Андрей Чернов

7 июня 1974 г.
Познакомился  с  поэтом Андреем Черновым (учится в семинаре Сергея Смирнова). Глупо вышло: на подоконниках второго этажа, возле редактората,  курили Наташа Старосельская и Олеся Николаева, а я стоял спиной к коридору, уткнув нос в украшавшую простенок фанерную доску «Наши публикации», читал вслух стишок в «Алом парусе» некоего токаря с автозавода Лихачёва, ехидно его комментируя, тем временем автор стоял у меня за плечом и тихо внимал моей говорильне. И продолжалось бы это не пойми сколько, если бы Старосельская не сказала: «А вот и автор, познакомься».
Ничего, теперь здороваемся.
У Чернова роман с художницей Зайцевой, чьи рисунки в «Алом парусе» (прелестные!) обещают яркого книжного графика.

20 июня 1974 г.
Выйдя из института, под чугунным балконом увидел ждавшего троллейбус Андрея Чернова – спросил, свободен ли он, и дальше мы отправились вместе. В Доме книги на Калининском в отделе поэзии познакомил его с продавщицей Олей. Выбрав пяток книг (одну для подарка), сказал Чернову, что иду на день рождения к девушке Наде (18 лет) из семинара Слуцкого, и что к ней уместно прийти вдвоём. Андрей согласился, оставалось только купить букет  цветов и бутылочку вина.
Надя живёт на 2-й Фрунзенской, окна в окна с балетным училищем;  в просторную её квартиру гостей набилось больше двух десятков.  Все здесь чувствовали себя свободно, виновница торжества была нарасхват, а я уединился на кухне с Надиной маменькой, и мы хорошо поговорили, выкурив две-три сигареты.  Спохватился, что Чернов куда-то исчез, и после коротких распросов обнаружил его во дворе, где он на детской карусели очаровывал милую нимфетку, читая ей собственные стихи. Через минуту из соседнего подъезда вылетели её родители (увидели в окно), увели своё трепетное чадо, и Андрей огорчённо предложил уйти из гостей.

7 сентября 1974 г.
В годовщину Бородинского сражения Чернов предложил провести субботу на поле: отдохнуть, устроить пикничок. С ним были младший брат Никита и Зайцева, я взял Наденьку с семинара Слуцкого.
Дорога оказалась монотонной, добрались аккурат к полудню. На Бородинском поле вовсю стреляли из пушек, и два взвода солдат изображали штурм Багратионовых флешей.
Едва мы устроились под одиноким деревцем вблизи батареи Раевского, и девушки накрыли скатерть самобранку, Чернов куда-то запропал. А когда через полчаса вернулся в  мыле и пене – оказалось, что ему нужно сдать двадцать пять строчек в завтрашний номер «МК», и до электрички остаётся сорок минут.
Я не помню, как мы пробежали два кэмэ до станции, но в последний вагон влетели за секунду до закрытия дверей. В итоге сидели врозь друг от друга: Чернов писал на коленке свою новостюшку (5 копеек за строчку), Никита чистил клячкой чёрную  моряцкую форму, а я кормил и развлекал очумевших от субботней прогулки девиц.
На вокзале попрощались – Андрей с Иркой помчались в редакцию, а мы с Надей поехали ко мне...

17 ноября 1974 г.
21-летие Андрея Чернова отмечали у него дома в Тушино. Половина гостей – поэты:  Олеся Николаева, Сергей Мнацаканян, Саша Аронов, Вадим Черняк, приехавший из Питера Миша Яснов. Половина – журналистский цех: Паша Гутионтов, Вадим Марин, Геннадий Жаворонков, Лёня Загальский.

30 декабря 1974 г.
Весь день с Черновым бегали по городу – покупали еду и подарочки. Всюду давки, потому решили из кожи не лезть, обойтись самой простой закуской и парой салатиков. Уже под вечер сообразили, что в редакции всё есть, и наценка невелика, и точно – в буфете «МК» всё сразу докупили.
На книжной толкучке приобрели подарки под ёлочку: Зайцева получит 2-томник Андерсена без картинок (с требованием украсить его своими иллюстрациями), а я нашёл своей подруге «Сирано де Бержерака» с прелестными Трауготами.

1 января 1975 г. 
Решили с Черновым встретить Новый год вчетвером – он с Зайцевой, которая уже вроде как невеста, и я со своей пассией.  Но моя дама застряла на институтском карнавале, из-за чего мы тут же в прах разругались…
За украшательством ёлки и сервировкой праздничного стола абсолютно потерял представление о времени и когда посмотрел на часы, на них было без двадцати одиннадцать. Накануне Андрей предупредил, что они с Зайцем поедут навестить  бабушку на дачу в Михалково, однако не до полуночи же. Всё было так аппетитно, и в животе так урчало, что плюнул на гостей и в одиночестве принялся провожать 1974-й, который у меня выдался столь насыщенным – не приведи Господь.
Догладывал куриную ножку, следя как стрелки приближаются к полуночи, а тут и в дверь загрохотали – на пороге возникло нечто долговязое, в близоруких очках, с воплем: «Какой же он кругленький, прелесть какая!».  Следом явились взору и Чернов с Зайцевой, притащившие в подарок ту самую Погожеву, чей стишок в «МК»  так порадовал меня два дня назад...

17 мая 1975 г. 
...На черновской даче в Михалково застали десяток гостей, среди которых были детские писатели Валентин Берестов с женой Татьяной Александровой (месяц назад познакомились, на свадьбе Чернова и Зайцевой). Похоже, у Берестова – судьба Михаила Светлова, оставшегося не столько стихами, сколько аурой, которую излучал. И за Чернова тревожно – он влюбляется в Валентина Дмитриевича с потрохами, а это влияние вряд ли пойдёт Андрею на пользу.

6 ноября 1975 г.
Концерт ансамбля Мити Покровского в Консерватории. После жуткого ажиотажа – с милицией и прорывом через окно – странно было видеть в зале пустые места: очевидно, часть билетов с какой-то целью придержали, а реализовать не смогли (или не захотели?). Покровские были в ударе – концерт длился три часа, а на «бис» трижды исполнили «Пчёлочку златую». В зале много знакомых лиц – Боков и Берестовы, Ревич и Чухонцев, Чугай с новым своим «зверинцем», ребята из «Комсомолки»…
Расходиться не хотелось – с Черновым и Зайцем пошли к живущему рядом Гене Жаворонкову, где застали Щекочихина и еще десяток друзей. Посидели до ночи.

9 ноября 1975 г.
Если бы не то, что отец Чернова кавторанг, а Никита служит в Прибалтике, мы тоже ничего не узнали бы, а так информация просочилась: вчера вспыхнул бунт на военном корабле – команда объявила, что из Риги уходят в Швецию, сутки переговоров ничего не дали: сегодня судно вроде бы расстреляли истребители, а зачинщиков взяли в плен. Поразительно, что в наших новостях ни слова. Факт, конечно, потрясающий: времена восстания на «Потёмкине» возвращаются.

3 декабря 1975 г.
Решили с Черновым на выходные  съездить в Питер, прихватив с собой Наташу и Погожеву. Днём купили билеты: девчонкам купе, а нам (по бедности) плацкарта и на другой поезд. Из кассы зашли в «Комсомолец» к Аронову, у которого застали симпатичного поэта Юрия Смирнова, а из редакции – в Беляево к Берестовым...
За ужином Андрей читал бокадный дневник своей бабушки (не той, живущей ныне на даче в Михалково, а матери отца Юрия Ивановича, которую сын смог вывезти из Ленинграда в 1943-м, и она умерла в эвакуации). Страшные страницы. Записи кончаются признанием в краже – и слово такое тут не подходит! – картофелины у соседей: «Боже, до чего я дошла!..»

5 – 8 декабря 1975 г. / Ленинград
Загадали, кто будет первый встреченный петербуржец, а когда открыли здание вокзала – увидели поэта Женю Бунимовича, приехавшего предыдущим поездом и уже собирающегося назад: с ним нелегально девушка-чилийка, у которой вдруг начался приступ аппендицита – теперь она в медсанчасти, и её – вообще не говорящую по-русски – спешно нужно везти в Москву, которую она не имела права самовольно покидать...

6 февраля 1976 г.
На каникулы приехал Хлебников, остановился у меня, и на него набежала куча гостей.  Вечером устроили большую читку стихов. Олег читал совсем новые – с каждым витком его талант всё очевиднее и ярче. Чернов жутко ревнует – когда хвалим Хлебникова, на полном серьёзе бубнит: «Всё равно я лучше пишу!»  А Зайцева будто специально бесит мужа – весь вечер мурлыкала песенку «Что мне до шумного света!..» из Таганского «Вишнёвого сада», от чего Андрея уже трясёт.

7 марта 1976 г.
Днём позвонил Чернов: про Масленицу забыл? Решили: пусть вечером приходят все, кто встретится или прозвонится. Покопавшись в загашниках, нашёл пакет блинной муки и бутылку кефира. Тут и в дверь звонок – первой появилась Наташа Геккер из ароновского отдела.
В октябре она с Черновым напечатала в «МК» обращение к минкульту – просьбу принять на их баланс ансамбль Покровского. Спросил девицу о результатах статьи, и увидел искреннее удивление. С Черновым понятно – он не журналист по сути, но Геккер четыре месяца спустя должна поинтересоваться, возымел ли призыв «МК» какой-нибудь результат, и отписаться, возвращаясь к напечатанному. А она даже не попыталась это сделать.
На моё замечание Наташа надулась, предложила помочь по хозяйству, да мне на своей кухне одному сподручнее. Села девица в углу и по мере того, как у меня росла гора блинов, её глаза становились всё живее и маслянистей… К вечеру собрался десяток гостей, и каждый не преминул шепнуть: старик, поздравляем с новым назревающим романом!

11 апреля 1976 г.
Чернов вернулся из питерской командировки – взахлёб рассказывает про архитектора Сёмочкина, который в деревеньке Выра восстанавливает дом станционного смотрителя (об открытии «колхозного музея» в здании старинной почтовой станции была заметка в «Алом парусе» два года назад). Кроме того, в нескольких верстах – Набоковское Рождествено, где сохранился деревянная усадьба Рукавишниковых, описанная в «Машеньке». Очень интересно – нужно ехать.

30 апреля 1976 г.
Вчера Чернов напечатал в «МК» (почему-то под псевдонимом А.Никитов, что делает нечасто) заметку про первокурсников актёрского факультета школы-студии МХАТ Митю Золотухина и Лену Борзову, а сегодня вечером привёл эту девушку ко мне. Миловидная, но абсолютно безжизненная, начала раздражать через полчаса, а когда стала ковырять вилкой в зубах, я был готов её с балкона скинуть. В итоге упросил Андрея посадить её на ближайший троллейбус, а потом вернуться. И до пяти утра выслушивал жалобы на Зайцеву, женитьба на которой теперь кажется Андрею ошибкой.

14 мая 1976 г.
У меня есть десяток книг, которые невосполнимы, потому никому не даю выносить их из дома. В числе таких и том Пастернака в «Библиотеке Поэта» с предисловием Синявского, которое в библиотеках вырывали после процесса, да и сама книга за десять лет зачитана до дыр. Узнав, что я уезжаю в Казань, Чернов книжку таки выклянчил – у него-де она целее будет. Схватил желаемое, даже не дав мне её обернуть, и убежал на лекции. Я нынче не работал – отправился по магазинам. Вышел из дома через полчаса после Андрея и, проходя мимо телефона-автомата за углом, вдруг увидел лежащий на телефонной коробке знакомый синий том. Не поверив глазам, взял в руки – точно, мой Пастернак. Чернова, понятно, уже не увидел – звонил кому-то, чтобы без моих ушей, оставил мешавшую книгу на аппарате и успел на троллейбус – совсем недавно, так что вышел я вовремя. Интересно, что Андрей будет мне врать.

