Легенды и были гор Василий Громов

Легенды и были гор
Василий Громов
Фрагменты повествования "Записки инженера-физика"

Via est vita

Подбросьте, ребята, дровишек в костёр. Что-то он совсем еле шаит. В общем-то, я согласен с Михайло Ломоносовым. Помните, он распространялся насчёт прелестей русского языка: «Король гишпанский говаривал…». Да, куда ни поверни, а с русским языком и петь, и плясать, и в любви объясняться «пристойно», ежели, конечно, у тебя самого во рту не колода, а язык подвешен, да и в голове кое-что есть. И всё же русскому языку, как мне кажется, не хватает одного – краткости. Вот мы тут с вами уже с вечера толчёмся у костра, чувства выражаем: «Счастлив, кому знакомо щемящее чувство дороги…», а древний римлянин сказал, как отрезал: «Via est Vita». И ни точки прибавить, и ни убавить. Вам, наверное, эта фраза ни о чём не говорит, ну а мне она, можно сказать, сделала крутой поворот в жизни.
А началось всё с майского сплава. Дело в том, что у нас с Серёгой в те времена вся жизнь была расписана, как по нотам. В апреле – открытие сезона по скалолазанию, где мне удавалось отхватывать даже первые места, ну а уж вторые, так и к бабке ходить не надо, они всегда были за мной. На майские праздники, сдав кровь, или получив пожарные дни, на худой конец, просто добавив пару дней за свой счёт, но мы всегда отправлялись на сплав по уральским речкам, пока воды было много, и она бежала шустро. Ну а летом, как и положено, уходили в горы. Осенью - закрытие сезона, зимой – сам Бог велел становиться на лыжи.
В ту весну собрались мы с Серёгой на сплав по речке Вильва на байдарке «Салют». От станции Вижай до Нововильвенска, где живут «химики», то есть зэки, отбывшие срок и оставленные на поселении в ссылке, как говорят в народе, «на химии», ходит леспромхозовский «весёлый» поезд. К нему по случаю майских праздников обычно цепляют пару вагонов для нашего брата. Вообще, я должен заметить, что «химики», по нашим старым понятиям, народ грубоватый. Однажды собрались мы зимой на Ослянку. Это вершина, высотой свыше тысячи метров; она считается границей Среднего и Северного Урала. Когда добрались до Нововильвенска, у нас обнаружился некомплект чая, и мне поручили сбегать за ним в посёлок. И вот стою я в магазине и слушаю разговор мужчины и женщины, также страдающих в очереди. Мужчина громко говорит:
– Максимовна, Максимовна! А моя жена тобой не довольна!
На что Максимовна, высокая симпатичная женщина, одетая, как мне показалось, в соболью шубу, ну совсем незнакомка по Блоку, отвечает отчётливо и хладнокровно:
– А я твою жену на х.. видала!
Изумительный контраст между внешним обликом и речью так поразил меня, что я упал на прилавок и затрясся от смеха. Вначале граждане решили, что у меня припадок, бывают же такие, их ещё эпилептиками называют, и попытались мне помочь. Но когда выяснилось, что я умираю от смеха, стали недоумённо соображать: а с чего бы его так развезло? Наконец, один из них догадался. Он страшно смутился и начал «незнакомке по Блоку» выговаривать:
– Максимовна, Максимовна! Нехорошо в магазине выражаться! Это ж на улице можно, а в магазине – нельзя!
От этой железной логики у меня случился второй приступ.
Однако народ в этих краях, хоть и выглядит зверь зверем, на самом деле очень добрый и отзывчивый, какого и в благословенных местах не скоро отыщешь. В этом мы убедились через час, когда двинулись до Усьвы пешком по шпалам. Путь был неблизкий, километров тридцать, мела метель, и наступала ночь. Навстречу нам попался путеец – обходчик. Шутки ради я у него спросил:
– Поезд-то ноне пойдёт?
– А кто его знает, мабуть, пойдёт, а мабуть и нет.
– Ну а если он «мабуть» пойдёт – спросил я, в полной уверенности в смехотворности и дурости своего вопроса, - а мы проголосуем, так он остановится?
И с изумлением услышал ответ:
– А как же, что мы – не люди, звери?!
Мне стало стыдно за себя и в тоже время радостно: всё-таки есть добрые люди на Земле, даже в недобрых условиях.
Однако, вернусь к началу. Итак, едем мы в поезде. Народу в вагоне, как комарья на болоте, повернуться негде, тем более что в центре стоит печка–буржуйка, место занимает. Зимой около печки обязательно дрова сложены. Едешь и полешки в огонь подкладываешь, душа радуется. Не то, чтоб жарко, а как-то уютно, как будто в избе сидишь или около костра. Но сейчас дров, конечно, нет – как-никак, май месяц, весна на исходе, хотя в тайге снега ещё невпроворот.
Ну вот, сижу я, а напротив – девчонка, симпатичная такая, вся из себя. На головке у неё шапочка с вышитой надписью: «Via est Vita», а сама глазёнками постреливает, и в мою сторону пару очередей пульнула. Я–то в детстве был тихий и застенчивый и при встрече с незнакомой, да ещё симпатичной девушкой, совсем терялся. Но укатали сивку крутые горки. Давно уж не краснею и за словом в карман не лезу. А знакомиться можно по-всякому. Как говорил Киплинг: «Существует шестьдесят способов сочинения песни племён – и каждый из них правильный». Хватаешь, например, девушку за руку, но не грубо, а ласково, и радостно говоришь ей: «Как здорово, что мы снова встретились!». Естественно, она уверяет, что мы раньше и вовсе не встречались. «Как, – поражаетесь вы, – а на Алтае?». Можете называть любое место, только не Луну и не Рио–де–Жанейро. А потом двигайтесь потихоньку к ценной мысли, что ежели и не были раньше знакомы, то пришло время исправить эту оплошность. И всё будет тип-топ, правда при одном условии: если вы ей нравитесь. Но это уж надо сразу определять и не лезть туда, куда вас не просят. Правда, в дороге скучно, и девушки не прочь поболтать пусть и с не очень симпатичным, но обаятельным и весёлым парнем.
Не успел я и глазом моргнуть, как Серёга делает первый ход: «е-два – е-четыре» и говорит, как бы в сторону:
– Ах, какая у девушки красивая шапочка!
Я тут же двигаю пешку дальше:
– А, по-моему, так хозяйка ещё краше. По Таньке и шапка!
Девушка смеётся и заявляет с вызовом, напрашиваясь на продолжение разговора:
–А вот я и не Танька вовсе!
– Кто же Вы, прелестное дитя? – пытаюсь я вспомнить классику. – Кстати, Вы в каком классе хуторской средней школы учитесь?
– Во-первых, – говорит девушка, делая вид, что обиделась, – я не с хутора, а из Свердловска. И чтоб некоторые хуторяне знали, это столица Урала. А во-вторых, среднюю школу с «красным» аттестатом я давно уже закончила.
Я смеюсь: хвастунишка! А по части «класса» – я же не дурак, и сам вижу, что мисс не в тех годах, когда возмущённо кричат: «Я не маленькая, я уже болсая!». Но, к счастью, и не в тех, когда перед выходом на улицу девушка два часа занимается боевой раскраской.
– А в-третьих? – спрашиваю я.
– А в-третьих, я не Таня, а Оля.
Вот так и познакомились.
– Олечка, – делаю вид, что мы давно знакомы, (ну да, уже километров двадцать проехали!) – а что означает сия благородная латынь на вашей шапочке?
Олечка делает «глазки» и отвечает тоном, предполагающим, что в случае правильного ответа меня ждёт награда: конфетка или поцелуй:
– Попробуйте угадать!
Я опешил. Мои познания в латыни ограничивались фразой из Словаря иностранных слов, как на грех, неподходящей для данного случая: «Quod licet Jovi, non licet bovi» (что дозволено Юпитеру – не дозволено быку). Да и в голове у меня при виде Олиных васильковых глазок, вместо мудрых латинских мыслей, крутится фраза из народной песни: «Синих глаз под чёрными бровями завещал бояться мне отец». Но тут меня осенило: Господи, так это же проще пареной репы! Via – это же виадук – путь, движение, а est – то же, что по-немецки ist, а по-русски есть. Ну а Vita и того проще – от слова витамин – жизнь! Что было дальше? Оля стала моей женой. Теперь она не ходит на сплав и ждёт, когда у дочурки головка станет впору шапочке с вечными, мудрыми латинскими словами: «Via est Vita» – движение есть жизнь!

