова не выпускай, пусть посидит и подумает. Больно прыткий оказался. Как братец совсем, мне их семейка вот здесь, - верзила вытащил другую руку из кармана и слегка ударил по кадыку.
- Следствие покажет.
- Если Свинцов сядет, а все остальные ребята будут на свободе, получишь такой же конверт, – верзила повернулся и пошел прочь.
«Где я?» - такова была первая мысль, посетившая капитана милиции Шумилова. Он продрал глаза и приподнял голову. Шея ужасно ныла, а голова раскалывалась. На столе стояло две бутылки водки. Обе были выпиты до дна. Банка пива перочинным ножом была переделана в пепельницу. В помещении стоял невыносимый запах дыма и алкоголя. Он посмотрел на ковер, висевший на стене, и белый листок с арабской вязью, прикрепленный к нему. Понимания происходящему это не добавило. Поднявшись с дивана и увидев на стене фотографию своего коллеги капитана Амурханова в папахе, Шумилов вспомнил, где он находится. Вопрос «почему» отпал сам собой, следы были на столе. Осмотрев две пачки на наличие сигарет, он расстроился. Ощупывая карманы, наткнулся на вскрытый конверт. Недоставало всего несколько купюр, Шумилов выдохнул, успокоившись от того, что чуть не растратил все деньги. Амурханов жил один в однокомнатной квартире и, видимо, как добропорядочный хозяин, уступил место в комнате на диване своему товарищу, сам же спал на раскладушке на кухне. Рядом на столе лежала открытая, но полная пачка сигарет, из которой Шумилов взял парочку и вышел на балкон. С удовольствием закурив, вспомнил, как вчера кричал на улице, что с ним часто происходило, когда он напивался. Кричал от обиды и досады, а может, и просто от злости, будучи в ярости. Начал он свою карьеру в милиции за здравие. С отличием окончил академию МВД и считал эту работу своим призванием. И поначалу с присущим молодым людям юношеским максимализмом полностью отдавался службе. Но с годами или даже, правильнее сказать, с появлением домашних неурядиц и конфликтов с начальством энтузиазму на смену пришел прагматизм. После того, как его друг и коллега не вернулся из командировки в Чечню, Шумилов стал еще более озлобленным. Ибо нет, пожалуй, более расстроенного человека, чем тот, который разочаровался в своих идеалах. Шумилов тоже рвался туда, но его не пустили из-за наличия семьи и малолетних детей. Капитан выбросил первый окурок на улицу. Дверь балкона открылась, и вышел Амурханов.
- Доброе утро, товарищ. Как ты после вчерашнего?
- Бывает и лучше, Адиль. А ты как себя чувствуешь?
- Я прекрасно, я же не пил.
- Это я один столько? – Шумилов округлил глаза.
- Так это я тебя еще успокоил, еле удержал. Не знал бы тебя, в другом месте бы сейчас разговаривали.
- Да-да, не начинай, - Шумилов закурил вторую сигарету.
- Ты вот, капитан, лучше мне другое скажи, ты же многих преступников задерживал, опрашивал, так?
- Больше, чем нужно.
- Так вот, ответь мне. Есть один подозреваемый, уж больно понравился мне. Хороший мужик, хочется верить.
- Да я таких на своем веку знаешь сколько повидал. Это только на первый взгляд кажется, что сидят смиренные и хорошие, а как копнешь, там отморозок или монстр.
- Что же ты так всех в отморозки записываешь.
- Жизнь такая, Адиль. Ты будто ее не знаешь. Да, возможно, и не знаешь, - Шумилов плюнул с балкона. - Ты карать должен, а ты рассуждаешь: понравился, - не понравился.
- Ты что ли чист? Вчера своим конвертом размахивал, сейчас смотрю прибрал подальше. Стыдно стало?
У Шумилова глаза налились кровью.
- Для семьи это. Ты холостой, не поймешь, как ребенку в глаза смотреть, когда он у тебя что-нибудь просит, а у тебя денег нет. А у этой сволочи жены в шелках, дети в подарках. Я бы их… всех пересажал.
- А ты выпускать собрался.
- Вот и совестно. Ничего, я свое возьму, не беспокойся, - Шумилов выбросил окурок и зашел в квартиру.
- Пепельница есть, - улыбнулся Амурханов, оставшись на балконе.
- Слушай, Адиль. Ты чего праведный такой в милиции делаешь? Все осуждаешь, потому что жизни не знаешь. Ты же чертяку-то и вычислить не сможешь.
- Ох, не знал бы твой нрав, ой, по-другому бы разговаривали…
Шумилов немного замялся и, успокоившись, протянул товарищу руку.
Амурханов, находясь на балконе, провожал своего сослуживца взглядом. Запутавшийся и загнанный обстоятельствами и своей совестью в угол, капитан Шумилов куда-то шел, тяжело ступая и не обходя прохожих. Он был уже совсем не тот, что раньше. Адиль не переживал по поводу дел, которыми занимался его коллега, кого он собирался отпускать, а кого сажать за решетку. Ему вполне хватало того, что выпадало на его долю. Амурханов находил у себя много общего с Палладиновым, и был уверен в его непричастности, однако понимал, что, займись делом Шумилов, быть может, он и прижал бы подозреваемого к стенке. Возможно, и оказался бы прав? Адилю очень сложно было поступить по совести, имея столько неизвестных в уравнении, решением которого явилась смерть Солгалова. Должна появиться еще одна составляющая, которая сократит в нем фельдъегеря.
Глава 8. Точка невозврата
Брус ехал по конвейеру, минуя несколько поднятых вверх циркулярных пил. Он плавно катился по валикам сложно устроенного механизма, уже лишившись коры и приняв правильную форму квадрата. За всем процессом бдительно следил оператор по сортировке пиломатериалов. Он был одет в черную спецодежду с яркими зелеными нашивками на плечах и коленях. На нем была синяя строительная каска, защитные очки и складные наушники. Один из брусьев он слегка поправил и отошел в сторону, продолжая наблюдать. Он не заметил, как сзади подошел начальник смены и выключил конвейер. Указав большим пальцем направление, предложил туда проследовать. Оператор провел ладонью по своим пышным усам и пошел вслед за начальником.
- На прошедших выходных был убит товарищ Солгалов. Этот светлый человек, свято борющийся с ворами и коррупционерами, дабы сохранить нашу отрасль в целости, чтобы не падало и, не дай Бог, останавливалось наше производство. Человек, который до последнего пытался пресечь попытки коммерсантов запустить свои щупальца в наши заводы. Теперь он пал от руки негодяев и злодеев, и ниша, занимаемая им, вряд ли найдет подобного достойнейшего Человека. Предлагаю почтить память минутой молчания.
Оператор снял каску и почувствовал горечь и обиду в груди. Он был лично знаком с Солгаловым, слышал его выступления и был уверен, что такой человек сможет устоять перед всеми происходящими в последнее время переменами.
- Кто стоит за этим? – поинтересовался оператор.
- Этим занимается следствие. Убийство было совершено в заброшенном доме на окраине города по адресу...
Услышав номер дома, оператор обомлел. Он же видел убийц и странного фельдъегеря с пакетом. Оператор схватился за голову и пошел прочь. Отныне он считал себя участником событий и корил себя за трусость, проявленную на балконе и потом, когда не обратился в милицию. Но лучше поздно, чем никогда.
В кабинет подполковника, начальника оперативного отдела, постучали. Спросив разрешения, в него вошел Адиль Амурханов. Доложил о состоянии текущих дел в своей группе. Подробно изложил свои соображения и факты по делу Солгалова. Невиновность Палладинова оказывалась бесспорной.
- Товарищ подполковник, считаю, что этого фельдъегеря необходимо отпустить. У нас есть свидетельские показания, прямо показывающие его непричастность к убийству. Его нахождение на месте преступления, конечно, вызывает множество вопросов, но, тем не менее, это нисколько не указывает на него как на исполнителя.
- Толково, - подполковник изучал показания свидетелей, самого Палладинова и согласился с капитаном, - полагаю, он действительно не виновен.
- Я предлагаю его выпустить сегодня же.
- Не имея других подозреваемых? Это глупо по меньшей мере. Сегодня назначен репортаж, встреча с журналистами согласована. Отменять я ничего не стану.
- Но, товарищ…
- Никаких «но», Амурханов. Копайте, копайте глубже. К вечеру должен мне разыскать нового подозреваемого, свободен.
- Он есть.
- И кто же? – с недоверием подполковник поднял глаза.
- Руководитель комитета по природным ресурсам в Санкт-Петербурге. Без его показаний я не могу точно утверждать, но имею все основания предполагать, что именно он и является заказчиком.
- Глубоко копнул. Хорошо, я свяжусь с петербургскими коллегами, ступай.
- Уже, товарищ подполковник.
- Что это еще, уже?
- Подняли пару архивов, связались с петербургской администрацией. Руководитель уже в Москве. На повышение пошел.
- Ступай, это уже не твоего ума дело. Это политика, сам займусь этим. Свободен!
Амурханов вышел из кабинета и, посмотрев в окно, увидел подъезжающую машину телерепортеров. Идти наперекор начальству Адиль не мог, вряд ли из этого что-нибудь получилось бы.
Амурханов позвонил своему давнему знакомому – архивариусу - и назначил встречу в кафе. Они во всем помогали друг другу, а с работой капитана милиции это было просто необходимо, даже жизненно важно. Пути их пересеклись несколько лет назад, когда родного брата архивариуса застрелили на рабочем месте, в ломбарде. Капитан, руководивший расследованием, тогда так и не смог найти преступников. Вернее будет сказать, он знал их, даже в лицо, но им удалось уйти от ответственности. Впоследствии, в результате частых и продолжительных встреч они сблизились. Архивариус после убийства брата мечтал об отмщении, а для Амурханова восстановление справедливости было смыслом жизни. Находясь в кафе, Амурханов интересовался у товарища данными на руководителя. И нисколько не удивился, когда тот передал листок с досье на некоего Постышева – лучшего друга руководителя. Постышев, этому Адиль тоже не удивился, занимал пост заместителя начальника управления природными ресурсами и лесопромышленного комплекса Архангельской области. И вероятнее всего стал после гибели Солгалова единоличным руководителем отрасли в регионе. Но к нему не подкопаешься - чист. А вот руководитель? Что за личность кроется под темной маской власть имущего? В этот момент по телевизору передавали репортаж по поводу убийства Солгалова. Интервью давал подполковник, начальник Амурханова.
- Достали-таки убийцу. Фельдъегерь чертов, - процедил сквозь зубы архивариус.
- Ага, - Амурханов пристально посмотрел в глаза другу, - спасибо за информацию.
Адиль не стал досматривать репортаж, а вышел на улицу и направился на работу, несмотря на позднее время и отсутствие там работников. Помимо «руководителя», у него было еще одно важное дело, давние счеты. На город размеренно опускалась ночь, зажглись фонари. Каждый человек занимался своими делами, жил своей личной жизнью или жизнью своей семьи. А одинокий капитан милиции Адиль Амурханов нес за пазухой личные дела, документы и досье, чтобы отыскать справедливость и бороться за нее. За справедливость, которой так не достает нашему миру.
В дверь к Амурханову постучали. Вошел оператор и расстроенно взглянул на капитана. Тот не дремал, но и точно не бодрствовал.
- Я пришел по делу Солгалова.
- Так, рассказывайте, - Адиль активизировался.
- Я живу напротив дома, где убили товарища Солгалова.
- Погодите, насколько я понимаю, там нет жилых домов? Все расселено?
- Не совсем так. Да, жилище ветхое. Признали аварийным еще несколько лет назад. Но некоторые продолжают жить. Лично я свою квартиру отдал дочери. А мне и здесь нормально, - он махнул рукой и отвел взгляд, - всю жизнь в этом доме прожил.
- Интересно. И что вы видели?
- Я видел, как в здание вошел сомнительный такой, остерегающийся и постоянно оглядывающийся мужчина. Потом услышал выстрел…
- Вы его отчетливо слышали? Как вы это поняли?
- Как вам сказать, на тот момент я этого не осознавал. Но когда этот мужчина, как ошпаренный, вылетел из подъезда и побежал в темноту, я быстро смекнул.
- Вот этот мужчина? – Амурханов пододвинул фотографию Палладинова.
- Не уверен. Но очень похож.
- А пистолет у этого гражданина вы не заметили?
- Нет, более того, мне кажется, что он не убийца никакой. Потому что вслед за ним вышел серьезный такой гражданин с пистолетом в руках, закурил, и подъехавшая машина его забрала. А уже потом я узнал, что в тот день там убили товарища Солгалова.
- Товарища? Вы были с ним лично знакомы? Он вам кем-то доводился?
- Нет, никем не доводится. Просто хороший мужик был. Товарищ…
- Понятно. Давайте, пишите все, как было. Чем подробнее, тем лучше, - Адиль придвинул листок и ручку вплотную к свидетелю, - и еще, кто-нибудь может подтвердить ваше нахождение в квартире в тот момент?
- Не думаю. Но где мне еще находиться? Никто не сможет это опровергнуть.
Амурханов улыбнулся и искренне радовался, что появился этот свидетель и участь Палладинова стала легче.
Прошел не один день и минул не один допрос, прежде чем Виктор смог вернуться к нормальной жизни и несению службы. Свидетельские показания оператора по сортировке пиломатериалов были приобщены к делу. Вдобавок поспособствовала хорошая характеристика с места жительства и места работы - Палладинова освободили. Следствие и суд над Олегом продолжались, и о его дальнейшей судьбе Виктор больше ничего не знал, помимо того, что против брата Свинцова тоже собираются возбудить уголовное дело.
Александра Палладинова, едва узнав, что ее мужа выпускают, сразу помчалась к СИЗО. Ей сообщил по телефону начальник Виктора - майор Семенов. В трубке он услышал взволнованный голос. Она вся дрожала, сердце учащенно билось от мысли, что ее мужа наконец-то освободят. Больше она не могла ни о чем думать. Красное кирпичное здание выпустило из своих лап исхудавшего и изможденного Палладинова. Она подбежала к нему и, крепко обняв, горячо поцеловала.
- Саша, прости, что тебе пришлось все это терпеть. Я счастлив, что снова вижу тебя, могу поцеловать и сказать то, что действительно важно.
- Витя, я никогда не сомневалась в том, что ты не виновен. Я была уверена, что справедливость восстановится.
- Да, я сумел выбраться из едва не захлопнувшейся мышеловки… Но справедливость не восстановлена. И сама собой правда не восторжествует. Жизнь приобретает смысл лишь тогда, когда ты борешься. Сущность человека проявляется исключительно в борьбе.
- Что? Что ты собираешься делать?
- Пока не знаю, но после этого… - Виктор ткнул большим пальцем в сторону здания, оказавшегося позади, тем самым указав на то, что там происходило, прежде чем стать прошлым.
- Я больше этого не вынесу, - Саша заплакала, - Витя, что с тобой происходит? Ты меня больше не любишь?
- Люблю. Все разрешиться, не переживай, - Виктор прикоснулся пальцами до Сашиных щек, вытирая ее слезы, - не плачь, родная, я же здесь с тобой, все хорошо.
Саша положила свою голову ему на плечо и перестала дрожать. Так они простояли еще несколько минут, а затем не спеша пошли домой. Виктор был безмерно рад увидеть жену и понимал ее чувства. Но когда она отпрянула от него, он думал лишь о Солгалове. Он, такой же борец за справедливость, был уже на пути к Богу. А кто же вступится за него на Земле? Фельдъегерь Виктор Палладинов больше не думал о семье, работе, коллегах. Все его мысли были устремлены только вперед, на борьбу с «руководителем» в ближайшем будущем.
Парящий Архангел с круглым красным щитом в левой руке занес над противником правую. В ней он держит огненный меч и готов вонзить его в своего врага, предать поверженного святому огню и избавить человечество от гнета черного дьявола, упавшего с той высоты, на которой теперь парил Архангел. Дьявол раскинул руки и злобно смотрел на победителя. Жить ему оставалось недолго. Но именно этот момент остался в веках и оказался запечатлен на гербе, которым любовался Адиль Амурханов на очередном совещании у подполковника.
- Пришла директива из Москвы. Руководитель, - подполковник поискал глазами и нашел Амурханова, который глядел в сторону, на висящий на стене герб, установленный здесь на прошлой неделе, - Амурханов, это касается прежде всего тебя.
- Я внимательно слушаю, - Адиль повернулся к подполковнику.
- Питерский руководитель, якобы связанный с убийством Солгалова, ни в чем не виновен, и всяческие преследования и уж тем более обвинения в его адрес необходимо прекратить. Вот так, товарищи. Не нужно гнаться за тем и искать там, где ничего нет и никогда не было. Капитан Амурханов, фельдъегеря отпустили, руководитель тоже не виноват. Может быть, вы уже начнете работать? - подполковник опять посмотрел на капитана, который что-то записывал в свой блокнот, и перешел к следующим вопросам.
Амурханов же рисовал Архангела в синих одеждах, синем шлеме с белыми перьями и белоснежными ангельскими крыльями в своем блокноте, исписанном фактами деятельности, наполненной теневыми схемами и темными делами, руководителя комитета города Санкт-Петербурга.
Юрий Андреевич Семенов стоял на ковре в кабинете своего непосредственного начальника – полковника внутренней службы.
- Я вызвал тебя спросить, как руководителя, что делать с твоим подопечным Виктором Палладиновым?
- А что с ним делать, ведь он ничего противозаконного не совершал, его отпустили. Мое мнение, лейтенанта нужно оставить уже в покое, и пусть он занимается своими прямыми обязанностями.
- Но ты же заметил, какая шумиха поднялась вокруг его имени? Это сильный удар по всей специальной связи. Наши заказчики, правительство и президент, в конце концов, не очень будут рады видеть его в наших рядах.
- Это крайне несправедливо. Я в нем уверен, как в своем сыне. Он один из самых достойных и исполнительных фельдъегерей. На него я полагаюсь много больше, чем на остальных. Вы же знаете: кадры решают все!
- Чего это ты Сталина вспомнил? – усмехнулся полковник.
Семенов молча посмотрел полковнику в глаза. Не выдержав тяжелого взгляда, тот встал и, не торопясь, подошел к окну, за которым светило солнце и медленно таял снег. Зимняя хандра уходила, впуская в жизнь весеннюю радость. Полковник понимал, что сейчас, как никогда, необходимо сохранить штат сотрудников, тем более ценных кадров, за которых горой стоит сам майор Семенов, хорошо видевший людские души и преданный своему делу.
- Хорошо, я думаю, лейтенанта можно оставить. Пусть себе работает.
- Спасибо, товарищ полковник. Мы не запятнаем честь специальной связи.
Полковник смотрел в окно и уже представлял, какие вопросы ему будет задавать его руководство, и, конечно, будут интересоваться судьбой оказавшегося в опале лейтенанта внутренней службы.
- Но это не все, майор, - полковник сердито посмотрел на Семенова, - его следует наказать.
- И как же?
- Ожидается очередное повышение сотрудников специальной связи. Так вот, это не коснется твоего Палладинова. Ясно?
- Полагаю, Виктор, и без того осознал, что оказался не в том месте не в то время, совесть его сама накажет, я в этом не сомневаюсь.
- Совесть? Что это вообще за понятие? Ты же военный человек. Ты прошел Афганистан. О какой совести может идти речь? Я тебя не понимаю? Может быть, тебе самому нужно отдохнуть?
Семенов мялся, его подмывало что-то ответить. Не давали покоя мысли, которые он должен непременно озвучить полковнику. Тот, видимо, понял это, потому что продолжал пристально смотреть на майора. Полковник взыскивающе взглянул в глаза подчиненного и кивнул головой.
- Не важно, на какой должности работает человек, какое место он занимает в обществе, когда дело касается его совести. А что касаемо Афганистана, так, быть может, я вернулся оттуда гораздо более ответственным и строгим к самому себе.
- Начал верить в Бога? – полковник подошел к Семенову, облокотился о стол и понимающе посмотрел на своего подчиненного.
- Нет, не начал. Я верю в социализм.
- Занимательно. Ты веришь в некое учение, это твое вероисповедание? Ты поклоняешься Ленину как господу Богу или кому? Марксу?
- Товарищ полковник, я верю в социализм как в смысл жизни. Жизни всего человечества. Оно рано или поздно придет к нему. На Земле установится равноправие и справедливость. Не будет необходимости гнаться за достатком. Каждого человека будут воспринимать, прежде всего, по заслугам и богатству внутреннего мира, а не по материальной оболочке, которой он себя заматывает, все больше погружаясь во тьму и мрак, переставая видеть солнечные лучи и красоту мира.
- Все это ты понял в Афганистане?
- Не только там. На войне все мои знания укрепились. Общество еще не готово мирно принять социализм. Покуда существуют капиталисты, социализм не будет общепринят. Но не далек тот час, когда культ денег уйдет в историю. Человечество должно пройти все стадии своего развития и в конце концов придет к социальному равенству, к жизни без денег и ненужных материальных благ, кои возвеличивают лишь его статус и утоляют жажду амбиций.
- Ты веришь в социализм сейчас, когда знаешь, что происходило в семнадцатом году, зная все огрехи этой системы? Ты просто глупец, Юра.
- Это была лишь первая ступень на этом пути.
- Сколько людей тогда полегло, церквей разрешено? Ты ходишь в церковь, Юра? А?
- В церковь? Где на выбор тебе предоставят разные свечи подороже и подешевле, значит, купив самую дорогую, можно нагрешить чуточку больше?
- Ты говори, да не заговаривайся, майор. Христианство будет жить вечно, потому что это истина, а социализм прогнил, он умер.
- Социализм не может умереть, пока в него верит хотя бы один человек. Разрешите идти?
- Иди, я подумаю насчет твоего Палладинова, но ты его там не восхваляй, покажи ему, где раки зимуют.
Семенов ничего не сказал, а повернулся на сто восемьдесят градусов и вышел из кабинета.