22 июня 1976 г.
Засиделись с Черновым до утра, и в четыре, когда взошедшее солнце перевалило через конёк гостиничной крыши, как током ударило: в этот же час тридцать пять лет назад... Несмотря на то, что нам сегодня в институт, выпили водки, и все наши разговоры сразу показались пустыми и мелочными...
В обед Андрей сбежал с лекций, а вечером притащил новую школьницу – Майю Щербакову, в школе которой он с Ароновым читал стихи на выпускном вечере, а нынче её заметочка про войну вышла у Щекочихина в «Комсомолке» (девчонке нужна газетная публикация для журфака МГУ). Сказал Андрею, что если и дальше будет приводить ко мне всех встреченных школьниц, то скоро мы оба сядем за несовершеннолетних.

30 июня 1976 г.
Четырнадцать месяцев назад в этот день Чернов и Зайцева вышли из ЗАГСа мужем и женой, а нынче их семейная жизнь завершилась: развезли ребят по родительским домам. Мы с Витей Рудниченко снова таскаем вещи, которых за такой короткий срок оказалось неимоверно много. И совсем непонятно, надо ли это как-то отмечать? И у кого? – Андрей куда-то исчез, а с Ариной уже был её новый… друг? жених? муж? Непривычное  и совсем идиотическое cостояние, к которому не хочется привыкать.

6 сентября 1976 г.
Родители Майи в отъезде и, пользуясь их отсутствием, Чернов водит к ним домой экскурсии, как в Третьяковку – там замечательная коллекция русской живописи начала века, от Врубеля и Коровина до Нестерова и Малявина. И всё это богатство –  на первом низком этаже дома на Цветном бульваре, где все окна нараспашку и хоть бы какая примитивная сигнализация.

11 сентября 1976 г.
Чернов написал по-настоящему хорошу поэмку «Пётр Кириллович» (который Пьер Безухов), где те, кто страшно далеки, встают на Сенатской площади «не между Правдою и Кривдой, а между Сциллой и Харибдой», а в финале среди бунтовщиков появляется Онегин с дуэльным пистолетом. Вечером читал поэму у Аронова в «МК» – Саша в восторге, но целиком напечатать её в газете не берётся, разве что какие-то отрывочки.

20 сентября 1976 г.
Майкины родители страшно взъелись на Чернова: к их возвращению ребята навели в спальне предков порядок, но проглядели пробку от «свадебного» шампанского, которая – с проволокой и фольгой, как слетела с бутылочного горла, – застряла среди флаконов на подзеркальнике маменькиного трюмо (думали, что вылетела в окошко).
Отдуваюсь я – поскольку Майю Георгиевну к Андрею Юрьевичу не отпускают, я захожу за ней, отпрашиваю девушку в кино или погулять, а Чернушка поджидает нас по пути. Забавно, что Андрюша воспринимает всё это как должное, и если Майя вдруг забеременеет – разведёт руками: старик, ничего не поделаешь.

13 ноября 1976 г.
У меня и у Чернова накопились задолженности по иностранному, и тут выяснили, что Андрею английский преподаёт девушка Мария Вильямовна, и мою учительницу немецкого тоже зовут Мария Вильямовна. Отловили милую даму в коридоре, дуэтом выклянчили у неё автограф в зачётках и увезли в гости к Погожевой – водку пить. Распевая под девушкин хохот:
               Хочу я англичанку или немку –
               Потом я сочиню о ней поэмку!

16 ноября 1976 г.
На дне рождения Чернова вся прежняя компания, плюс вернувшийся из армии Володя Вишневский, явно привыкший тянуть одеяло на себя. К полуночи прибыл Миша Яснов с метровым бенгальским огнём и фейерверком, поджигать которые все высыпали во двор, и я уже не вернулся – переел нынче стихов и разговоров.

26 ноября 1976 г.
Пятничный вечер отгуляли сумбурно и весело.
Осложнение отношений Майи с родителями привело к тому, что она сбежала из дома, в общем понимая, что до 18 лет предки элементарно вернут её в семью с милицией. Подруга Ленка устроила её к своей матери в Боткинскую больницу санитаркой, а крышей над головой с ней поделился художник Игорь Сокол, снимающий «однушку» в Химках. Туда после работы мы с Черновым и поехали.
Квартира в хрущобе, где «молодой художник живёт с санитаркой», оказалась в весьма богемном виде: всюду валялись холсты и кисти, а с мольберта вызывающе свисал бюстгальтер. Вместе с приехавшим туда же Остёром посмотрели все работы Игоря – очень талантливые, которые Гриша абсолютно точно назвал «Привет Сальватору Дали от Босха».
Поскольку у ребят было нечего съесть, решили остаток ночи провести у меня. С трудом уломав таксиста, по пути заехали домой к Остёру, который достал из загашника бутылочку кьянти. И до утра просидели на моей кухне.

9 января 1977 г.   
Все мы ходим под Богом:  вчера Чернов ехал выступать в Измайлово, я возвращался от мамы со Щёлковского шоссе, и оба мы проскочили станцию «Первомайскую» с получасовым интервалом около того времени, когда там прогремел взрыв. Сегодня узнали: одновременно взорвались урны на Лубянке и Никольской – возле часового магазина «Тик-Так», но вроде без жертв. Поскольку официальной информации нет, то и думать о причинах и «авторах» нечего.

18 июня 1977 г.
Две недели назад, когда у Берестова говорили о древне-русской литературе, ВД сказал, что поэтическая организация почти всех текстов очень сильна, даже «Слово о полку Игореве» насквозь прорифмовано. Едва успел доехать до дома – звонит Андрюша: «Читаю «Слово...» –  рифм куча!».  Сказал ему, что для начала хорошо бы приобрести словарь древне-русских ударений, и у меня есть книжка Колесова, могу подарить. Зная текст «Слова...» только по переводу Заболоцкого, был уверен, что Чернов к утру всё забудет. Не забыл – вчера у него на даче под Михалково показал два десятка страниц с кусками разбитого на стихи древне-русского текста. Самое занятное, что Андрей всё делает на чистой интуиции, но если он и впрямь на верном пути, это ещё раз подтвердит, что великие открытия обычно озаряют невежд.
...Чтобы остановить Черновский говорильный аппарат, с первыми звёздами Майя повела нас на прудик у дороги, а поскольку вся деревенька уже легла спать – предложила устроить нюдистское купание. «За» были все, кроме моей монахини, и хоть я сильно продвинулся в её сексуальном воспитании, лезть голышом в воду Геккер категорически отказалась. Пришлось и мне прыгать за ней в плавках, что сильно дисгармонировало с трепетным видом остальных купальщиков.

9 октября 1977 г.
Вчера поженили Андрюшу с Майей (теперь уже мы с Наташей Геккер их свидетели), совсем  без гостей, только с родителями. А сегодня устроили славный капустник на даче  в Михалково: Короткова, Вишневский, Рудниченко, половина подруг Майи из её класса. К вечеру приехали и Берестов с Татьяной Ивановной.
Иногда кажется, что Майкина школа была исключительно девочковой – ни одного мальчишки из её класса я не видел, а подруги все как на подбор – элитарные...

6 декабря 1977 г.
Поскольку Чернов и Майя два месяца назад расписались, конспирация забыта и можно открыто приходить в квартиру родителей на Цветном бульваре. Майкина бабушка была танцовщицей в школе Дункан, и её любили художники – гостиная шпалерно увешана картинами Коровина, Врубеля, Нестерова, Малявина, тут же и бабушкин торс, вырезанный из коряги Конёнковым. Придя в квартиру Щербаковых первый раз, Андрюша сказал:  «Я хочу, чтобы мои дети выросли в этом доме», и я его вполне понимаю.
До полуночи сидели за разговорами – ждали, когда в соседней типографии «ЛГ» начнут печатать завтрашнюю газету, где у Андрея статья о «Слове...» (мать Майи попросила Шкловского подтолкнуть публикацию, и Виктор Борисович своей редакторше не отказал). Это уже второй текст (первый – в «МК» в августе, с предисловием литинститутской Державиной). То есть Чернов залез в тему целиком, и бросать её не собирается.

3 января 1978 г.   
Чернов с Фоняковым сегодня отбыли во Вьетнам. Всю предыдущую  неделю пребывали в мандраже:  вроде бы там идёт война с красными кхмерами, а в наших газетах информации на эту тему  –  ноль, и есть риск, что два пиита прилетят не экзотику вкушать, а на театр военных действий.  В неведении пошли на крайний вариант – позвонили Николаю Шишлину, он сказал: летите спокойно.

10 февраля 1978 г.
Чернов, конечно, настоящий Поэт. На память о Вьетнаме решил привезти Майе росток риса – на плантации, где крестьяне стоят по колени в воде, сорвал нежный побег и назавтра расплатился – кисть руки по ватерлинию погружения покрылась красной сыпью, которую и теперь мажет цинковой мазью.
Пока пили чай, смотрели «Время» и увидели вьетнамский сюжет: разрушенную деревню, по руинам которой бродили наши друзья… Чернов в кадр не попал, а спина Фонякова маячила очень живописно (две недели назад было снято). В той деревушке Андрей набрал карман трофеев – патроны и гильзы всех калибров, и мне тоже перепал тропический патрон от «калашникова», давший осечку.

19 апреля 1978 г.
Хорошо работалось до утра, лёг спать в восемь, надеясь поспать до обеда, как тут стук в дверь – Чернов на пороге: только-только отвёз Майю в роддом. Сразу кинулся к телефону. Говорю, хоть чаю попей, Андрюш, ещё куча времени, а он хватает карандаш и пишет на стене: девочка, рост 51 см., вес… Когда первые восторги кончились, нашли в загашнике 100-граммовую бутылочку с горькой и невкусной немецкой жижей и выпили за явление ЕКАТЕРИНЫ, чьё имя и дату рождения на этой исторической бутылочке написали. И поехали в роддом.

5 мая 1978 г.
Опять приехала Малгожата – встретились в ЦДЛ, где Чернов читал свой перевод «Слова…»:  комментировали Берестов, Озеров и Тархов. (Дидуров и Самченко сбежали после первой же минуты).
Гошка пребывает в некоторой оторопи:  «У вас, кроме Андрея, ещё кто-нибудь что-то делает?» Очень точное замечание.

14 сентября 1978 г.
В редакции «МК» авторитет Саши Аронова настолько безусловен, что никто не берётся его править, а если вдруг находят ошибку – считают, что всё верно: Аронов не может ошибаться. Нынче, рецензируя коллективный альманах  «Истоки», Саша с какого-то переляку написал, что в своей поэме молодой поэт Чернов смело свёл в рядах восставших на Сенатской площади Евгения Онегина  и... Пьера БОЛКОНСКОГО. Вот и ломай голову: а вдруг молодой поэт-новатор  имел ввиду... Андрея БЕЗУХОВА?

13 декабря 1978 г.
В «ЛГ» подборка текстов к 45-летию Литинститута: Сергей Михалков, Давид Кугультинов, Андрей Чернов. В ряду с Олесей, Вигилянским и Кобенковым Андрюша назвал и меня – ГЕРУ Елина.
Действительно – кто это? (отец прав, как был прав и дедушка, очень не хотевший, чтобы меня звали Жорой).

25 декабря 1978 г.
В итогах года – первая книжка моего «Дневника» за десять лет (1966 – 1975). Поскольку любые дневники так или иначе пишутся в расчёте, что их однажды кто-нибудь прочтёт, устроил предварительные читки. (...)
Андрей Чернов (прочитавший всего одну запись – про наше знакомство в 74-м):
     – Ну и гад же ты! Вообще всё было не так.
(...)  В конце концов, если я сам не расскажу про свою жизнь, то про неё не расскажет никто.

