Как я был солдатом

            Как я был солдатом

В октябре, до начала занятий пятого курса, все студенты, проходившие обучение на военной кафедре (включая и фронтовиков, кроме инвалидов и офицеров), были направлены в военный городок под Калининым (теперь опять Тверь) на лагерный сбор. Сбор оказался отнюдь не прогулкой.

Но всё по порядку. Приехали в Калинин весёлой компанией. В пути хорошо поддали. По городу шагали шуточным строем с песнями. Привели нас в часть за большой  железный забор. За нами закрылись ворота с красными звёздами и… началась другая жизнь. Началось с потехи.

Нас завели в баню для мытья и переодевания в военную форму. Всё было спокойно до появления первого обмундированного «бойца». Взрыв хохота потряс баню. И дело было не только в новом, необычном обличье, а в том, что форма на нём была БУ четвёртой категории (согласно норм, категорий было всего две, но это тряпьё засуживало не меньше четвёртой).

Первый же новоиспечённый солдат предстал перед нами в виде настоящего чучела: на рукавах огромные неряшливо пришлёпанные заплаты, штанины брюк разного цвета, видно из двух рваных брюк слепили одни. Вся одежда  не по росту, на ногах стоптанные ботинки и обмотки. Лицо у «солдата» растерянно-испуганное. Вид комичный.

Это дефиле повторил каждый из нас, и нам уже было не так весело. Мне вместо гимнастёрки достался какой-то жёваный френч, шинель длинная, до пят. Наоборот, моему другу, высокому Юрке Петличенко досталась короткая женская шинель до колен, в которой он выглядел смешнее Пата - известного комического персонажа немого кино.

Самым интересным оказалось то, что смеялись мы рано. Сразу после бани нас построил бравый сержант и объявил, что теперь он наш бог и начальник. Мы, было, приняли это за шутку, но если бы мы знали, как нас измордует этот прыщ за месяц, нам бы тогда было бы не до смеха. В столовой, куда нас отвели строем, я хлебнул несколько  ложек борща, поковырял пшенную кашу и выпил компот. И тут началось.            

Первый день.
 
Нас разместили в 15-и местных палатках, поставленных под высокими соснами. Температура в палатке равна наружной. Постель влажно-холодная, залезть в неё под тонкое одеяльце - пытка. Всю холоднющую ночь, свернувшись калачиком, дрожал как осиновый лист, а чуть забрезжил рассвет, - истошный крик: - «Па-а-а-дъём!».

Распрямиться, тем более встать с постели нет сил, а тут сразу: - «Становись!». Судорожно вскакиваю, ноги в штанины не попадают, ныряю босыми ногами в ботинки, хватаю обмотки и без рубахи выбегаю вон. Строй уже стоит. Не успел стать во второй ряд: - «Равняйсь! Смирна-а-а! На пра-а-а-а-ву! Бегом на оправку…Арррш!».

Строем побежали к дощатому сарайчику с дырками в полу: - «Всем оправиться!». А мне не хочется, судорожно думаю, что все-таки надо бы, но никак со штанами не управляюсь – мешают обмотки, свисающие из карманов. Не успел примоститься, как: - «Становись! На зарядку…Арррш!».

На спортивной площадке сержант нас расставил и в бешеном темпе командовал упражнения, минут пять, а затем: - «Становись! Бегом к реке…Аррш!». Прибежал к реке, вода ледяная, да и мыло с полотенцем забыл. Кое-как зачерпнул ладонями воды, брызнул в лицо, а тут кто-то, пробегая мимо, мокрые ладони положил мне на спину: – брр!

Затем бегом одеваться и приводить себя в порядок – на это минут 5. И опять построение, на этот раз с поверкой. Сержант обходит строй, останавливается у одного: - «Что брюхо вывалил? Подобрать!»; другому: - «Что смотришь на меня, как будто я тебе полсотни должен?», - «Я вас научу родину любить!», и в том же духе.

Завтрак - каша с котлетой, хлеб, кисель – стояли в кастрюлях на столах.
Пока разложили по мискам и начали есть, как прозвучала команда: - «Выходи строиться!». Я, да и многие другие, не успел поесть. Сержант нас построил, затем: - «Равняйсь! Смирррно!». Смотрим, к строю выходит офицер. Сержант ему докладывает, что взвод построен. Офицер ему: - «Вольно!», Сержант нам: - «Взвод, вольно!».