«О какой справедливости он только что говорил? Справедливость существует для тех, кто получает по заслугам за то, что делает. Неужели я не заслужил того, что имею: должность, личный автомобиль, и квартиру в центре города? Я из глубинки, всего добился сам, да я не был в Афганистане, не участвовал в митингах и путче, но я всегда делал свою работу хорошо, и меня заметило новое руководство специальной связи, пришедшее на смену засидевшимся коммунистическим деятелям. Благодаря моим убеждениям и трезвым взглядам на жизнь и вещи, происходящие в стране, мне доверили эту должность и по праву высоко оплачивают ее. Неужели я этого всего не заслужил? Замотал себя материальной оболочкой, что за бредни?» - думал полковник и смотрел в окно. На улице появился Семенов, дошел до курилки и, посмотрев на часы, достал сигареты.
Наступил день, когда Палладинов возвратился в управление специальной связи. Конечно, он был не виновен. Он больше не подвергался преследованию, тем не менее осадок остался и у коллег, и у него самого. Семенов вызывал его в свой кабинет, рассказывал, что им недоволен полковник и высшее руководство спецсвязи, но выразил надежду, что все будет хорошо. Майор утверждал, что все вернется на круги своя, однако легче от этого Виктору не стало. Разбираться с руководителем никто не намерен, Солгалова похоронили и забыли. А личность в городе была значимая, как позже узнал Палладинов. Он был начальником управления природными ресурсами и лесопромышленного комплекса Архангельской области. Зачем понадобился для его устранения фельдъегерь, Виктор определенно не понимал. Хотя предполагал, что главным подозреваемым, а позже и обвиняемым станет он - человек, оказавшийся не в том месте не в то время, и плевать все хотели, что пакет выдал руководитель. А может, он его под пропилеями нашел? В итоге поднявшийся общественный резонанс заставил правоохранительные органы действовать быстро. Они отмели заказное убийство, всяческих наемников и прочих преступников, а по горячим следам определили конкретную личность, совершившую убийство, – фельдъегеря Виктора Палладинова. Но, как обычно это бывает, поутихла суета вокруг преступления, и Палладинова за неимением доказательств отпустили, успев запятнать спецсвязь. Виктор даже не был уверен в том, что руководителя допрашивали, а если и допрашивали, то никаких обвинений не выдвигали. Он счел обыкновенным чудом свое освобождение и впредь перестал полагаться на милицию. Впрочем, зря.
Александр Амбросимов до блеска начистил свои туфли и разгладил выходной костюм. Убрав челку набок, он любовался своим отражением в зеркале. Александр сейчас добивался того, чего ему так не хватало в юности. Будучи школьником и студентом, он был невзрачным застенчивым парнем, поэтому теперь, став сильным симпатичным мужчиной, прощал себе такую слабость, как нарциссизм. В приподнятом настроении духа он буквально выпорхнул из клетки своей скромной квартиры, доставшейся от родителей. На такси он доехал до местного увеселительного заведения. Хлопнув дверью автомобиля, он взметнул вверх левую руку и щелкнул пальцами, прикрикнув «хэй», тем самым обратив на себя внимание стоявших на улице молодых людей.
- Мне нужен вот тот столик, - Амбросимов, войдя в клуб, указал на стол, находившийся в ряду наиболее дорогих и престижных, - деньги не вопрос.
В день получения зарплаты Александр был наиболее раскрепощен, и очень жалел, что такая свобода ограничена одним днем. В клубе играла зажигательная музыка, Амбросимов, уже изрядно опьянев, приблизился к самой красивой, на его взгляд, девушке на танцполе.
- И я уже с тобой, как эта ночь нежна, – при знакомствах с девушками Александр часто прибегал к цитатам известных поэтов, но не всегда дословным.
- Как красиво, - отозвалась девушка, хлопая глазами и открыто кокетничая с незнакомцем.
Они продолжили танцевать, уже взявшись за руки, и говоря что-то друг другу на ухо. Прямо там они выпили по бокалу коктейля и Амбросимов пригласил молодую особу за свой стол. Девушка попросила у официанта пепельницу и закурила, искренне удивившись тому, что ее приятель не курит. Амбросимов же, понимая, что деньги его уже на исходе, пытался отогнать от себя пьяные мысли и желание выпить еще и уже был готов выйти из клуба с золотой рыбкой, попавшей в ловко расставленные им сети. Уже подзывая официанта, чтобы уведомить его о своем уходе, Александр отвлекся и не заметил, как к их столику подошел мужчина с толстой золотой цепью на шее и в шикарном, но почему-то очень большом полосатом пиджаке.
- Представь нас, - сказал он девушке и протянул Амбросимову руку, - Георгий.
- Александр, а ты собственно кто?
- Он мой очень хороший друг, Саша. Давай еще посидим, пообщаемся.
Георгий заказал у подошедшего официанта самый дорогой коньяк и вопросительно посмотрел на своих соседей по столу. Амбросимов начал быстро трезветь. Следовало как-то выходить из этой ситуации.
- Я думаю, что на сегодня хватит.
А вот подруга его заказала дорогое вино, на которое у Амбросимова, конечно, не осталось денег. Коря себя за беспечность, он неосмотрительно сделал еще одну ошибку, предложив девушке поехать к нему.
- Погодите, давайте пообщаемся, чем занимаешься, Саня?
- Я – предприниматель.
- Коммерс, что ли? И на чем нажился, браток?
Георгий с высоты своего возраста и полета, видимо, сразу разглядел в Амбросимове сноба.
- Да так, перевозки, доставка грузов.
- Понятно, ну, давай выпьем?
- Я же сказал, хватит. И вообще, что за допрос? Ты сам-то откуда сюда пришел, освободи место.
- Ты мало того, что лгун, еще и хам. Вот таких ты себе друзей заводишь, подруга. У тебя деньги-то есть за вино расплатиться, или как? – Георгий достал из кармана толстую пачку долларов и передал официанту купюру, только глупец бы не заметил, какое впечатление это произвело на девушку, - шел бы ты отсюда.
Амбросимов сверлил незваного гостя глазами, но пташка уже улетела, и вряд ли бы он вернул ее расположение.
- Все же так хорошо начиналось? – обратился он к девушке.
- Не знаю, я хочу остаться, - она взглянула на Георгия своими пылкими глазками и пошла на танцпол, оставив на столе пустой бокал вина.
- Учиться и учиться тебе еще, дружище.
Мораль из уст преступного элемента стала для Амбросимова последней каплей.
- Да пошел ты, - он демонстративно отодвинул стол прямо в живот Георгию, от чего тот даже поперхнулся, и направился к выходу.
Как он и предполагал, на улице его уже ждали. Зная золотое правило уличной драки, Амбросимов обернулся, как будто не заметив двоих молодчиков, ожидавших именно его, резко повернулся и сильно ударил в челюсть ближнему, благо со спортивной подготовкой у Александра было все в порядке, и молодчик повалился на тротуар. Больше драться не было смысла, и становилось опасно для его новенького костюма, и Амбросимов пустился наутек. Еще долго он слышал крики себе в спину, но никто за ним не побежал. Удовольствия от драки он не получил никакого, к тому же ныл кулак, не исключено, что выбил костяшку. Он вновь возвращался домой один и без денег. Сев на скамейку около дома, он, осматривая кисть, пообещал себе, что все исправит: перестанет бегать по дворам и слушать бредни якобы прознавших жизнь богачей. Он сам станет богатым.
Амбросимов продрал глаза и был не в самом лучшем настроении. Давал о себе знать вчерашний поход в клуб. Тем не менее нужно было ехать на работу. По обыкновению быстро собравшись, он вышел из квартиры. Уже находясь на лестничной клетке и закрывая дверь, он услышал, как зазвонил его телефон. Несколько мгновений поразмыслив, Александр зашел-таки обратно и снял трубку.
- Да, слушаю, - на другом конце провода молчали, и Амбросимов с нескрываемой злостью прокричал: - говорите, вас не слышно!
- Александр?
- Кто говорит?
- Это Игорь.
Амбросимов закрыл входную дверь на замок и присел рядом с телефоном, разговор обещал быть серьезным.
- Приветствую, Игорь.
- Здравствуй. Ты, наверное, хочешь спросить про Беспалова?
- Если честно, да, я уже много об этом думал. Все сорвалось?
- Да, там ребята неопытные, необстрелянные оказались. Но это не относиться к делу, про которое я хочу с тобой поговорить.
- Я внимательно слушаю, - обождав с десяток секунд, отозвался Амбросимов.
- У меня есть информация, что капуста для лесников едет в город.
- Я ничего не знаю об этом.
- Это и хорошо. Об этом никто пока не знает. С большой долей вероятности, эту сумку будет перевозить спецсвязь. Ты понимаешь, к чему я клоню?
- Игорь, - Александр собирался с мыслями, - а если будет как с Беспаловым.
- Не переживай, друг. Все пройдет без сучка и задоринки. Сицилийские мафиози говорят, что змею необходимо вытаскивать из норы только чужими руками. И я согласен с ними, но в этот раз я никому не доверю столь серьезное мероприятие. Пора самому возвращаться. Если идешь на серьезное дело, можно полагаться только на себя.
- Понял. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы доставка досталась мне.
- Уж постарайся. По дележу, как и договаривались. Праздник жизни не за горами. Прощай, - Игорь повесил трубку.
Амбросимов, напротив, еще долго сидел рядом с телефоном, держа трубку в руках. Опаздывать было нельзя, поэтому, посмотрев на часы, он встал и пошел на остановку. А телефон, оставшись один, зазвонил еще раз, но на этот раз его никто не услышал. Это второй раз звонил Юрий Семенов, не подозревающий, о чем говорит его подчиненный со своим собеседником, когда услышал короткие гудки несколько минут назад.
Когда Амбросимов прибыл в серое здание, на КПП ему сразу же сообщили, что его вызывает к себе майор Семенов. Как Александр ни боролся, он чувствовал угрызения совести. Ощущая стыд, с нараставшим чувством страха разоблачения Амбросимов направился к главному зданию. Поднявшись в кабинет, он встретил Семенова на привычном месте у окна. Тот, видимо долго ожидая своего подчиненного, в мгновение выдал порцию вопросов. Семенов интересовался поведением Палладинова. Амбросимов, разведя руками, лишь отвечал: «Ведет себя, как и прежде, только стал более замкнутым и неразговорчивым. Впрочем, он этим и раньше не отличался. Ходит сам себе на уме, весь в своих думах». Все остальные вопросы также так или иначе касались Палладинова. И когда Семенов отпустил лейтенанта, тот выдохнул и в коридоре платочком протер лоб. Еще не все решено, еще надо думать. А Семенов долго стоял у окна, смотря на капающий с крыш мокрый снег. Он ждал, когда деревья зацветут и распустятся после зимней спячки. Майор знал, что прежде чем это произойдет к нему придет Палладинов и спросит то, что неминуемо должен спросить. И вопрос этот был очевиден: как восстановить справедливость?
Палладинова же за всем внешним спокойствием снаружи в душе разбирала досада и злость. Он стал пешкой в игре руководителя и его приспешников. Единственный возможный шанс для восстановления справедливости он возлагал на поездку в Москву и личную встречу с руководителем. Он понимал всю опасность и серьезность данной авантюры и непременно следующей за ней чередой неприятных событий. Но вот чего он не понимал, так это того, как люди, находящиеся у власти, вместо созидательных действий, действий, направленных на повышение благосостояния всего народа, выбирают путь абсолютно противоположный. Путь одиночек и отшельников, социопатов и мизантропов – предпочитающих заботится об улучшении комфорта для себя и своих близких. Ввергнув целую страну в хаос, они обрекли ее на безликое существование, повлекшее за собой появление разрозненных каст и преступных течений. Кто может остановить все это? Кто в состоянии исправить надломленный путь развития его, Палладинова, Родины? После долгих раздумий ответ пришел в голову обычному фельдъегерю из Архангельска Виктору Палладинову сам собой. Этот человек Иван Матвеевич Демидов.
Решиться потратить на поездку к Демидову выходные для Виктора не составляло труда. После всех предшествующих событий и последующих за этим тяжких размышлений он не мог более оставаться в стороне. Став непосредственным, пусть и случайным, участником преступления, он обязан был идти до конца. Проезжая знакомые места, он свято верил в то, что Демидов обязательно поможет ему. Словам Семенова Виктор доверял и не сомневался в том, что перед ним будет тот человек, образ которого сформировался в его сознании как спасителя этой ситуации.
Виктор после работы направился на вокзал. Там он еле успел купить билет в плацкартный вагон и сесть на свое место. Поезд покатил по рельсам и повез своих пассажиров по пунктам назначения.
Через какое-то время Палладинов встал со своего места и подошел к окну, расположенному напротив купе проводников. Перед взором Виктора пролетали леса и поля. Вся сила России. Бесконечность и безмерность богатой русской души здесь. Она здесь, в этих нивах, в раздолье, в зеленом богатстве лесных просторов. Каждый человек должен заботиться о том, что ему дорого, защищать то, что для него свято, при этом ставить посильную задачу, тогда он обязательно достигнет ее. Палладинов видел свое предназначение, свою борьбу со злом в борьбе с руководителем. Он остановит его, значит, найдутся и сподвижники Виктора, которые остановят других.
За спиной фельдъегеря два молодых проводника разжигали «титан», дровяной водонагреватель в вагоне. Складывая бруски прессованного пиломатериала в топку, молодые люди живо разговаривали и весело смеялись. Через минуту Палладинов увидел теплый свет, выходящий из небольшого прямоугольника. К проводникам подошла молодая красивая женщина и, просунув свою голову между их плечами, наивно поинтересовалась:
- А что это у вас там? Пожар?
Проводники посмотрели на женщину, затем друг на друга, потом снова на женщину. Один, придав серьезности выражению своего лица, ответил:
- Нет, вы в полной безопасности. Это для горячей воды.
- А мы от этого не загоримся?
- Не переживайте, гражданочка, – присоединился к разговору второй проводник.
Палладинов повернулся к окну и смотрел на пролетающие мимо поезда деревья. В оконном стекле он увидел отражение уже не молодого, но и еще не старого гражданина с полузакрытыми глазами то ли от помутнения, то ли пребывания в высшей степени эйфории. Виктор отвернулся и хотел было отойти от окна, но мужчина преградил ему путь и спросил:
- Воевал?
- Нет.
- А чего в форме? Вот я воевал. Дай свою руку, - мужчина еле ворочал языком, и Палладинову, чтобы разобрать, пришлось вслушиваться, - потрогай голову мою.
Взяв руку фельдъегеря, он приложил ее к своей голове. Только теперь Палладинов заметил, что часть черепа у него отсутствует. Место его занимала металлическая пластина.
- Я не военный, потому не воевал. Дайте пройти, – Виктор отодвинул гражданина и направился к своему месту.
Станции постепенно утекали в прошлое. Стук колес манил пассажиров ко сну. Виктору спать не хотелось, и он, перестав видеть сменяющиеся за окном пейзажи, все больше смотрел на пассажиров. Военный улегся на нижнюю полку и захрапел. Время текло, прошел не один час, и приближалась станция Палладинова. На повороте за крутым виражом вагон резко дернулся, и военный, разбуженный толчком, предпринял попытку подняться, но лишь выставил вперед руки и скатился с нижней полки, продолжив свой маршрут, находясь на полу. Крик отвращения заставил Палладинова посмотреть на женщину, подходившую к «титану».
- Боже мой, вы только гляньте, он же справил нужду. Позовите кто-нибудь проводников!
Палладинов поднялся и махнул вышедшему из своего купе проводнику. Тот с нескрываемым чувством омерзения подошел к лежащему гражданину и попытался поднять его. Из его брюк выпало несколько стотысячных купюр. Они явно были мокрыми, но проводник быстро подавив в себе брезгливость, аккуратно взял их в ладонь и положил в свой карман. Оглядевшись, он что-то сказал женщине и отмахнулся от нее. Поезд плавно остановился у перрона, и Палладинов пошел прочь из вагона.
По дороге Виктор зашел в уже закрывающийся магазин и сумел выпросить у недовольной продавщицы пачку хороших сигарет и бутылку самого приличного коньяка, который только мог быть в станционном магазине. Посмотрев в сторону вокзала, Палладинов увидел красный огненный закат. Такой закат – апогей уходящего дня. Дня, который ушел навсегда. Став прошлым, он прожил свою короткую 24-часовую жизнь. Сгорая, он спрашивает у человека, что он успел сделать? Ведь для человека это один день из тысячи других, а для конкретного дня это весь жизненный путь. Горя и всецело предаваясь зареву, день может не сомневаться в том, что оставил какой-либо след в отдельной человеческой жизни, и человек, несомненно, еще его вспомнит. Пятница подходила к концу, и на маленький тихий город опускалась ночь, со своими правилами и темным, как глаза пятнистой неясыти, небом.
Виктор повернулся и пошел по тропинке в направлении дома Демидова. Под ногами пружинила мягкая подтаявшая земля. Сбоку стояли голые деревья, которые, будучи без листьев, походили на скелет, лишенный плоти. Палладинов повернул голову и случайно заметил вспышку яркого света. Где-то в сотне километров от него взлетала космическая ракета. Палладинов остановился, держа в руках бутылку коньяка и пачку сигарет. Он смотрел на маленькую, будто игрушечную, ракету, медленно выходящую из стального плена и устремленную ввысь, на небеса. Она поднималась все выше, и Виктор представил, как от нее отделяются ступени, которые уже упадут, наверное, где-нибудь на берегу Северного Ледовитого океана. Осветив черное небо живописным взрывом, летательный аппарат вскоре превратился в точку и скрылся в верхних слоях атмосферы. Палладинов отвернул рукав рубашки и взглянул на часы. «Девятнадцатое наступило. Вот он какой, запуск», - Виктор смотрел на такое звездное небо, которое видно только вдалеке от крупных и густонаселенных городов. Мириады звезд тоже глядели на Виктора и светили ему в лицо, преодолевая сотни и тысячи световых лет. «Ракета будто отправилась на встречу с Господом Богом, иначе зачем ей еще подниматься столь высоко», - почему-то подумалось Палладинову. Он посмотрел на вещи, которые собирался презентовать Демидову, и вдруг все стало так незначительно и мелко. Виктор, Демидов, руководитель были лишь песчинками во всей вселенной, и совсем невидны ракетой, которую могли наблюдать люди на расстоянии многих десятков километров. «Видит ли меня Бог, если он так далеко? Наверное, он скорее заметит приблизившуюся, пусть и не намного, ракету. А заметит ли он маленького человека в Тайге, стоящего в кромешной тьме и освещенного лишь луной?»
Палладинов отвел взгляд от неба и с лицом, полным отчаяния, побрел дальше, вспоминая свой маршрут в качестве фельдъегеря. Дом Демидова он помнил хорошо и, услышав знакомый хриплый лай собаки, убедился, что не ошибся. Дверь открыл Иван Матвеевич, все в той же гимнастерке, но на сей раз в тапочках. Палладинов увидев, как тот разминает кисть руки, держа в ней эспандер-кольцо, вспомнил железное рукопожатие деда. Несмотря на возраст, хватка у него была будь здоров, в этом Виктор ни на мгновение не сомневался.
- Доброй ночи! Что опять пришла корреспонденция? – с очень удивленным лицом сразу спросил Демидов.
- Здравствуйте. Нет, - Палладинов помолчал и, продолжая смотреть в глаза удивленному деду, сказал, – я по личному вопросу. Разрешите?
- Пожалуйста, проходи, – Демидов указал рукой на избяную дверь и пошел следом за Виктором.
Палладинов не стал ходить вокруг да около, а без приглашения сел за стол и достал бутылку коньяка.
- Праздник? – Демидов не переставал удивляться.
- Я хочу рассказать вам о случае, который давеча произошел в моей жизни. Надеюсь на ваше понимание и помощь.
Дед аккуратно положил эспандер на книгу, лежащую на столе, на которой мелкими золотыми буквами значился автор Марк Аврелий Антонин. Корешок был сильно потрепан, но закладка находилась почти в самом начале. «Видимо, читает ее не в первый раз», - пришло на ум Палладинову. На обложке красовался античный император и философ, ярчайший образец стоицизма. Иван Матвеевич будто сошел со страниц этой книги. Мужество в его глазах и твердость руки давали все основания полагать, что он является представителем этого течения, и при других обстоятельствах и в другом времени мог бы пополнить когорту стоиков своим именем. Палладинов мельком посмотрел в зеркало и отвернулся, но что-то заставило его повернуться вновь и вглядеться. Он увидел, что дверь в комнату была отворена, и оттуда виднелась репродукция картины Верещагина. «Странно, - подумал Палладинов, - античные философы, пацифистские картины идут в разрез с общим восприятием находящегося на пенсии сотрудника госбезопасности». Поняв, куда смотрит Виктор, Иван Матвеевич произнес:
- Апофеоз войны. Груда черепов…стая воронов, обитающих там, где погибель, являющих собой саму смерть и несущих ее на своих крыльях. Многое открывается человеку только с приходом старости. Некоторые называют это мудростью, а я считаю это ни чем иным, как обычным человеческим пониманием сути происходящих вокруг вещей.
Раздробленные саблями и пробитые стрелами черепа смотрели на Ивана Матвеевича и его незваного ночного гостя.
- Рассказывай, – в ответ на молчание Виктора сказал Демидов.
Виктор рассказал о Семенове, обо всем, что касалось руководителя и гибели Солгалова. Он полагал, что проделав такой путь, эта история обязательно найдет отклик в душе Ивана Матвеевича. Но, к его удивлению, Демидов принял рассказ без энтузиазма.
- М-да, и что ты теперь думаешь делать?
- Как что? Поеду в Москву, конечно, местной милиции произошедшее до лампочки, они облегченно вздохнули, узнав, что устранили неугодного им, слишком самостоятельного Солгалова, жившего по своим, точнее сказать по советским принципам, не давшего разворовать область, вверенную ему. Только там меня смогут по-настоящему выслушать и сделать этому событию настоящую, правдивую оценку. Ведь где еще искать справедливость, как не там?
- А ты не считаешь, что можешь там встретить то же равнодушие? Или еще того хуже навлечь на себя и на свою семью беду?
Палладинов улыбнулся и достал сигареты:
- Закурим?
- Не-е, брат. Я лучше трубку, - он вынул из кармана красивую черную коробку, окаймленную зеленой полосой с золотистой надписью «Папиросы Герцеговина Флор» и, вытащив парочку, постучал ими о коробку и разломал пополам.