20 января 1979 г.
Периодически поём с Черновым на два голоса песенку Андрея Богословского:
               Звали Ольгой твою, а Натальей мою.
               Ты теперь не поёшь, я теперь не пою…
Проводить Рождественские святки Чернов привёл с агитпункта двух симпатичных комсомолок, Олю и Наташу. Настроение было рыжее, вдобавок девицы заявили, что они атеистки, и самое разумное было – напоить их чаем и выставить прочь.
Решили отметить Крещение вдвоём. Полистав кулинарную книгу и проведя учёт наличных продуктов, выбрали корж с какавной начинкой. Выпекать ёмкость для нашего лакомства взялся я, Андрей занялся содержимым. Когда он отмерил литр воды, я заподозрил неладное (в мой корж едва влезала половина), однако рецепт есть рецепт. Через час моя коврижка уже была готова, а начинка никак не хотела густеть.  В полночь вынесли жижу охлаждаться на балкон, да и забыли про неё за разговорами... Обнаружив утром, что она покрылась льдом, но по-прежнему не загустела – растопили её в горячий шоколад, которым и запили мою песочную корзиночку. И тут сообразили внимательно посмотреть книжку с рецептами – в ней оказалась всего одна опечатка, именно в нашем рецепте: вместо 1-го литра воды – 1 стакан. Мораль: мне и Чернову вести общее хозяйство противопоказано.

6 апреля 1979 г.
В прошлое воскресенье у меня были два билета на утренний сеанс в Дом кино, где показывали фильмы, по каким-то причинам не выходящие на экраны. Позвал милую девушку Женю – в надежде провести с ней весь вечер.  Уже собрался выходить из дома,  как позвонил по телефону Чернов:  выручай! – Майка ушла в милицию и пропала, я дома один с Катькой, а она орёт без матери, и не знаю, что делать.  Дружба дело святое – прыгнул в такси, прилетел на Васильевскую,  там у ДК  меня  ждала Женечка;  нашёл ей в толчее жаждавших лишнего билетика какого-то невзрачного паренька,  запихнул их внутрь, а сам в то же такси – и на Угловой.  Вхожу  к Черновым,  а там за столом весёлая компания – с вечера субботы, всю ночь пили, а утром вдруг спохватились, что без меня им как-то скучно,  вот и разыграли – с ПЕРВЫМ АПРЕЛЯ!  В сердцах чуть было не послал всех в...  но я же человек отходчивый,  долго не злюсь.
Нынче звоню Женечке, намереваясь зазвать её к себе,  а она в отказ – юноша, которого я ей у Дома кино сосватал,  преуспел и меня вытеснил.
Удачная у Чернова шуточка вышла.

17 октября 1979 г.
Всё-таки самые удачные фотографии получаются случайно. Чуть свет зашли Чернов с Майей и Катенькой (у Андрея наконец сдвинулась книжка стихов в «МГ» и нужен портрет на оборот обложки). Просыпаясь на ходу, отщёлкал десяток широких кадров автора, а на последний усадил всю его семью (на снимке трое, в животе у Майи четвёртый), и эта фотография оказалась лучшей – хоть её на книжку ставь.

18 ноября 1979 г.
Вчерашняя суббота у Щекоча едва не закончилась большой ссорой. Началось с того, что компания не сложилась: Аронов не смог быть, поскольку дежурил в «МК», Чернов приехал с беременной Майей, Остёр – без Ольги, а кроме них были две подружки с филфака и гитарист Алёша...
Обрадовавшись отсутствию других пиитов, Чернов устроил читку себя, любимого,  и нарвался – Гриша зло сказал: «Зачем, чтобы испортить воздух, нужно было так жутко тужиться?».  Обалдевший Андрюша в обиде ушел на кухню, где устроили курилку, чтобы не травить никотином его беременную жену. Щекоч невозмутимо настраивал гитару, а Гриша обратил взор на Майю.
     – Майя, внимательно послушай, что я буду сказать, – произнес Гриша вполголоса (Щекоч уже начал петь блатной фольклор). – Не берусь судить, сколь ты верна Чернову, но будем честными – зачем он тебе нужен? Скоро ты подаришь ему младенца, а он этого даже не заметит – ему интереснее знать, как звали лошадь вещего Олега. Денег у него не будет никогда, поскольку стихи даже котёнка не прокормят. Знаю это на собственной шкуре, потому решил стать сказочником: детские книжки быстро рвутся, их вечно допечатывают, а это уже деньги. Будем, Майя, рассуждать логически. В текущей пятилетке я должен выпустить пять книг, пятнадцать мультфильмов, купить машину, квартиру и снова жениться. Начнём с конца, потому что жениться я решил на тебе, Майя. Это всё равно произойдёт, не сегодня так завтра, можешь мне поверить.
     – Чернов, иди сюда, у тебя жену умыкают! – крикнул Щекоч вглубь квартиры (он терпеть не может, когда портят песню). С кухни никто не отозвался.
     – Гриша, мне странно слышать от тебя такое глупство, – поддержала стёб Майя, поглаживая пятимесячный животик. – Ты же умный человек, Остёр. Оглянись на себя – ты низенький, плешивый и кривоногий. Чернов тоже небесталанный, к тому же на пять лет моложе, экологически чистый и, в отличие от тебя, не еврей. От него получатся красивые стройные дети. Люблю я его или нет – это к делу не относится, у меня будет такая жизнь, какую я сама себе устрою. В этой пятилетке  я закончу институт и рожу ещё двоих-троих детей. Кстати, в кормящем положении сдавать сессии гораздо проще, ведь никакой преподаватель не захочет, чтобы  из-за его дурацкой двойки у меня пропало молоко. Так что в ближайшие пять лет я буду занята материнством. А после, когда дети перестанут держаться за подол  и мне надоест вытирать им сопли, я займусь собой – устроюсь на работу или найду какое-нибудь серьёзное общественное поприще. Тогда, Гриша, мы сможем вернуться к твоему заманчивому предложению, если оно к тому времени ещё останется в силе.
     – Ребята, да вы два сапога пара! – не сдержался Щекоч и довольно похоже сыграл свадебный марш Мендельсона.
«Я очень сожалею, что дал повод для фамильярности!..» – полез было в бутылку Остёр, но Майя умело сменила тему – насела на Щекоча: чем издеваться над несчастной девушкой, лучше порадей в трудоустройстве, тем более что запросы невелики – любая непыльная работёнка, хорошо бы через три дня на четвертый, а лучше – два раза в месяц, в дни выдачи денег. Закатив глаза к потолку, Юра ответил в том смысле, что его возможности известны: весь блат – милиция, прокуратура да Бутырская тюрьма. «Бутырка – это вариант, – всерьёз купилась Майя, поскольку живет в двух шагах от Новослободской. – А кем там работать? Уборщицей?». «Зачем уборщицей? – пожал плечами Щекоч и брякнул, не подумав о последствиях: – Овчаркой».
     – Чернов, живо поехали отсюда, у меня от Щекочихина гемоглобин падает! – завопила Майя так громко, что отсидеться на кухне супруг не смог – нарисовался в дверях и получил полный перечень унижений: на «Очаков» они отныне ни ногой, Щекочу с Остёром в дальнейшей дружбе отказано и вообще... (Дай Майе волю, она всех свидетелей этой сцены не моргнув глазом отправила бы на живодёрню).
Тут на благо присутствующих вошёл Жуховицкий, точно почувствовал грозовую ситуацию и увёз Чернова и Майю на их Угловой, по пути и меня захватил.

23 ноября 1979 г. 
Стихи Кати Горбовской – одно из самых примечательных событий в нашей поэзии за последнее время. Понятно, что отроковица пишет возрастную лирику, которую в редакциях не берут принципиально, но то, на каком уровне она это делает, не может не подкупать. И слух у неё абсолютный.
...Поскольку до авторской Катиной книжки ещё далеко, а увидеть её каждому молодому поэту не терпится, мы с Черновым поднесли подруге подарочек – самиздатский сборник:  Андрей набрал стихи на веритайпере, а я сделал переплёт. Цену поставили символическую: пять поцелуев.

6 марта 1980 г.
Чернов привёл симпатичную художницу Юлю Гукову, которой намерен заменить Игоря Сокола, оформляющего его «Слово о полку Игореве» в молодогвардейской «Школьной библиотеке». После того, как Остёр подсунул мальчишке жуткую натурщицу Людочку из Суриковского, которая мечтает найти гения и всю жизнь греться в лучах его славы (Гриша поручился, что Игорь – гений, и если попадёт в хорошие руки, то из него получится Сальватор Дали), бедного Сокола контузило на полгода, и сейчас у него настоящая первая любовь. А у Чернова все сроки горят. Заменить Игоря стоило бы художником иной стилистики – Сокол же рисует крестоносцев на рыцарских конях, но и Гукова, насколько мог судить по двум десяткам рисунков, ученица западно-европейской школы.
Меня Юля приняла за художника – когда они пришли, я как раз клеил макет для рекламного буклета Второго МЧЗ (подработка на полторы тысячи), завалив всю кухню бумажными обрезками, – и со мной она разговаривала, как с товарищем по цеху (ладно, хоть разговор поддержать пока ещё могу).

25 марта 1980 г. 
У Чернова сын народился. Счастливый отец хотел назвать мальчишку Прохором или Пахомом, но Майя сказала, что наше общество к таким именам пока что не готово, потому будет просто САШКА.

27 мая 1980 г.
Чернов привёл знакомить Сашу Томича (не знай я Андрея много лет, заподозрил бы его в смене сексуальной ориентации – второй месяц носится с этим красивым мальчиком, как с писаной торбой). На самом деле, спелись они на Пушкине и XIX веке, который Томич знает на «пять» с плюсом, а «Онегина» и «Дуэльный кодекс» просто наизусть. И тоже занят «разысканиями»: обнаружил, что Онегин у Пушкина – парафраз судьбы Рылеева. Вообще много замечательных версий выдвинул – с дуэльным барьером, обречённым Ленским, плачевной участью Ольги и проч. В итоге засиделись до четырёх утра, когда позвонила Майя и сказала, что вообще-то у её мужа двое детей и хорошо бы ему иногда появляться дома.

3 июня 1980 г.
Зашёл Чернов с пачкой авторских экземпляров своей первой книжки «Городские портреты». Его снимок моей работы на задней обложке столь мал, что о качестве его судить невозможно, зато снятая тогда же семейная фотография – замечательная: я бы её на обложку поставил.

24 июня 1980 г.
Похоронили Мартынова. Поляков с партийно-погребальным поручением кое-как справился: кроме Чернова, отловил Богословского, ещё пару несчастных, а чтобы  те не шибко ныли, решил напоить гробоносцев шампанским. Ну, они и выдали комсоргу по первое число! – Андрюши сказали, что их предки поили игристым исключительно цыганок, и сами потребляют оный напиток только с девицами да  в Новый год (вот и делай таких заштатными могильщиками СП).
Едва Чернов выпустил пар, Поляков прозвонился: «Ну и дружки у тебя! Я человек с понятием, из комсомольской кассы чирик ужухал, две бутыли «шампуньского» взял, в холодке держал, чтобы напиток по жаре в помои не превратился, а эти ханурики мне просто в душу плюнули! Ишь, дворяне хреновы! И знаешь, что мне Чернов сказал? Чтобы я, пока Тарковский не умрёт, вообще с такими просьбами к нему не обращался!..».
Объяснил Юре, что у Андрея мышление образное – Тарковский бессмертен, вот и не звони Чернову никогда.

21 июля 1980 г.
Вечером  пришёл Чернов – не терпелось показать рисунки, которые Игорь Сокол частично закончил (завтра рукопись в набор сдавать, а оформление целиком не готово). Картинки Игорь нарисовал отличные, да не к этой опере – переступить через себя не смог: в его «Слове о полку Игореве» все лица норманнские, кони европейские, с рыцарских турниров прискакали. А композиционно развороты выглядят замечательно (на сей счёт кто бы сомневался). И поозорничать пацан не забыл: монограммы, фирменные значки свои пораскидал. Чернов доволен, хоть ругать Сокола не перестаёт. А книжка  всё равно получается заметная.

12 октября 1980 г. 
В нашем кругу изначально так повелось: вся жизнь друг друга на глазах, а то, что есть «за кадром», – не обсуждается. Сегодня говорили с Черновым  (как обычно, обо всём и ни о чём), а в конце Андрей осторожно спросил, не могу ли («ненадолго»!?) достать ему пару исправных дуэльных пистолетов? Соврал, что не могу, но если понадобится секундант – к твоим услугам.