Шах и мат

Во времена Государя Алексея Михайловича по Соборному Уложению за употребление матерных ругательств налагалось жестокое наказание, вплоть до смертной казни. Нынче непотребными словами не брезгуют пользоваться ни писатели, инженеры человеческих душ по выражению И.В.Сталина, ни радио, ни телевидение. Не удивительно, что многие юные существа мужского и женского пола этот сленг искренне считают русским народным языком, изъясняться на котором во всех случаях жизни пристойно. Помнится случай, когда я был в так называемом «М-ском треугольнике». Вечером к нашему костру подсело двое парней. Они тихо говорили, о чём-то житейском, равномерно чередуя обычные и матерные слова. Я засмеялся. Один из парней удивился и спросил:
– Дядя, а что такое мы сказали, что Вам стало смешно?
– А вот послушайте, ребята, как вы говорите, – и я процитировал часть их речи.
Ребята смутились. В принципе, они были хорошими мальчиками. Просто они слишком часто смотрели телепередачи и читали книжки уж очень «продвинутых» авторов. В дальнейшем парни попытались продолжить беседу, выбрасывая из речи непотребные слова. Это им давалось нелегко, и вскоре они замолчали. Потом один из них горестно вздохнул и сказал:
– Пойдём отсюда, хоть поговорим по-человечески.
И всё же в жизни бывают ситуации, когда крепкое слово не только допустимо, но и необходимо, как необходима горькая пилюля, как пощёчина, чтобы прекратить истерику. Вот о таком случае, произошедшем с нами на Кавказе много лет назад в альпинистском лагере «Джайлык», я и хочу рассказать.
Ходила тогда у нас странная пара, что называется, небо и земля, хотя волею судьбы и отцов-командиров были они связаны одной веревочкой. Один – мужчина в соку, заведующий травматологическим отделением шестой клиники Минатома, знаменитой «шестерки». В этом слове, кто помнит, все: славный и проклятый двадцатый век, «Кыштымский след» и Чернобыль, атомные подводные лодки и закрытые города Минатома. В горах, как в бане – нет званий, кроме одного – способности быть мужчиной, поэтому мы травматолога звали просто: «слесарь-травматолог». Другой – молодой парень из Желтых Вод. Слесарь-травматолог, может из-за возраста, а может в силу своей профессии, был человеком, мягко говоря, осторожным. Хохол длинный и тощий, молчаливый и мечтательный, ходил по кромке скал, как по дедовской хате и, по-видимому, не понимал той бури, которая поднималась в душе его партнера перед каждым «сопливым» местом. В таких случаях травматолог останавливался и обстоятельно объяснял ему, что он должен делать и как страховать. Хохол, молча, моргал своими бездонно-синими глазами, смотрел на небо, на горы и, наконец, заметив своего трусоватого партнера, меланхолично утешал его:
– Та иды. Куды ты дэнешся!
И вот однажды спускались мы с вершины Кичкидар от «жандармов» Зайчики в сторону ледника Джайлык. «Жандармы» – это крутые скалы на гребне, обходить их не просто, а лезть в лоб и ещё труднее. Они как бы сторожат путь к вершине, потому и называются «жандармами». Спускаясь по крутому фирновому склону, мы уперлись в бергшрунд - широкую и глубокую трещину между началом ледника и фирновым склоном. В этой трещине мог бы утонуть пятиэтажный дом, если бы пролез по ширине. Внизу, где-то в темноте, плюхалась вода, так что в бергшрунд лучше не залетать.
Переходили трещину по снежному мостику, а чтобы он не обвалился под нами, решили катиться по нему на «пятой точке» (попе). Внизу, поперек линии спуска, натянули страховочную веревку, чтобы народ не уехал дальше на ледник и не побился на острых обломках льда. И переправа началась. Народу было много, два отряда, так что у мостика скопилась очередь, как перед винным отделом в день получки.
Наша связка, потоптавшись сзади, отошла в сторону. Травматолог, вместо того, чтобы зарубиться (воткнуть ледоруб в фирн) и терпеливо ожидать своей очереди, начал, как всегда, возникать и что-то доказывать. К несчастью, во время своего выступления он потерял равновесие, упал, сдернул хохла и покатился вместе с ним в трещину, где мостика не было и в помине. Недаром говорят: слово серебро, а молчание – золото. Мы опешили, а командир отряда закричал:
– Зарубайся!
Травматолог молчит, видимо, сознание потерял от страха. А хохол, кувыркаясь по склону, отвечает совершенно спокойно и даже как-то с ленцой:
– Нэ можу!
И тогда командир, сложив ладони рупором, заорал, как тот дебил с таблетками «Минтон»:
– Зарубайся!  Мать твою…!
И что же вы думаете? В ту же секунду хохол забил ледоруб, сам задержался и остановил партнера.
Всё закончилось благополучно, но командир был смущен до крайности, дамы шокированы, а травматолог часа два икал с перепугу. Хохол же невозмутимо хлопал своими голубыми глазами, улыбался и думал о чем-то приятном, может быть о Днепре, или об Оксане. На разборке восхождений командиру досталось за «нетактичное поведение», а травматологу посоветовали сменить хобби на более разумное.