Табак рассыпался по столу. Демидов сгреб его в равномерный конус и достал черную резную трубку. Она была уже довольно прогоревшая и местами сильно затертая, но, тем не менее, выглядела очень аккуратной и ухоженной. Иван Матвеевич складывал табак в чашу и бережно утрамбовывал указательным пальцем. Постучав по уплотненному до определенной степени табаку, он зажег спичку и закурил. Комната плавно заполнилась ароматным дымом.
Виктор выложил свою пачку на стол и устало положил голову на ладони. Пол представлял собой плохо сбитые и явно не стыкующиеся между собой доски. Краска на них кое-где поистерлась, и цвет напоминал скорее дорожную распутицу, нежели половую эмаль. Виктор поднял голову и снова посмотрел Демидову прямо в глаза.
- Восстанет из пепла, говорите? Не мне вам говорить, что для этого необходимо что-то делать. Думаю, что человек, так любивший марку папирос как у вас, согласился бы скорее со мной, чем с вами.
Демидов молчал. Через минуту он поднялся и подошел к одному из своих книжных шкафов, на которых, помимо книг, располагались всяческие грамоты, награды и фотографии. На одной с автоматом в руках стоял, вероятно, его сын. А на верхней полке, перед, пожалуй, самыми значимыми для Демидова книгами, потому что корешки их изрядно износились от неоднократного прочтения, находилась знаменитая фотография Иосифа Сталина, на которой он закуривает трубку, внимательно смотря на раздувающийся от его вдоха огонь, а может, и куда-то за него – в вечность. Взяв с полки около одной из грамот записную книжку, Демидов вплотную подошел к Виктору и протянул ее, открыв на одной из страниц.
- Позвони по этому номеру, когда будешь в Москве. Его зовут Михаил Иванович. По пустякам беспокоить не стоит, но, я вижу, ты решительно настроен. Единственное, сошлись на меня, в противном случае слушать не станет.
- Спасибо, Иван Матвеевич! Я не сомневался, что товарищ майор говорит о вас правду, – сказал Палладинов, от неожиданности поднявшийся со своего стула.
- Тебе спасибо, Виктор, – Демидов протянул фельдъегерю свою каменную руку и отвел глаза в сторону.
Глава 9. Сон
На стол к Семенову опять лег так не любимый им заказ на коммерческую доставку ценного груза. Последний раз из-за такой доставки чуть было не пострадали фельдъегеря, находившиеся в его подчинении. Но установка руководства страны и его непосредственного начальства, гласящая о переходе к рыночным отношениям, подразумевала и коммерческую деятельность в спецсвязи. Старший офицер фельдъегерской связи посмотрел на стену, на уже привычную глазу карту России, и слова, нанесенные над ней черной краской на листе плотного картона: «Промедлить – значит потерять честь!» Досаду у Семенова вызывало то, что его ведомство из «государевых гонцов» могло переквалифицироваться в почтальонов с оружием. В окно ярко било солнце, согревая своими лучами лицо майора. Он закрыл глаза, и погрузился в воспоминания о молодости и службе на станции фельдъегерской почтовой связи в Афганистане. Припоминалось, как горячее солнце плавило все на своем пути, превращая в засуху целые районы. Как сейчас, он помнил песок во рту и сухость в носу. Вспоминалась учебная армейская часть, где он проходил курс молодого бойца. Стрельбы Семенов сдавал на отлично. А вот взрывное дело удавалось не всегда. Тем не менее он хорошо запомнил, как впервые взрывали тротиловые шашки в семьдесят пять граммов. Офицеры строго предупреждали об осторожности обжимания капсюля-детонатора, потому что была вероятность остаться без пальцев. Тогда, при первых взрывах, он попробовал на вкус тротил. Он не вызывал сильного отвращения и по вкусу был похож на таблетку, имея такой же кисловатый и горьковатый привкус. Товарищи, служившие на флоте, пробовали соленую морскую воду, так что каждый разбавлял свой рацион, как мог, чтобы служба запомнилась на всю жизнь. После учебки Семенова отправили в Афганистан. В целом служба в армии для Юрия Андреевича прошла относительно спокойно, за исключением одного случая, который мог стать для него роковым. Доставляя секретную корреспонденцию в одну из воинских частей, молодой фельдъегерь Семенов, ехал с сослуживцами на БМП. Внизу, под дорогой, находилось ущелье, где протекала одна из немногочисленных рек. Изнуренные жарой солдаты и фельдъегеря выглядывали из люков в крыше корпуса машины и смотрели на речку. Вдалеке, где приток впадал в основной водоем, появилось нечто гигантских размеров. В воздухе парила неразрывная колонна из военной техники, людей и оружия. У Семенова создалось впечатление, что они уходят на небеса. Уже много позднее узнал, что миражу есть вполне научное объяснение и что эффект этот называется фата Моргана. Солдаты были взбудоражены. Раздался взрыв, все бойцы захлопнули люки. Началась оживленная перестрелка. Находясь внутри машины, лейтенант звонко слышал каждый выстрел, отзывающийся эхом от стен металлического корпуса. Семенов прижал к себе секретные документы и про себя молился. Подоспели вертолеты и помогли БМП выйти из-под обстрела. К вечеру вся корреспонденция была доставлено по назначению. В остальном служба проходила спокойно. И вернувшись в родной Архангельск, Семенов устал отрицательно отвечать на вопросы коллег и друзей, скольких душманов он убил или ранил. По возвращении его наградили знаком «Отличник фельдъегерской службы». А в 1988 и медалью «Воину-интернационалисту от благодарного афганского народа». Семенов выполнил свой интернациональный долг и продолжил работать в специальной связи Архангельска. Юрий Андреевич знал, что там, где служил он, было действительно рискованно перевозить секретную корреспонденцию, но, что будет небезопасно доставлять груз в родном городе, не предполагал.
В ведомости были указаны точные габариты и вес передачи. Адрес доставки, равно, как и место отправления, значились в городе Архангельске. Михаил Григорьевич с фельдъегерем должны забрать груз, находящийся недалеко от серого здания. К определенному числу адресату его будут доставлять другие сотрудники. Посмотрев на список своих подчиненных, Семенов недолго размышлял, кому доверит это дело - Палладинову и Амбросимову. Нужно было возвращать к жизни Виктора, и именно работа могла его отвлечь. Заказчик предупреждал о ценности перевозимого груза и просил приставить к его охране самых лучших и вооруженных фельдъегерей. Желание заказчика – закон, и майор решил действовать по проработанному плану. Действовать незаметно. Утром на фельдъегерской «Волге» по проложенному на карте, лежащей перед взором Семенова, пути они должны доставить столь ценный груз. Помог бы бронированный УАЗик против налетчиков типа Беспалова?
Дверь кабинета резко распахнулась, и зашел Палладинов. До этого он никогда не входил в кабинет Семенова без стука, поэтому майор очень удивился. А Виктор сразу задал так долго волновавший его вопрос:
- Товарищ майор, разрешите мне съездить в Москву, к товарищам Ивана Матвеевича Демидова? Дело срочное, Юрий Андреевич.
Майор изумленно поднял глаза на лейтенанта и, кивнув, достал из ящика стола несколько документов. Перед лицом Семенова лежал график отпусков сотрудников специальной связи, отпуск Палладинова должен был начаться в следующий понедельник и продлиться всего неделю. Не смотря на то, что у Палладинова был вынужденный «перерыв» в работе, Юрий Андреевич не хотел лишать его отпуска. Сопоставив график отправлений секретной корреспонденции с графиком отпусков, он решил отправить Палладинова и Амбросимова на еще одну коммерческую доставку, так как полагался на них больше, чем на остальных. Они уже имели опыт в доставке таких отправлений и справились с ним без эксцессов.
- Хорошо, Витя. Но придется немного обождать, я уже запланировал для тебя доставку частного груза, а это вопрос, который тоже не требует отлагательств. Заменить тебя некому.
- Спасибо, товарищ майор.
- А что за дело? Не думал, что ты поддерживаешь связь с Демидовым.
- Долгая история, я бы не хотел сейчас вдаваться в подробности, но чувствую, что должен остановить одного человека.
- Ну-у, если ты должен, пожалуйста. Все в твоих руках, действуй.
На этой ноте офицеры специальной связи расстались, и Палладинов пошел в комнату отдыха фельдъегерей.
В это мгновение в здании напротив стоял у окна старый знакомый Палладинова – Лугов. Он нервозно гладил свою бороду, лихорадочно ходил взад-вперед и хмуро поглядывал на часы. Эту минуту Иосиф Соломонович счел точкой невозврата.
Палладинов долго не мог уснуть, в голову лезли разные бредовые мысли. Поднявшись, он подошел к окну, на улице было тихо и спокойно, как говорится, ни души. Постояв так недолго, он сходил на кухню, налил граненый стакан воды доверху и осушил. Поставив стакан, он заметил, что цепочка нательного крестика неожиданно сильно перекрутилась. Распутав ее, Палладинов вернулся к окну и увидал одиноко стоявшего на тротуаре мужчину средних лет в фетровой шляпе, погладывающего свою короткую бороду. Виктор зевнул и дабы не испугать сонливое состояние, направился в кровать. Через какое-то время он заснул, но эту ночь нельзя было назвать спокойной.
«Хорошо освещенный, длинный, порядка пятидесяти-ста метров, коридор. Сверху висят плафоны, источающие люминесцентный искусственный свет. Тишину коридора нарушает Человек, не спеша идущий по нему. Он легкой поступью преодолевает расстояние вытянутого прохода шаг за шагом. Движения его еле уловимы в стенах этого коридора. Человек не смотрит по сторонам, не читает надписи на дверях. Где-то позади, уже далеко от него, остался стол с зажжённой лампой, за которым спала дежурная медсестра. Человек очень серьезен и задумчив, но никуда не спешит, он уверен в себе и своих действиях, это чувствуется в каждом его движении. Окно, замыкающее коридор, будто затянуто черной тканью, за ним ночь, и взору не открывается абсолютно ничего. Человек продолжает идти, но около одной из многочисленных дверей останавливается. Он оборачивается: медсестра спокойно спит. Человек стоит на месте еще несколько мгновений, словно обдумывая что-то, хотя уже давно все решено, резко поворачивается налево и тихо, без скрипа, отворяет дверь. В комнате темно, он, не торопясь, заходит и закрывает ее за собой. Стоит так пару минут, пока его глаза не привыкают к тьме и уже становятся различимы силуэты. Комната довольно уютна, там находится восемь коек. Но Человек знает, куда ему следовать, шаг за шагом он приближается к своей цели. Вот он уже стоит у изголовья одной из коек. На ней спит ребенок. Из темного, можно сказать черного окна постепенно начинает выглядывать Луна. Словно прожектор, она в долю секунды освещает палату своим мертвым светом. Теперь все койки, незнакомец и спящий ребенок хорошо видны в небольшой комнате. Человек смотрит в окно, и Луна своим белоснежным лучом бьет прямо в изголовье койки, около которой он остановился. Человек подходит и медленно, слегка касаясь, дотрагивается до головы ребенка.
- Витя, – произносит, легким и спокойным, как течение ручейка, голосом Человек, - Витя, проснись, это я, – повторяет он свое обращение, и ребенок открывает глаза.
Мальчик очень напуган, но не кричит. Человек подносит указательный палец к своим губам. Так они смотрят друг на друга несколько секунд. Витя видит лицо пришедшего, но создается такое впечатление, что лицо незнакомца словно в маске, и нельзя прочитать никаких эмоций. Глаза его скрыты за черными бровями и кучей морщин, но их можно увидеть, они выделяются во тьме. Только они ловят на себе лунный свет.
- Я пришел к тебе, чтобы сказать кое-что. Не бойся, – вновь говорит Человек, а ребенок в ответ глядит на него и верит каждому слову, ему всего лишь снится сон.
Из коридора доносится гудение ламп.
- Те думы, - продолжал Человек, – те мысли, которые сейчас в твоей голове, заставили нас полагать, что ты сможешь. Мы будем вести тебя, твоя задача не сворачивать с намеченного пути. Мы проведем тебя, у тебя есть цель, которую ты достигнешь.
Ребенок не понимал и половины из того, что этот Человек пытался до него донести.
- А кто это «мы»? – поинтересовался Витя.
Человек долго стоял и смотрел на ребенка, прежде чем что-то сказать. Он был все так же задумчив, но ни капли сомнения не чувствовалось в его речи.
- Бог, – Человек просто и лаконично произнес это слово, не медля развернулся и вышел в коридор.
Люминесцентные лампы, на миг переставшие гудеть, снова наполнили шумом коридор и комнату, в которой лежал ребенок. Луна скрылась за окнами - опять наступила темнота. Немного успокоившись, ребенок потянулся и закрыл глаза».
Виктор, словно находясь в забытье, поднялся с кровати и, слегка приоткрыв глаза, посмотрел на часы. Все вокруг плыло и расходилось кругами. Ничего не поняв, Палладинов вновь заснул.
«Выписавшись из больницы, Витя прыгал от счастья. Перелом ключицы был болезненным и неприятным. Но теперь боль и стены детского стационара остались позади. Родители ведут его по улице, он делится с мамой впечатлениями, полученными за все время пребывания в больнице. Отец ведет его за руку и краем глаза замечает, как дворник, усердно работавший метлой, остановил свою деятельность и внимательно изучает выписавшегося ребенка и приехавших за ним родителей. Отец поворачивается, он видит худощавого высокого дворника с исхудавшим и изрезанным морщинами лицом, поросшим легкой щетиной, в подвернутой наполовину шапке, отодвинутой на затылок. Они глядели друг на друга всю дорогу от дверей больницы до ворот.
- Странные тут дворники, – сказал Витин отец, повернувшись к жене.
- Почему? – спросила она.
Отец снова поворачивается, но на там месте уже никого нет, он увидел лишь, как за углом дома мелькнула метла.
- Хотя нет. Показалось, – молвил отец, и они вышли за ворота медучреждения.
Родители решили порадовать Витю после длительного нахождения в больнице и подарить ему игрушки, которые он сам себе выберет. Все вместе они поехали в детский мир – рай для детей. Даже одно это словосочетание вызывало восторг и поднимало детям настроение. Долго бродив по всем залам, ребенок, наконец, остановил свое внимание на нескольких игрушках. Он искренне радуется подарку и благодарит родителей.
Палладиновы вышли из магазина. Был дождливый день, и на лестнице кое-где стояли небольшие лужи. Но, несмотря на это, для Вити весь мир обретает краски и окрашивается в радужные цвета. После долгого времени проведенного вне дома, без родителей, в мрачной больнице со строгими врачами, Витя наконец-то мог вздохнуть спокойно. Он улыбается и глядит по сторонам. Его взгляд задерживается на церкви. Он сначала замедляет шаг, а потом и вовсе останавливается. Для него время будто замедлило свое течение. Птицы, сидевшие на крестах куполов, не двигаются и упорядоченно смотрят в одну сторону. Витину сторону. Перед его глазами появляется образ человека, посетившего его ночью в больнице. Он вспоминает все сказанное им. И словно подчиняясь чужой воле, ребенок падает на колени и, смотря в направлении храма, начинает креститься. Родители поражены, они не знают, что делать, раньше за маленьким Витей ничего подобного они не замечали.
- Витя, что ты делаешь? – спрашивает его мама.
Витя ни на кого не обращает внимания, ничего не замечает и не слышит, ведомый чужеродной, доселе неведомой, неподвластной ему силой.
- Витя, с тобой все в порядке? – интересуется отец и подходит к нему вплотную, беря маленькую ручку в свою ладонь.
Мальчик перестает креститься и смотрит на своих родителей непонимающим взглядом.
- Со мной все хорошо, я же вылечился наконец-то! – отвечает как ни в чем не бывало Витя.
Родители, немного успокоившись, обменялись непонимающими взглядами. Они не были особо набожными людьми, но после успешной операции, заживления ключицы и всего увиденного около входа в магазин, решили заехать в церковь. В ней как раз проходила служба. Прихожане слушали молитвы и периодически крестились. Церковь была небольшая, и хотя прихожан было немало, тесно им тоже не было. Витя уже бывал в церкви, но в этот раз он все видел по-особому. Совсем по-другому на него теперь смотрели святые с деревянных икон. По левую сторону стояло распятие, на котором в предсмертных муках и уже на пути к избавлению мира от людских грехов находился Христос. Витя с замиранием сердца смотрел на него. Он вспоминал свой недавний сон, и в голове у него было слово, произнесенное странным человеком, пришедшим среди ночи: «…Бог». Витя закрыл глаза и вмиг очутился за пределами этой церкви, даже за пределами настоящего - он был вне времени. Его взору открылось красивое возвышенное место, именуемое лобным. Там стояло несколько солдат и надменный центурион. А перед ними три высоченных креста с распятыми людьми. Мощным потоком ветер развевает конские волосы в гребне шлема центуриона. Солдаты склоняют головы, закрывают глаза, чтобы поднявшийся песок не попал в них. Сильно сгущаются облака, вот-вот грянет гром, и тучи источат дождь из своих закромов. Центурион смотрит прямо, ветер сносит с ног даже его, дюжего и физически подготовленного человека. Он кивает одному из солдат и приказывает проверить, живы ли осужденные. Тот, взяв копье, еле устоял на ногах. Под порывами неутихающего ветра копье отклонялось в разные стороны. Центурион, не выдержав напряжения, подходит к солдату, чтобы забрать оружие. Высокий и широкий в плечах сотник умело обращается с копьем. Могучими руками он прорезает воздух, и ветер проходит сквозь наконечник. Глаза центуриона открыты, песок и пыль попадают в них, но взгляд его устремлен на Человека, распятого на кресте, и надпись на титле, гласившую: I.Н.Ц.I., Иисус из Назарета, царь Иудейский, - выглядевшую насмешкой в глазах солдат, но приобретшую божественный смысл для потомков. Уже скоро центурион закончит начатое. Его руки делают направленное движение, мышцы напрягаются, и наконечник копья, разрезая воздух, достигает цели. Сильнейший раскат грома слышится по всей Земле, как будто молния ударилась в нее и расколола пополам. Вскоре на шлем центуриона начинают падать мелкие капли начавшегося дождя». Витя открывает глаза, глядит на отца, затем еще раз на распятие и со всей силы дёргает руку. Он перелезает через натянутое на время службы ограждение. Отец, растерявшись, лишь подошел к ограждению, но не рискнул через него перелезть.
- Чей это мальчик? – удивленным громким басом, прервав молитву, поинтересовался священник.
Витя тем временем подбежал к распятию и изо всех сил пытался дотянуться до Христа. Он прикоснулся к теплому дереву, покрытому лаком. Он держал Иисуса Христа за ногу. Древесный аромат и запах горящего воска смешались воедино и, впитавшись через ноздри, коснулись Витиной памяти. Это мгновение он запомнит на всю жизнь. Священник и отец уже подошли к нему, а Витя все держал ногу и взирал наверх, в глаза Иисусу, а тот смотрел на Витю. Нимб над головой распятого осветил всю церковь ярким светом. Отец подбежал и схватил ребенка, а служитель церкви лишь с укором помотал головой. Им было не понять, что Витя видел тогда, что он ощутил в тот момент своей начинающейся жизни. Отец на руках быстро вынес его из церкви, а ребенок продолжал смотреть на Христа. Он видел, что это простой деревянный крест с распятым на нем Человеком, но для Вити он приобрел другой осязаемый смысл. В его глазах Витя, уже будто взрослый, увидел надежду. Но предназначение пережитого ему только предстояло узнать».
Виктор подскочил на кровати, как это порой бывает в фильмах и так редко случается в реальной жизни, тем не менее сегодня он проснулся именно так. Он был весь в поту, руки тряслись, а постельное белье можно было выжимать. Подойдя к окну, чтобы немного успокоиться, Виктор увидел медленно идущего по тротуару мужчину средних лет в фетровой шляпой.
Палладинов быстро отошел от сна, но осадок остался в его голове. Мысли о Боге заполнили все его существо. Сон не был выдумкой или фантазией его возбужденного сознания. Напротив, сон был осязаем и ощутим, потому что эти события происходили в его жизни. С возрастом все затерлось и забылось, но теперь выплеснулось, и в одночасье стало реальностью. Сегодня, будучи взрослым, Палладинов воспринял видения по-другому. Что, если религия и существует для того, чтобы открыть Бога в человеке, а не человеку Бога? Он же еще маленьким ребенком узрел Христа… видел его живым, вполне реальным Человеком. Вряд ли Иисус воскрес, но он, несомненно, ожил в голове и сознании каждого христианина. Порой достаточно увидеть сон, чтобы понять, что действительно важно. Ведь сон не приходит из ниоткуда и не уходит в никуда. Человеческое воображение подсказывает сбившемуся с истинного пути разуму. На улице неспешно падали снежинки. Виктор открыл окно, обернувшись в сторону кровати, убедился, что Саша крепко спит. Высунув голову на свежий воздух, он желал остыть, чтобы прохладный ветер, обдувая его волосы, отогнал все мысли, не дававшие ему спокойно спать. Не дождавшись должного эффекта, Палладинов закрыл окно и лег на мокрую постель. На улице был полный штиль.
Аэропорт города Архангельска был переполнен людьми, приехавшими, но преимущественно уезжающими. Виктор Палладинов стоял у окна. Проходивший милиционер пристально на него посмотрел, но прошел мимо. За окном в чистое голубое небо взлетел белоснежный самолет, помахав своим крылом Палладинову и другим гостям аэропорта.
- Гражданин, а вы чего в штатском? – позади Виктора раздался приятный женский голос.
- А, привет, - Палладинов повернулся и признал сотрудницу аэровокзала, которую часто видел, находясь на службе, - я не по работе, надо билет в столицу приобрести. Дела там у меня.
- Так пойдем, я проведу тебя без очереди.
- Да нет, спасибо.
- Да ладно тебе, не стесняйся. Ничего страшного, меня это совсем не затруднит, - девушка мило улыбнулась.
Виктор отбросил последние сомнения и пошел вместе с ней к кассам.