15 октября 1980 г.
Днём ко мне на службу заглянул Томич – вошёл в комнату, но вдруг на пороге застрял, пробормотал, что ждёт в  буфете, и задом выпятился. Тут же на меня злобно насел Павловский:  зачем сюда этот хлыщ Томич припёрся, и что меня с ним связывает?  Я ничего объяснять драматургу не стал, а Саша на вопрос, чем он Павлоклу досадил, отмахнулся:  подумаешь! – его дочурку-«пеструшку» трахал, делов-то!.. 
Полчаса Томич ходил вокруг да около, а потом выдал цель своего визита: срочно нужны дуэльные пистолеты, лучше капсюльные и гладкоствольные, можно и не Лепажа, а хотя бы Аристова. Спросил его, действительно ли он может музейные стволы свежей кровью обагрить, на что Томич только глаза к потолку завёл: а это как получится.
В общем, всё стало понятно: двое наших дворянчиков заигрались в XIX-й  век.
«Нет, ребята, пулемёт я вам не дам!»

16 ноября 1980 г.
День рождения Чернова:  Берестов, Вадим Черняк, Гутионтов, Поздняевы, Олеся с Володей. И Майя с Томичом, которые вели себя абсолютно невозмутимо. Вроде было и шумно, и весело, но весь вечер оставил тягостное впечатление.
Отчего-то я вспомнил,  как в начале отношений – в такой же компании – взял с книжной полки в кабинете Юрия Ивановича гранату–«лимонку», из которой вдруг случайно выдернул чеку, и не сразу понял, что это муляж: то ли в окно кинуть, то ли собственным телом накрыть. Как бы я поступил сегодня?

29 декабря 1980 г.
Вечером – на концерте Мити Покровского в Зале Чайковского...
После концерта Чернов спросил,  может ли он у меня сегодня переночевать, и да – от личного разговора уйти не удалось. Сказал, что его семейная жизнь с Майей Георгиевной закончилась – застав жену с другом, ушёл, оставив квартиру ей и детям.  Про несостоявшуюся дуэль тоже рассказал:  за отсутствием  лепажей смог достать только ракетницу и несколько патронов,  но в процедуре не сошлись – поскольку ракетница была одна, то передавать её  друг другу  в случае промаха – идиотия,  потому все остались живы и здоровы.
Единственная радость – Пекелис сумел избавить Чернова от армии, устроив его на работу в «почтовый ящик» на улице Образцова, так что утром Андрюше идти  на работу от меня совсем близко:  выпустил новогоднюю газету «Импульс»,  все 50 экземпляров которой теперь надлежит собрать и уничтожить под надзором 1-го отдела (газета – «сов. секретная»).

24 января 1981 г.
С дня рождения Погожевой в два часа ночи Остёр подвозил меня до дома, хотя я предпочёл бы добраться на такси, и пока волновался, как-то он доедет до своего Чертанова,  вдруг сообразил, что едет Гриша не к себе домой,  а по соседству – на Угловой переулок.  Хотел было передать привет Майе,  но язык всё же прикусил. (Вчера Андрей просил помочь ему переехать к родителям в Тушино.)

28 февраля 1981 г.
На прошлой неделе по учебному каналу ТВ шла поэтическая передача, а в студии сидела на кубиках стайка славных девчушек – студенток 3-го курса журфака МГУ, как следовало из титров. Переглянувшись с Черновым, сразу же позвонили Наде Ажгихиной:  доколе таких симпатичных сокурсниц скрываешь?
Нынче она исправилась – привела троих подруг. Посмотрели мы на них, напоили чаем и выпроводили восвояси. Отчитав Надю за непонятливость: мы просили привести самых хорошеньких, а она привела самых умных.

5 июня 1981 г.
У ответсека Лейкина существуют неписанные правила, кому что можно. Благому на любой текст про Пушкина можно два разворота, а Чернову три полосы нельзя –  молод ещё. В итоге до последней минуты держу сокращения статьи Андрея «На тайные листы записывал я жизнь», а другой рукой набираю номер Дмитрия Дмитрича, у которого, кроме договорённости с Лейкиным про некий текст, лишь выжимки из  прежних книг. Старый пушкинист уже кипит – у него билет на дневной поезд в  Питер, а тут я ему звоню и звоню. Наконец, доведя старика до крика: «Дайте мне ещё час!» – желаю ему счастливого пути и советую взять статью с собой. Едва его поезд отходит от перрона – иду к Лейкину с вопросом: «И где ваш Благой?», и как только злой Няма бубнит: «Занимайте второй разворот, чем хотите!» – отвечаю: «Вообще-то у меня третья полоса Чернова готова и проверена…».

1 – 27 августа 1981 г. / Выра 
Чтобы не отмечать свой тридцатник, сбежал из столицы к Сёмочкину.
В среду вечером приехал Чернов, следующим утром Володя с Олесей, и получилось, что мой побег оказался зряшным:  юбилей зажать не вышло – пропили его с деревенским шиком....

     9-го, проводив Володю с Олесей, реализовали с Андреем его идею – выбрались в фамильное черновское Заречье. Сёмочкин нас предупредил: рассчитывать на попутку не стоит – место это меж двух районов, туда и в будни никто не ездит, а в выходные тем более.
Действительно, километра три прошагали, пока нас догнала первая машина. Остановили огромный жёлто-чёрный японский автокран, и молодой водитель  охотно разместил нас в своей просторной кабине. Рассказал, что работает сейчас на восстановлении форельного заповедника, который до революции поставлял  ценную рыбу в Зимний дворец, а теперь совсем захирел, пока его не выкупили  чехи. Обещал забрать нас на обратном пути, если дождёмся, и высадил возле памятного мемориала.
     Мемориал – бетонный обелиск и несколько печных труб, на которых повязаны пионерские галстуки. Он и обозначал место сожжённой фашистами деревни.  Сразу за ним тянулась обмелевшая речушка с тремя перекинутыми через неё мостиками,  от домов остались лишь едва различимые в земле фундаменты и развалившиеся печи: устроители мемориала оставили из них, обгорелых, лишь десяток самых высоких, объединив их надписью: «Трубы печей оголённых – свидетели горького часа»...
     <...> ...деревня эта принадлежала помещику Черняеву или Чернову...
Услышав про дачников, нашли их сразу за полем – несколько щитовых домов с телеантеннами, хоть и без электрических столбов, стояли на краю глиняного карьера, на дне коего в грязном пруду плескались несколько ребятишек, которых охраняла воинственная тётка в резиновых сапогах, с хворостиной в руке. Оглядев нас с головы до ног, задержалась взглядом на пыльных сандалях Чернова и моих полукедах. Спросила: «Вы что же, так напрямки полем и шли? Гадюк не боитесь,  что ли?» Только тут мы сообразили, что за толстая чёрная верёвка валялась под  ногами у тётки...
Потом дачники поили нас чаем в тени за домом и рассказывали, кто что знал.
     <...> Пока я всё это записывал, Чернов маялся тоской (не его тема), наконец выждал паузу в разговоре и вторгся со своим наболевшим – показал архивный рисунок барского дома: не помните, такой был? Вспомнить не могли – усадьба помещика явно сгорела в революцию или гражданку, когда их ещё на свете не было. Но Анастасия Ивановна вдруг всплеснула руками:
     – Я ведь тому помещику почти родственница – прабабушка моя у барского дитяти кормилицей была! У неё свой ребёночек как раз народился, она и кормила обоих, только вот помещик наш, Чернов, опасался, как бы их барчука молоком не обделили, и однажды просто нашу мамку домой не отпустил, а её собственный ребятёночек без пригляду и помер...
Ещё поведала про то, что прадеда старика Наумова вместе с его семьёй выиграл в карты владевший Большим Заречьем барин, вместе с ещё двумя семьями – Моисеевыми и Александровыми, а у кого он их выиграл – сказать затруднилась: тут много помещиков чудили:  Володин, Аникеев, Ческурин...
После таких историй Чернов поспешил распрощаться, однако питерские телефоны последних жителей Заречья всё-таки записал.
     Снова выбредя на шоссе, пошли на другую половину распаханного поля, посреди которого оставался небольшой лесистый островок. Андрюша решил, что именно  там мог стоять помещичий дом. Однако никаких останков поместья в гуще дерев и орешника не оказалось – это был старый погост: полтора десятка изъеденных временем могильных плит с резными мальтийскими крестами и полустёртыми надписями:
     «На сем месте погребено тело раба Божия Даниила Иванова, скончавшегося в 1831 г. От зятя и внучат Александра и Петра».
     «Иван Карпов, 12 июля 1801 г.».
     «Марфа Макарьевна Перешывкина, 1873 г. 12 июля».
Не удивился бы, увидев здесь фамилию Чернова или ей созвучную, и мысль эта витала над нашими головами:
     – Наверное, и мои тоже тут лежат, – грустно сказал Андрей.
     Водитель автокрана нас не забыл – тормознув возле монумента, погудел нам пронзительным клаксоном...
     А вечером Сёмочкин преподал нам урок истории:
     – Ну, что, прикоснулись к корням? Послушали про барина, что сатрап и живодёр был, каких поискать? Про младенца замученного вам тоже рассказали? Значит, и впрямь не зря мотались...
     – Откуда?.. – только и сказали мы в один голос.
     – А вы думали, мы тут лаптем щи хлебаем? – своей истории не знаем? Думали: воротился барин в родные пенаты, и его хлебом-солью встретят? Думали, все дворянчики – сплошь декабристы да герои войны 12-го года?... Потёмкины,  Орловы, Веретенниковы… Крепостники и есть. И у каждого небось увесистая табакерочка  в кармане – не манифесты благостные... <...>

13 ноября 1981 г.
Накануне дня рождения Чернова  Гриша Остёр озадачил меня вопросом: как мы теперь будем общаться? То есть он со мной не хочет ссориться, но если я дружу с Андреем, а Гриша намерен жить с Майей, то в нашем общении возникают очень большие сложности… Господи, как же мне всё это остолбенело! – чувствую, что под конец жизни все мы друг с другом вообще здороваться перестанем.

19 ноября 1981 г. 
Поляков поймал в буфете, сказал с важной мордой:  «Будем собирать собрание, Чернова клеймить. Как ему это вообще в голову-то взбрело – жену с двумя детьми бросить?».  Спрашиваю:  ты уверен, что не жена сама ушла? – «Конечно, разве баба может в таком положении?..».  Напомнил Юре, что не член его комсомольского вертепа, а на такое собрание приду: «Сяду в первый ряд, полюбуюсь, с какой физией ты Андрюшу обличать будешь. А то и расскажу всем, как поутру, забросив благоверную в  9-й марьинорощинский роддом, ввалился ко мне с её пальто и сапогами подмышкой и предложил денёк-другой,  пока жена не опростается, погулять под выпивку с девицами: потом-де не до того будет».
Юра обиженно губы надул:  «Ну ты и сволочь!.. Всегда знал, что с тобой дружить себе дороже! Ладно, сам поговори с Черновым – тише жить нужно, тише...».

1 марта 1982 г.   
Чернов привёл из «Комсомолки» очередную симпатичную художницу – Олю Чернявскую, которая только будет поступать в Полиграфический, и если поступит,  то в нашем кругу окажется цвет художественного отделения – следом за Соколом, Зайцевой и Гуковой. Кроме того, до неё одесситок у нас пока что не было. Чернов смешной: весь вечер просидел, не убирая руки с девичьей коленки – не потому, что так проявлял нежность, а давая мне понять, что Оленьку он успел «пометить», а значит мне к ней подбивать клинья уже поздно.