Эльбрусская дева

Эта история случилась в прошлом веке на склонах Эльбруса, высшей вершины Кавказа, Европы и теперешней России. Появление Эльбруса на Белый Свет не было простым событием. Всего каких-то пару сотен тысяч лет, когда Кавказ и его Главный хребет уже существовали миллионы лет, его ещё не было. Но однажды грохнуло землетрясение, раскололась Земля и полилась лава. В стороне от Главного хребта возник нарыв. Он рос, рос, и, наконец, дорос до двух близняшек, до двух одинаковых вершин, Западной и Восточной, с различием по высоте всего на 12 метров. Это при средней высоте в 5646 метров. Балкарцы называют Эльбрус «Ялбузи», что в переводе означает «Девичьи груди», а черкесы, величают «Аш-гамахо» (Священная высота) и верят, что «только от одного взгляда на Аш-гамахо ты получишь исцеление». В настоящее время вулкан спит, но аксакалы говорят: «Аш-гамахо ещё проснётся, и тогда горе будет неверным».
В тридцатые годы на скалах на высоте 4250 метров были построены гостиница «Приют одиннадцати» и метеостанция «Приют девяти». На перемычке между Восточной и Западной вершинами ценой невероятных усилий был сооружён самый высокогорный в мире приют «Седловина» (5300 метров). Высшая вершина Европы пик Монблан на полкилометра ниже приюта. И вот однажды в конце лагерной смены двое альпинистов вышли из «Приюта одиннадцати», чтобы сделать восхождение на вершины Эльбруса, поклониться «Джин-падишаху» – «Царю горных духов», так его называют карачаевцы. Стояла прекрасная погода, ветер стих, светило солнце, и «Девичьи груди» были как на ладони. Казалось, что до них – рукой подать.
Через пару часов один из альпинистов стал отставать, может быть, силёнок было поменьше, или рюкзак тяжелее. Поэтому друзья решили, что каждый идёт своим темпом до приюта, а там ночёвка. Кто первым придёт, тот и приготовит ужин. Стало вечереть, когда первый альпинист подошёл к хижине. В небе зажглись звёзды, из-за склонов Восточной вершины выкатился огромный серебряный диск луны, а звёзды в черном небе стали величиной с теннисный мячик. Порывы ветра несли ночной мороз, и от него поскрипывали брёвна хижины. Изредка с пушечным громом где-то лопался лёд. Сбросив рюкзак, альпинист разжёг примус и поставил на него котелок со льдом для чая. В мерном гудении примуса он услышал скрип снега и чьи-то шаги. Он решил, что это подходит его друг. Шаги стихли около окна, но в хижину никто не зашёл. Тогда альпинист подошёл к окошку и остолбенел. В призрачном мертвящем свете луны, прислонившись лицом к стеклу, на него смотрела обнажённая волосатая женщина двухметрового роста.
Через некоторое время на седловину поднялся второй альпинист. Он вошёл в хижину и увидел, что на столе шумит примус, в котелке булькает вода, но его никто не встречает. Альпинист позвал друга, ответа не было. Открыв дверь хижины, он громко крикнул, но услышал лишь порывы ветра. Тогда, включив фонарик, альпинист стал осматривать мрак хижины. На нарах он обнаружил рюкзак товарища, однако самого его нигде не было видно. Наконец альпинист заглянул под нары и увидел, что друг лежит там мёртвый с лицом, искажённым от ужаса. В хижине при свете фонарика не было видно следов борьбы или присутствия ещё кого-нибудь. Тогда, выйдя из хижины, альпинист обошёл её и в свете луны увидел, что от окошка в снежный купол Восточной вершины, закрывающий полнеба, уходят следы босых женских ног. С тех пор это существо альпинисты называют «Эльбрусской Девой». Если в ночь перед восхождением она кому-то снится, то бывалые альпинисты стараются отложить восхождение. А если они всё-таки выходят, то с ними всегда что-нибудь случается.
И вот однажды зимой мы устроили тренировку на скалах Юрмы. Юрма (в переводе с башкирского «Не ходи») это гора вблизи города Карабаш высотой в километр. На вершине горы стоят «Чертовы ворота» – причудливые отвесные скалы, трудные для лазания, особенно зимой. Не дойдя до «Чертовых ворот», мы попали в сильную метель и заночевали в лесу. Ночью мне приснилась «Эльбрусская Дева». Она гналась за мной, а я голый убегал от неё, и было мне холодно и страшно. Проснувшись, я понял причину странного сна. В метель моя одежда подмокла, и чтобы просушить, я положил её в спальник под себя. Хотя причина оказалась банальной, но при лазании по скалам мне было не по себе, боялся, как бы чего не случилось. Ведь неспроста она мне приснилась! Так оно и произошло. При спуске по дюльферной верёвке меня в падении развернуло, и я пошел вниз головой. К земле удалось выправиться, но моих Командирских часов ни на руке, ни в карманах штормовки не оказалось. Полчаса мы рылись в снегу, пытаясь их отыскать. Потом плюнули и побежали вниз к стоянке, чтобы успеть на поезд «Пирит» Карабаш – Кыштым. Открыв полог палатки, я увидел на спальнике пропавшие часы… Шерше ля фам! Ищите женщину!