- Спасибо, - произнес Виктор, но девушка продолжала на него смотреть, что не смутило фельдъегеря, и он обратился к кассиру, - добрый день, мне, пожалуйста, один билет в Москву, - Палладинов взглянул на висящий у кассира календарь, и продолжил: - На среду.
- Вам в одну сторону? – поинтересовалась кассир, поставив Виктора в тупик.
- Да, - Палладинов прикинул, что вряд ли предугадает, сколько ему времени понадобится. Дело явно могло затянуться, поэтому он ответил только спустя пару секунд.
Отойдя от кассы, девушка продолжила глядеть на Виктора, тот лишь кивнул ей и направился к выходу. Но остановившись у самых дверей, вернулся и спросил у нее:
- А где у вас можно найти телефон-автомат?
- Там за углом, - девушка расстроено указала пальцем направление.
- Благодарю, - сказал он и принялся искать записную книжку, куда записал телефон.
Оплатив разговор и набрав на таксофоне номер, Палладинов ждал гудок за гудком, наконец, в трубке отозвались:
- Да, я слушаю.
- Здравствуйте, Михаил Иванович! Вы меня не знаете, меня зовут Виктор Палладинов.
- Откуда у вас мой номер?
- Мне его дал Иван Матвеевич Демидов.
В трубке несколько секунд молчали, потом Михаил Иванович кашлянул, и спросил:
- И по какой же причине вы мне звоните?
- Мне нужна ваша помощь. Даже не совсем мне. В Москве есть преступник, деятельность которого необходимо пресечь, он политик. Можно с вами встретиться в среду, где вы пожелаете?
- Занимательно. Демидов, говорите. Он вам кем доводится?
- Да, собственно говоря… - Палладинову очень не хотелось сообщать собеседнику правду.
- Не томите, я хорошо знаю этого уважаемого человека.
- Я фельдъегерь, и доставлял ему корреспонденцию. Знакомство у нас вышло короткое, - Виктор ожидал, что сейчас услышит гудки и не удивился бы этому.
- Хорошо, вы где в данный момент находитесь?
- В Архангельске, в Москве буду в среду.
- Оставайся в Шереметьево, мои люди найдут тебя. Всего доброго, береги себя.
Палладинов повесил трубку. «Мои люди»? Видимо, Виктор вышел на очень влиятельного человека. Настроение у фельдъегеря впервые за несколько дней поднялось. Выходя из здания аэровокзала, он махнул на прощание девушке рукой и направился к остановке. Ему казалось, что уже многое сделано, что он уже на половине пути к успеху.
Глава 10. Свобода
Капитан Шумилов был в приподнятом настроении, он направлялся в отдел. Получив вознаграждение, он должен был сделать все, для того чтобы освободить Беспалова. Придя на работу, он сразу отправился на совещание в кабинет к подполковнику милиции. Изложив там суть дела, произошедшего накануне с участием молодых людей из не самых благополучных семей, решивших подзаработать, ограбив фельдъегерей, выставив свои догадки и предположения на невиновности Беспалова и еще двух ребят, он повесил весь груз ответственности на Федора Свинцова. Напротив Шумилова сидел Адиль Амурханов. Прислушиваясь ко всем деталям доклада, он неожиданно промолвил:
- Товарищ подполковник, а что если этот преступный заговор не сам собой родился в головах этих ребят, а был принесен извне. Например, от Олега Свинцова, находящегося сейчас в СИЗО по другому делу?
- Чего? – Шумилов удивился осведомленности своего коллеги.
- Амурханов, у тебя своих дел недостает? - подполковник укоризненно взглянул на своего подчиненного.
- Нет, это исключено, связь с Олегом Свинцовым мною не раз проверялась. Идея зародилась в уме Федора. Он виновен во всем случившемся, - не унимался Шумилов.
- Да? Тогда, может, вы также проверяли местного бандита Игоря Баскакова на причастность к этому делу? Вы в курсе, что он неоднократно контактировал с Беспаловым и двумя его товарищами? Что пистолет, найденный у него, уже был засвечен при разработке мною дела о причастности банды Баскакова к ограблению ломбарда, помните в прошлом году, товарищ подполковник?
- Припоминаю, - теперь начальник оперативного отдела уже скептически посмотрел на Шумилова.
- Нет, связь с Баскаковым не отрабатывалась.
- А вот я скажу вам, веду я этого бандита уже давно. И не сомневаюсь, что именно он организатор этой группировки, во главе с Беспаловым, а уже последний и привел туда своего недавнего знакомого Свинцова.
Все выстроенные обвинения и догадки Шумилова рушились на глазах.
- Ты что же, капитан, в деле не разбираешься по-человечески? Слыша все вышесказанное, мне ничего не остается, как передать дело твоему коллеге. Ты не можешь справиться даже с таким пустяком.
- Товарищ подполковник, мои ребята давно пасут Баскакова, я не исключаю, что у него есть осведомители в рядах специальной связи и что он-таки добьется своего, - Амурханов прокручивал в голове все ненавязчивые разговоры с Палладиновым, который и не подозревал, что допрос лишь отчасти касался убийства Солгалова. На самом деле он был направлен на выявление участника банды в кругу фельдъегерей.
- Да ты что, гнида, - Шумилов вспылил и подлетел к Амурханову, схватив того за горло.
Но Адиль был физически крепок и не собирался в этой борьбе уступать. Вставив свои ладони между рук Шумилова, он легко освободился от захвата. И с быстротой милиционера-профессионала заломил руку своего коллеги и повалил его на стол.
- Вы что тут устроили! Шумилов, ты у меня вообще из органов вылетишь!
Шумилов курил на улице и представлял свою незавидную участь очень хорошо. Теперь бандиты накажут его за невыполнение своих обещаний, и помимо всего прочего его милицейская карьера была под вопросом. На улицу вышел Амурханов и, завидев своего коллегу, направился к нему.
- Ну что, оборотень в погонах. Ты мне не помешаешь на Баскакова выйти, я его достану. Молодчики твои мне ни к чему, а Свинцов так тот вообще потерпевший, - обычно обходительный в выражениях Амурханов впервые разговаривал таким тоном со своим коллегой.
- Я же к тебе как к другу… А ты что сделал? Меня убьют теперь, иди молись своему Аллаху, отмывай свои грехи.
- Я в тебе не сомневался, - заключил Амурханов и посмотрел пронзительным взглядом.
Адиль мог принимать ужасающее выражение лица, которое никак не вязалось с его спокойным состоянием. Порой он таким образом наводил страх на подозреваемых, меняя милость на гнев. Его голубые глаза и довольно смуглая кожа были очень редким явлением, и взгляд его проникал куда-то глубоко, казалось, в самое сознание человека, раскрывая все его тайны и вытаскивая на поверхность залежавшуюся там вину за совершенные деяния. Испытывая необычное ощущение страха, люди, даже такие смелые, как Шумилов, пасовали. Амурханов был высокого роста, худощавого телосложения, однако очень жилистый, его мышцы были словно отлиты из стали. Занятия восточными единоборствами сделали из обычного атлета, коим он был до прихода в милицию, бойца, способного дать отпор любому. Его духовному развитию тоже можно было позавидовать: держа себя в строгих рамках вероисповедания, он жил, как и его предки много веков назад. Своим нравственным наставником он считал ярчайшего представителя персидской литературы Ибн Сину, или в России более известного как Авиценна. «Ты, оставивший в мире злодейства печать, просишь, чтоб на тебя снизошла благодать. Не надейся: вовеки не будет прощенья, ибо сеявший зло - зло и должен пожать», - любимая цитата Адиля висела над его кроватью. Возможно, в момент знакомства с творчеством своего кумира он и решил стать милиционером. Стать честным и справедливым, жестким не только по отношению к злодеям, но и к самому себе.
- Ты поплатишься за все, - Шумилов подавлял в себе гнев и уже трусость перед казавшимся теперь всесильным милиционером.
- Нет, оборотень. Это ты поплатился за взятку и желание обогатиться с помощью бандитов. Скажешь несправедливо? А вот то, что ты мне все сам рассказал, пришел ко мне как к «другу», я не стану раскрывать перед подполковником все твои карты. Скажешь нечестно? Я поступил не только как милиционер, но и как твой товарищ, переживающий за твою дальнейшую судьбу.
- Что за чушь ты мелешь? Ты подкопал под меня! Еще раз назовешь меня оборотнем, я тебя убью, - Шумилов в моменты гнева действительно был способен на то, чтобы воплотить свои угрозы в жизнь.
- Уходи, Шумилов. Я бы даже советовал тебе самостоятельно уволиться из органов, пока не попросили. Это не твое.
- Без твоих советов обойдусь, - Шумилов бросил окурок в сторону урны, не попав в нее, и направился в свой кабинет.
Амурханов отпустил наряд, дежуривший у палаты Свинцова и зашел к Федору. Их разговор затянулся. Адиль рассказал, что перевел его из подозреваемого в разряд потерпевшего. Злого капитана тот больше не увидит, потому что его отстранили. В завершение, уже поднявшись, Амурханов сказал:
- Надеюсь, что у тебя нет желания возвратиться к банде и ее темным делам?
- Нет, я все осознал. Да, я виноват, что пошел за Антоном. Но я вовремя сообразил, к чему ведет наша деятельность. Теперь все будет по-другому.
- Порой человеку, чтобы понять, что действительно в жизни для него значимо, необходимо оказаться у края пропасти. Главное, балансируя между стойкой на двух ногах и падением, удержаться и сказать себе, что по-настоящему важно. Удачи тебе, - милиционер вышел из кабинета, что-то сказал лечащему врачу и направился по другим своим делам.
А Федор посмотрел в окно на пролетающих птиц, выстроившихся клином. Слезы покатились из его глаз сами собой. Жизнь возвращалась к Свинцову. Он отходил от пропасти, в которую чуть было не угодил.
Вечером того же дня Федор подошел к своему врачу и, справившись о состоянии своего здоровья, сказал, что чувствует себя прекрасно и после прихода утром капитана Амурханова вообще не ощущает себя больным. Взглянув в окно, он попросил выписать его. На что врач ответил категорическим отказом, сославшись на еще не совсем хорошие показатели здоровья своего пациента. Федор сжал руки в кулак, и молвил: «Я за родителей очень переживаю. Тягостно им без меня. Брат мой находится в заключении, я тоже на волосок от тюрьмы. Моя поддержка необходима им, как никогда. Поймите меня…» Врач пристально посмотрел в глаза Федору и пообещал утром выписать.
Утром Федора действительно выписали, и он побрел домой. Проходя между домов, он увидел человека в военной форме, проходящего мимо. То был Виктор Палладинов, Свинцов еще долго смотрел ему вслед. Он подумал, что такой же простой человек спас его отца, не подозревая, что именно он прошел рядом, ведь жил фельдъегерь в соседних домах. Федор поднялся в квартиру. Открыв дверь, он не услышал запах курева и перегара, наоборот, до его носа донесся приятный запах приготовленной пищи и аромат свежевыстиранного белья. Он заглянул в комнату и увидел стоящий на подоконнике цветок, которого там раньше не было. На старом карнизе висели новые шторы. Федор вгляделся и подумал, что, быть может, шторы те же, просто отстираны от ужасного смрада и пятен. Книжный шкаф был заполнен фотографиями, и какими-то незнакомыми книгами, правда, с потертыми корешками, видимо, взятыми у соседей, которые намедни сделали ремонт в своей квартире. На кухонном столе покоилась новенькая скатерть, и стояли два граненых стакана чая. В небольшой комнате, где когда-то жили они с Олегом, на кровати лежал отец с перевязанной головой, заваленный всяческими лекарствами, и сидела мать, склонившаяся над ним. Они улыбались. Федор посмотрел на них и стал самым счастливым человеком. Он подбежал и обнял родителей. Луч солнца заглянул в окно и осветил своим ярким светом счастливые лица семьи Свинцовых. Федор взглянул на иконостас и вспомнил брата. Где-то далеко от них был Олег Свинцов, желающий, в этом Федор не сомневался, еще увидеть, обнять и поцеловать своих родных людей. Бросив взгляд в окно, Федор увидел красивую игру кучевых облаков и прорезающие их лучи солнца. Он подумал, что, если ищешь связь с человеком, который неимоверно далеко, посмотри на солнце или облака, ведь для всех людей на Земле небо едино. Возможно, брат тоже смотрит на него, и вы глядите в одну сторону. Для этого не нужно ни писем, ни телефона… просто стоит посмотреть наверх.
Так Свинцовы сидели долго, до самых сумерек, а затем прошли на кухню и включили новую, повешенную взамен лампочки люстру, и квартира залилась ярким теплым светом, который можно было наблюдать из окон соседних домов.
Глава 11. Единомышленник
Последние выходные перед доставкой ценного груза на окраину Архангельска и последующим отпуском с поездкой в Москву Палладиновы ругались.
- Ты совсем ушел в свою работу! Так ладно бы она отвечала тебе тем же. Нет! На вас чуть не совершено покушение, я даже боюсь представить…, - Александра поджала губы, и глаза ее прослезились, - то ты оказываешься в изоляторе, это как вообще? Ты этого хотел, Витя? Ты об этом мечтал?
- Я знаю, что ты думаешь. Но я обязан закончить начатое, чего бы мне это ни стоило. Я должен ехать в Москву один. Называй это как хочешь, но по-другому уже не будет.
Саша заплакала. Виктор подошел и приобнял ее.
- Ну-ну, не плачь. Прости, я во всем виноват. Давай на этих выходных сходим куда-нибудь, – про себя, Виктор думал, что он не может многое себе позволить, и так зарплата была не ахти какая, так еще и в свете минувших событий они были без лишних денежных средств. Последние деньги ушли на билет в Москву.
- К нам в город приезжают современные петербургские поэты. У нас на работе про это многие говорят.
- Хорошо, дорогая. Сегодня же куплю билеты, – они обнялись и поцеловались так же горячо, как и после освобождения Палладинова из СИЗО.
Виктор вышел на улицу и растерянно подумал, что не знает, где взять деньги на билеты. Посмотрев на трамвайную остановку, он подумал, что их можно занять у холостяка Амбросимова. Напарник все-таки.
В квартире Амбросимова раздался телефонный звонок. Взяв трубку, Александр опешил, он никак не ожидал услышать голос своего коллеги.
- Привет, Витя. Могу ли я занять тебе денег? Впервые ты обращаешься ко мне с такой просьбой. Что-то случилось?
- Нет. Просто нужна небольшая сумма. Если тебя это затруднит, то я попрошу у Семенова. Но у начальства, каким хорошим бы оно ни казалось, лучше деньги в долг не брать. Ты меня понимаешь?
- Да, конечно. Встретимся на остановке около моего дома.
Повесив трубку, Амбросимов достал из портмоне необходимую сумму и пересчитал остаток. Не вовремя, конечно, появился Палладинов со своей просьбой, но что делать, товарищей надо выручать. Подойдя к зеркалу, Александр подумал, что мог бы даже этот долг и простить Виктору. То есть не одолжить их, а дать на безвозмездной основе. Вряд ли бы на это согласился Палладинов, но попробовать стоило. Амбросимову очень хотелось, чтобы люди тянулись к нему, и где-то в глубине души желал, чтобы даже зависели.
Заняв требуемую сумму, Палладинов поехал к концертному залу. К его удивлению, билеты были недорогими. Только выйдя на улицу, он в очередной раз взглянул на афишу. На ней по обе стороны были изображены поэты. По левую сторону на зрителя смотрел Есенин. Посередине, под сегодняшней датой и временем начала мероприятия большими буквами было написано: «Единственное выступление петербургских поэтов со стихами Сергея Есенина, Осипа Мандельштама, Николая Гумилева и других поэтов Серебряного века и собственными стихами». Программа называлась: «На рубеже эпохи прошлой, на рубеже эпохи настоящей». Среди портретов современных поэтов Палладинов узнал Светлинского. Он был представлен на афише с правой стороны, с зачесанными назад длинными волосами, худым лицом и вопрошающим взглядом. Виктор вспомнил поездку в Петербург и исполнение песен на Невском проспекте, но сразу отогнал от себя эти мысли. Это невозможно, чтобы поэт пел на улице. В наше время этого не может быть. Палладинов развернулся и поехал домой за Сашей.
На сцену спокойным бесшумным шагом вышел молодой человек, немного за тридцать, с длинными, аккуратно уложенными волосами, чему могли позавидовать даже многие барышни. Целеустремленные волевые карие глаза его были едва различимы за полузакрытыми веками. Его взгляд можно было смело назвать пронизывающим. Но от встречи с ним не становилось холодно, нет, скорее наоборот, за всей его строгостью и напряженностью скрывалась искренняя доброта к людям, к человечеству в целом. Она скрыта в этом взгляде и не нуждается в лишней демонстрации, и проявляется только в благих деяниях во имя человечества, а не под предлогом либо на публику. Если бы на сцене было прохладнее, то по выходящему из ноздрей пару можно было легко увидеть, насколько этот человек напряжен, словно бык топающий своей мощной ногой и смотрящий в глаза своему противнику - матадору. Он подошел к микрофону. Воцарилась тишина. Не многие из присутствующих в зале знали Вениамина Светлинского. А он смотрел в огромный зрительный зал и волновался. Будучи лишь одним из выступающих сегодня поэтов, он все равно понимал, что это его звездный час. Многие даже не знают его фамилии, но уже один тот факт, что они сидят перед ним, и он скажет то, что готовил всю свою сознательную жизнь, донесет до них то, что пережил – свое понимание бытия, помогал бороться с нерешительностью и волнением. Первое исполнение стихотворений в Питере завершилось аншлагом, и на Светлинского обратил внимание весь Петербургский поэтический бомонд. С подачи Модеста Гавриловича Вениамин окрестил свое сольное выступление «Поэт и душа». Светлинский думал, что находится на сцене несколько минут, на самом деле прошло всего несколько мимолетных мгновений. Он поправил пиджак своего костюма - «тройки» серого цвета, сидевшего на нем точно влитой. Вениамин открыл плотно сжатые губы и заговорил:
- Всем добрый вечер!
Донесшийся из колонок звук отозвался приятным эхом от стен концертного зала и ударил Светлинскому прямо в уши, спустившись к самому сердцу, развевая тепло по всему телу, – я, Вениамин Светлинский, с нетерпением желаю поделиться с вами своими мыслями, идущими непосредственно отсюда, – он указал на свой нагрудный карман, находящийся слева.
Не говоря лишних слов, поэт начал декламировать свои стихотворения. Строка за строкой они, словно каменные изваяния, становились сначала на сцену, потом переступили в партер, а затем и вовсе вышли за пределы концертного зала, сотрясая Землю могучим словом поэта. На глазах выступили слезы, вены на лбу и шее напряглись до предела. Казалось, пиджак разойдется по швам на его спине. Завершающим выступление, Светлинский выбрал стихотворение о поэтах, но исполнил его уже с гитарой наперевес. Когда он закончил, микрофон продолжал шататься, хотя Вениамин не задевал его руками.
- Спасибо! – Светлинский наклонился, почти коснувшись растрепанными мокрыми волосами пола.
Под бурные овации он покинул сцену, чтобы дать возможность выступить другим поэтам. Но один зритель в зале не хлопал, сидя в оцепенении. Лицо его выражало искреннее удивление:
- Саша, я знаю этого Светлинского. Это уличный певец, которого я «учил» творить. Вот наивный, - последние слова Палладинов договаривал про себя, потому что Саша не услышала ни единого слова, потому как была увлечена стихами. Несмотря на то, что поэт уже ушел со сцены, слова, произнесенные им, словно намагниченные, еще висели в воздухе.
После выступления других поэтов ведущий обратился в зал с необычным вопросом, не желают ли они послушать еще раз одного из выступавших? Зал громогласно ответил: Светлинского!
Сидевший за кулисами, сложив нога на ногу, Модест Гаврилович развел руками и сказал Светлинскому: «Ну, иди уже, зал просит. Даже требует!» Худрук был в приподнятом настроении, радовался, что открыл новое дарование. Он нередко ошибался в людях, но на этот раз чутье его не подвело. Появление нового человека в труппе привнесло в коллектив глоток свежего воздуха, и Модест Гаврилович был рад, что заметил в Вениамине перспективную, нацеленную на успех личность. А Светлинский, докурив сигарету, уже окончательно успокоился и, приведя свой внешний вид в порядок, снова вышел на подмостки:
- Спасибо, мне очень приятна и даже льстит ваша оценка моего творчества!
Светлинский низко склонил голову и тихо, почти шепотом произнес несколько слов, затем вытащив микрофон из стойки, он не поднимая головы, произнес название еще одного стихотворения и зачитал его. После этого продекламировав на бис еще пару своих творений, Вениамин вновь поблагодарил зал и поклонился.
- Почему мы о вас раньше ничего не слышали? – раздалось из зала, а многие зрители утвердительно закивали.
- Потому что я почти не выступаю…
- А зря! – кто-то выкрикнул вновь.
Светлинский заулыбался, и в этот момент на сцену вышел ведущий и обратился к зрительному залу:
- Быть может кто-то еще желает задать поэту вопросы?
- А что вас подтолкнуло к написанию стихов? – спросила девушка.
Поэт вгляделся в зал, но из-за освещения сцены так и не разобрал кто же все-таки его спросил.
- Вот я дура, такой вопрос нелепый задала, - сказала Саша и виновато улыбнулась, повернувшись к Палладинову. Виктор промолчал.