18 февраля 1983 г. 
Вечером у Володи и Олеси, Чернов бубнит:  денег нет, заработать приличным способом не получается. Вигилянский советует:
     – Займись переводами – сотни национальных поэтов по всей стране сидят и ждут, когда их откроют русскому читателю, – всякие Пысины, Сакины...
Звонит телефон, Олеся снимает трубку – и, с квадратными глазами, сползает по стенке:
     – Алексей Васильевич Пысин... ищет хорошего молодого переводчика для своей новой детской книжки...
За минуту всё и разрешилось.

28 июля 1983 г.
Голобородько укатал нас своими «тезисами и антитезисами», а потом едва не был убит Черновым. Когда при нём умудрился сказать, что Пушкин по заданию Бенкендорфа ездил в Оренбургские степи, чтобы осуществлять тайный надзор за Тарасом Григорьичем Шевченко (ага, через десять лет после своей смерти). К версии Голобородько, что «Слово о полку Игореве» – черниговское писание, Андрей уже привык, а тут как сидел в уголке с пепельницей, так и метнул её в нашего украинского пушкиниста.  Жаль, что промахнулся.

31 июля – 6 августа 1983 г. / Рязань
Прибавление семейства побудило искать дополнительный заработок – рязанский прозаик Толя Овчинников организовал нам с Черновым чёс по своим окрестностям. Наша бригада выглядит вполне эстрадно: сначала Толик рассказывает о своей писательской организации и над чем работает местный классик Матушкин, потом  Андрей читает кусочки из своего перевода «Слова о полку Игореве», а я под занавес исполняю номер: «В юмористическом портфеле «ЛитРоссии».
Слушают нас, где как, но проза жизни тут сурова, на интерес к художественной литературе не шибко сподвигает. Когда выступали на Спас-Клепиковской ватной фабрике (столетний деревянный барак с земляным полом), милая девчушка, радуясь неожиданному перерыву, вышла на улицу, села на завалинке, закатала край юбчонки и вытянула голые ноги, зажмурилась на пригреве...
...Перед отъездом, по традиции, посещаем обком – отмечаемся у инструктора по культуре. Пока Овчинников челомкается в других отделах, комсомольских лет девица дотошно нас расспрашивает: «Окуджава песни больше не пишет, окончательно на прозу перешёл?..  А роман «Вечный зов» Иванов продолжать будет?..».  Заходит Толик:  «Кончай, мать, лапшу на уши вешать! Давай-давай, накрывай стол! Не видишь, что ли? – свои ребята, муходавские!..».  Глядя, как девица послушно извлекает из шкафа яблоки, тарелку со сливами и бутылку портвейна, Чернов оброняет неосторожную фразу: «Ну, ребята, это же просто разврат!». Услышав контрольное слово, инструкторша мигом раскрепощается: «Разве ж это разврат? Разврат – когда раз-в-рот, раз-в-зад!..».  Мы с Андреем, давясь хохотом, на четвереньках ползём в коридор...

21 ноября 1983 г.
Всё-таки личные отношения – момент весьма щекотливый. Два месяца назад дал Чернову на рецензию книжку Юры Гейко «Сайга». Андрей писать отказался:  на «троечку» повесть. Потом у меня дома застал он автора с женой, и Марина  Дюжева своим актёрским обаянием Чернова проняла:  перечитал он книжку – не такая уж и плохая.
Нынче рецензия вышла в «ЛР», идём с Андреем по коридору – навстречу Щекочихин, издали кулаком грозит: «С ума сойти! – мои друзья хвалят моих врагов!..»

10 декабря 1983 г.
Чернов с язвительными питерскими девицами (дочь лингвиста–акцентолога Даша Колесова с подругой). За два часа достали нас вконец, издеваясь над московским  нашим произношением: мАлАко, МАСторг, яиШница… Потешаясь над украинской мовой, никогда не задумывался над тем, как говорим мы сами.

5 октября 1984 г.
Чернов с очень милой Катей Беловинцевой (преподаёт английский в Академии МИДа: фанатик языка, удалила четыре здоровых зуба ради чистого лондонского произношения). Кроме того, что они отлично смотрятся вместе, у них вообще  много общего: Катя из семьи флотского офицера, по возрасту ровесница АЧ.

11 октября 1984 г.
Текст Чернова  «А он, мятежный...».  Из всех многочисленных догадок Андрея эта самая убедительная.  Всех нас подводит новый стиль:  ссора Лермонтова с Мартыновым произошла не 26 июля,  а 13-го – по ст. стилю – то есть ровно в годовщину казни декабристов (15 лет!), которых компания друзей и поминала на вечере в доме Верзилиных. Мартынова во взрослую компанию не взяли, весь  вечер был вынужден развлекать скучающих дам, и потому был на взводе. Уходя сказал что-то вроде:  «И жандармский полковник Кушинников наверняка не спит, и очень много дал бы, чтобы узнать, по какому поводу вы нынче пьёте».  И злой на язык поручик ответил: «А ты пойди стукни!» (по другим версиям:  «Делай, что решил!» – как Иисус Иуде). Тут уже не до слюней:  «Завтра на склоне Машука!... На пяти шагах!..».

3 ноября 1984 г.
С Катей Беловинцевой в гостях у её подруги Лены Рудневой (работает адвокатом в инюрколлегии, где курирует Японию и Германию – защищает интересы граждан, по разным причинам оказавшихся в СССР. (Трудно поверить, но в её списках 8 японцев, оставшихся у нас после войны 1905 года, и три десятка немцев, которые не вернулись домой после Первой мировой войны 1914-го.)...
Привыкшие кадрить девушек постшкольного возраста, мы с Черновым совсем не умеем общаться со своими ровесницами, и надо было видеть, с какой  иронией смотрели на нас Катя и Лена. Которые накормили нас обедом и собственного приготовления яблочной шарлоткой, напоили французским вином, а потом и по домам развезли (у Лены водительский стаж десять лет). Стыдоба, конечно.

16 ноября 1984 г.
Бездомный Чернов решил отметить свой день рождения у Нины Коротковой, куда я заранее не хотел ехать – честно сказал Андрею, что настроение у меня совсем поганое, а в таком состоянии я невыносим. Однако Андрей настоял – и зря. Приехал я позже всех, когда гости уже наелись и Толя Головков взял гитару. Морда у меня была такая, что Анатолий Эммануилович вскипел – сказал, что при мне петь не  станет. И не стал – увёз часть компании к себе на Беговую, чтобы там без всяких раздражителей продолжить возлияние. А я и уехал домой... Погуляли, ага.

16 декабря 1984 г.
Позвонила Катя. Сказала, что вчера Андрей предложил погулять (в Тушино они живут по соседству) и добавил, что хочет сказать ей нечто важное. Гулять же пришёл со своей собакой.  Которая сперва носилась по двору, а потом ни с того  ни с сего кинулась на Катю. Тем прогулка и закончилась...
Через час позвонил Чернов. Сказал,  что хотел предложить Кате руку и сердце, но в самый решительный момент его собака, будто что-то почувствовав, вдруг вцепилась зубами в рукав Катиного пальто. И Андрюша сразу передумал свататься:  они, собаки, гораздо лучше понимают чужое человеческие состояние: предупредила, что эта женщина не для него!

27 июня 1986 г.
Вечером заглянул Гриша Остёр – сто лет у меня не был: действительно, его и Чернова теперь одновременно в моём доме представить трудно. Глупость, но она никак не преодолима, хоть при этом страдает не только многолетняя дружба (выбирать кого-то из них двоих я не намерен).

13 августа 1986 г.
«ЛГ» огрызнулась – беседой с  Айтматовым ответила на чушь в «Комсомолке». Тут же беседа с  Дм. Сухаревым (умная и по делу, о Поздняеве и Чернове).

18 января 1988 г. 
Дожили – в Доме архитектора вечер Галича. Первый официальный – с афишей и портретом на пригласительных билетах (Слава Лосев постарался). Друзья Александра Аркадьевича в наличии: Ким, ИГрекова, Рязанов и ЕЕ, конечно. Получился перебор: вечер оказался таким тяжеловесным, что мы с Черновым сбежали после антракта. По лёгкому снегу вышли на Тверской бульвар, и тут Андрей удивился: «Когда ты вечер Галича у себя дома устраивал в 79-м, сказал бы нам кто, что доживём до такого концерта в Москве и до конца не высидим...».

4 сентября 1988 г.
Вчера у Чернова родилась очередная (третья) дочь:  вместо ожидаемого Прохора – ДАША.  Про которую Андрюша сказал одно слово:  рыжая!

9 марта 1989 г.
Вечером по ТВ – «Другие берега»: дуэт Чернова и Сёмочкина. Очень хорошо, что Ксан Ксанычу наконец дали возможность выговориться о своём сокровенном. После фильма Вяч. Виноградова «Элегия» это самый заметный сюжет.

15 марта 1989 г.
Вечером позвонил Чернов – сказал, что уходит из «Огонька» и надо идти мне. А меня теперь в «ЛитРоссии» ничего и не держит.

28 июня 1989 г.
Вечером с Черновым у Чухонцева. Олег Григорьич обрушился на нас во всём  величии своего гнева: в «Новом мире» из 8-го номера снимают «Архипелаг ГУЛаг», про что Коротич заранее проговорился в Израиле:
– Пусть Виталий Алексеевич говорит о своём «Огоньке», что и когда у него идёт.
Теперь наш журнал опять будут трепать на всех углах.
Залыгин настроен мощно: вся редколлегия намерена подать заявления об уходе.

18 – 23 октября 1989 г. / Воронеж
Оставив Вигилянского в лавке,  вчетвером (с Олегом Хлебниковым, Денисом Новиковым и Андреем Черновым)  поехали в Воронеж – за «Огонёк» агитировать. В газете «Молодой коммунар» вышла заметочка о нашем визите – с анонсом: «билеты продаются»,  но все концерты нам успешно сорвали – везде, где мы должны выступать, неожиданно начался ремонт:  подъезжаем – дверь на замке, стоит ведро с масляной краской, из него кисточка торчит. Да воронежцы без зрелищ не скучают – в городском цирке шоу лилипутов, самое оно. И летающие тарелки, опять же, именно над Че-Че-О  барражируют.
Город я знаю достаточно хорошо: поводил ребят по бунинским и платоновским «мемориальным» адресам, до «улицы Мандельштама», которая и впрямь яма под железнодорожным откосом.
Свои концерты мы в итоге отработали – главреж молодёжного театра отменил спектакли, отдал нам на два вечера свой роскошный зал в центре города, и зрителей собралось под завязку.

9 декабря 1989 г. 
Вчера утром проснулся в холодном поту – нехороший сон разбудил: пришёл в какое-то пустое казённое заведение, брожу по бесконечным гулким коридорам, ищу ребят – и не нахожу...
На работу потащился с тяжелым предчувствием, но редакционная суета отвлекла от дурных мыслей, а к трём опять неприятно потянуло под ложечкой. Хотел уйти домой – Олег сказал: «Забыл? Нам сейчас в Дубну ехать» (и впрямь забыл).
Дорога была обледенелой, но шофёр оказался классный – доехали скоро, даже перекусить успели, пока зал смотрел «огоньковский» ролик про сапёрные лопатки в Тбилиси. Выступили тоже резво – к десяти уже освободились. Под Дмитровом вышли на перекур, на морозце глотнули из взятой в Москве бутылки коньяка, после чего Чернов залез на переднее сиденье, я оказался между Вигилянским и Хлебниковым, и все тотчас задремали – сморило. Вдруг на колдобине разом проснулись, я зачем-то надел ушанку, и тут по глазам резанул свет встречных фар – шофёр тормознул, машину крутануло, и мы юзом, вспарывая снег, полетели под откос. Спасли нас упругая снежная подушка в неглубоком кювете и то, что шофёр каким-то чудом успел сбросить скорость. Когда еле-еле выкарабкались на шоссе – увидели вдребадан пьяного водителя грузовика, который, поминая мать и Бога, радостно вопил: «Живы, бля?.. Токо морду не бейте! – щас вытащу...»
В час ночи доехали до ВДНХ, зашли домой к Олегу и до четырёх утра в трансе опустошали пивной бар (хорошо, что Анька в Австрии), стараясь не говорить о некрологе, который завтра мог красоваться в вестибюле у лифта. Тут Чернов признался, что ждал аварию по дороге туда.  А я ничего не ждал – свой выбор сделал, когда решал, ехать или не ехать.  ...Значит, живём ещё какое-то время.