Чёрный альпинист

Должен вам заметить, что альпинисты - народ суеверный, хотя и не любят признаваться в этом, ибо кому нужна слава махрового идеалиста или верующего. Но вот, например, разговор о будущих планах накануне восхождения считается крайне неприличным, и в серьезной компании не поддерживается. А если перед восхождением кому-то снится «Эльбрусская Дева», то восхождение стараются отложить, разумеется, под благовидным предлогом, так как в противном случае с участниками что-нибудь да случается.
Стояли мы как-то в Фанских горах на Куликалонских озёрах. Место это райское и красивое, особенно в начале лета: цепочка голубых озер, изумрудная зелень склонов, грандиозная, сумрачная подкова Куликалонской стены с вершинами Мария, Мирали, Чимтарга. В то время про лечебные свойства мумиё мало кто знал, и ученые мужи Москвы и Ленинграда, будущие сборщики мумиё, мирно жевали мочалку своей науки, не мечтая поправить благосостояние за счет сбора азиатского зелья. Туристы и альпинисты редко забредали в этот край, так что он долгое время оставался тихим, уединенным, не заплеванным цивилизацией уголком. В высокогорных долинах серебрился ковер из эдельвейсов, а на снежных склонах можно было увидеть следы владыки гор, снежного барса, а если повезет, то и самого, «его величество» в шикарной королевской шубе.
Местные жители, казавшиеся нам вначале страшными бандитами и басмачами, оказались на редкость душевными и гостеприимными, а если что и мешало нашему общению, так это незнание языка. Между прочим, у пастухов женщины ходят с открытыми лицами, лишь иногда прикрывая их ладошками, если уж слишком нахально пялишся на них. А пялиться здесь есть на кого, клянусь Иисусом и Магометом! Однажды я увидел здесь голубоглазую красавицу таджичку. Это чудо природы меня так поразило, что я придумал историю с рязанским парнем. Потом узнал, что рязанский парень здесь не причем. Есть особые таджики в долине Ягноба. Там они сплошь голубоглазые, говорят на непонятном диалекте и считают себя потомками воинов Александра Македонского, который и до этих гор добирался. Память о нем, Искандере Двурогом, почитается до сих пор. Недаром самое большое и красивое озеро называется его именем – Искандеркуль – озеро Александра.
Впервые попав в этот район, мы были поражены простотой и суровостью жизни горных таджиков. Землю здесь пахали деревянной сохой, ячмень молотили копытами ишаков, а зерно провеивали, бросая его лопатой на ветер. Особенно нас поразила паранджа, хотя ее носили редкие женщины преимущественно пожилого возраста, а также комната для мужчин и гостей. Переступать ее порог не полагалось ни одной женской душе, даже хозяйке дома. Но и на женской половине чужим мужчинам нечего было делать... Эх, Азия, Азия, полная пыли, тайн и легенд! Вечерний костер, гитара и наши песни. Неужели навечно наш мир захлестнуло безумие и жестокость, неужели никогда больше не вернется простота и радость человеческих встреч, когда мы, гости и хозяева, мирно попивали зеленый чай, удивляя друг друга житейскими историями, и не было никому дела до национальности и цвета кожи?!
Однако вернемся к нашей истории. Так вот, вход в котловину с севера запирается двумя вершинами, одна из которых называется Рузероват, Сторож по-нашему. На утесах этой вершины в старину таились отряды, охранявшие шелковые караваны или, может быть, грабившие их. С другой стороны котловины тропа идет через перевал Алаудин, простой, как огурец, но с большим перепадом высот, а потому «ишачный». Над перевалом возвышается скальная вершина Алаудин с маршрутами различной категории сложности. Пожалуй, самый интересный из них был «четверка-б», на который, собственно говоря, мы и отправились в тот раз.
Вышли с Куликалон, и было нас четверо: Леня (руководитель), Леопольд (по лагерному Попо), девушка Надя и я, тогда самый молодой. Как джентльмены, ребята разгрузили девушку, взвалив весь снаряж на меня. Дедовщина – она и в Африке дедовщина. Девушка Надя - на голову выше меня, первый разряд по гоночным лыжам – шла впереди «легким, пружинистым шагом», а я бежал сзади на полусогнутых, обливаясь потом, и мечтал только об одном – скорее бы выйти на скалы. Как-никак, я числился в скалолазах, а значит, пойду первым и буду задавать темп.
Ну, подошли, начали мотать веревки, как вдруг наша мадам хватается за живот и говорит: «0й!» Мы, конечно, испугались, мало ли что, гепатитом здесь никого не удивишь. Но тут Надя начала намекать и, в конце концов, даже я догадался о причине. Господь Бог строг, но справедлив и раз в месяц дает мужчинам отдых. Стали мы судить да рядить, что делать дальше. С одной стороны, «заболевшая» участница налицо; правила, вбитые инструкторами в наши головы по самые шляпки, требуют «прекратить восхождение и транспортировать пострадавшую в лагерь». С другой, стороны, ну какая она пострадавшая? У неё эти страдания – каждый лунный месяц. Да и до лагеря вниз, а не вверх, по отличной тропе рукой подать. А идти на гору так хочется!
Наконец, после долгих дебатов Леонид, как руководитель, принимает «роковое» решение: Попо и Надя идут вниз, а мы, вдвоем – вверх. А это было, к слову сказать, в те застойные времена, когда в одиночной двойке ходить имели право только мастера спорта. Мы же с Леней тогда только к первому разряду подтягивались. Так что факт нашего грехопадения был налицо.
Взяли мы минимум снаряжения, в том числе одну сороковку, подошли к началу маршрута. Показался он нам сложным, начали забирать вправо, да и сбились совсем, вышли на сбросы с «бараньими лбами» наверху. Каждый такой «лоб» похож на яйцо высотой метров в тридцать. Поставлены эти яйца одно над другим, а в месте стыка есть наклонная полочка на полступни и мелкая трещинка под лепестковый крюк. На равновесие он, конечно, поможет, но в случае срыва вылетит за милую душу. Словом, как на соревнованиях крымских связок, когда верхний участник кричит нижнему: «Страховка готова, но веревку не нагружай!» Только цена ошибки другая: верхней-то страховки у нас нет!
В середине «лбы» расколоты трещиной шириной в полметра. По ней мы и лезли враспор, а не будь ее, так только бить шлямбуры, которых у нас не было. Идем по очереди, сменяя друг-друга после каждого «лба», а сверху камни летят, визжат на ветру. Идем, снимаем записки ленинградских альпинистов аж за 1957 год. С тех пор никто не ходил этим маршрутом, потому как слева есть вариант проще и без камней, ну и таких лопухов как мы, наверное, не так уж много. Но об этом мы узнали позже.