- Я бы хотел сказать вам кое-какие важные, на мой взгляд, вещи, - немного подождав, заявил Светлинский, – отсутствие единомышленников вызывает конфликты. Духовные конфликты с самим собой. Ничто в человеческой жизни не способно затмить и заменить разговор схожих по духу людей. И даже необязательно, чтобы люди эти располагали свои мысли в одном направлении, напротив, даже важно, чтобы спорящие, словно дуэлянты, подходящие к барьеру, выстреливали своими мыслями друг в друга и били прямо в голову, либо в сердце. Необходимо, чтобы они спорили, отстаивали свою точку зрения, ибо только так рождается истина. Моя история началась давно, когда я учился в музыкальной школе. Там я встретил одного из музыкантов. Мы могли сидеть до полуночи и общаться на разные, казалось бы, не связанные между собой темы. Самое интересное заключалось в том, что придерживались мы противоположных взглядов. В попытках доказать и донести собеседнику мысли мы никогда не переходили ту незримую черту, отделяющую спор от ругани. Доказывая друг другу полярные по своей сути убеждения, мы собирали их воедино, и на наших глазах рождалась истина. Ибо нет в жизни, я в этом уверен, целиком и полностью правых во всем людей или абсолютно верных поступков и деяний, равно, как и нет виноватых. Может быть, за исключением не думающих, умалишенных или подверженных какой-то непреодолимой страсти людей. За вечер мы могли выкурить по пачке сигарет, настолько велико было наше напряжение, источаемое не нервной системой, и не жаждой доказать свою правоту, а желанием найти её – самую заветную и подчас совсем неуловимую правду. Потом мы выходили на улицу, ехали домой и могли даже больше не обмолвиться словом, потому что все самое важное уже было высказано, истина бродила где-то рядом, и каждый пытался поймать ее, боясь спугнуть случайно сказанным словом или неверно пришедшей на ум мыслью. Со временем мы меньше расходились во мнениях, перед нами все явственнее вырисовывалась истина, которую в конце концов мы достигли по всем волнующим нас жизненно важным аспектам бытия. Пройдя такой путь, мы были больше, чем друзья – мы стали единомышленниками. Единомышленник порой может быть ближе друга, – Светлинский замолчал и задумался над чем-то.
- А где ваш друг сейчас? Минуло столько лет, вы до сих пор считаете себя единомышленниками? – спросил кто-то из зала, не слишком громко, но достаточно, чтобы Светлинский оторвался от своих размышлений и перевел взгляд в зал.
- Как всегда бывает, в нашей подчас непредсказуемой жизни, пришел его величество случай. Быть может, закономерный, явившийся конечным элементом цепи роковых событий либо вызван был стечением обстоятельств. Однажды, простившись, мы пошли каждый к себе домой, и товарищ мой встретил на пути своем прекрасную незнакомку в обществе молодых людей, она слезно просила его помочь отделаться от компании мерзких хулиганов. Мой друг, человек чести, к сожалению, уже не имел права выбора. Отличавшийся хорошей спортивной подготовкой, он дал негодяям понять, чтобы те уходили, и избавили девушку от своих преследований и домогательств. Но все оказалось не так просто. В пылу завязавшейся драки, мой друг покалечил двоих мерзавцев, но третий, самый тихий и сдержанный, стоявший в стороне, и даже не претендующий на то, чтобы снискать себе славу обольстителя женщин и не пытавшийся ухлестывать за дамой в ночном переулке, оказался ему не по зубам. Он вытащил нож и хладнокровно ударил моего друга. Хулиганы, поняв, что переступили черту, принялись удирать, заплаканная девушка, даже не осознав, что произошло, начала благодарить своего спасителя, а тот, ничего не ответив, побрел домой, благо до дома уже было рукой подать. Я представляю, что думал он в те минуты. Знаю, что, повторись эта ситуация вновь, он поступил бы так же… Он добрел до дома, а наутро его сердце навеки остановилось, – зал от негодования ахнул, – вот так. Я даже толком не помню, о чем беседовал с ним в тот вечер, а надо бы. Как-то все затерлось в памяти...
Светлинский провел ладонью по лицу и продолжил:
– Я вам скажу, чтобы быть поэтом необходимо изучать труды других творцов слова, подобно тому, как сегодня вы слушали стихи поэтов Серебряного века, да вы это и без меня понимаете. Так вот, хотел сказать вам словами советского поэта Андрея Вознесенского:
Чтоб кто-нибудь меня понял,
не часто, ну, хоть разок…
Из раненых губ моих поднял
царапнутый пулей рожок.
Прошу не любви ворованной,
Не милостей на денёк -
Пошли мне, Господь, второго, -
чтоб не был так одинок.
Зрители одобрительно пошептались и принялись аплодировать Светлинскому. Тот же поднял вверх ладонь и продолжил:
- Но знаете, в течение многих месяцев после случившегося у меня настолько сильно болела голова от мыслей, которые отныне мне не с кем было разделить, что я взял бумагу и начал писать. Я писал так долго и так много, что даже не помню, как отключился от внешнего мира. Мысли текли на бумагу рекой. Порядочные и беспорядочные. Голова больше не болела. Я изливал все, что в ней было, на бумагу, и со временем стал осознавать, что там проскальзывают крупицы истины. Той самой истины, которой так усердно добивались мы с моим другом. С тех пор я стал единомышленником самому себе. Это стало открытием для меня. Я понял: главное - жить в ладу с собой. Но, как оказалось, это было только начало, и я принялся тешить себя тщеславными иллюзиями, что смогу донести все это до людей. Приближу хоть на сантиметр к той истине, которую обрел сам. Я давно забросил музыкальную школу и перебрался в Петербург. Поселился в старой коммуналке и, не жалея сил, писал. Потом выходил на улицу и пел сначала чужие, а затем, когда сдружился с местными ребятами, то и свои песни. В итоге даже писать мне стало мало. Нужно было действовать. Я приходил на Невский проспект уже каждый вечер и музицировал, потом возвращался домой и писал. Так продолжалось, до того вечера пока я не встретил одного человека. Он, наверное, даже не подозревает, какие перемены во мне произошли благодаря этой встрече. Он сказал мне то, что я неоднократно слышал от моего ушедшего друга: «Единожды поставив перед собой цель, посвяти всего себя, чтобы выполнить ее». Я счел эту встречу неслучайной, и, придя домой, продолжил писать, как будто вновь разговаривал со своим товарищем. Благодаря этому мои творения услышали, и сейчас я стою здесь перед вами. Я не скажу, что мне этого мало, нет. Возможно, я перевыполнил задачу... Я хотел бы сказать спасибо моему ушедшему другу и другу, который, вероятно, даже не подозревает о моем существовании. Я, Вениамин Светлинский, сказал свое слово миру. И мир меня услышал! – Он поклонился и ушел. Он не соврал ни единого слова. Все в его жизни было абсолютно так, как он говорил.
Уходя, Светлинский размышлял о своих произведениях. Он полагал, что его песню обязательно услышит тот самый человек и непременно все поймет. Возможно даже найдет иной смысл, отличный от того, который сам поэт в нее вкладывал. А Палладинов сидел и смотрел на вставших и горячо аплодирующих людей, он думал, что хоть сам он и не стал поэтом, помог, сам того не подозревая, раскрыться другому. Быть может, так и происходят все великие открытия и творения, сами собой, без возложения на них больших надежд.
Глава 12. Выбор
На улице дул сильный ветер, сотрясая своими могучими порывами снег с ветвей деревьев и кустарников городского парка. Не обходя стороной прохожих и не сторонясь появляющихся на пути препятствий, уверенной походкой шел капитан Шумилов. Завидев на скамейке молодого человека, беседующего со стоящим напротив верзилой, милиционер направился в их сторону. Заранее взяв номер телефона у Беспалова, он созвонился и договорился о встрече с человеком, который передавал ему конверт. Это был Игорь Баскаков.
- А, капитан Шумилов! Подходи, не стесняйся, - обратился к милиционеру Игорь, махая рукой.
- Здесь будем общаться? У меня разговор по Беспалову.
- А что такое? Слышишь, - Баскаков повернулся к верзиле, - он что-то про Антона хочет поведать.
- Его не получится освободить.
- Нет, ну ты слышишь, что он говорит? Пойдем в машину.
Компания направилась к припаркованному около парка автомобилю. Капитан, предварительно все взвесив, не пытался сейчас сопротивляться или попытаться скрыться, хотя представлял, что может уже сюда не вернуться. В машине сидел лысый водитель в солнцезащитных очках, хотя сегодня было не особо солнечно. Верзила сел спереди, а милиционер и Баскаков разместились на заднем сиденье.
- Что ты мне хотел поведать? – спросил Игорь, когда машина тронулась.
- Я не в состоянии освободить или даже поспособствовать смягчению наказания Антона Беспалова. Сожалею.
- Да? Это я сожалею, что ты так легкомысленно отнесся к моей просьбе.
- Вот возьми, - Шумилов достал тот же конверт и передал его Игорю, заблаговременно восполнив его недостающими купюрами, потраченными на выпивку.
- Ты что же полагаешь, что вот так отдашь конверт и мы разойдемся? Ты теперь нам должен, - Игорь демонстративно «выстрелил» в Шумилова из пальца и улыбнулся.
- Я скрываться ни от кого не собираюсь, вот ваши деньги. Там та же сумма, можешь проверить. Если хотите, убивайте, - капитан оглядел всех бандитов, - везите в лес и закапывайте, но убегать от тебя и твоих приспешников по своему родному городу я не намерен.
- А что у тебя произошло? – мягко поинтересовался Игорь, машина тем временем неторопливо удалялась от города.
- Это мое личное дело.
- Как там твоего коллегу зовут, тоже капитана? Слышал, есть у вас какой-то принципиальный мент.
- Не знаю, если хочешь договариваться с ним, то узнаешь его имя.
- А ты наглый, я погляжу.
- Устал я от вас всех. Вот, держи конверт.
- Жалко тебя трогать, ты мужик-то хороший. Даже врагов не предаешь.
- Он мне такой же враг, как и ты. В гробу я вас всех видел. Лопату приготовили?
- Ха-ха, Игорь не всегда так дела решает. Еще понадобишься, живи пока.
- До парка не подбросишь?
- Обойдешься.
Посреди загородной дороги машина остановилась, и из нее вышел капитан Шумилов. Конверт остался лежать на сиденье. Милиционер долго смотрел в след удаляющемуся автомобилю, достал сигарету и закурил. Ветер дул в лицо, и он, развернувшись, пошел в неопределенном направлении, что называется, куда глаза глядят. Он определенно не знал, что делать дальше. В чем смысл его существования?
Палладинов смотрел на свои начищенные туфли, белую парадную рубашку и думал. В глубине души он надеялся, что повышение, присвоение специальных званий коснется и его. Неужели такая досадная промашка, такое нелепое стечение обстоятельств затмит все его предыдущие заслуги? Сойдет на ноль активность в доставке корреспонденции и положительное участие в жизни коллектива? В ленинскую комнату зашел полковник. Из строя вышел майор Семенов, на его кителе висели различные знаки и награды, в том числе медаль, полученная за службу в Афганистане. Амбросимов посмотрел на Палладинова и ободряюще подмигнул.
«Равняйсь! Смирно!» - скомандовал Семенов и развернулся к полковнику. Отрапортовав, майор отошел в сторону, и полковник поприветствовал фельдъегерей. Он держал в руках погоны, обернутые в бумажную бирку, с написанным от руки званием и фамилией офицера специальной связи.
После торжественной речи, произнесенной полковником внутренней службы, начальником отдела государственной фельдъегерской службы по Архангельской области, фельдъегерям начали присваивать специальные звания. Поочередно подходили все офицеры, начинавшие в одно время с Палладиновым. Он обводил взглядом радостные лица своих товарищей, улыбающихся и веселых. Настал черед и Амбросимова, высокий и элегантный, казалось, он лучше всех остальных походит на фельдъегеря. Старший лейтенант Амбросимов. Полковник выдал последнюю пару погон, повернулся к лейтенанту Палладинову и, пристально посмотрев ему в глаза, произнес: «Товарищи фельдъегеря, давайте похлопаем офицерам внутренней службы, которые еще на шаг приблизились к генеральским погонам, - тут он улыбнулся, - благодаря им, настоящим офицерам и держится наша специальная связь, а следовательно и страна в целом. Невозможно представить, как было бы сложно без вас, ребята. От лица правительства и министерства связи Российской Федерации поздравляю вас с присвоением званий!»
Все офицеры, за исключением Палладинова, аплодировали. Палладинов не получил звания старшего лейтенанта внутренней службы. Проработав в спецсвязи больше двух лет, Виктор ждал повышения. В эту минуту позора и стыда, Палладинов решил, что сделает все, чтобы реабилитировать себя. Найдет в этом моменте положительную сторону. Мысли о билете в Москву, находящемся дома, отвлекли от переживаний. Демидов выслушал и понял его, значит и дальше так будет, главное не останавливаться.
В честь праздника был накрыт стол, повышенным офицерам подарили по коробке конфет и бутылке шампанского. Палладинов, оставшись в стороне от праздника, развернулся и вышел. Он тихо побрел на остановку. «Да, Виктор, сегодня ты не удел. Как же это произошло и когда?» - размышлял Палладинов. После службы в армии Виктор устроился на работу в специальную связь. Спустя неделю там появился Александр Амбросимов. Так что можно было сказать, что начали они свой трудовой путь совместно. Преимущественно они работали с товарищами постарше, набирались опыта, которого всегда так недостает у новичков, но и друг с другом поддерживали дружеские отношения. В один из вечеров, возвращаясь домой, Амбросимов поинтересовался:
- Витя, у тебя девушка есть?
- Никаких серьезных отношений нет.
- Вот думаю, мы с тобой так похожи, интересы вроде бы одинаковые. Я вот тоже холостой и люблю отрываться, понимаешь?
- Кто же не любит, понимаю, конечно. Я бы даже сказал, что с трудом иду с человеком на контакт, с которым не переживал определенные моменты. Даже вот не выпив с ним, как бы глупо это не звучало.
- Раскрывается человек, узнаешь его сущность? – улыбнулся Амбросимов.
Лейтенанты посмотрели друг на друга, удивившись сходству мыслей. После этого диалога они направились в кафе и сидели там почти до самого утра. Было немало выпито, и Амбросимов даже помогал Вите дойти до дома. Близкое знакомство дало свои результаты: работать стало гораздо проще. Вскоре такие встречи начали происходить чаще, но до одного дня все шло в принципе ровно и гладко. Вот тот момент и вспоминал сейчас Палладинов.
В кафе громко играла музыка, два молодых, сильных лейтенанта смотрели по сторонам и искали взглядом хорошеньких девушек и миловидных особ. Амбросимов толкнул своего товарища и указал на одиноко танцующую обворожительную девушку. Палладинов утвердительно кивнул, тем самым одобрив выбранную Сашкой кандидатуру. Сам же он не любил такого рода знакомств, считая это просто юношеским баловством, стремясь уже к серьезным отношениям. По стоящему перед ним бокалу пива медленно сползала капля конденсата. Холодная кружка согревалась в руке Виктора, чтобы впоследствии напиток согрел его изнутри. Занятый этими бессмысленными думами, он не заметил, как его товарищ беседует с другим посетителем кафе. И тон их беседы не сулил ничего хорошего. Внимательно посмотрев на собеседника своего коллеги, Виктор подметил его крепкое телосложение, спортивный костюм «Adidas» из популярной ткани «эластик» с подвернутыми до локтей рукавами и обратил внимание, что уши у того подвернуты и неоднократно были сломаны. Определенно этот человек занимался единоборствами. «Этого еще не хватало», - подумал Палладинов и направился к столику, где сидела компания спортсменов.
- Товарищ, - Виктор поманил пальцем одного из сидящих за столом, - Я Виктор, приветствую!
- Доброй ночи, брат, - спортсмен подал руку и широко улыбнулся.
- Там наши друзья разговаривают. Как бы конфликта не вышло, - Палладинов указал на активно спорящих людей.
- Сейчас разберемся, Витя, не переживай, - спортсмен поднялся, ладонью показав остальным двум остаться за столом.
Встретив здравомыслящего человека, Виктор успокоился. И теплилась надежда, что все закончится благополучно. Но в те минуты, когда напряжение проходит и наступают мгновения спокойствия обычно и происходит самое неприятное. Не успели они подойти к спорящим, как Амбросимов повернулся, чтобы посмотреть на своего друга, и в следующую секунду пропустил оглушительный удар. Сашка Амбросимов бы не был собой, если б не встал в стойку и ответил градом ударов своему обидчику. Спортсмен и Палладинов, как могли, разнимали дерущихся, плавно уже оказавшись на улице. Не успел Виктор опомниться, как сзади подбежал человек, и в одно мгновение он очутился на земле. Подняться, к сожалению, уже не получилось. Удары ногами приходились в живот, в грудь и в голову. Оказавшись совсем разбитым, Палладинов медленно отполз к ступеням кафе. Остальные люди лишь смотрели, никто ничего не предпринимал, но вся боль мгновенно забылась, как в детстве в реке, когда Виктор увидел, как Сашку Амбросимова избивают три человека. С диким воплем Палладинов поднялся и побежал с кулаками на оппонентов. Получив еще не один удар, Виктор тем не менее устоял. Неожиданно он услыхал вой милицейской сирены и почувствовал, как спортсмен схватил его за воротник рубашки и, посмотрев прямо в глаза, перевел взгляд на Амбросимова, обронив при этом:
- Слышишь, ты самый везучий. У тебя такой друг! - он указал на Палладинова, - за такого друга и умереть можно.
- Пошел ты, - лишь огрызнулся Амбросимов, - еще увидимся с тобой, обещаю.
Их разговор прервала приближающаяся милицейская сирена. Один из толпы зевак громко свистнул и замахал руками. Спортсмены побежали, и вскоре темнота скрыла их силуэты. А из подъехавшей машины вневедомственной охраны вышли два милиционера в касках, бронежилетах и с автоматами.
- Что у вас произошло?
- С лестницы упал, - Палладинов неожиданно остался один, - Амбросимов, видимо, воспользовавшись общим замешательством, спрятался.
- Сколько пальцев показываю? – милиционер вплотную подошел к Виктору и оценивал его состояние.
- Два, да все хорошо, я пошел.
- Эй, ты, где находишься?
Палладинов долго смотрел на безразличных к сути происходящего милиционеров и так же безразлично ответил:
- В Ломоносовском округе города Архангельска.
Ответ устроил милиционеров, и они зашли в кафе. А Палладинов побрел в темноту. Из кустов ему на встречу вышел Амбросимов и приобнял товарища.
- Ничего, Витя, еще поквитаемся.
- После драки кулаками не машут, я вот такое слышал. Что стряслось-то?
- Этот негодяй к девушке начал приставать, представляешь? Я такого вообще не люблю. Еще и ко всему прочему, уже моей знакомой…
- Понятно. Герой-романтик значит? В лучших традициях любовной прозы.
- Витя, - Амбросимов протянул ему руку, со сбитыми кулаками, и выступившей на них кровью, - спасибо тебе, теперь я в тебе не сомневаюсь.
- А раньше, что же думал? Предам?
- Ничего не думал, ты для меня знакомый был, а теперь вот другом стал.
Новоиспеченные друзья улыбнулись и медленно поковыляли по темным переулкам. Сумерки рассеивались, и за кафе загоралось огненно-красное зарево. Ночь со всеми ее секретами, тайнами, склоками и передрягами уходила в небытие, чтобы стать лишь историей, унося с собой привлекательную загадочность и уступая дорогу утру, дабы солнце вновь начало давить на людей бременем ответственности и серьезности.
На следующей неделе лейтенанты попросили, чтобы их поставили в пару. Отныне они доставляли груз вместе. И так выходило, что порой Палладинов уже и не справлялся без своего товарища, но это было только началом их близкого общения. Однако затем были и нелицеприятные моменты, которые внесли в их отношения некую прохладу. А после Витиной женитьбы Амбросимов и вовсе отдалился от своего друга, стал даже сторониться его, что для Палладинова вообще не вписывалось в понимание дружбы. Амбросимов продолжал вести беспечную жизнь, а вот Виктор остепенился. Впрочем, нет-нет, да и вспоминал веселое время. Замечал их непростые, но тем не менее товарищеские взаимоотношения Семенов. Лишь благодаря чудаковатому соседу по купе – Лугову, - лейтенанты вновь доставляли корреспонденцию вдвоем. Может быть, поэтому, растеряв многих своих друзей, Виктор так тянулся к приятелю своего детства и человеку, с которым многое связывало – Валерке Кулагину.
Сидя на остановке и вспоминая пережитые обстоятельства, Виктор даже не предполагал, что эти воспоминания появились в его голове неспроста, а явились предзнаменованием череды событий, последующих за сегодняшним днем.
Амбросимов, держа в руках бутылку советского шампанского и коробку конфет, медленно шел по тротуару. Все его мысли занимало предстоящее дело. Его желание избавиться от тяготившей зависимости от работы и жалкого, на его взгляд, существования фельдъегерем в стране, где открывается столько возможностей и выбора предприимчивым и настроенным на успех людям, достигло апогея. Отец Александра был работником на местном заводе железобетонных изделий. Он был на хорошем счету и делал успешную карьеру, что, по мнению Амбросимова и подавляющего большинства его знакомых, являлось самым важным и знаковым в жизни мужчины. Начиная простым рабочим, он смог быстро дорасти до мастера, а затем и до прораба. Но в жизнь семьи Амбросимовых, как это нередко бывает, ворвался случай. Директор завода, имея такое завидное положение, периодически пользовался им. Когда в очередной раз партия готовых изделий убыла в неизвестном направлении, на завод пришли сотрудники МВД, давно следившие за директором. Собранная комиссия решила директора от работы отстранить и заключить под стражу. Комиссия также сочла, что прораб не мог не знать, что некоторые партии уходят налево. Отцу Амбросимова объявили строгий выговор с занесением в личное дело и с позором выгнали вслед за директором. Но через какое-то время предложили вернуться, потому что такого толкового специалиста найти было не так-то просто. Амбросимов-старший отказался возвращаться. Настолько глубока была рана, настолько сильно задели его честь, что забыть и простить несправедливость он не смог. Поступив по совести, отец впоследствии много сожалел об этом, тем не менее Сашка Амбросимов не сомневался, что, если бы отцу дали еще шанс, он поступил бы также. А затем нагрянула «перестройка», отец начал пить. Жизнь вообще покатилась под откос. Каждый раз, смотря на своего пьяного отца, Амбросимов знал, что совесть, жившая в нем, помешала ему добиться своих целей. Поэтому с раннего возраста Сашка Амбросимов решил для себя, что не будет останавливаться ни перед чем. Отец сделал достойный шаг по велению общественной морали и собственной совести, но что это дало ему? Во что вылилась стойкость, проявленная много лет назад?