5 февраля 1990 г.
Вчера на «шествие демократических сил» не ходил  (предпочёл воскресенье  провести с Вероникой). А вечером позвонил Чернов – час рассказывал, как ОН  лично это шествие организовал:  собрал народ,  привёз Коротича, построил  первый ряд и сам в нём пошёл – в центре.  Вторая февральская революция!

4 марта 1990 г.
Чернов подарил мне свою «огоньковскую» книжечку про скорбный остров Гоноропуло, которую я же и выпускал, а поскольку понял, что в его рукопись никто не заглядывал, – написал на ней: «...(в)редактору и другу».

10 июля 1990 г. 
Чернов уломал-таки Собчака: будет писать за него книжку. В день, когда ударили по рукам, собчачий помощник тов. П. привёз к шефу для этой же цели... Юру Полякова: тот спешил в свою мичуринскую норку с ведром гвоздей, было ему  недосуг, и облом с денежным заказом привёл последнего классика соцреализма в тихую ярость. Вдобавок у Собчака в Москве не оказалось машины, и ЮП был вынужден возить всю компанию по их делам на своей тачке. Зная злопамятность Юрия Михалыча, очевидно, что Андрей Юрьич получил врага до конца жизни.

23 ноября 1990 г.
Чернов взбаламутил всю редакцию,  посулив нам приезд Собчака, которого он сам и ждал до девяти вечера,  однако председатель Ленсовета так и не прибыл.
Я же успел съездить на час к Войновичу, а потом вернулся, поскольку в отделе   один и у меня завал срочных материалов. Плюс ко всему, Коротич дал согласие замахнуться на тов. Ленина – Владимир Солоухин сидит под дверью.

28 февраля 1991 г.
Чернов подписал в печать книжку Собчака «Хождение во власть». Где на первой же странице – упоминание Берестова (надеюсь, Андрей рассказал автору, кто это такой, а этический момент оставлю без комментария).

15 марта 1991 г.
Чернов вернулся из Парижа: на «собчаковские» деньги славно пожил в Фонтене–о–Роз, дома у Синявских. Привёз сборничек стихов  «СПб, или Нежилой фонд», который называет «моя парижская книжка», – сам набрал, сверстал и напечатал полсотни штук в домашней типографии Марьи Васильевны, где она  много лет тиражирует «Синтаксис». Половину книжек оставил в русском книжном магазине, через который Розанова распространяет свою литературу.

24 – 28 марта 1991 г.  /  Ленинград
Приехали с Фыфкой – вырвался под сурдинку, что мне нужно делать интервью с Александром Моисеевичем.
(...)  По утрам – долгие раскачивания, пока наконец выходили «из дома», завтракали  в  Домжуре, потом гуляли по городу, встречались с друзьями.  Чернов купил Вике  новую машину, потому с ночным транспортом проблем не было:  вместе с нами в   «Октябрьской» поселились и Гриша Кружков с Мариной Бородицкой, приехавшие  сюда выступать. Как всегда – в гостях у Ясновых, у Валеры Мишина (в новой его мастерской в Круглом переулке). И вечер у Филаретовых – Володю соперировали  (неудачно и поздно – метастазы перешли на позвоночник)...

2 июля 1991 г.  /  Ленинград
Пообедали с Черновым в Домжуре, потом вдвоём с Фыфкой погуляли по городу.   
(...)   Вечером – у художников Русаковых (папа с дочерью,  рисунком которой Андрей оформил обложку своей парижской книжки):  славная семья,  подарившая нам симпатичную самодельную свистульку «сирену сисястую».  Давно не испытывал удовольствия от застольных разговоров о чистом искусстве, без всякой политики.
3 июля 1991 г.
Решили с Фыфкой провести весь день  ВДВОЁМ. Снял несколько плёнок в номере, потом пошли гулять, вернулись и никуда не хотели идти,  однако Чернов вытащил    нас в театральную компанию к режиссёру Беляку.  На закате встретились возле отстроенного  недавно  «Англетёра»,  прогулялись по набережным до уютного особняка с полукруглым балконом, выходившим в глухой заросший сад. Шумные –    до рассвета – споры о театральных проблемах (хорошо, что я от них давно далёк) и  о стильном  «Интерьерном театре»  Николая Беляка.
Короткая белая ночь и неторопливое возвращение в гостиницу по просыпающейся набережной Фонтанки.
4 июля 1991 г. /  Комарово
Легли спать в пять утра,  а в десять нас  уже разбудил Андрей – с машиной от редакции газеты «Час пик»,  которой он обещал комментарий Лихачёва на дурной  текст экс-штангиста Юрия Власова (тема Чехословакии 1968 года его возбудила). Нам тоже было нужно в Комарово, поскольку я хотел взять напутствие академика  для нашего журнала.
Способность Дмитрия Сергеевича работать в любых условиях поразительна: едва в его руках оказывается текст, тотчас отключается от реальности. За десять минут – при нас – написал напутственное слово нашему недоношенному «Космополису». (...)
Проводив Андрея в Питер,  погуляли вдвоём по Комарово (комарья там и впрямь тучи!) –  мимо «будки»  Ахматовой  до её могилы на сельском погосте (отличное  там у Анны Андреевны теперь соседство – Альтман, Кошеверова, Авербах...)

19 – 21 августа 1991 г.
...Сидеть в «МН», где все ожидали штурма с разгоном или даже с арестом, было глупо – мы с Фыфкой и Черновым взяли по пачке ксероксных листовок и поймали машину до Красной Пресни.

У Белого дома охватил стыд – вопреки ожиданию застать огромное число людей, увидели только хлипкие цепочки «ополченцев» – тысячи три-четыре, не больше (это на всю-то миллионную Москву!), а легкомысленный вид баррикад из брёвен и помойных баков просто удручал. Много студенческой молодёжи с живыми, просветлёнными лицами (ком к горлу подкатил: «как прекрасно мы умрём!»)...
Прослонявшись на площади до сумерек, увидели девчонок на балконе углового дома, Чернов крикнул им, чтобы пустили журналистов, и мы получили отличный наблюдательный пункт. Хозяин квартиры (дипломат Фелюрский) был с женой в отъезде, дома остались только их малолетние дочери и две бабушки, коих наше появление вполне успокоило. У них мы и провели два тревожных дня, время от времени совершая вылазки на улицу, когда там начинало что-то происходить...
...Андрей алкал крови – лучше бы малой, но обязательной (нужно, чтобы режим замарался). И только когда она пролилась, вздохнул с облегчением. В два часа ночи мы пошли в злосчастный тоннель: увиденная картина была ужасающей...
...А утром хлынул дождь, смывая все следы, и привычная жизнь потекла своим чередом.

Вечер 21-го – одно ощущение: мы победили!  По такому случаю Чернов вытащил из дома брата Никиту (приехал в тренировочных штанах и зачем-то свой кортик, в тряпочку завёрнутый, привёз). Конечно, он верен данной им на верность СССР присяге, но и старшего брата ослушаться не может. Больше всего было жалко Никиту, когда Андрей пошёл записывать его задним числом в защитники Белого дома. И нашёл группу ребят, охранявших какой-то из подъездов БД, готовых подтвердить, что Никита был с ними (уже свой список составили). Ну да Бог с ними! – через год число таких «защитников» за миллион перевалит...
 
22 августа 1991 г.
(...)   Вечером  на Сивцевом вражке у друзей Юры и Жени – с Олегом Хлебниковым,  его Аней  и с Черновым. Выпили за то, что всё кончилось не столь плохо.
Ночью народ занялся сносом «Железного Феликса»:  зеваки растаскивают куски   постамента на сувениры – заземлились на памятнике, чудом не пойдя на штурм  Лубянки, что малой кровью не кончилось бы.

10 декабря 1991 г.
Утром Чернов привёз из Питера  «спонсора» Горячева. Наш благодетель неделю назад вернулся из Рима,  где ему устроили аудиенцию с папой, что Марк считает очень важным знаком.  После разговоров на явочной квартире,  все поехали в «Московские новости» – там у Марка есть собственные интересы,  и там нас ждал человек по имени Женя,  которому Горячев поручил опекать журналистов на месте.

18 февраля 1992 г.
Второй раз с Черновым и Горячевым торчим на Старой площади – у тов. Усикова,  в архиве ЦК КПСС. Тихий ужас: тухлый чванливый партократ, он прежде был горд, охраняя партийные тайны, а теперь с лёгкостью готов продать всё, но как можно дороже. На торги уже и папочки подготовлены:  скандальное письмо Фадеева, письма Высоцкого с просьбой выпустить его за рубеж...  Марк говорит, что готов заплатить, но за то, что нам нужно, например, за протокол заседания Политбюро, на котором было принято решение ввести советские войска в Афганистан. Тут на тов. Усикова нападает необоримый кашель, переходящий в непробойную глухоту... Когда уходили,  столкнулись с ребятами из «ЛГ»  –  вот благодарные покупатели,   эти всё заберут.

24 апреля 1992 г.
Шли с Черновым от угла Тверской к магазину «Армения» и – не доходя до входа шагов 10-15  – увидели... Рину Зелёную: крохотную, в чёрном пальтишке и в шляпке с вуалью.  Заметив нас – улыбнулась,  помахала нам рукой и скрылась за тяжёлой дверью.  Мы с Андрюшей от удивления встали и переглянулсь – она же умерла год назад! Ошалелые, вошли в магазин, пробежали насквозь оба торговых зала, однако ни одной хоть бы чуть похожей на Рину Васильевну старушки не увидели.  Но ведь не могли же мы  О Б А   обознаться!  Просто какая-то мистика накануне Пасхального воскресения.

7 – 12 октября  1992 г. /  С-Петербург
У Чернова новая квартира на Васильевском острове,  которую Вика явно терпеть не может – привезла туда  нас  с Фыфкой, положила ключи на комод и сразу же уехала. Договорились, что ещё увидимся, но это вряд ли:  очевидно, что Вика с Андреем в ссоре  (если не на грани развода)  и в таком состоянии развлекать гостей совсем не намерена.

2 октября 1993 г.
Приехал Чернов – с рассказом, что творится на Арбате и Смоленской. Я днем отвез Мурзика в Коломенское, вечером добралась Фыфка – чтобы отвлечься, стали смотреть видик (что-то про Джеймса Бонда, потом "Девять с половиной недель"), и так просидели до утра, гоня прочь дурные мысли. В шесть Фыфка все-таки ушла спать, а мы с Андреем так и не легли – у него билет на дневной питерский поезд...

13 декабря 1993 г. 
Так называемая «Встреча Нового политического года» на ТВ – самодовольно глупая, закономерно закончившаяся крахом «ельциноидов» и торжеством шута Жириновского, даже осмыслена не будет:  власти и впредь намерены вертеть этой страной, как им вздумается.  И когда вытаскиваю из почтового ящика шпаргалку – каким образом мне зачёркивать клеточки в бланке референдума:  ДА – ДА – НЕТ – ДА – только стыд одолевает за людей, подписавших сию туалетную бумажку, – Рязанова, Кинчева, и Караченцова, подключившихся к этой мышиной возне. Как и за Андрюшу Чернова, лезущего в Думу с щенячьей уверенностью, что он, как интеллектуал и переводчик «Слова о полку Игореве», сможет перешибить харизму «сексота секунд» Невзорова.