Ну, ладно, идем мы, гляжу я вниз, там земля с зеленой травкой, а до нее метров четыреста. И стеночка, как по отвесу сделана, сорвешься - зацепиться не за что будет. А тут еще эта каменная музыка душу надрывает, особенно когда идешь вторым. И начал меня разбирать не то, чтобы страх, а так, вроде бы холодок в душу лезет. Идем мы, и знаю я, что кроме меня и Лени, на стене никого нет, даже вездесущих горных галок не видно. Но вдруг слышу: за выступом справа звук, как будто штормовка заполоскалась на ветру, да так явственно, как будто рядом. Выглядываю за выступ тихонечко, чтоб не сорваться. Никого, пустой склон. Тут слева заполоскалось, потом снова справа! И я подумал: «Это Черный Альпинист рядом идет», и стало мне на стенке еще неуютней.
Вы спрашиваете, кто такой Черный Альпинист? Дело это было давно на Памире, а может быть на Кавказе. Пошла группа на восхождение, и стала ее на ледопаде горная болезнь долбать. А надо сказать, что при ней уходят не только силы, но и разум. Однажды мы вытащили из трещины альпиниста, просидевшего там всю ночь. Когда мы предложили ему поесть, он отказался, сказав, что всю ночь сидел с пограничниками на берегу моря и ел кашу. Такие вот пироги бывают с этой болезнью, которую таджики называют тутеком, а альпинисты горняшкой.
Ну, ладно, шли они, значит, ледопадом, и тут один из них провалился в трещину. Пролетел он метров десять, побился немного, но все ж до дна не достал, удалось зацепиться за какой-то уступчик. И стал он просить друзей: «Помогите!», а те, одурев от «горняшки», прошли мимо. На вершине, очнувшись на миг, посчитали друг друга и ахнули - одного не хватает. Побежали вниз. А солнце жарит, снег аж кипит, в мульде дышать нечем. Стала их снова донимать «горняшка». Идут они по ледопаду вниз, как вдруг снег зашевелился, высунулась из трещины черная обнаженная рука, и голос, как из подземелья, позвал: «Помогите»! Но снова испугались ребята, сломя голову, бросились вниз.
Все же тому бедолаге удалось выбраться из трещины. Одежда на нем порвалась, от горного солнца кожа высохла и почернела. Ходит он с тех пор один по горным склонам. Может к костру подсесть, может при восхождении рядом идти, может помочь, а может и толкнуть в пропасть, если попал ты не в фазу, струсил или, скажем, другу не помог. Кто-то видит его, но чаще всего идет он незримо рядом, и только шелест рваной штормовки выдает его присутствие. Было это или не было, не знаю, но так говорят старые альпинисты; а им верить можно.
И вот я снова иду первым. Прохожу последний «лоб», уже видна наклонная полка, с нее-то ветер и сбрасывал на нас камни. Остается совсем немного, но выход на полку запирает каменный палец, торчащий из трещины. Я решил, ухватив палец за верхнюю кромку, выйти на него в упор. Но оказалось, что камень «живой», и когда я рванул его на себя, он начал выворачиваться, упал на грудь, выталкивая меня из трещины. Я глянул вниз, и мне показалось, что это не я падаю, а земля опрокидывается подо мной, как при вираже самолета. Руки мои лихорадочно шарят по краю трещины и не находят зацепки.
И тут я взмолился, ну, конечно, мысленно: «Черный Альпинист, помоги! Ведь ты тоже был альпинистом!» И только я промыслил эти слова, как мои руки на ранее гладких стенах трещины нашли «дверные ручки», так мы называем зацепки, которые не то, чтобы под фаланги пальцев, а под кисти рук подходят. С громадным трудом грудью поставил камень на место, обошел его по трещине и вышел на полку. Ключевое место маршрута было пройдено, далее до «жандарма» (скала на гребне, запирающая путь к вершине) – пешком по полке, но меня колотила дрожь. Леня, мой верный друг, заметив мое состояние, не стал философствовать, а просто сказал: «Ты, наверное, устал. Давай я пойду первым».
Финал нашего восхождения был трагикомическим. Когда мы вышли на «жандарм», внизу появился прибежавший из лагеря Юра.
– Слезайте! - орал он внизу под стеной. – Вас сняли! (т.е. восхождение нам не будет засчитано).
Что?! Слезть теперь, когда мы такое прошли?!
– Не слезем! – в голос завопили мы.
– Слезайте, вас «разденут».
–Не слезем! - ревет Лёня, добавляя непереводимое слово.
– Идиоты! – надрывается Юрасик. – Идиоты! Там дюльфер сорок метров, дюльфер сорок метров!
Дюльфер – способ спуска по закреплённой верёвке. Мы так и сели! Как же мы забыли, что спуск с «жандарма» на перемычку надо делать дюльфером по отрицаловке. Высота спуска сорок метров, у нас одна сороковка, а чтобы последнему спуститься, нужна двойная сороковка, чтобы её выдернуть и дальше идти в связке. Как же мы об этом забыли, когда внизу брали снаряжение! Теперь вперед хода нет! Мы чуть не плакали от досады и от этой досады так обалдели, что вместо того, чтобы уйти влево в двоечный кулуар, начали спускаться почти по пути подъема. Мы заложили бесчисленное количество дюльферов, оставили на крючьях все свои репшнуры, начали на петли рубить основную веревку, да тут, к счастью, спуск и кончился.
На следующий день состоялось общее собрание экспедиции. Меня с Леней хотели «раздеть» до значка (снять спортивные разряды). Мы держались из последних сил, защищая друг друга. В конце концов, Начальник плюнул на наши выкрутасы и после изрядной выволочки вынес вердикт: «Этих шустриков посадить на неделю в лагере на прикол без горы. Пусть посидят в головном спасотряде. А ежели кто сболтнет представителю Спорткомитета, то я тому ноги выдерну». Надо сказать, что Представитель Спорткомитета в горах в те времена был то же самое, что инспектор ЦК профсоюзов по технике безопасности. За подобные шалости мог бы всю экспедицию снять с восхождений и отправить домой. Нечего и говорить, что ребята были довольны таким решением. Они нас жалели потому, как сами были альпинистами. Попо, как гусь, вынырнул сухим из воды. Надя ходила по лагерю с видом матери-героини, а мы неделю отсыпали дорожки, строили туалет, сидели  на связи. Один раз довелось выйти на спасаловку, к счастью, всё закончилось благополучно. Потом другие, более сильные впечатления - гибель Танечки на Рузеровате – вытеснили эту историю из памяти.
Теперь я снова вспоминаю это неудавшееся восхождение. Было это или не было? Может мне показалось? Или слуховые галлюцинации? А может быть, Черный Альпинист действительно существует. Может он - Черный Пришелец - представитель внеземной цивилизации?  Или мой ангел-хранитель?