Амбросимов смотрел на зеленое стекло бутылки и думал: «Нет на свете плохих или хороших поступков, как нет и моральных или аморальных действий. Необходимо жить и поступать по велению сердца. Одному хорошо, другому от этого плохо, так в чем же мораль? Что делать, если тебя не устраивает твоя жизнь? Жить по принципам, которые общество вдалбливает с самого детства? Общепринятые ценности – это глупости, придуманные учеными людьми, дабы контролировать простых смертных. Кто потом оценит и поблагодарит меня за то, что я поступлюсь своими желаниями, пойду наперекор своим мечтам?». Мимо пронеслась БМВ с наглухо тонированными стеклами. Амбросимов поглядел ей вслед. С юности Сашка пытался вырваться из порочного круга жалкого существования. И такой шанс однажды ему представился. Амбросимов начал вспоминать тот день, ту встречу, которую считал счастливым и не случайным моментом в жизни. Моментом, который должен был изменить ее.
Несколько месяцев назад Амбросимов сидел в пивном баре и в одиночестве пил холодное пиво. В зал зашли трое. Первый вошедший, самый важный, в пиджаке малинового цвета и золотой цепью с плетением «питон» кивнул бармену и присел за стол с табличкой «зарезервировано». К нему присоединились двое, оба в кожаных куртках. Один из них был неимоверно широк в плечах и с лицом, не обезображенным интеллектом. Он мог бы смело выступать на ринге. Второй был значительно меньше, но выражение лица наводило ужас на многих посетителей. Взгляд черепа, обтянутого кожей, с легкой щетиной смотрел куда-то глубже глаз, в самую душу. На его руке был наколот год «1974», что явно не соответствовало году его рождения, он был гораздо старше. Что бы это могло значить? Они заказали водку и дорогую закуску. Через какое-то время старший из них обратил внимание на Амбросимова, от чего тому стало не по себе. Малиновый пиджак, не отрывая от Сашки глаз, поманил указательным пальцем. Амбросимов подошел, по ходу высматривая пути отхода. Убежать было не так просто, но вполне реально. Но прибегать к таким мерам, к его счастью, не пришлось. Малиновый пиджак спросил:
- Не узнаешь?
- Нет, а должен? – постепенно успокаиваясь, поинтересовался Амбросимов.
- Ты же Сашка, верно?
- Да, а вы кто? Я вас не узнаю.
- Ха, я Игорь Баскаков. Твой старый друг.
У Амбросимова округлились глаза: до такой степени изменился человек, с которым он не один год просидел за одной партой. Сашка даже не подозревал, что за те десять или около того лет, сколько они не виделись, человек способен настолько поменяться.
- Быть этого не может. Мой школьный друг Игорь? Признал бы, если б знал, что человек так может измениться.
- Тем не менее, это так, подвинься здоровяк, - Игорь обратился к своему товарищу, - пусть мой друг присядет с нами. Как ты вообще поживаешь, чем занимаешься?
Амбросимов взял свое пиво и сел рядом с Баскаковым.
- Да бывает и лучше, работаю фельдъегерем.
- Да брось ты свой напиток. Давай с нами, столько лет не виделись.
С каждой выпитой рюмкой Сашка и Игорь погружались в царство опьянения и забытья, все больше понимая друг друга. Каждый рассказывал, чем занимался после школы. Игорь не закончив обучение, сразу угодил за решетку, где познакомился с хорошими людьми. За что его посадили, он не уточнял, зато сказал, что там, дескать, и получил настоящее, истинное образование. Воспитали как надо. После освобождения уже совсем в другой стране он начал свой бизнес. Бизнес, который полностью базировался на крови.
Компания просидела в баре всю ночь, была выпита не одна бутылка водки, прежде чем они вышли на улицу.
- Вот смотри, Сашка. Я ж списывал у тебя постоянно. Помнишь? Учился ты хорошо, и чего? – Баскаков громко икнул и шатнулся, но его удержал здоровяк, - ты полагаешь, что делал все грамотно, стал состоятельным мужчиной? – насмехался Баскаков.
- Скажем так, меня не все устраивает.
- Неправильно ты живешь. Вертеться надо в этой жизни. Само в руки ничего не свалиться, но я, так и быть помогу тебе. Баскаков своих не бросает!
- Сильно. Но чем ты можешь помочь? Устроишь на прибыльную работу? – с долей иронии и скепсиса спросил Амбросимов.
- Поглядим. Ты главное не пропадай никуда. Мы теперь вместе, понимаешь? В одной лодке…
Амбросимов попрощался и поплел домой. Было довольно прохладно, но и выпито немало. Сашка смутно помнил, как оказался дома, возможно, что его даже довезли ребята Баскакова. Игорь не вышел на связь ни на следующий день, ни через неделю, даже ни через месяц. Только сравнительно недавно он позвонил Амбросимову и назначил встречу, на которой познакомил своего бывшего одноклассника с Антоном Беспаловым. А последний звонок Баскакова Александр помнил отчетливо, потому как после разговора много об этом думал.
В Амбросимове отчаянно боролись два человека. Держась за голову, чтобы та не разлетелась от всех тех вопросов, что в ней появлялись, он в который раз спрашивал себя, как быть с Палладиновым. Чувство локтя, дружбы и товарищества, которые он так ценил в юношестве, превращались в простые слова. В то же время он понимал, что сегодня, пожалуй, лучший день, чтобы изложить Вите план предложенный Баскаковым, и затем разделить с ним прибыль от их кооперации. Это единственная возможность вырвать и его из этого круга проблем. Но согласится ли Палладинов? В руках была бутылка и коробка конфет. Что с ними делать? Хотелось выпить, но в скором времени предстояло сложное дело, требующее полной концентрации.
На город опускались сумерки. Амбросимов поднял голову к небу и посмотрел на луну, она была еще бледна, но постепенно наставало ее время. Александр набрался решимости, включил все свое обаяние и направился к дому своего товарища.
Он топтался около входа в подъезд. Последнее время у него складывались хорошие отношения с Палладиновым, а после череды событий, произошедших с ним накануне, он искренне хотел его поддержать. Помимо прочего, Амбросимову очень хотелось познакомиться с его женой. Он, вечный холостяк, всегда относился с легкой ноткой зависти к его домашнему семейному уюту и не мог не думать о своей личной жизни.
Из подъезда кто-то выходил, и Александр не стал упускать возможности зайти внутрь. Старый лифт довез его до последнего этажа, он вышел и позвонил в звонок. Дверь открыл Виктор, очень обрадовавшись и удивившись приходу друга.
- Витя, не расстраивайся! Все впереди. Главное ведь что? Правильно, семья! Знай, что по-дружески тебе завидую, - Амбросимов улыбнулся во весь рот, но затем сказал серьезно: - я уверен в скором времени сравняемся с тобой в званиях, - Амбросимов пожал руку Виктору и подал коробку конфет и бутылку советского шампанского.
- Спасибо, Сашка! Рад, что ты пришел! – оба фельдъегеря зашли в квартиру.
- Знакомьтесь, это мой коллега и друг Сашка, а это моя жена Саша, – все заулыбались, и Амбросимов, осторожно пожав Сашину ручку, прошел в комнату.
«М-да, не богато, можно даже сказать, аскетичная квартира», - думал Амбросимов. Ему, как холостяку, было все равно, как выглядит его конура, он проводил там генеральные уборки только тогда, когда к нему приходили женщины, но ему почему-то казалось, что в семейной квартире обязательно все должно быть обставлено красиво. Свое будущее жилье он представлял несколько иначе. Он особо не копил деньги, но был достаточно экономным человеком. И, о Боже, в его квартире все было бы по-другому. Здесь же он видел люстру неимоверно огромного размера, в которой отсутствовали некоторые детали, на полу потертый линолеум. Старая скрипучая стенка, дверцы которой издавали неприятный звук, похожий на какую-то сирену, когда Саша доставала бокалы, видимо, приобретена была еще дедом. Диван был аккуратно застелен, но, похоже, стоял здесь не один десяток лет. Желтые выцветшие обои, ярче остального подчеркивали бедность. Нет, Александр Амбросимов себе бы такого не позволил, из кожи вон вылез бы, но не допустил.
- Садись за стол, Сашка! – прокричал из кухни Палладинов.
- Да, иду, конечно, – с улыбкой на лице отозвался Амбросимов.
Кухня впечатлила его не больше комнаты. Здесь он не успел все так пристально разглядеть, потому что Виктор уже громко открыл бутылку шампанского и разлил по бокалам. Амбросимов захотел произнести тост:
- Я очень горжусь тем, что у меня такой товарищ. Мы много где побывали с твоим мужем за последнее время, - сказал он, обращаясь к Саше, – и скажу я тебе: парень он хоть куда. Спецсвязь может гордиться тем, что в ее рядах служит такой человек. Наш начальник, майор Семенов Юрий Андреевич, всегда лестно отзывается о лейтенанте Палладинове, – бокалы уже потянулись друг к другу, но Амбросимов решил добавить: - ах да, еще желаю чтобы доходы Витины росли быстрее, чем звания, потому что достаток – это неотъемлемая часть мужского начала!
Все чокнулись бокалами.
- Спасибо, Сашка, очень приятно, – отреагировал Виктор.
- Саша, а ты прав насчет достатка, я, конечно, не жалуюсь, но если Вите повысят зарплату, то я буду несказанно рада. Потому что на работе у меня сплошные неурядицы, – негодовала Саша.
- Любимая, не начинай, – грозно, но с улыбкой обратился к жене, Палладинов.
- А что? Ты зря одергиваешь жену. Деньги – они еще никогда и никому не мешали. Знаешь, вот ты нашел свою любовь, молодец, я очень рад за вас, но вот скажи, у меня нет жены, и кому я буду нужен без постоянного и систематического дохода? Можешь не отвечать, я сам знаю – никому. Раньше, может быть, было и неважно, но сейчас женщины ищут мужчин состоятельных и утвердившихся в жизни, понимаешь?
Александра внимательно слушала лейтенанта, как ей казалось, он говорил чистую правду. Он был молод, красив, целеустремлен и энергичен. За таким не пропадешь.
- Да, Саша, я думаю, ты прав. Время такое сейчас, – согласилась она.
- Какое еще время? – удивился Палладинов, – вы что такое говорите? Деньги? Когда они вообще имели какое-то принципиальное значение для любви? Сколько книг написано, сколько, наконец, снято фильмов о том, что женщины бросают своих богатых мужей и сбегают с нищими, но любимыми мужчинами, поэтому, друзья мои, смею с вами не согласиться, – подытожил Палладинов.
- Витя, я тоже раньше так думал. Но потом, познав реальную жизнь, я изменил свое мнение, да, полагаю, не я один.
- Мне обидно, что ты так быстро меняешь свои взгляды, свое мировоззрение.
- Да ладно ты, не заводись, - улыбнулся Амбросимов, – но вот, скажите мне, неужели не хотелось вам жить, скажем, чуточку, - Амбросимов пальцами показал на сколько, – лучше. Выбросить все хламье, сделать ремонт, а?
- Конечно, хотелось! – у Саши появилась искорка в глазах. Палладинов молчал.
- Ничего, Саша, - Амбросимов слегка коснулся Сашиного локтя, – я знаю, как в наши дни делать деньги. Наступило время молодых людей, смотрящих только вперед, в будущее.
- У тебя мысли совсем не как у лейтенанта внутренней службы.
- Ах, Витя, брось. Все это, конечно, здорово: форма, фуражка, все эти письма. Но это не то, что нужно, я в этом убедился. Мы с тобой столько богатств в Питер отгрузили и где они? Ты думаешь, то золото в Центробанке? Нет, друг мой, это не так. Эти государственные, наши общие богатства, в одночасье стали чьей-то собственностью. А фельдъегерям доверили лишь потому, что опасаются, как бы кто-нибудь такой же не объявился, охочий до вчерашних благ всего народа. Бандиты боятся друг друга. А чем мы хуже? Неужели мы не хотим немного от этого куска отщипнуть, забрать то, что по праву принадлежит нам? Мы меньше работаем? Да вроде бы нет. Мы недостаточно образованы? Опять-таки нет, - хохотнул Амбросимов, – поэтому идти надо туда, где тепло. Но ты, Саша, не переживай, я в теплое место и вас позову. Выживает сильнейший! – договорил и еще раз поднял бокал Амбросимов.
- Может быть, ты в чем-то и прав, Сашка, но сейчас, как ты говоришь, «выживает» не сильнейший, а скорее ушлый или наглый.
- Ладно вам, давайте лучше поговорим о Питере, Вите он очень понравился, теперь хочу услышать твое мнение, – прервав словесную перепалку, Саша обратилась к Амбросимову.
Палладинов пошел провожать своего товарища.
- Знаешь, Витя, я предпочитаю на такси.
- Круто берешь, Саня, очень круто. Откуда в тебе это? Не замечал раньше.
- Ты про что?
- Про тягу к роскоши. Ты просто сноб.
- Все просто. Смотрю, как другие живут. Как легко подняться в наше неспокойное время. Нужно лишь переступить черту.
- Переступить черту?
- Да, всего лишь переступить черту, Витя! Ты мой друг и я не хочу портить нашу дружбу. Поэтому посвящу тебя в одно дело. Довольно прибыльное.
Палладинов вдруг осознал, что Амбросимова не на шутку засасывала трясина, именуемая страстью к наживе. Товарища поглощала неведомая сила, тянущая его на дно, с которой даже он такой целеустремленный и энергичный не в состоянии совладать. Не зная, как отнестись к метаморфозе, произошедшей с коллегой, Виктор по инерции спросил:
- Какое дело?
- Завтра мы снова повезем частный груз. Опять деньги, золото или что-то еще. Мы отдадим его бандитам. Половину забираем себе. П-о-л-о-в-и-н-у, ты только понимаешь?! Да Саша будет тебя любить, как никогда. Уедем отсюда, бросим все. Думаешь, нас найдет кто-нибудь? Таких, как мы, - полгорода. Считаешь, милиционеры не обсуждают сейчас, где им подзаработать, чтобы семью прокормить?
- Это должностное преступление, Сашка. Как же честь мундира? А оружие, которое тебе доверило государство? Чтобы застрелиться?
- Смешно, очень смешно, Витя! Неужели ты хочешь прожить вот так всю свою жизнь? Получать никому ненужные звездочки на погоны, только чтобы потешить свое тщеславие? Возить богатства, раньше принадлежавшие твоим родителям и прародителям?
- Хочу! Потому что это моя работа. И твоя, между прочим. Если делаешь что-то, делай это хорошо.
- Нет, Витя. Я тебя не понимаю. Тебе было приятно хлопать всем? Нравится быть козлом отпущения? Разве ты не заслужил повышения?
- Причем здесь это? Должны быть люди, которые противостоя всей злобе этого мира, остаются человеком. - Палладинову сразу вспомнились слова Кулагина; «Степень твоего богатства всегда познается в сравнении, ибо находясь в обществе бедняков, человек может разорвать оковы, стягивающие его и почувствовать себя раскрепощенно. И совсем другое дело в обществе зажиточных людей. Там он не пытается мериться своими сбережениями, рискуя оказаться далеко не самым состоятельным в такой компании. Всегда найдется человек богаче и обеспеченнее. Важно беречь в себе другое богатство – духовное, его сложнее накопить, но так же просто растратить. Именно духовное богатство отличает людей друг от друга, а не наличие ничтожных денег».
- У тебя сейчас нимб над головой вырастет.
- Это мое виденье. Я хочу так жить. А ты что же хочешь получить пулю в лоб? Ты думаешь, такой, как ты, нужен бандитам? Человек с такой совестью, как у тебя, уж я-то тебя хорошо знаю, им не нужен. Как ты этого не поймешь? Они тебе половину пообещали? Так вот, послушай. Половину жизни ты уже прожил, а вторую у тебя заберут в обмен на золото. На презренный металл. Понимаешь? Убьют – это значит, что завтра уже нет. Оно не наступит никогда. Но это не самое страшное. Страшно другое: ради чего? Денег?! Женщин, которым без них ты и нужен-то не будешь? Или новых обоев в квартирку?
Они стояли несколько минут молча. Каждый думал о своем и что-то взвешивал.
- Витя, прости. Да, «прогнал» что-то. Не бери в голову.
- Не извиняйся. Знай, что оружие у нас в кобуре не для красоты. Оно есть и у меня, и у тебя, мы сделаем то, что предначертано! За нами сила.
- Ты должен был стать старшим лейтенантом, а не я, – улыбнулся Амбросимов, – это я так, забылся что-то. Ладно, пошел я, ты не провожай дальше, беги к Саше.
- Давай, дружище, не отчаивайся никогда! Тем более пустое все это.
- Давай, до завтра.
Амбросимов побрел на остановку. Он думал над тем, что завтра может не наступить. Как это? Разве у него, такого молодого и целеустремленного, не может быть завтра?
А у Палладинова кошки скребли на душе. Достаток фельдъегеря не удовлетворял ни Сашу, ни его самого, но и встать на другой путь, предложенный Амбросимовым, каким соблазнительным бы он ни казался, он просто-напросто не мог. Не мог по идейным соображениям, потому что не позволяла совесть, нравственные ориентиры и Бог весть что еще. Но, возможно, это тот самый шанс, который дается в жизни лишь раз, и вот он – Виктор Палладинов - уловил, отыскал его в своей жизни. Быть может, она сама говорит: ты же просил шанса в жизни, бери и действуй, он откроет для тебя многие пути, и все в жизни удастся?
«Интересно, что по этому поводу сказал бы Семенов? Это Амбросимов, это он сдал нас Беспалову. План тогда провалился по неизвестным до сих пор причинам. Надо доложить Семенову. Но тот Сашку в порошок сотрет. Что с ним будет? Уволят с позором в лучшем случае. Нет, Семенов честь мундира бережет, он этого так просто не оставит, может и лично разобраться. Быстро к стенке поставит. С другой стороны, надо это Семенову? Его разве не достало золото для бандитов перевозить? Пресмыкаться перед ними и их милицейской крышей? Амбросимов друг мне, схожи мы с ним по духу. Побеседую с Сашкой еще, все хорошо будет», - думал Палладинов.
Мнение майора Семенова очень интересовало Палладинова, и расскажи он Юрию Андреевичу об Амбросимове, тот нашел бы что сказать и дал бы совет, как выйти из этой ситуации. А Виктор возможно так бы и поступил, а если не поступил, то хотя бы прислушался. Но советоваться Виктор не мог, казалось, что правильнее решить все самому. Он посмотрел наверх. Луна тоже смотрела на Виктора и словно подмигивала. «Мол, все верно думаешь лейтенант, только нужно ли это кому-нибудь?»
- Конечно, нужно, – как будто из глубины веков Виктор услышал голос, - «Ведь, если звезды зажигают – значит - это кому-нибудь нужно?» Маяковского разве не читал?
- Ты кто? – поинтересовался Палладинов, у человека, вышедшего из темноты.
- Сосед твой, покурить вышел. А ты с кем тут разговариваешь? Нужно - не нужно? – мужчина подошел ближе и протянул Палладинову руку.
- Приветствую. А я что, вслух это сказал? Задумался просто. Вот думаю, Луна тысячи лет светит по ночам, ей этого хочется или так нужно?
- Я не астроном, но полагаю, это необходимо, даже жизненно важно. Светит ведь не Луна, она лишь отражает тот свет, который источает солнце, которого по ночам не видно, - сосед нахмурил брови и выдержал паузу, - да и к тому же если этого не ждешь ты, не значит же это, что этого не ждут другие. Пусть даже один человек. Вот для него нужно.
Метафизический смысл банальных вещей, сказанных соседом, оседал глубоко в сознании Виктора.
- Может быть. Ладно, я пойду, был рад знакомству.
- Я тоже, но постой, я не задержу тебя надолго. Вижу, тебе разбирают сомнения. Я не прошу делиться с абсолютно незнакомым человеком. Просто скажу одну вещь. Читал Виссариона Белинского когда-нибудь?
- Нет, честно говоря, не доводилось. Хотя, может быть, в школе.
- «Где же познается истинное величие человека, как не в тех случаях, в коих он решается лучше вечно страдать, нежели сделать что-нибудь противное совести?» Вот так, друг мой, прощай, – мужчина развернулся и пошел прочь в темноту, откуда так странно и появился, оставив после себя лишь табачный дым.
Луна скрылась за облаками. Палладинов еще минуту-другую постоял и побрел домой, не выпуская из своей памяти ни одного слова, ни одной буквы из сказанного великим критиком и донесенного до Виктора незнакомцем, скрывшимся во мраке ночи так же быстро, как и осветившая их Луна.
Виктор вернулся уставшим. Саша что-то усердно рассказывала, делилась впечатлениями об Амбросимове. Но Палладинов едва слышал ее. Сославшись на то, что утром рано вставать, он расстелил диван и улегся. Почти сразу сон одолел его.
Он открыл глаза и понял, что находится посредине яркого, радужного цветочного поля. Палладинов заметил одинокий, стоящий столпом камень. Виктор медленно шел к нему; облака, ветви деревьев, птицы и цветы – все было неподвижно. Растущие цветы ласкали опущенные вниз руки, мягко гладя черствые холодные ладони. Подойдя ближе, Виктор распознал в камне надгробие. Надгробие со стеклянной коробочкой сверху, внутри которой были цветы, словно выпиленные и сваренные из металлической стружки, настолько неприятен был их оттенок. Цветы за стеклом будто умерли. Они были помещены туда много лет назад и уже совсем увяли. Своей мрачной смертью, они были обязаны кладбищу и надгробию, на вершине которого возвышался стеклянный короб. Палладинов долго смотрел на них. Цветы определенно нагоняли хандру и апатию, убеждали в бессмысленности существования и обреченности всего живого. Цветы, некогда яркие, теперь стали почти черными, они были такими же холодными, как и черный гранит надгробной плиты. Цветы, которые должны были нести радость, замуровали в стекло и выставили на всеобщее обозрение, словно неведомую ценную реликвию. Из небесных глубин медленно приближалась точка. Она летела издалека, превращаясь в осязаемую птицу. Птица была огромных размеров, ростом с человека. Долетев до плиты и сев на стеклянный короб, она посмотрела на Виктора. Когти ее, соприкоснувшись со стеклом, издали крайне неприятный звук. «Я не люблю когда железом по стеклу», - вспомнились Палладинову строки из песни Владимира Высоцкого. Они, - птица и человек, - не моргая, глядели друг другу в глаза, и лишь через какое-то время Палладинов обнаружил, что на плите не было имени и годов жизни. Там было только две надписи. Первая, написанная небрежным, вероятно, старческой рукой, мелким шрифтом, гласила: «По сему пути ходити осмысленные». А чуть ниже, за цветами, которые раздвинул руками Палладинов, курсивом было начертано: «Но не обязательно при жизни…» Птица подняла свои широкие черные крылья, которые, словно павлиний хвост, отражая солнечный свет, переливались всеми цветами радуги. Резко взмахнув ими и проведя перед лицевым диском, она опустила их на стекло. Виктор вместо птичьей головки увидел красивое, белоснежного цвета, источающее чистоту, святость и благочестие, женское лицо. Волосы были растрепаны и отливали золотом.