8 февраля 1994 г.
Приехали Синявские. Вчера собрались у меня дома (с Вигилянскими, Черновым  и Жаворонковым) и до двух ночи говорили о мраке 3 – 4 октября. При всей своей жёсткости,  Марья Васильевна очень слезлива – несколько раз плакала, когда  смотрели хронику тех окаянных дней.  Андрей Донатович, по обыкновению, тихо  сидел в уголке, только когда агрессия МВ переливала через край – выкрикивала нечто  гуманно-толстовское.
Вообще разговор шёл на повышенных тонах, а Марья снова и снова вопрошала: «Как вы позволили Ельцину расстрелять из пушек Белый дом?» Сегодня с тем же вопросом диспут продолжился на «Соколе» – на квартире Ирины Уваровой, куда набились два десятка «респондентов». Андрей Донатович тщетно пытался переместить разговор поближе к литпроцессу, однако бабку  Марью  перебить невозможно – её волновали только танки.
В итоге все окончательно размежевались, ни о каком согласии и речи быть не  может.

21 февраля 1994 г.
Завтра Синявские улетают в Париж, а мы после их поездки в Питер так и не повидались – не доругались. Хотелось бы, конечно, поставить точки над  «i»,  а то я в их глазах так и останусь обывателем, подобным Чернову, приветствовавшему расстрел БД ельцинскими танками.

29 января 1995 г.
В конце года Хлебников с Черновым выпустили номер «Русской визы» – вполне хороший, если бы его не портили портрет Марка (естественно, весь в белом) на первой странице и реклама их с Андреем мертворождённой партии ДНК (Движение Народной Консолидации). Горячев позвонил сам: сказал, что  очень жалеет о нашем с Вигилянским отступничестве, потому что журнал выходит  на новый виток («теперь его даже в Думе не зазорно показать»), и спросил, как  оцениваю номер. Честно ответил, что для меня «Русская виза» – не карманный  журнал Горячева, и на этом мы попрощались (думаю, навсегда).

23 февраля 1995 г.
Чернов с сыном. Про "Русскую визу" и Марка молчит, как и про их дурацкую партию ДНК (не иначе, окончательно накрылась медным тазом). Зато опять одержим новыми гениальными идеями – теперь он открыл СЕРЕБРЯНОЕ СЕЧЕНИЕ (хорошее название для книжки стихов, пусть будет, хоть что-то похожее уже было у Саши Щуплова). Засиделись допоздна (Фыфка уехала на день рождения к Маше Русаковой, и я никуда не спешил),  расстались холодно.

16 июня 1996 г.
По прилёте (из Италии) купив в аэропорту газету, узнал о смерти пародиста Ксан Ксаныча Иванова – от сердечного приступа...
(...) Дома нас ждал шок:  на две недели оставили ключи Чернову, который всё это время жил у нас с сыном Сашей,  и теперь обалдели. К нашему возвращению он наверняка кое-как прибрался бы,  но в последний день захлопнул дверь с ключами, и мы нашли своё  жилище в полном разгроме.  Фыфку  сильнее всего удручило, что на  прикроватном  журнальном  столике  лежали  душистые носки, яблочные огрызки  и  пневматический пистолет.  А я, после уборки в три часа ночи погрузясь в ванну, обнаружил в мыльнице слипшуюся магнитофонную кассету Майкла Джексона,  и тут на меня напал истерический смех.
     – Теперь ты всё понял про семейку Черновых и почему у меня от них сдали нервы? – меланхолично сказала Майя Остер.

9 декабря 1996 г.
Сергей Есин сделал в «Стас» эссе про Илью Глазунова (с прелестным названием «Гений с кисточкой»). Нынче Женя Попов принёс текст про Сысоева и его рисунки. Едва я отвлёкся, Чернов увёл Попова – втюхивать ему своё новое открытие. Вернувшись, Женя сказал: «Я всегда считал себя человеком, который знает кратчайшую дорогу в сумасшедший дом, но Андрей даст мне фору в сто очков вперёд!».

7 января 1997 г. 
Порядком надоело всякий раз прикидывать, кто и как у нас относится друг к другу, и на рождественскую вечеринку позвал тех, кого хотел видеть: Гену Русакова, Дениса Новикова, Настю Рахлину, Алёшу Ерохина. Все пришли, и внешне политес был соблюдён. Но и только. Пока ели и пили – разговор за столом шёл вполне оживлённо. Тут Чернов попросил Дениса почитать стихи, и он прочёл два очень давних. А когда свои новые стихи стал читать Русаков, Новиков тут же вылез из-за стола и скрылся на кухне. Следом за Денисом отправился Алёша, с кухни сразу потянуло   т р а в к о й...
Гена, конечно, обиделся – ушёл в другую комнату, принялся листать книжки. А Чернов предложил Рахлиной рассчитать синусоиду жизни – десять минут чиркал карандашом по бумажке и сказал Насте, что лучшим её годом был 85-й, а самым плохим временем – февраль 88-го. Заподозрить Андрея в подлоге не получалось – он вообще не знал, что Настя вдова Башлачёва, и уж точно не помнил дату самоубийства Саш-Баша. Рахлина едва не расплакалась и сразу собралась домой, и Русаков оделся вместе с ней, сказав, что им по пути.
Уже стоя возле лифта, Гена не сдержался: «Симпатичный он парень, Денис, а вот стихи его – абсолютная пустота». Хотел напомнить Русакову, что у Бродского на сей счёт было другое мнение, но сдержался: для Гены Бродский вовсе не авторитет. К тому же рядом стояла Настя, для которой существует лишь один очевидный гений – Башлачёв, и в сравнении с ним все прочие стихотворцы – ничто.

19 января 1997 г.
Едва Саша Чернов заглянул к нам в редакцию, Андрей тотчас жалуется на меня:
     – Представляешь, Жора не хочет напечатать в «Стасе» моего археологического конька!
     – Отец, ты вообще понимаешь, в   к а к о м  журнале ты работаешь? – удивляется Саша.

25 февраля 1997 г.
После полудня стало известно, что сегодня в десять часов утра умер Синявский.  Чернов сразу сел на телефон, я же дёргать Марью Васильевну не стал  – позвонил в Париж Андрюше Валлескалну и попросил заказать от меня корзиночку цветов  (венки во Франции не приняты) с лентой «Андрею Донатовичу – от московских друзей» (сотня долларов за мной будет).

12 мая 1997 г.
Марья Васильевна Розанова собрала  комиссию по литнаследию  Синявского в библиотеке Иностранной литературы. Поехали с Черновым, Димой Крымовым  и Мишей Успенским  Кроме нас, собрались все старики – от Ларисы Богораз, представляющей ветеранов диссидентского движения в СССР,  до сына Юлия Даниэля.  Марья Васильевна читала кусочки из последней книги Андрея Донатовича и вопрошала, что можно сделать по укреплению памяти Синявского в России, поскольку сидя в Париже ей заниматься этим непросто. Однако уже очевидно – что сама Розанова сумеет продвинуть, то реально и будет.

8 февраля 1999 г.
В «Новой» – полоса Чернова про Володина, от которой я взорвался.  Фыфка урезонила:  а ты ждал чего-то другого? – у Андрея всё по одному лекалу:  Я и Берестов, Я и Синявский…

3 апреля 1999 г.
Ребята устроили в редакции  «Новой газеты»  вечер памяти Берестова,  Дима Муратов столы в буфете накрыл. Дирижировать, конечно,  взялся Чернов и поработал массовиком-затейником со свойственным ему простодушием – отфильтровал гостей (Наталью Ивановну вообще не позвал – незачем вдовой праздник портить), пригласил Машу Оганисьян, Нину Короткову, Машу Шишлину. И тянул на себя одеяло с такой силой, что неловко становилось.
Выглядело: «В тот день, когда я познакомился с Берестовым, я написал стихотворение "Вот лежит он из-за лишней крошки..." (читает). А когда первый раз был у Валентина Дмитриевича дома, я написал... (читает). А потом я...»  Потом Андрей объявил, что сейчас  собственные песни будет петь Толя Головков (тут я и ушёл)...
Уже в полночь Чернов позвонил:
     – Ну, как тебе наш вечер? По-моему, замечательный!
     – Главное, чтобы тебе самому нравилось.

19 июня 1999 г.
Выдали замуж Катю Чернову. Подарочек ей я 21 год берёг – ту самую бутылочку, которую мы с Андреем распили на двоих через полчаса после рождения дочери. Тогда же наполнил её коньяком, который пусть выпьет её муженёк по такому же поводу. К бутылочке присовокупил семейный фотоальбом, пока – с одной единственной фотографией, где двухлетняя Катенька с папой и мамой Майей (у которой в животе как раз сын Сашка шевелиться начал).
Гуляли на Миусской площади – в летнем кафе за спиной Фадеева. Торжественность момента, как водится, скомкал Сашка: вчера вернулся из Израиля и – пропал. По этому поводу Остёр ярился, Серёжа Устинов его успокаивал, а я переключил внимание Гриши, сунув ему в карман рассказик «Труби, Трубач!» (Бенционович прочитал его тут же и сразу обиделся). Саша в итоге нашёлся – пил в компании с друганами, и Майя ревела, а Чернов благостно попивал винцо. Так и посидели.

1 сентября 1999 г.
Поехал в «Новую» к Хлебникову вычитывать своего Платонова, и застал в летнем кафе возле редакции – прямо на асфальтовом пятачке на углу Телеграфного и Потаповского – кучу замечательного народа: Машу Оганисьян, Чернова с новой девушкой, барда Мишу Володина (которого давно не встречал, а он живет в Минске). Ну и отметили новорожденного!

6 сентября 1999 г.
Днем в «НГ» вычитал и подписал в печать полосу Платонова «Всенародная инсценировка». Пока дождался белового вывода – уже стемнело, а тут заглянул Чернов, и я предложил ему прогуляться до Трубной. Андрей еле-еле тащил ноги (сидячая работа в конторе для творческой натуры смерти подобна), и на Рождественском бульваре просто сник – я даже испугался, что сейчас у него случится сердечный приступ (судя по пульсу, мотор у Андрея работал, как у спринтера). За полчаса сидения на лавочке Чернов кое-как пришёл в себя, я запихнул его в 31-й троллейбус и сам поехал домой.
Тоша с Фыфкой спали, я поужинал в одиночестве и к полуночи добрался до телефона: Чернов сказал, что давно доехал и все у него в норме, просто усталость накопилась...

16 октября 1999 г.
Саша Чернов опять отбывает в Израиль и вместе с отцом зашёл к нам попрощаться. Посидели очень нервно – Андрей Юрьевич взялся поучать сына (который вообще ни в каких наставлениях давно не нуждается), используя при этом примеры из нашей с ним общей юности, каковые я обязан был подтвердить. А поскольку я с Черновым отнюдь не солидарен во многих его оценках, то оказался в дурацком положении: пререкаться с отцом при сыне не хотелось, а пришлось. Чтобы как-то увести ситуацию в сторону, усадил обоих смотреть «Мост через реку Квай» (1957 года), на котором Чернов благополучно захрапел, успев перед сном сказать,  что теперь знает, кто ограбил военный фильм Германа (1971 г.) с эпизодом про невзорванный мост.

26 октября 1999 г.
Абсолютно неудачный день.
Собирался передать с Хлебниковым и Мировым «передачу» для Чернова, угодившего в больницу с пневмонией  (сам ехать в лечебницу не рискнул из боязни притащить какую-нито заразу Антошке), Миров ждал меня в 15.00 в Театре Луны, я за полчаса до встречи взял машину и намертво застрял в тоннеле под Маяковским (забыл, что Москву перекрыли под визит Лукашенко), а когда через час добрался до театра – Сережа уже укатил в «Новую» к Олегу. Продолжая упорствовать, назначил ребятам встречу возле подземного перехода на той же Маяковской у «Софии», и там на проливном дожде под зонтом простоял ещё час, пока не плюнул и поймал такси до дома... Не судьба.

11 мая 2000 г.
Всё-таки литературные отношения – материя особая.
Пришёл взвинченный Женя Попов и час пытался объяснить, что он сам предложил мне породниться и рад стать Тоше крёстным отцом,  но только ПРИ УСЛОВИИ,  что мы эту процедуру  перенесём из Татианиной церкви в любую другую и заменим батюшку,  поскольку с отцом Владимиром Вигилянским они теперь на ножах. И что во всём виноваты  Юра Кублановский со своей дочерью и т.д.
Я ничего не понял из сказанного, но вывод один: крестины у нас завтра, и на Андрюшу Чернова в качестве крёстного отца нашего Антоши мы обречены.