«Страховка готова»? – «Готова»!
За всё меня мама прости!
Пришла моя очередь снова
По скалам неверным идти.

Рассвет разливается алый,
От страха в душе холодок,
И дятлом по мраморным скалам
Мой старый стучит молоток.

Эйнштейн и Коперник забыты,
Плывём мы к иным берегам:
Как в сумрачный век неолита
Мы жертвы приносим богам.

Мы чайки в пустом океане,
И кажется, часто порой,
Что красного Марса туманы
Над нашей висят головой.

Не слышно сигналов горниста,
Не бьёт африканский там-там,
Лишь чёрная тень Альпиниста
За нами идёт по пятам.

Женский характер

Я достал из палатки галоши, моток репшнура, пяток скальных крючьев, молоток и стал их укладывать в рюкзак.
– Василий, ты куда собрался? – спросила подошедшая альпинистка из команды минчан.
– Танечка, мумиё драть.
– Вот здорово! – восхитилась девушка. – Я никогда не видела мумиё. Можно, я пойду с тобой?
– Не только можно, но и нужно. Вдвоём как-то сподручнее лазить по скалам.
Сборы были недолги, и мы отправились к ближайшим скалам, где в средней их части виднелись пещерки. Искать на открытых местах бесполезно, так как мумиё легко растворяется в воде. В нижних пещерах тоже бесперспективно лазить, там его давным-давно выдрали.
Потратив пару часов, мы с огорчением убедились, что и в верхних пещерах до нас уже побывали. Набрав немного обломков камней с натёчным мумиё, мы спустились вниз.
– Ничего, Танечка, мы растворим зелье в воде, камушки выбросим, раствор отфильтруем и выпарим при дневной температуре, но не на солнце, а в тенёчке. Говорят, что мумиё при высокой температуре и на солнце разлагается.
– Мы сейчас в лагерь пойдём?
– Нет.
– А куда?
Я уже было открыл рот, чтобы сказать, что идём за тушёнкой, как тут меня осенило, и я решил разыграть Таню. Дело в том, что спортивный альплагерь «Артуч», недавно образованный в Фанских горах, кроме палаток, не имел никаких сооружений, в том числе и холодильников. Машины же с продуктами не могли регулярно подниматься к нам, так как дорогу, построенную челябинскими альпинистами, периодически засыпало щебёнкой. Из-за этого мы жили впроголодь, а начальник лагеря часто обращался к проходящим мимо туристам всесоюзного маршрута с проникновенной речью:
– Наша собачка совсем разбаловалась и не хочет кушать шоколад. Нет ли у вас для неё немного крупы?
Для правдоподобности он периодически менял названия круп, собачек; напрягая интеллект, придумывал различные ситуации. Нелишне сказать, что у туристов всесоюзного маршрута всегда был избыток продуктов, и они с нами делились.
Между тем вскоре среди инструкторов появился Рихард Вильде, бывший наш лагерник и мой друг. Рихард Вильде, ладно скроенный парень, ростом под два метра, родился в латышской семье, сосланной в иркутскую область. Житьё в Сибири сделало его совсем русским. Когда я спросил его, не собирается ли он уехать на родину, Рихард ответил:
– Я был там, немного пожил и уехал.
– Почему?
– Я их не понимаю, а они меня.
К туристам Рихард попал в результате разборки с начальником лагеря. Что там они не поделили, это даже я не знал. Разборка кончилась тем, что Рихард дал начальнику по морде (действительно обрусел!), а тот выпер его из лагеря. Чтобы не пропал отпуск в горах, Вильде устроился инструктором и периодически водил группы мимо нас. Однажды при встрече он мне сказал:
–Вася, помнишь «балду» на спуске с Алаудинского перевала? Так вот, на ней, наверху я спрятал десяток банок тушёнки. Ты их не трогай, это моя заначка, на всякий случай, вдруг случится какая-нибудь оказия с моими туристами. Внизу в пещерку я тоже заложил десять банок. Они – твои. Возьмёшь, когда вам совсем станет туго с продуктами. Пещерку найдёшь по этому рисунку.
И вот теперь я решил забрать консервы, но при этом разыграть Таню. Рассказ начал издалека.
– Таня, ты ведь знаешь, что в тридцатые годы в Фанских горах ещё гуляли басмаческие отряды до тех пор, пока на Восток не пришла Первая Конная?
– Ну, слышала. А причём тут мы?
– Подожди, не гони лошадей. Был среди курбашей самый удачливый и жестокий юз-баши Ибрагим-бей, – вдохновенно врал я, сочиняя на ходу.– Когда, Ибрагим-бею стало ясно, что красные конники скоро и до него доберутся, он решил уйти за кордон. На Куликалонских озёрах его отряд был окружён. Ибрагим-бей понял, что с грузом ему не уйти. И тогда он сказал своим подельникам: «Правоверные, бой с кызыл-аскерами нам не выдержать. Надо уходить в Афганистан, бросив здесь всё, добытое винтовкой и кинжалом. Останемся живы, ещё добудем, если на то будет воля Аллаха. Но кто не хочет уходить, пусть возьмёт столько, сколько сможет унести». С верными воинами Ибрагим-бей прорвал окружение и стал уходить к Алаудинскому перевалу. Но на перевале его стали догонять красные конники. Тогда Ибрагим-бей решил расстаться с последним грузом, с золотом, и спрятал его в районе перевала... Таня, почему ты смеёшься?
–Василий, уж больно ты складно сказываешь. Откуда ты мог это узнать?
– Ну, Танечка, обижаешь меня! Я сроду девушек не обманывал! А узнал всё от старика таджика. Да ты его часто видела на Куликалонах. Это бывший ординарец Ибрагим-бея, Рашид. В свободное от восхождений время я не ленился сбегать вниз в кишлак Яка-хана за продуктами для академика Александра Даниловича и его спутника, тоже старика. Ну и Рашиду перепадало. Наверное, поэтому он проникся ко мне доверием и рассказал про свою многострадальную жизнь. Так вот, часть золота Ибрагим-бей запаял в банки из-под тушёнки и спрятал в пещерке около большого камня, что стоит под перевалом. Мы сейчас пойдём к этому камню и попробуем отыскать золото.
– Василий, как мы его будем искать?
– Рашид дал мне рисунок расположения пещерки. Вот он.
– Василий, ты просто врёшь!
– Почему?
– Посуди сам. Если бы это была правда, золото давным-давно бы забрал твой выдуманный Ибрагим-бей или Рашид.
– Так Ибрагим-бей два раза приходил из Афгана, забрал золото, спрятанное в других местах. В третий раз пошел за банками, но был убит при переходе границы. Тайну захоронения золота знал только он и Рашид. Рашид же вскоре остался один. Одни родственники были убиты, другие умерли. В Афгане в то время случилась эпидемия оспы. Сейчас ему много лет. Зачем ему золото в Советском союзе? Да ещё могут спросить: «Где ты его взял?» А потом и отправят на Колыму золото добывать… Таня, я ведь что, за что купил, за то и продаю. Вот придем к камню и узнаем, правда, или нет. Так ты идёшь со мной?
Поколебавшись минуту, девушка решилась.
Солнце уже стало клониться к западу, когда мы подошли к камню. Я достал рисунок.
– Танечка, вот тебе план. Ищи пещерку сама, чтоб не говорила, что я тебя обманываю.
Таня взяла рисунок и через пару минут легко отыскала расщелину у подножья камня. С её лица не сходила ироническая улыбка: «Дурят нашего брата». Но когда она вытащила из расщелины консервную банку, лицо её преобразилась. Мгновенно от здравого неверия она перешла к неразумной вере, видимо исповедуя тезис святого Тертуллиана: «Верую, ибо абсурдно». Золото!! Даже мои странные всхлипывания не поколебали её веры. Отсмеявшись и почувствовав угрызения совести, я стал каяться в обмане.
– Танечка, прости меня. В банках не золото, а говяжья тушёнка.
– Нет, – твёрдо сказала девушка, – ты сейчас обманываешь меня. Это золото!
– Таня, но ведь золото тяжёлое, а банка лёгкая!
– Ну и что, положили немного.
– Потряси банку, она же не гремит.
– Натолкали хлопка! – не сдавалась Таня.
– Таня! – заорал я, – посмотри на этикетку! Банка выпущена в этом году!
– Ну и что! Старые банки поржавели, и Рашид переложил золото в новые!
Достав нож, я вскрыл банку. До лагеря Таня шла молча, делая вид, что меня просто не существует. Я шёл сзади, тоже молча, раскаиваясь в шутке. Вспомнив фразу Генриха Гейне: «Я бы не сказал, что женщины не имеют характера, – просто у них каждый день другой характер», подумал: «Нет, гражданин Гейне, не каждый день, а каждую минуту».