- Гамаюн…, - оторопев, произнес Палладинов.
- Витя, уповай на себя, - молвила птица с женским ликом и подмигнула.
- Что ты здесь делаешь? Зачем ты прилетела?
- Поспети, Витенька, - Гамаюн заплакала и, подняв крыло, погладила Палладинова по щеке, а другим крылом провела по своим волосам.
Она поднялась в небо и, став еще больше и могущественнее, усиленно замахала крыльями. Подул сильный ветер, и Виктор закрыл от усталости глаза, но всюду мерещились цветы за прозрачным, пыльным и жирным от грязи стеклом. Не вынеся этих видений, он вновь открыл глаза, солнце скрылось за тучами. Ветер согнал всех птиц с веток и основательно трепал растущие цветы. Он пригнул их прямо у надгробия, где сразу оголилась вторая надпись. От сочетания слов «но не обязательно при жизни» Палладинову стало дурно, и он попятился, прикрыв глаза руками. Отступая, он угодил одной ногой в яму и начал падать. Ужас охватил его и он, едва открыв рот, чтобы крикнуть, проснулся. Была тишина, поле исчезло, унеслось куда-то далеко то ли за тысячи, то ли за миллионы километров или сотни световых лет, то ли куда-то еще дальше и глубже, в его голову, к клеткам напряженного мозга.
Амбросимов ехал в последнем автобусе. Он не переставал думать о том, что те преступные элементы, которые завтра должны были инсценировать нападение на фельдъегерский конвой, где-то выжидают и планируют операцию. Их уговор был прост. Амбросимов, как водитель, встретившись на дороге с бандитами, доезжает до пустыря, где их поджидает еще одна машина. Они разоружают фельдъегерей и забирают груз. Все элементарно. Возможно ли теперь этого избежать? Палладинов не согласился на авантюру и посадил в него самого семя сомнения. Отменить все? Рассказать Семенову? Да – это решение. Будь что будет. Через некоторое время Амбросимов вышел на своей остановке и побрел домой. Он проходил мимо милицейского отделения, из которого вывалился пьяный милиционер. Он сыпал на всех ругательства и кричал. Видимо, милиционер находился на дежурстве, на нем была портупея и пистолет.
- Все вы, знайте! Я здесь за вас все решаю: кому сидеть, а кому по волюшке гулять. Купить меня захотели, да? Власть моя безгранична, все под колпаком! Я – капитан милиции Шумилов всех пресмыкаться заставлю! – он громко икнул и зашел за угол, видимо, по нужде.
С чувством глубокого отвращения Амбросимов шел дальше. Грязный снег прилипал к обуви, тоска съедала его. Это невозможно, милиция уже ничем не поможет, сдаст его бандитам и крышка. Он подумал про Сашу Палладинову, про то, что он не может так поступить с ней, предав ее мужа. Надо не сдаваться и идти до конца. Медленно он подошел к подъезду и уже коснулся ручки, как вдруг услышал девичий смех позади. Он остановился. Напротив соседнего дома стояли две иномарки и несколько девушек, играющих и смеющихся. Александр Амбросимов протер глаза, думы давили на его черепную коробку, очень сильно болела голова. Выкрики милиционера, женский смех, квартира Палладинова, и собственная серая конура, в которую не хотелось заходить. Это шанс, который нельзя упускать. Сейчас или никогда. Будь что будет – убьют, так убьют. Амбросимов любил выражения на латыни, и изучал их. И сейчас многие из них выстраивались в его голове в цепочку мыслей, побуждая к активным действиям. На его лице вновь появилась жизнерадостная улыбка. Он забежал в подъезд и поднялся в квартиру. Даже не разуваясь, он подошел к телефону и набрал заученный за последний месяц номер. Амбросимов окончательно все решил. «Ничто не истинно, все дозволено» - проговорил он вслух, обращаясь к стенам пустой квартиры.
Главная сила человека состоит в том, чтобы он показывал свой крутой нрав не в моменты нахождения среди друзей и единомышленников, а в те промежутки времени, неминуемо встречающиеся в жизни каждого человека, у кого-то в большей, а у кого-то в меньшей степени, когда кажется, что весь мир против него. Тот, кто выстоял в такие моменты, не сломался, и не свернул с предначертанного пути, тот победил самого себя, и эта победа стоит многих других.
Бывший руководитель комитета по природным ресурсам шел уверенной походкой, оглядывался по сторонам и тихо насвистывал какую-то мелодию. Он шел по кремлевской набережной Москвы, его еще никто не знал и он мог двигаться здесь беспрепятственно. Во многих городах, помимо Питера, и подобно Архангельску он пустил свои грязные щупальца. Слабый и неприметный, серый человек не высокого роста мало кому из прохожих мог показаться тем, кем он являлся на самом деле. Он шел по головам не стыдясь и не испытывая и нотки жалости к человеческим жизням и судьбам. Он – кремень. Закаленный с детства характер жесткой рукой отца - военного, неудавшегося майора в запасе помогал ему в этом. В школе и академии он был не общительным, замкнутым и тихим. Выжидая долгие годы, он, наконец, вырвался из пещеры своей духовной замкнутости. Вырвался, чтобы мстить. Он не сразу стал влиятельным, но упорство и податливый, но в то же время идейный характер вывели его на олимп тщеславной борьбы против человечества. Он убирал мешавших ему людей, словно пешек с шахматной доски. Он был бандитом, получившим власть. Словно монстр, мечтающий в своих фантазиях о выслеживании жертвы и ее убийстве, о наслаждении в преклонении перед ним, он грезил обо всех богатствах своей страны. В своих иллюзиях меркантильно представлял, как получит все это, и купит только тех, кто, по его мнению, этого заслуживает и достоин его похвалы. Московская милиция, на которую, пусть и не особо, но возлагал надежды Адиль Амурханов, бездействовала. Бывший руководитель уже позаботился об этом. Страшен тот маньяк, который убивая, откупается от людей, которые должны блюсти закон и защищать смельчаков вышедших на тяжелый, смертный путь борьбы с нелюдем. Он, словно антихрист, хочет разрушить ненавистную ему Россию. И кто-то вынужден за нее вступиться. Может быть, этот человек совсем рядом, а может в тысяче километров. Так подумал, проходящий мимо бывшего руководителя гражданин с бородкой, и обернувшийся ему вслед. Он смотрел вслед человеку, идущему развязной походкой навстречу своей мечте, своим идеалам и своей маниакальной страсти к разрушению. Маленький и невзрачный человек, возможно, был одинок в этом стремлении, но других, как это ни прискорбно, он просто-напросто мог купить. Человек с бородкой восхищался стержнем бывшего руководителя. Его не смущало ничего, он был слепо верен своей идее. Такой стержень может свернуть горы, а может и шею. «Это не стальной стержень. Ведь есть и другие материалы? Дерево, например, не прогибается, но сразу ломается, только лишь на него надави. Или, допустим, пластик, гнется, и возвращается в прежнее положение, извивается под всеми жизненными перипетиями, но тоже ломается довольно легко. Другое дело, сталь. Не гнется, ее крайне тяжело сломать. Но нет, бывший руководитель не таков. Он еще как гнется, иначе, не шел бы здесь… Видимо, материал будущего, как и данный представитель рода человеческого», - гражданин поправил шляпу, он рассуждал вслух, но его никто не слышал. Чем больше город, тем больше в нем человеческих проблем и он становится глух до них. Потому и не слышат люди друг друга, и рад бы сейчас уже не молодой человек в шляпе найти собеседника, но все спешат. Нужно жить быстрее, а то можно не успеть. Но он не отчаивался, а лишь улыбнулся и посмотрел наверх, на небо, где среди пелены облаков пролетела комета, или далекий, неведомый космический аппарат и уже выглядывало созвездие Ориона.
Палладинов, по обыкновению, приехал на работу раньше. На улице было еще темно и тихо. Взяв у дежурившего в это утро на КПП наряда, ключи, Виктор направился к гаражу. Два больших замка крепко держали ворота. Чтобы их открыть лейтенанту пришлось надавить на двери плечом. Повозившись с воротами, он подошел к «Волге» и завел мотор. Машина загудела, и вскоре гараж наполнился запахом отработанного топлива. Через какое-то время в окне Семенова загорелся свет, из чего следовало, что майор уже пришел на работу. Палладинов прикрыл ворота гаража и пошел в кабинет к своему начальнику. Дойдя до второго этажа, он услышал, как кто-то открыл входную дверь и быстрым шагам поднимался по лестнице. То был старший лейтенант Амбросимов. Они поздоровались и посмотрели друг другу в глаза, но прежде чем успели обмолвиться, дверь кабинета отворилась, и вышел Семенов, сказав:
- Чего вы тут встали, заходите в кабинет.
- Здравия желаем, товарищ майор внутренней службы, – ответили фельдъегеря.
- Вот, посмотрите, - Семенов раскрыл перед фельдъегерями карту, - начинаете свой путь от гаража на территории специальной связи. Далее по этим улицам, выезжаете на центральную и двигаетесь по ней до упора, затем сворачиваете на местный проезд и направляетесь в сторону промзоны. Дальше, уже не заблудитесь и едете по единственной дороге до лесопильного завода, - Семенов поднял глаза и взглянул на Амбросимова, - ты поведешь. Виктор поедет с грузом на заднем сиденье. Если почувствуете опасность, всячески избегайте ее. В крайнем случае, при невозможности другого выбора используйте табельное оружие. Стреляйте на поражение. Здесь, старший лейтенант Амбросимов, я полагаюсь на тебя. Палладинов, запомнил маршрут?
- Да, но я же все равно не буду за рулем?
- Не важно. Вы оба должны хорошо ориентироваться на местности. Амбросимов ты чего так пристально карту изучаешь? Не запомнил? Я вот карандашом путь прорисовал.
- А? Нет, товарищ майор, все запомнил.
- И последнее. Ни в коем случае не останавливайтесь. Напоминаю, еще раз на всякий случай.
- Так точно, товарищ майор, - фельдъегеря отозвались в один голос и еще раз посмотрели друг на друга.
- Все, тогда идем, - Юрий Андреевич первым двинулся к выходу.
Спустившись, троица направилась на охраняемый склад. Там их встретил дежуривший наряд, и майор, разобравшись с бумагами, скомандовал фельдъегерям:
- Распишитесь в выдаче отправления.
Палладинов даже не обмолвился словом с Амбросимовым. Он свято верил в то, что последняя доставка перед поездкой в Москву пройдет удачно. Расписавшись, они получили табельные пистолеты Макарова и груз.
- Желаю удачи! – сказал Семенов и протянул руку фельдъегерям, он очень любил это мгновение, считая, что в такие моменты становится ближе к подчиненным, – ты чего такой холодный, старлей?
- Да нет, все хорошо. Просто морозно сегодня, – тщательно пытаясь подавить волнение, ответил Амбросимов.
Фельдъегеря направились с грузом к служебной «Волге». Согласно инструкции, полученной от Семенова за руль сел Амбросимов, а Палладинов с грузом разместился на заднем сиденье. Выехав за КПП, машина спецсвязи поехала по намеченному маршруту. Перекресток за перекрестком пролетали встречные автомобили, светофоры, дорожные знаки, указывающие направление движения, одиноко стоящие на разделительной полосе деревья.
- Останови на этой остановке, – в приказном тоне произнес Палладинов, когда они уже прилично удалились от управления спецсвязи.
- Зачем? – удивленно посмотрел в зеркало заднего вида Амбросимов.
- Останови, говорю! – серьезнее прежнего, почти крича, сказал Палладинов.
«Волга» остановилась в конце заездного кармана остановки общественного транспорта. Палладинов вышел из машины, щелкнув кнопку выключения замка на задней двери, хлопнул ею, и сел на переднее сиденье.
- Вот теперь поехали, – под слова Виктора, машина со свистом тронулась в свой опасный маршрут, - рассказывай.
- Что именно, Витя? Ты о вчерашнем? Не бери в голову, пьяный вздор.
- Пьяный вздор? Мы выпили бутылку шампанского.
- Оно очень бьет в голову, – Амбросимов повернулся на пассажирское сиденье и пытался улыбаться, но выходил у него лишь оскал.
- Тебя трясет, Сашка. Променял дружбу на деньги? Скажи мне, сколько стоит дружба и мундир в придачу?
Амбросимов притормозил, держась обеими руками за руль.
- Я же сказал – все нормально! Все отменилось. Ты доволен? Витя, я не хочу больше говорить на эту тему, – он опять вдавил педаль акселератора в пол.
«Неужели все и в правду отменилось? Все будет хорошо, и я зря напрягаюсь?» - обдумывал сказанное Палладинов.
- Ну ладно, не обижайся.
Они проехали молча несколько километров. Потом Амбросимов остановился напротив киоска.
- Пить хочется. Тебя взять чего-нибудь?
- Да нет, спасибо. Сегодня мы злостно нарушаем предписание, – улыбнулся Виктор вышедшему из машины товарищу.
Когда тот уже дошел до двери, Палладинов приоткрыл треугольное боковое окно с водительской стороны и крикнул:
- Возьми пачку «Родопи».
Амбросимов обернулся и несколько мгновений смотрел на улыбающегося на пассажирском сиденье Палладинова.
- Ага, – не своим голосом отозвался лейтенант.
«Завтра никогда не наступит. Наступит, еще как наступит, только не для тебя», – так холодно и расчетливо вынес приговор своему напарнику молодой, подающий надежды, уже старший лейтенант внутренней службы.
Палладинов пронаблюдал за тем, как Сашка скрылся в магазине. В его душе наступил покой, кажется, он переубедил Амбросимова. Поставил на путь истинный. Так было радостно, что даже захотелось снова покурить, хотя бросил. Но никогда не делал это окончательно. Воротник рубашки сильно сжимал горло, он расстегнул верхнюю пуговицу и нащупал нательный крестик. Он снова очень перекрутился, уже дойдя до самого кадыка. «Совсем меня задушит», - подумалось Палладинову. Он тщательно и с большой осторожностью распутал цепочку. Боковым зрением Виктор увидел припаркованную с противоположной стороны улицы иномарку. Около нее было подозрительно тихо, она была заведена уже длительное время, потому что снег под ее выхлопной трубой изрядно подтаял. Теперь фельдъегерь уже открыто смотрел на черную наглухо тонированную БМВ. Правой рукой, не отводя глаз, он нащупал рукоять пистолета, снял его с предохранителя и плавно надавил локтем на кнопку выключения замка. Стук в водительское окно раздавшийся так неожиданно, что Палладинов вздрогнул, прервал его мысли об иномарке. Абсолютно лысый, похожий на кощея из детских сказок, гражданин с впавшими глазами и щеками, поросшими легкой щетиной, глядел пронзительным взглядом на Виктора. Ствол пистолета был просунут в треугольное оконце, и указывал на Палладинова. На пальцах, держащих пистолет, была наколка «1974». Вся жизнь фельдъегеря пронеслась как коротенькая кинопленка. «Как же так? И это все? Он больше никогда не увидит Сашу, не оставит на этом свете детей, не разберется с руководителем, даже не пожмет руку Семенову?» Разбойник действовал быстро и четко, открыв дверь, и не спуская глаз с фельдъегеря, он стал садиться за руль. Палладинов заметил движение в зеркале, из иномарки вышли два человека и стремительно направлялись к «Волге». Виктор на долю секунды закрыл глаза и через мгновение, достав пистолет, начал интенсивно нажимать на спусковой крючок, не ведя счет выстрелам. Пули, казалось, летали по всему салону, поднялся сильный запах пороха и в ушах стоял звон. Преступник попятился. Палладинов вел себя шустро и хладнокровно. Не переставая стрелять, он переместился на водительское сиденье. Амбросимов, каким-то чудом, не заглушил двигатель, осталось только успеть воткнуть первую передачу. Палладинов плохо соображал что делает, но все, на удивление, выходило без нареканий. Коленкой послав в коробку передач первую скорость, он в секунду поднял левую ногу от педали и вдавил в пол правую, при этом, высунув из машины правую руку не прекращал вести огонь. Увидев, как что-то упало на пассажирское сиденье и, почувствовав режущую боль с правой стороны, Палладинов заметил, что пассажирское окно разлетелось вдребезги. В него палили из припаркованной БМВ. Оказавшись в окружении, он чудом не был подстрелен. Фельдъегерская «Волга» на всех парах вылетела на скользкую дорогу и помчалась по улице. Палладинов еще по привычке продолжал нажимать на курок раз за разом, но все восемь патронов были давно выпущены, и он не был уверен, что в кого-то попал. В этот момент Виктор подумал: «почему я не стреляю так, как Амбросимов. Ведь сейчас, это может стоить мне жизни». На стрельбище он об этом не задумывался, не предполагая важности тех тренировок. В него уже не стреляли, но БМВ приближалась. Бросив пистолет на пассажирское сиденье, Палладинов обеими руками вцепился в руль, он разгонялся настолько быстро, насколько позволял двигатель фельдъегерской «Волги». «Боже мой, я еще жив? – вертелось в его голове, – Стоп, а как же Сашка, он тоже стрелял, его убили? Что с ним? - Тысячи иголок вонзились в его сердце, - это Амбросимов меня сюда привез, он здесь остановил, он… Ну уж нет, он будет жить, а я должен умирать? Давай, меня так просто не возьмешь» - думал Палладинов, смотря в зеркало заднего вида.
Как в детстве, когда они вытаскивали Валерку из воды, у Палладинова открылось второе дыхание, он втянул шею в плечи, настолько, насколько мог, и начал вилять. Машина уже плохо слушалась и норовила вылететь с проезжей части. Впереди был перекресток, красный свет ярко бил Виктору в глаза. Останавливаться было нельзя. Но и продолжать маршрут, намеченный Семеновым утром, тоже было нельзя. Виктор чувствовал, что там его ждет засада. Надо сбиться с пути, с проторенной дороги. В голове Палладинова мелькнуло лицо Лугова. С большой верой в себя и машину, Палладинов круто вывернул руль вправо и дернул ручник. Автомобиль понесло по скользкому перекрестку, он летел боком и, коснувшись столба задней левой дверью, остановился. На его счастье, преследователи, не предполагая такое развитие событий, слишком поздно стали тормозить, и со свистом пронеслись на перекрестке вперед. Палладинов снова включил первую передачу и под удивлённый взгляд, остановившегося на перекрестке водителя «копейки», вырулил на свою полосу и продолжил движение. «Где же милиция, когда она так нужна. Хотя бы за превышение скорости остановили». Но фельдъегерь не встретил на своем пути ни одной автоинспекции. Палладинов начал замечать, как сильно ветер задувает через разбитое стекло, и все пассажирское сиденье уже было занесено грязью и снегом. Проехав несколько сотен метров, он заметил в зеркале заднего вида БМВ, преследующий его. Он решил на следующем светофоре опять свернуть направо, так было проще всего преодолеть перекресток. Но куда же ехать дальше? Он понимал, что нельзя всегда полагаться на удачу, к нему возвращалось реальное понимание сложившейся ситуации. Его «Волге», с таким малым водительским опытом Палладинова, было не оторваться от преследователей. Палладинов счел, что ему повезло, видимо, не суждено было вот так погибнуть. Но где его не подстерегала опасность? Продолжая двигаться вперед, он увидел узкую однополосную дорогу, ведущую в частный сектор, куда он и повернул. На проезде стоял знак, обозначающий тупик, но назад дороги уже не было. Проехав до упора, он свернул во дворы, и остановился у одного из домов. Не заглушив мотор, он схватил с заднего сиденья сумку, вытащил из бардачка карту города, всегда сопровождающую фельдъегерей в пути, и вышел из машины. Только теперь он увидел три пулевых отверстия в водительской двери. Вероятно, лысый злодей тоже оказался счастливчиком ведь ни одна пуля его не задела, крови на двери не было. «Слава Богу, что я неважно стреляю. Господь уберег от греха. Не позволил в этот роковое мгновение повесить на сердце тягостное бремя лишения человека жизни, пускай и преступника» - размышлял Палладинов. Поставив сумку около ворот дома, он присел и принялся изучать карту. Он точно знал место назначения, но не был уверен, где находится в данный момент. Он доехал сюда словно во сне. Примерно наметив свой путь, Палладинов решил, прежде чем выезжать, дойти до поворота пешком. Повесив на плечо сумку, сложив карту и прихватив на всякий случай незаряженный пистолет, он пошел навстречу судьбе. Но у перекрестка его никто не ждал. Не было ни людей, ни машин, лишь пес, одиноко сидевший около одного из домов, поднял голову и посмотрел на странного гостя с большой сумкой на плече, видимо, случайно оказавшегося в их спокойном районе. Постояв еще некоторое время, Палладинов в уме отсчитал шестьдесят секунд и побежал обратно, к заведенному автомобилю, включил заднюю скорость и поехал по проложенному в своей голове маршруту.