5 января 2001 г.
После полудня приехал Чернов,  посидели над составлением книжки про стёб, которую он, по-моему, заваливает  (до сих пор даже точного определения жанра не сформулировал и набивает рукопись обычной юмористикой из банального ряда “нарочно не придумаешь”).

29 января 2001 г.
В “НГ” Олег сделал  хорошую  публикацию  о Чернове и его книжке – хорошую уже потому, что Андрею сегодня как никогда необходимо просто доброе слово, которое “и кошке приятно”.

3 февраля 2001 г.
До вечера спокойно занимался своими делами в конторе,  к семи подошёл Чернов  (в сегодняшних “Известиях” – интервью с ним про “Гамлета”,  Юля Рахаева сделала).  Пошли пешочком к Петрушевской на Пресню  (давно так не гуляли – около часа месили снег).
Людмила Стефановна приняла нас с ужасом во взоре – всё боялась, как бы Чернов не стал пьесу читать, и наливала нам водку с тем же неуёмным страхом.  Обошлось без художественной декламации:  Андрея больше интересовало, что теперь с товаром делать. Оказывается, нынче пьесы вообще литовать не надо:  нашёл деньги, режиссера или приму  –  и вперёд!

24 февраля 2001 г.
Третьёвась Чернов пообщался с Горби и разжился автографом МС, побудив экс-генсека письменно откликнуться на  его “юмор” про генсОка.  И  Михал Сергеич тоже  б л е с н у л – на таком же убогом уровне – ”Никакой я не ГенСок! Ты – совок, а я, получается, Генсовок!». 
М-да... остряки, блин!  При этом Андрей искренне считает, что этот  т.н. “юмор” – украшение его  неудавшейся  книжки про стёб.

31 мая 2001 г.
Чернов молодец! – по-прежнему играет в “театр для себя”  (теперь переписывает  “Гамлета”, желая переплюнуть Пастернака:  уверен, что очевидное “не пей вина, Гертруда”, нужно заменить на “не тронь”). Мы подыгрываем  (всё те же:  Крымов, Русаков, Деркач с Быковым, Бородицкая, старик Борщаговский). На фоне зануды Андрея умница Шайтанов  изысканно артистичен (привык очаровывать МГУшную девичью аудиторию),  а в итоге – гораздо убедительнее.

6 июня 2002 г.
Утром поздравил Олесю с днем рождения,  подумал ещё,  что  надо бы и Виктору Викторовичу Конецкому в Питер дозвониться (ему сегодня 73), и тут прорезался Олег Хлебников – заказал текст... про Конецкого.  П о м и н а л ь н ы й.   Я обалдел:  когда?  Говорит, около месяца назад...
Оказалось,  не “около” – 30 марта умер,  3-го апреля отпели в Никольском соборе и похоронили на Смоленском кладбище. И я ничего не знал, не почувствовал –  писал дурацкие бумажки для дзюдоистов, готовился на вечере Берестова ля-ля говорить... И Чернов мстительный  негодяй – ведь всё знал, сидя в Питере, но Конецкий для него не существовал (после того, как отказался про Андрюшиного отца Юрия Ивановича хвалебные слова написать). Сразу сел за воспоминания.

22 октября 2002 г.
Приехал Чернов. Наконец-то, после нескольких лет чёрной мерихлюндии, вполне благостный:  сейчас у него всё в порядке, 16-го официально расписался со своей питерской девушкой Наташей.  Завтра генеральный прогон “Гамлета”  в его переводе – в театре Станиславского  (жена Димы Крымова профинансировала благоверному его режиссёрский дебют), в четверг и пятницу – премьера.

28 ноября 2002 г.
Дима Крымов обеспокоился  наконец обилием отрицательных рецензий на своего “Гамлета” и запоздало свистнул журналистов – объясниться. Пришли пять штук невнятных людей, принесших совсем идиотские вопросы (типа: “Как вы после Гамлета-Смоктуновского осмелились взяться за свою постановку?”). Дима оказался вполне достойным сыном своего отца (который как теоретик был гораздо интереснее Эфроса-режиссера), и обрушил на  пришедших полный набор обоснований – причудливый коктейль из интеллигентских кухонных разговоров и собственных амбиций. Чернова трогали мало и тоже по поводу – как посмел после Пастернака? А что хотел сказать своей работой Гаркалин – вовсе никого не волновало, так он и просидел за столом молчком, задремал почти.
Отрицательные рецензухи (Саша Соколянский без особых затей предложил высечь ребят шпицрутенами), как всегда, сработали на ажиотаж –  в театре аншлаг.

4 февраля 2003 г. 
Занятно:  получил по мейлу письмо от Чернова – адресованное не мне, а некоему  Antoshke:  полез Андрюша в Сеть за словом «Кухенройтер» и нашел мой (не мой – анонимного Антошки) адрес под текстом в защиту  его Лермонтовской дуэльной версии. Поскольку этот отклик был единственным в комментариях, представляю, как они с Наташей обсуждали «Антона»: сколько ему лет, чем занимается, пишет ли сам  и что именно – стихи или прозу?.. Так и подмывало не колоться сразу – поиграть в шутливую переписку, да жалко стало Андрюшу:  раскрыл-таки свой псевдоним.
-----
Пришёл ответ Чернова  – А н т о ш к е –  сердитый, почти хамский. Задел я Андрея Юрьевича своим раздвоением. (Вот и поддерживай друзей!)

29 мая 2003 г.
Цеховые знакомые достают вопросом:  что происходит в моём дружеском кругу? На прощании со Славой Головановым (я не был) Щекоч прилюдно окликнул А.Ч.: "Привет, враг!"  Никак не комментирую, но сам факт неприятен: мы действительно отчуждаемся друг от друга...

3 июля 2003 г.
По радио и ТВ одновременно сообщили: умер Юра Щекочихин.
Вечером едва не послал навсегда Чернова в ж.пу – уже ВСЁ зная, прислал мне по мылу очередные плоские шуточки от своей графоманки Пелагеи Марфовны. Чудом сдержался – написал ему: ничего другого по случаю смерти Щекоча тебе в башку не приходит?
Подумал, что зря я защищал Андрюшу, когда Юрка назвал его подонком...

11 апреля 2004 г.)
Чернов скинул мейл – едет искать поле боя Игоря с половцами. И ведь найдёт...

10 февраля 2008 г.
Днём приехал Чернов и просидел до позднего вечера – пока мы с ним (годовщина Пушкина, день рождения Володина и Рощина) не выпили всё, что было в баре.  По ходу пития выборочно читая вёрстку моей «Книжки с картинками», что Оля периодически фотографировала, фиксируя степень нашего опьянения...  В конце концов, Андрей выразил желание взять вёрстку на редактуру.  Ошибок в ней действительно уйма, но запускать сюда ни редактора, ни тем паче  ЦЕНЗОРА (догадываюсь, что Чернов захотел бы вымарать) мне совсем ни к чему.
После того, как Андрей позвонил в Питер жене Наташе, мы оба разом вспомнили песенку Андрюши Богословского, в которой – тридцать лет спустя – только именами и поменялись:
               «Звали Ольгой мою, а Натальей твою...»
         
25 августа 2008 г.
Дщерь Вероника поехала в Питер, а поскольку я туда в ближайшее время не собираюсь – отвезла Чернову  мою «Книжку с картинками». Которая, как я и подозревал, привела Андрюшу в ярость:  на мой звонок Наташа  сказала, что  ЕЁ МУЖ  отныне  не хочет  меня  знать. 
В общем-то  так наша  34-летняя дружба и должна была  закончиться. Что ж, буду довольствоваться  когда-то  посвящённым мне (по логике – Майе Щербаковой-Остер) стихотворением:

          *  *  *         
          В виде света разной густоты  /  На фотобумаге я и ты.
               Слишком быстро, как от никотина,  /  Пожелтеет оттиск негатива.
          Видно, не хватило серебра.  /  Видно, карточку порвать пора.
               Видно, то, что мы стоим в обнимку,  /  Ненароком повредило снимку.
          Ну а всё, что мы потом поймём,  /  И сейчас проявлено на нём. 

16 ноября 2013 г.  /  Андрею Чернову – 60
... В Литинституте Чернов был приписан к семинару С.Смирнова (который «Поэт горбат, стихи его горбаты: кто виноват? –  евреи виноваты!»). Учился он на дневном и вечно красовался в стенгазете «Колокол» – в первой пятёрке злостных прогульщиков – предпочитая тягомотным лекциям живые посиделки у Саши Аронова в отделе писем «МК» (поначалу на Чистых прудах, после на 1905-го года) или в комнатушке Юры Щекочихина на шестом этаже «Комсомолки». Там прошли все институтские годы: мелкие публикации по пять копеек за строчку, богатое общение, бурные любовные истории.
Иногда днями просиживал в редакциях, а вечером до глубокой ночи в шумной компании закатывался к Валентину Берестову в Беляево или к Новелле Матвеевой на Сходню, в другие какие-то гости – бездомность, изредка и ненадолго оживляемая подобием семейного уюта, всю жизнь преследовала Андрея. Так мы с ним и дружили тридцать с лишним лет – в постоянном общении (круг друзей был общим), занимаясь каждый своим делом, но иногда пересекаясь по работе, поочерёдно друг друга женя и верно зная, что однажды разбежимся в разные стороны. Странно, но ни разу не поссорились – при том, что стихи Чернова я не воспринимал совсем (в отличие от статей, некоторые из коих редактировал и печатал), а от его политических игрищ с верой в Горбачёва и Собчака меня всегда тошнило.
С т.н. «перестройкой» цеховые дрязги обострились – оказалось, что отношение к тебе отнюдь не всегда восторженное, и размазать антипода так, чтобы на нём не осталось живого места, сделалось нормой:
     «Найдя в «Слове о полку Игореве» одному ему видимые рифмы,
     Чернов отправился в Питер к академику Лихачеву, и был, разумеется,
     обласкан. ...Потом он разыскал на окраине Питера скотомогильник –
     и объявил, что обнаружил захоронение казнённых декабристов. Потом
     дописал несуществующую главу «Евгения Онегина». Потом написал за
     Собчака книгу «Хождение во власть», само название которой было –
     на выбор – безграмотно или пророчески обидно, ведь «хождение»
     означает путь туда и обратно. Потом Чернов и сам занялся политикой,
     создав вместе в бесследно впоследствии исчезнувшим жуликом Марком
     Горячевым... партию христианско-демократической ориентации (ДНК –
     Движение Народной Консолидации – Г.Е.). Христиане, Увлечённые Йогой –
     как окрестил их, радуясь аббревиатуре, ваш покорный слуга. Все эти
     годы и десятилетия Чернов мотался между Москвой и Питером как в
     бездонной литературной проруби...»
     (Виктор Топоров, «Ученик “дяди Вали”»)
Кажется, первый раз мы с Черновым поругались, когда я ему сказал, что вирши придуманной им климактерической тарусянки Пелагеи Марфовны годны лишь для посвящения покойному учителю Сергею Смирнову. Дальше больше – к Андрюшиной обиде, что-де в своей книжке я отобразил его без должного пиетета, и, чуть-чуть не дожив до 35-летия нашей дружбы, мы с Черновым взаимно вычли друг друга до нуля. Так что даже в фейсбуке моё поздравление с круглым днём рождения нынешний юбиляр не увидит (мы с Андреем Юрьевичем и там взаимно забанены). Тем не менее, сердечно желаю многолетнему экс-товарищу и крёстному отцу моего младшего сына всех благ, коих он – конечно же – вполне достоин.


ФОТО:  Андрей Чернов с женой Майей и дочерью Катенькой /  Москва, октябрь 1979 г.
© Georgi Yelin
https://fotki.yandex.ru/users/merihlyund-yelin/

-----


Рецензии