Вася, Василёк – синенький цветок

Эта история случилась в далёкие восьмидесятые годы, когда мы с Сергеем организовали путешествие старшеклассников Снежинска (ранее Челябинска-70) в Матчу, горный узел, где сходятся три хребта: Туркестанский Зеравшанский и Алайский. Здесь своеобразный природный мир, климат, население. Вершины остроконечны и упираются в небо. Многие из них не только не пройдены альпинистами, но и не имеют названия. Среди безымянных вершин немало пятитысячников
Матча (Моджо) – в переводе с таджикского означает «Место, куда бегут». В этом районе издавна селились люди, бежавшие от притеснения властей. После Гражданской войны Матча до 1930 года оставалась оплотом вооружённых националистов, называемых в советские времена басмачами. В 1928 году крупный отряд басмачей двигался по тракту Джиргиталь – Душанбе. Эта дорога существовала ещё во времена Марко Поло, и идёт она по долине реки Сурхоб. Ниже по течению река будет называться Вахшем, ещё ниже – Аму-Дарьёй. В Гарме и далее вплоть до Душанбе не было войск Красной Армии. На узком участке дороги, прорубленном в скалах, отряд встретила группа в 30 человек советских служащих: милиционеров, врачей, учителей, комсомольцев. Группа погибла целиком, но на сутки задержала басмачей. А через сутки в Гарме был высажен первый в истории Красной Армии воздушный десант. Отряд басмачей был разгромлен. Теперь там, в долине Сурхоба, по одну сторону дороги расположено кладбище советских служащих, по другую – кладбище басмачей. Вот в этом районе и было намечено наше путешествие.
Мы прилетели в Ленинабад в субботу рано утром. Пока туристы из взрослой группы поддержки поили наших «детей», шестнадцатилетних отроков, я побежал на базар, чтобы нанять машину до кишлака Ворух, северные «ворота» Матчи. На базаре, изрядно поторговавшись с водителем - а не будешь торговаться, так тебя на Востоке и уважать не станут - удалось по дешёвке зафрахтовать до Воруха даже не бортовую машину, а львовский автобус, который и доставил нас в центр кишлака – в чайхану. Вечером Рашид, богатырского сложения чайханщик, пригласил «началныков и дэвушек» в свою комнату в гости. Там за дастарханом нас уже ожидали «уважаемые люди», друзья хозяина. Попивая домашнюю виноградную водку и закусывая урюком и виноградом, мы провели вечер в приятной беседе «за жизнь» и к ночи расстались, довольные друг другом.
Меня смущал один вопрос. Прежде чем покинуть кишлак и выйти в горы, необходимо отправить три телеграммы: в контрольно-спасательную службу (КСС) Ленинабада, в маршрутно-квалификационную комиссию Челябинска и в городской спортивный совет Снежинска о том, что группа вышла на маршрут. Проблема заключалась в том, что в выходные дни почта в кишлаке не работает, а сидеть до понедельника и терять ходовой день не хотелось. Но Рашид мгновенно решил эту задачу:
– Напиши адреса, дай деньги на телеграммы и топай спокойно в свои горы. Телеграммы я отправлю.
Увидев тень сомнения на моём лице, добавил:
– И не сомневайся, я всегда так делаю.
В воскресенье рано утром мы покинули кишлак. Джиптык, первый перевал на нашем пути, был несложным, но высоким – 4500 метров. Наши мальчики впервые оказались в высоких горах. Без акклиматизации у них появились признаки горной болезни, тутека по-таджикски, или горняшки на альпинистском жаргоне. А меня начала мучить мысль: что, если Рашид забудет отправить телеграммы или потеряет адреса? Выйдет спасотряд на поиски «пропавшей» группы. Не дай Бог, вылетит вертолёт (600 рублей вертолета/час). Кто потом оплатит расходы? Горспортсовет? Ну, уж дудки! Председатель скажет: «Ты, что, головой об землю ударился!? Не мог, телеграмму отправить?!» Наконец не выдержав, излагаю свои сомнения и предлагаю:
– Вот что, друзья, подтягивайтесь к перевалу, но сегодня высоко не лезьте. Пусть ребята немного отдохнут, а вечером для укрепления здоровья поиграют в футбол. А я сбегаю в кишлак, проверю. Завтра к обеду вернусь.
Вниз – не вверх, к тому же на ногах не трикони, а лёгкие кеды. Так что вскоре я уже бежал по зелёной лужайке, внизу которой уже просматривался кишлак. На лужайке в позе «Охотники на привале» лежали трое лесников, узбеков. Около них уже валялась на траве пара пустых бутылок из-под водки. Увидев меня, один из них властно закричал:
– Эй, Иван! Иди сюда!
Я подошёл. Развалившись на траве, как хан Батый, он начал требовать документы, строго вопрошая, почему на них нет отметки начальника КСС. Я не новичок в Средней Азии и знаю особенность их жителей: они трепетно относятся к «началныкам». Это у них ещё от Чингиз-хана. Поэтому почтительным, но спокойным тоном сообщаю:
– Дело в том, что председатель КСС вернулся из трудного похода и залёг отдохнуть. К тому же была суббота. Так что мы с Воликом полдня разъезжали по городу в его поисках, но не нашли.
В этом сообщении всё - правда, кроме фразы: «мы с Воликом». На самом деле, Волик – председатель Областного Совета туризма и экскурсий (большой началнык!), родом с Украины, мне сказал:
– Вот тебе моя машина. Попробуй его найти. Шофёр поможет. Не найдёшь – не переживай. На обратном пути тебе поставят отметку задним числом.
Руля по городу, шофёр доложил:
– Я знаю, где он находится – у любовницы. Но стучать бесполезно, тебе не откроют.
Так оно и оказалось. Конечно, я не стал нагружать мозги моего хана ненужными подробностями. Но фраза «мы с Воликом», сказанная спокойным тоном, предполагавшим, что если Волик и неизвестен в области, то только лесникам, произвела магический эффект. Лесник вскочил, встал по стойке смирно и, слегка заикаясь, спросил:
– А ты…Вы, кто будете?
– Старший научный сотрудник, – строгим голосом сообщил ему голимую правду. Слова «научный сотрудник» бедный хан не понял, но титул «старший…» произвело такое впечатление, что мой допрос на этом закончился, и я ушёл, провожаемый почтительными взглядами. Наверное, они думали: «Старший научный сотрудник! О, великий Аллах! Каких только «началныков» не расплодилось на этом Свете!»
Явившись в чайхану и не найдя там хозяина, отправился к нему домой.
– Ну и зря, – сказал Рашид, узнав о моих сомнениях. – Ничего я не забыл. Но вот тебе твоя записка и деньги. Завтра с утра почта откроется, телеграммы отправишь сам.
– Рашид, дай ключ от чайханы.
– Зачем?
– Переночевать.
– А вас сколько?
– Я один.
– Ну, так зачем тебе бегать взад-вперёд? Ночуй у меня.
После ужина Рашид меня спросил:
– Василий, а ты кто по специальности?
– Экспериментальная физика.
– Слушай,– обрадовался Рашид, – сам Аллах послал тебя сюда! Я зарезал козу, завтра повезу на базар. Сделай так, чтобы вот эти весы показывали грамм на сто больше, чем на самом деле.
Целый вечер я трудился над заказом, но всё же сделал. Утром чайханщик предложил:
– Мы с тобой пойдём на базар. Там стоят машины, едущие в горы на сенокос. Я договорюсь, тебя подбросят. Шофёру не плати. Ты уже за всё расплатился, – кивнул он на весы.
Шофёр автобуса оказался любопытным. Больше всего его интересовал наш походный быт.
– А где же вы ночуете?
– В палатках.
– А дэвушки у вас есть?
– Есть.
– А они где спят? – удивился водитель.
– Да тоже в палатках, – равнодушно ответил я.
– Как… рядом с вами?!
– Конечно, а иначе где же им спать?
– И ни… ни! – с ужасом спросил шофёр.
Только тут мне стало понятно его волнение. Внутренне усмехнувшись, отчеканил:
– Боже, сохрани!!
От изумления водитель так крутанул руль, что грузовик чуть не свалился в речку. Опомнившись, он достал круглую баночку, сделанную из тыквы, высыпал из неё на ладонь щепотку сухой травы зелёного цвета и отправил её в рот. Через пару минут глаза его повеселели, машина слегка завиляла. Шофер молчал и только в знак изумления крутил головой. Наконец минут через 10 он обрёл дар речи:
– Нет, это только у вас, у русских, такое возможно. У нас, у таджиков, нет! Если со мной лежит рядом женщина, то я нэ могу! И мне всё равно, сколько ей лет!
Я покосился на баночку:
– А это что такое?
– Сухой коньяк. Хочешь попробовать?
– Спасибо, не надо.
Бог его знает, что у него в этой тыквочке, а наркотиков я как огня боялся.
Вскоре дороги, шофёра и моя, разошлись в разные стороны. Водитель по-русски пожелал мне счастливого пути. Я ответил ему по-таджикски:
– Рохи сафэт! (Светлой дороги!)
Однако судьба была благосклонно ко мне. Через полчаса меня догнал грузовик с тентом и надписью: «Люди». Из под тента доносился весёлый разговор и смех. Из кабины вышел молодой мужчина в городской одежде и представился:
– Это студенты биофака ленинабадского университета едут на полевую практику, а я их начальник.
– А под перевалом Джиптык стоит группа горных туристов, а я их начальник. – прищурив глаза, ответил я.
Он засмеялся. Мы с удовольствием пожали друг другу руки - ты начальник, и я начальник – уважаемые люди! Забравшись под тент, я увидел юношей и девушек. Они весело говорили по-таджикски и смеялись. Машина ехала по дороге, на обочине которой мелькали цветы. Я стал называть студентам русские названия известных мне цветов. Увидев куртину васильков, сказал:
– Видите эти синенькие цветочки? Их у нас называют васильками. А у меня имя Василёк. Мама говорила: «Вася, Василёк – синенький цветок».
Это сообщение вызвало взрыв изумления и смеха. Я думал, что они удивились смысловому значению русского имени, как я бы удивился, узнав, перевод имени, например, Гюльчатай. Услышав впоследствии историю с цветком, мой друг Абдулла долго смеялся, а потом растолковал, что у них именами цветов называют только женщин. Потом, лукаво улыбнувшись, добавил:
– Наверное, девушки усомнились в твоей сексуальной ориентации, потому и смеялись. Вот так-то, друг, являться в чужой монастырь, не зная языка и обычаев!