«Волга» двигалась к месту доставки. Растрепанный Палладинов сидел в машине один, без напарника, да и вид самого автомобиля представлял собой не лучшее зрелище. Но к назначенному времени груз должен быть у адресата. Мысли в голове фельдъегеря были самые разнообразные. Амбросимов предал его, и дело всей специальной связи. Если бы бандитская пуля пролетела несколько по другой траектории, то груз бы уже находился у них. Уже приехали бы сотрудники милиции, Амбросимов бы бежал. Но далеко бы смог убежать? Палладинов умышленно выбрал маршрут в объезд всех предполагаемых им засад. Он двигался по центральной улице, на дороге было скользко, и машина ехала совсем не уверенно, ее заносило на поворотах. Палладинов решил не останавливаться у телефонов-автоматов дабы не терять времени и не привлекать к себе лишнего внимания. Хотя уведомить о произошедшем Семенова не помешало бы. За окном пролетали дома, с уже собирающимися на работу жителями. А «Волге» бежевого цвета с разбитым стеклом и тремя пулевыми отверстиями в водительской двери оставалось несколько километров до заветного адреса. Свернув с центральной улицы, машина направилась на окраину города. Хорошая дорога с асфальтобетонным покрытием заканчивалась, и вскоре фельдъегерь ехал уже по грунтовке в промзоне. Здесь не встречались люди или другие автомобили, было пустынно. Вот здесь им надо было меня брать, с отвращением подумал Виктор, и ужаснулся, что сам мог приехать к своей погибели, даже не рассчитав, что это пустынное место, пожалуй, самое тихое во всем городе. Проезжая мимо заброшенного, сгоревшего еще в начале 90-х, дома, он увидел притоптанный ногами и характерным следом протекторов шин снег. Более того, в одном месте он был подтаявший и черный от копоти из-за выходящего из выхлопной трубы отработанного топлива. Фельдъегерь отвернулся и прибавил ходу.
Палладинов осторожно подъехал к огражденной забором, с колючей проволокой, подключенной к току высокого напряжения, территории лесозавода. За забором не слышалось какой-либо работы и не доносились звуки работающей пилорамы. В промышленной зоне была абсолютная, пугающая тишина. Он вышел из машины, запирать ее не имело никакого смысла, и направился на пропускной пункт. Шел порядка ста метров, очень уж не хотелось показывать свой автомобиль адресатам. Снег хлюпал под ногами, сумка уже не казалась такой уж и тяжелой, он почти справился. Рубашка уже была расстегнуты на три пуговицы, узел галстука висел в районе пояса. Остановившись у входа, Палладинов заправился, затянул галстук и вошел. Там спал, уже который час, возможно, со вчерашнего вечера, охранник. Палладинов ударил ногой по двери, от чего тот чуть не упал со стула.
- Поднимайся! – крикнул фельдъегерь.
- Ты кто, черт возьми! – охранник встал, оперся руками о стол и внимательно осматривал утреннего гостя.
- Лейтенант внутренней службы Палладинов, – он не показывая удостоверения, просто передал извещение не на шутку испугавшемуся охраннику.
Тот долго вчитывался, потом протянул фельдъегерю обратно и попросил показать содержимое сумки, на что Палладинов улыбнулся и прошел мимо. За пропускным пунктом его ждало удивление и разочарование. Мощный, перспективный, набирающий обороты лесозавод за такой короткий промежуток времени пришел в полнейшее запустение. Дымовые трубы, стоявшие на его территории особняком, уже давно не выпускали из своих внутренностей дым. Красные и белые полосы, нанесенные краской на верх труб в качестве дневной маскировки совсем облупились и, наверное, уже в следующем году перестанут быть различимы. У одного из цехов стоял человек и курил, ветра почти не было, и дым висел в воздухе, это был единственный продукт сгорания на всей огромной территории лесозавода.
- Мне нужен Постышев, – спросил Палладинов, подойдя к человеку.
- Это я. А вы наверное представитель спецсвязи? - радостно поинтересовался человек.
- Да, можно ваши документы?
- Пожалуйста, вот паспорт и доверенность на получение груза… на мое имя, – Постышев подал фельдъегерю документы и выбросил на половину выкуренную сигарету в урну, заполненную до такой степени, что около нее окурков уже лежало больше, чем внутри.
Палладинов, изучив документы, начал ощупывать все карманы, но ручки ни в одном из них найти не удалось. Постышев очень громко свистнул, настолько, что у Виктора появился звон в ушах и он вопросительно посмотрел на Постышева. Тот лишь виновато улыбнулся и пожал плечами, мол, извините, но плевать я хотел. Из пропускного пункта вышел охранник и мотнул головой в сторону Постышева.
- Принеси ручку! – прокричал Постышев, так что его поднявшиеся усы устремились в направлении охранника.
- Чего же вы так кричите, – после сегодняшнего утра Палладинову не хотелось терпеть еще и выходки местного начальника.
- Не переживайте, сейчас он быстро принесет. А что у вас вид такой? Не выспались? Выпивали вчера? Можно опохмелиться, если желаете.
- Что?! Нет, спасибо, на службе не пью. А вот от сигареты не отказался бы.
- Аа, понимаю, пожалуйста, – Постышев протянул красивый портсигар с надписью «тов. Постышеву в честь 80-летия родного лесопильного завода. г. Архангельск, 1988 год».
- Какую можно взять? – в портсигаре лежали две марки сигарет, «Marlboro» и «Ту-134», последняя совершенно не вязалась с образом Постышева, видимо они как раз и предназначались для стрелков, типа Палладинова.
- Конечно «Marlboro», вкус Америки, - Постышев улыбнулся и щелкнул пальцем по портсигару настолько, что вылетела только одна сигарета, оставаясь балансировать на грани падения.
- Спасибо, – Палладинов взял дрожащими руками сигарету и закурил.
- На здоровье. Очевидно, не самая легкая у вас работа. Ну а кому сейчас легко?
Тем временем уже подошел охранник и принес старую ручку. Постышев попробовал писать, но ничего не вышло, тогда он сильно подышал на нее, что она едва не коснулась его усов. Палладинов очень ярко, даже через дым сигарет почувствовал запах перегара.
- Вот, держите, а теперь позвольте сумку.
Палладинов затушил окурок уже около «Волги». Потер глаза. Посмотрев на руки, увидел замерзшие частицы крови. На скуле была свежая, рана тоже с запекшейся кровью, видимо, задело осколком стекла. Почти рассвело, небо было красивого лазурного цвета на востоке и еще темно-синего на западе. «Эх, ну встречайте, товарищ майор», - подумал Палладинов, посмотрел на восток и сел в машину.
Дорога была спокойная и тихая, Виктор начал разгоняться. Он снова расстегнул рубашку, несмотря на задувающий ветер, ему было жарко. Заметил, что цепочка и нательный крестик вновь перекрутились, на сей раз пуще прежнего. Он медленно распутал ее, не снижая скорость, после сегодняшнего утра он стал определенно лучше водить. На пассажирское сиденье что-то залетело, наверное, снег со случайно задетой ветки. Палладинов посмотрел на снежинки, лежащие на сиденье, провел по нему рукой, а когда вернул взгляд на дорогу, то увидел, как что-то промелькнуло, то ли человек, то ли еще кто-то. Палладинов резко нажал по тормозам, машина пошла юзом. Он сделал еще одну ошибку, крутанул руль, чтобы избежать столкновения, автомобиль развернуло, и он на полной скорости врезался в стоявшее на обочине дерево. Наступила темнота.
Глава 13. Развязка
Виктор Палладинов стоит посреди поля и смотрит на пустые глазницы черепа, лежащего на земле перед ним. На камне напротив, уставившись на него, сидят два ворона. Виктор оглядывается по сторонам, но ничего кроме неродящего пустыря он не видит. Лишь наваленные камни и две птицы. На самом большом камне, стоящим здесь истуканом начертаны слова:
Как прямо ехати,
Живы не бывати.
Нет пути
Ни проезжему,
Ни прохожему,
Ни пролетному.
Виктор, недолго думая, тихой поступью заходит за камень. Ничего страшного не происходит. Откуда-то из глубины прилетает страж – черный ворон и садится на камень с надписью. Виктор проходит дальше и вороны, оставшись сидеть, продолжают глядеть ему за спину. За монолитом дороги не было и начиналось топкое место. Однако Палладинов не проваливался глубоко. Вдали виднелся горизонт, за который плавно уходило солнце. Где-то вдалеке заухала сова. Там, куда он направляется, зарево отражается от зеленой болотной тины и пускает маленьких солнечных зайчиков. Виктор шел быть может несколько лет, а может всего несколько минут. Под его ногой что-то хрустнуло, и он опустил взгляд вниз. Из земли торчал, весь покрытый илом и заросший мхом деревянный православный крест. Палладинов попытался достать его, но не смог сдвинуть ни на сантиметр. Оставив всего попытки, путник двинулся дальше. Хлюпанье под ногами становилось все ощутимее и громче. Оно эхом отражалось на этом пустыре, не понятно от чего. Кроме камней и оставшихся позади воронов не было ничего. Сделав еще несколько шагов, Виктор остановился у торчащего из земли острия. Словно осока, металлическое острие смотрело ввысь. Путник подошел ближе и дотронулся до предмета. Холод металла пронзил все его тело. Предмет был выгнутой формы, гладкий с внешней стороны и острый с внутренней. Хотя лезвие уже порядком затупилось, все ровно было заостренным. Виктор потянул за него, и рука соскользнула. Он почувствовал острую боль, но крови не было. Потянув сильнее, Палладинов вытащил его из земли. Это был всего-навсего серп. Ковыряя землю еще и еще, он раз за разом бросал позади себя комья грязи, пока не показался молот. Доставать его из недр Палладинов не стал и, поднявшись, побрел дальше. Сова снова закричала. А в самой глубине болота мелькнула фигура. Человек в пиджаке, покачиваясь попеременно вправо и влево, удалялся быстрее, чем подходил Виктор. Палладинов ускорил шаг, человек неожиданно остановился и повернулся к путнику. Лик его был белым, или скорее серым, как камни, стоящие позади. Человек залился звонким смехом. За спиной Палладинова закаркали вороны и, взметнув крылья, полетели прочь. Виктор обернулся и увидел, что он уже не одинок. С понурыми головами стояли Юрий Семенов и Федор Свинцов. Только Вениамин Светлинский подался вперед и приобнял камень, смотря путнику прямо в глаза. А совсем рядом с собой он заметил идущего в сторону Валерия Кулагина, который улыбнулся и поднял правую руку, с повернутым от себя сжатым кулаком. Виктор тоже улыбнулся. Но уже не мог сделать и шага. Ноги будто окаменели. Он посмотрел вниз и увидел, что уже по колено в болоте. Палладинову не было страшно. Он поглядел наверх и крикнул что было мочи: «Ну, приди же Бог! Не спасай меня, спаси страну мою. Погляди на нее, поласкай ее нежным взором своим. Опусти на нее свою благодать!» Небо молчало. Лишь вдалеке в очередной раз отозвалась сова. Виктор поглядел вниз и осознал, что уже почти по грудь поглощен болотом. Он долго всматривался в бездну, пока не разглядел там мигающее отражение. Луч, пробирающийся сквозь облака, прорезывающий непроглядную пелену отразился от тины в глаза Виктору. Он поднял лицо вверх и закрыл глаза. Теплый свет согревал его, когда он начал захлебываться. Бездна поглотила его, чтобы выпустить вновь. Выпустить осмысленного Виктора Палладинова. Бог услышал его.
Наступил туман. Сквозь приоткрытые веки, Виктор увидел непроглядную пелену. Она была повсюду. В воздухе витал запах гари, стоял непомерный звон. На улице рассвело или еще нет? Реальность происходящего утонула в бездне. Автомобиль был в придорожной канаве, дыма и разбитого стекла не было. «Волга» постепенно покрывалась туманом и стала едва различима. Палладинов чувствовал сильную головную боль, которая буквально давила на глаза. Он посмотрел по сторонам, вскинул руки, но туман не рассеивался. «Как я здесь оказался?» - думал Палладинов, стоя на средине дороги и смотря на свой автомобиль.
- Повернись!
Палладинов опешил, голос доносился четко и громко, пробивая звон и треск, стоявший вокруг. «Неужели это голос из моей головы? Голос Лугова?»
- Повернись, давай же!
Крик раздавался прямо в черепной коробке, Палладинов ощутил острую боль и закрыл глаза. Он повернулся, как и просил его голос. Через минуту Виктор Палладинов открыл глаза.
Человек возрастом около тридцати пяти лет с полностью седой головой, атлетическим телосложением, очень мягкой, словно невесомой походкой выходил из тумана и приближался к Виктору.
- Кто ты? – с нескрываемым удивлением спросил Палладинов.
В горле пересохло, и язык казался чужеродным телом. Голос Виктора был такой, что создалось впечатление, будто он не говорил лет сто, не меньше. Может так и есть?
- Я твой ангел-хранитель. Ты только что умер. Клиническая смерть, я полагаю. Врачи продолжают дело провидения, вытаскивая людей прямо с того света. Но не уверен, что это твой случай, поэтому не питай напрасных иллюзий.
Палладинов выглядел растерянным, слезы подступили к глазам, но к нему вернулось и самообладание. Туман рассеялся. Звон в ушах и слабость в теле ушли в далекое прошлое.
- Как? – Виктор сглотнул подкативший к горлу ком, поводил глазами по сторонам, и продолжил, – как это произошло? Я ведь стою здесь, я все чувствую…
- С чего ты решил, что должно быть иначе? Ты впервые здесь.
- Но…
- Да, я знаю, что ты сейчас скажешь, ты видел, слышал людей, которые проходили через все это… Забудь. Забудь все, что было на Земле, несведущие, лживые люди ничего не понимают в жизни, а уж тем более в смерти. Но я открою твои глаза, ты прозреешь. Собственно за этим я здесь.
- Нет, я не верю. Я просто не могу в это поверить. Так, Витя, вспоминай…
Перед глазами Палладинова, прокручиваясь как кинопленка, пролетела вся жизнь.
«Вот я родился, меня держат доктора. Я сильно кричу (даже не представляю, как я это запомнил). Вижу мать, впервые в жизни, отец залез по балконам к окну родильного отделения (третий этаж все-таки!). Дом, родительский дом, я уже бегаю по двору, лай любимой собаки, звук который никогда не забуду. Детский сад, школа, первая любовь. Кадры взросления пролетают так быстро… неужели это я, это все было со мной? Я этого не помню! Я и не подозревал, что они со мной происходили. Университет, армия, фельдъегерская служба. Сашенька… вижу, как женщина оставляет перчатку. Вот как она выглядит, она не знает, как помогла нам встретиться и переживает из-за потерянной вещи. Как глупо все это! Свадьба, слезы родителей, поздравления друзей. Покупка квартиры, я так любил наше гнездышко. Встреча с Луговым. Он стоит на перроне, объявляют о том, что потеряны документы на Иосифа Соломоновича, вслушивается, все подмечает, и книга, та самая книга при нем! Семья Свинцовых… все вместе, все живы. Они улыбаются, это счастье. Гибель Солгалова, приобретение билетов в Москву. Повышение коллег, в том числе… Амбросимова. Постышев разговаривает по телефону, ждет груз. «Волга», дорога… Становится дико и страшно. По дороге пробегает собака. Нет! Остановись, жму на педаль, визг колес о скользкое покрытие, дерево и… пустота».
- Итак, теперь ты понимаешь все?
- Я больше не вернусь?
- Послушай, прежде чем задавать вопросы, подумай. Я могу открыть любую тайну бытия. Ты сейчас со мной неспроста. Ты должен здесь находится, понимаешь? Так предначертано.
- Кем? Богом? Я видел сны!
- А что есть сон? Я отвечу тебе, сон не берется из ниоткуда и не уходит в никуда. Задумайся, ты ищешь в сонниках и всяческих провидцах их толкование, но тебе невдомек, что глубочайший смысл сна заложен тобой. Все что в нем происходит лишь плод твоего воображения. А воображение твое построено на том, что происходило с тобой на самом деле. В жизни, а не во сне.
- Трудно поспорить с тобой. Тогда открой мне тайну, Бог есть?
- Ты задал тот вопрос, который терзал тебя с самого детства, но ты предпочел о нем забыть. А ответ лежит на поверхности.
- И каков же он? Видимо, я настолько глуп, что не могу видеть того, что лежит даже на поверхности.
- Ответ должен был быть тобой получен от человека, а не от меня. Юрий Гагарин утверждал, что не видел в небесах Господа Бога. Вы, люди – скептики, не поверили ему. Человек склонен в своем недоверии искать какие-то обоснования тому, что не нуждается в подтверждении.
- И что, Бога нет? Ты отвечаешь на мой вопрос?
- Почему же? Бог есть, - ангел улыбнулся, и вновь став серьезным, продолжил, - но он не там где ты пытаешься найти его.
- А где же тогда?
- А вот ты подумай. Где же он может быть, чтобы видеть каждого человека? Чтобы слышать каждого человека! Чтобы понимать… каждого человека! Ответ этот уже не на поверхности. Он глубоко.
- Бог внутри меня.
- Он находится очень глубоко. Глубоко в душе. Бог в каждом из людей. Быть может, ты слышал, что человек - подобие Бога? Это единственное верное предположение из ваших людских представлений о Боге. Я бы даже сказал по-другому, Бог – это совокупность всех людей, живших, ныне здравствующих и тех, кому еще предстоит родиться. Каждый человек, независимо от его статуса, положения, пола, вероисповедания и так далее – частица Бога. Может быть, ты задумывался, почему на протяжении жизни всего человечества человек не меняется, не эволюционирует, как у вас принято говорить? Я отвечу тебе – Бог не может измениться, и вся та духовная составляющая всех людей на Земле – постоянна и неизменна. Но людям не дано понять этого. У человечества есть много сильных сторон, вы продвигаетесь в медицине и науке. Но вы даже не осознали, почему человек использует лишь часть потенциальных возможностей своего головного мозга.
- Почему?
- Потому что человеческая бренная жизнь занимает лишь малую долю вашего сознания.
- Что же остальное?
- А остальное, друг мой, это жизненный путь человечества, потому ты сейчас и разговариваешь со мной. Я не пришел из ниоткуда и не уйду в никуда… Я с тобой навеки. Я – это ты, просто пока ты этого не понимаешь.
- О чем ты? Навеки? Разве я не умер? Или я могу переродиться или воскреснуть как Иисус Христос?
- Иисус был таким же человеком, как и ты, и миллионы других в физическом плане, но в то же время и намного сильнее миллионов в духовном. Безусловно, он один из самых достойных представителей рода человеческого. Ему при жизни, удалось понять смысл бытия, поэтому он не страшился смерти, потому он жил правильно и проповедовал, чтобы донести до всех людей истину. Это люди возвеличили его до Бога, прозвали сыном Божьим, не понимая, что Вы и есть Бог, - ангел-хранитель вплотную подошел к Палладинову, они были одинакового роста и пристально смотрели в глаза друг другу, не моргая, – нужно просто найти в себе Бога, на это, как правило, не хватает жизни. Порой ее не хватает даже на то, чтобы хотя бы приблизиться к этому.
- А как же церкви, молитвы?
- Люди умышленно придумали себе идолов, они думают, что исповедавшись можно избавиться от грехов. Но нет. Нет, скажу я тебе. Очистить душу от совершенных грехов можно только в стремлении жить как Бог. Духовная составляющая человека ставит его на истинный путь, и дело здесь вовсе не в почитании Бога. Необходимо мыслить и анализировать как Бог. Жить не ради себя, и даже не ради ближнего, а ради общего блага. Ради Мира. Не физического мира, а Мира духовного. Ведь и смерть физическая не самое страшное. Страшно умереть, будучи живым. Таких людей очень много, и они никогда не прозреют как ты сейчас. Нельзя идти на грех, предполагая потом искупить его. Таких людей следует пожалеть, ибо за всю их бедную жизнь, даже на мгновение не дано представить то, что чувствует человек со светлой душой, - ангел-хранитель резко отвел от Палладинова взгляд и куда-то внимательно посмотрел, - а теперь прощай!
Палладинов моргнул и ангел-хранитель исчез. В пространстве был едва слышим какой-то жужжащий звук. Он огляделся, туман давно рассеялся. Сглотнув подступивший ком, Виктор медленно пошел к «Волге». Снег в канаве проваливается и хрустит, сквозь разбитое окно Палладинов видит себя. Он лежит на руле, на колени капает кровь.
Палладинов отошел от машины и сел на обочину. Слезы капали сами собой. Он с силой провел по волосам и опустил руку на покрытие. В голове были: веселая Сашка, песни Светлинского, тяжелые, но праведные думы арестанта «верующего» - Олега Свинцова, преподаватель Валерка Кулагин… Сквозь пение птиц и далекий тихий ход грузового поезда он услышал вой сирен скорой помощи. Он поднялся, подбежал к автомобилю и отворил водительскую дверь…
Эпилог
Он открыл глаза. Увидел перед собой снующих людей, суета была везде. Очевидно проводилась какая-то серьезная операция. У больничной койки стояла заплаканная Саша, угрюмый, но стойко державшийся Юрий Андреевич, смотрящий на него и переживающий, как за собственного сына. «Видимо, я долго был в отключении. Может быть, из больницы позвонили в милицию, а они уже вышли на майора?»
Один из докторов, проходя, взглянул на него, сказал что-то медсестре и, еще секунду посмотрев на его влажные глаза, вышел из палаты. «Кто это? Что делают все эти люди? Погодите-ка… Глаза. Глаза Лугова, ангела-хранителя, врача… они одинаковые. Почему я не замечал этого раньше?» Он перевел взгляд на календарь, была среда. Билет в Москву пропал, Михаил Иванович его не дождался.
«Вероятно, я не сделал еще что-то на Земле, чтобы уходить. Не выручил того человека, помочь которому обязывает совесть и ангел-хранитель, который вытащил меня с того света. Хотя он утверждал, что спасти меня может лишь провидение. А может быть теперь, когда я все знаю, миссия моя состоит в чем-то большем, нежели в спасении одного человека? Но я еще жив, и неспроста остался на этом свете. Теперь я понимаю, раз я здесь, главные свершения еще впереди».
Виктор Палладинов еще не знал, что его ждет. Но он не сомневался в том, что предначертанное сбудется.
2016-2017 гг.
Санкт-Петербург
Предначертанное сбудется
© Copyright: Алферов Денис, 2018
Свидетельство о публикации №218030301175
Свидетельство о публикации №218030301175
Рецензии
На это произведение написано 6 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.