Офицер – молоденький младший лейтенант - в новенькой, ладно сшитой шинели, на которой я заметил нестёртые следы портновских мелков (думаю, что оставил он их, из мелкого тщеславия, чтобы видно было всем, что шинель «с иголочки»). На ногах новенькие, начищенные до блеска, хромовые сапожки.

Лейтенант пыжился держать перед нами речь, пересыпая её вычурными, «культурными», словами,  смысл которой был в том, что, несмотря на наше образование, мы должны в полной мере узнать и прочувствовать все прелести службы солдата.

При этом он перекатывался с носков на пятки и обратно, видимо, чтобы слышен был лёгкий скрип его сапожек. Одну фразу я запомнил: - «Я понимаю, - с такой адуюторией работать будет не просто, но мы справимся». В строю прокатился хохоток и кто-то поправил его.

Он прикрикнул, что в строю положено молчать, и попросил выйти из строя сказавшего. Из второго ряда, слегка стукнувши впередистоящего по плечу (то есть по уставу), из строя вышел Андрей Гусев, и с явным вызовом отрапортовал:  - «Гвардии старшина роты автоматчиков,  Гусев».

Лейтенант на секунду опешил, отправил Андрея в строй и передал нас сержанту, который, видимо получив инструкцию, выбивал из нас не только вольнодумство, но и всякую способность к сохранению чувства собственного достоинства. Офицерик, мы его называли Адуюторией, оказался прав – с этой задачей  справлялись они изрядно.

В первый же день мы сделали небольшой, километорв на десять, марш-бросок на полигон, а по прибытии туда, вырыли по окопу-ячейке, причём в полный рост. И это маленькой сапёрной лопаткой! Маршем обратно в лагерь на обед. Теперь уж я не оставил ни крошки, а хлеба умял - две порции.

Вместо послеобеденного отдыха – строевая подготовка, затем полоса препятствий и опять шагистика. После ужина, показавшегося недостаточным, – уборка территории. И, наконец, – палатка и постель в углу. Опять влажная и холодная. Заснул сразу, как убитый.

       В последующие дни - то же самое: те же построения, марши, полигон, бесконечное рытьё окопов, беготня в «атаку» с бросанием гранат и колотьём штыком соломенного чучела. Прибавилось только то, что командирами отделений назначили наших же ребят из фронтовиков. Моим отделением командовал Петя Филаткин, флотский старшина.

Командовал он здорово и мы его слушались и уважали. Однако не обошлось без одного досадного инцидента. Как-то побежали в атаку, побросали гранаты, покололи соломенных врагов. По команде собрали гранаты и вернулись на исходный рубеж.

Петя нас построил, осмотрел и: - «Боец Петров, где твоя граната?». «Там» – отвечает  распаренный от бега Женька Петров. Команда: – «Бегом за гранатой». Ответ: - «В следующий раз!». – «Боец Петров, за гранатой бегом, марш!».  И тут произошло неожиданное: Петров вскинул винтовку с примкнутым штыком наперевес и рванул было на Филаткина. Произошло бы непоправимое, но кто-то из ребят подставил ногу, он упал. Ситуация разрядилась. Потом мы его немного поучили.

      Занятия на полигоне, особенно рытьё окопов, окапывание в захлебнувшейся атаке и марши, часто бегом, изматывали нас. Гимнастёрки были  мокрыми. В первой половине срока мучил также и голод. От большой физической нагрузки пища быстро сгорала, и всё время хотелось есть. Несколько раз бегал с ребятами в ларёк за хлебом. Трудно поверить, но буханку  хлеба назад до палаток я не доносил.

Невыносимо угнетало явное стремление командира и, особенно, сержанта, подавить волю солдата и воспитать слепое подчинение придирками, злобными окриками и наказаниями типа: «Ложись! – Встать!» и так несколько раз подряд. Но самым изощрённым издевательством была уборка территории в свободный послеобеденный час.

Сектор нашего студенческого батальона был отгорожен колючей проволокой от расположения нормальной воинской части, и мы видели, что там солдаты в это время отдыхают, а наша «уборка» состояла в выбирании из травы всех сосновых иголок, выпавших с деревьев за день. Выщипывали их  руками под присмотром сержанта или Адуютории.

Всё проходит, прошло и это. К концу срока, мы заметно бодрее  и даже с песнями маршировали, солдатской еды в столовой уже хватало. А главное виден был конец этому эпизоду нашей жизни.