Случай в Фанских горах

Началась эта история после того, как москвичи на склонах горы Сторож (Рузероват) убили снежного барса. В тот год в Фанских горах стал работать спортивный альпинистский лагерь «Артуч». Место это уютное и красивое, особенно в начале лета: цепочка голубых озер, изумрудная зелень склонов, грандиозная, сумрачная подкова Куликалонской стены с вершинами Мария, Мирали, Чимтарга. Поэтому летом берега озёр плотно заселялись альпинистами из разных городов Советского Союза.
И вот москвичи убили снежного барса. Смертельно раненый, он сумел уйти от торжествующего врага. Барс заполз в узкую скальную расщелину и там отдал Богу душу. Мы были потрясены и возмущены этим жестоким и бессмысленным злодеянием. Пусть меня простят мои добрые друзья-москвичи. В каждом стаде есть паршивые овцы. Но почему-то в Москве и в её окрестностях их несравненно больше, чем в местах, более удалённых от Садового кольца. Видимо, сказывается близость к «Золотому Тельцу». Мы таких «москвичей» называем «чмо»– «человек московского округа» – и в дружбу к ним не напрашиваемся.
Прошла неделя и Гора начала мстить за убитого владыку. По непонятным причинам с нами начали происходить странные случаи. Хотя мы были опытными альпинистами, но после гибели барса стали допускать совсем уж детские промашки. Началась эта полоса невезенья с той поры, когда Виктор, альпинист и скалолаз из Барнаула, сорвался на простом маршруте. Каждое утро он должен был на склоне Сторожа навешивать страховочную верёвку для тренировки молодых. Трасса была простой, и Виктор проходил её свободным лазанием без страховки. Правда, в одном месте сбоку нависал скальный выступ, о который можно было наткнуться плечом. Виктор помнил об этом и всегда аккуратно обходил его. Но вот в одно утро он почему-то надел бухту верёвки на то плечо, которое ближе к выступу. Неожиданно зацепившись бухтой за выступ, Виктор потерял равновесие и сорвался. В машине контрольно-спасательной службы мы везём его со сломанной ногой в Самарканд, а он плачет.
– Ребята, это у меня второй срыв. Больше я не смогу пойти в горы.
– А чего же ты плачешь?
– Жалко расставаться с горами.
Ну, что тут поделаешь! Виктор не ногу сломал, а душу свою. А со сломанной душой в горы лучше не ходить, рано или поздно – «улетишь».
Через пару дней – второй случай. Альпинистская связка сдавала экзамен перед выходом на свой первый «пятёрочный» маршрут. Экзамен в таких случаях выглядит банально просто. Кто-нибудь из «дедов» отыскивает приличную стеночку, обычно на склоне вершины Сторож, и говорит связке:
– Видите эту стенку? Давайте, поработайте вон до той рыжей «балды», вниз – спуск дюльфером. А я пока полежу в тенёчке под арчой, покурю, посмотрю, что у вас получается.
Спуск дюльфером – это когда наверху забивается крюк с петлёй из репшнура. В петлю пропускается верёвка двойной длины, чтобы можно было внизу выдернуть её. Лидер связки, поднявшись до этой «балды», забил старинный ледовый крюк – шкворень сантиметров двадцать длинной. Если его загнать в подходящую трещину – на нём можно слона повесить. Но парню показалось, что крюк шатается, и он решил для надёжности забить ещё один, скальный, связав их общей петлёй. Это нормально. Так часто делают и другие альпинисты, ведь запас безопасности кармана не рвёт. Но тут альпинист-перворазрядник допускает нелепую ошибку. Вместо того чтобы пропустить верёвку сквозь петлю, он продевает её через две нитки петли между крючьями. Теперь в случае вылета любого крюка верёвка просто-напросто соскользнёт с петли и улетит вместе с альпинистом. Так оно и случилось. При рывке хилый скальный крюк выскочил, и парень покатился по склону. Клювиком своего ледоруба он дважды пробил себе лёгкое. Увезли в Самарканд. А ледовый крюк там до сих пор торчит, мы не смогли его выбить.
Потом самая жестокая история случилась с москвичами. Делали они восхождение четвёртой категории трудности на всё ту же вершину Сторож. Ранним утром вышли двумя связками: двойкой и тройкой. В тройке последней поставили Танечку, симпатичную девушку, получившую бесплатную путёвку в альплагерь «Артуч» по случаю защиты дипломной работы в институте на «отлично». Надо сказать, что мы, уральцы в тройке всегда ставим девушку в середине связки, так как считаем, что там ей безопасней.
До вершины оставалось полсотни метров, когда шедшая тройка остановилась в кулуаре (окончились крючья) и попросила двойку выйти вперёд. Стоять в кулуаре – хуже этого не придумаешь. Любой выбитый поблизости камень обязательно попадёт в кулуар и покатится в нём как по жёлобу. Поэтому мужчины тройки вышли на склон кулуара, но Таню почему-то оставили в нём. Двойку предупредили: «Осторожно, выше «живые» камни». Двойка стала их обходить. Почему возник камнепад – теперь этого уже никто не узнает. В лавине камней с перебитой верёвкой Таня пролетела четыреста метров.
Узнав об этом, я схватил ледоруб и бросился бежать. Начальник меня остановил.
– Ты куда?!
– Спасать!
– Спасать некого. Она упала прямо на тропу.
– Я пойду, помогу донести.
– Без тебя справятся. Готовь машину.
– А Алик, шофёр?
– А Алик как услышал, что надо везти труп, так и упал в обморок. Надеюсь, ты не упадёшь?
– Не упаду! – скрипнул я зубами. – А что надо делать?
– Да делов-то, – мрачно буркнул Начальник, – сзади сидений «газика» отвинтить крышки, чтобы можно было положить Таню.
Мне показалось, что он захлюпал носом.
В лагере Таню надо было упаковать в прорезиненный мешок, чтобы отвезти в ближайший морг. За эту сумрачную процедуру взялись врач экспедиции Геннадий Семёнов (мы его звали крокодилом Геной) и старый альпинист, мастер спорта Сергей Саввон. Требовалась помощь третьего, но все понуро стояли и не трогались с места. Танечка была на редкость очень симпатичной девушкой, приветливой и весёлой. Все мужчины были влюблены в неё, я тоже. Только вздыхал, молча, не смея и вида подать, уж больно много около Танечки крутилось бравых парней. А теперь я стоял перед ней, и было мне тяжко и муторно на душе. Потом, подумав, решился: «Прости, Танечка, но это единственное, что для тебя я смогу сделать». Кости у неё были все переломаны, так что тюк оказался компактным и легко поместился в «газике» позади сидений. В ближайшем кишлаке нам сказали: «Мы не можем принять труп. Вы не из нашего района».
Мы долго ехали под палящими лучами солнца по горной просёлочной дороге, и в каждом кишлаке слышали одно и то же: «Вы не из нашего района…». От тряски, пыли и запаха тлена мне стало казаться, что я схожу с ума. И только в Самарканде нам удалось Танечку пристроить. Потом, поминая её, мы здорово надрались. Я – больше всех.
Прошло несколько дней, и подошла моя очередь.
Начальник поручил нашей связке проверить на Стороже новый вариант подъёма. Мы долго рассматривали в бинокль участок стены, нависающий над сравнительно простым началом маршрута. Потом плюнули и решили пролезть, всё равно снизу ничего толком не увидишь. Я пошел первым. Дело в том, что мой вес не превышал шестидесяти килограммов, а Юрочка, архитектор из Челябинска, дотягивал до сто двадцати. Ребята говорили:
– Вася, не пускай Юру первым. Если сорвётся - он тебя сквозь карабин продёрнет.
Вначале всё шло хорошо: и стенка не крутая, да и хороших зацепок полно. Но потом появились участки отвесных скал, которые можно было пройти только на лесенках, забивая в трещину крючья. Оставалось метров пять сложного участка, когда трещина стала шире, и мои тонкие крючья легко входили в неё. Тогда сложив два крюка, я забил их в трещину. Но когда встал на лесенку, крючья вылетели, и я покатился вниз. Другие крючья при рывке не выдерживали и тоже вылетали. И так по очереди я выдернул десять крючьев, повис на одиннадцатом, последнем. Хорошо, что Юра успел выбрать верёвку и смягчил рывок. Последний крюк вылез наполовину, но держал. Я болтался на верёвке как сосиска и думал: «Успею подняться на полку, или он раньше вылетит?» Но нет, крюк выдержал. Юра глянул на меня и просто сказал:
– Давай я пойду первым.
Я взмолился:
– Юрочка, дай мне пройти эту чертовую стенку, иначе останется страх, и я сломаюсь.
К счастью, у него нашлись подходящие крючья. Стенку мы прошли. Я остался в горах.
Потом была ещё одна история. Мы уходили на Алаудинские озёра, а навстречу спускались узбекские альпинисты. Их сезон закончился благополучно, и они возвращались домой. Группа была уже внизу, когда наверху показался ещё один парень и стал их догонять по глубокому кулуару, поросшему редкой травой. Наверху кулуара в лучах заходящего солнца поблескивал булыган размерами с палатку-памирку. И вдруг, когда парень был уже почти внизу, камень шевельнулся и, набирая скорость, покатился по кулуару. Нас охватил неизъяснимый страх. Мы стали кричать: «Камень…Камень! Но парень, радостный и счастливый, громко пел песню и не слышал ничего. Наконец, он оглянулся. Увидев надвигающуюся громадину, бросился на правый склон кулуара. Камень устремился за ним, как будто ведомый кем-то. Увидев такой манёвр монстра, альпинист попытался перебежать на левый склон. Камень незамедлительно изменил траекторию и тоже покатился в ту же сторону. В середине кулуара парень споткнулся и упал. Камень, подпрыгивая и громыхая, неотвратимо катился на него по дну кулуара. Во мне все замерло. Я напрягся изо всех сил, всё во мне кричало: «нет!.. нет!.. нет!.. этого не должно быть!.. нет!» И о чудо! «Этого» не случилось!! Подлетев вплотную, камень стукнулся о дно кулуара, подпрыгнул и перескочил через лежащего без движения парня. Потрясённый альпинист, поднялся, шатаясь, и медленно побрёл к своей группе. Узбеки минут пять стояли, молча, и только потом громко заговорили о чём-то на своём языке.
Я часто вспоминаю эти истории. Наверное, во всех несчастьях мы были виноваты сами. Только почему они посыпались как горох из порванного мешка после убийства снежного барса? И почему несчастные случаи смягчились после смерти Танечки, как будто она своей кровью искупила нашу вину?