Тарзан

     Тарзан жил в нашей семье, кажется, с самого моего рождения и был так же привычен, как мать с отцом. Без него очень трудно представить наше детство. Он был восточно- европейской овчаркой. Откуда он появился, я не помню, но папка рассказывал, что привёз его из райцентра из милиции, откуда его выбраковали по причине ранения.
     Он добродушно барахтался с нами в снегу, терпеливо сносил попытки запрячь его в сани и превратить в ездовую собаку.Но катать нас наотрез отказывался. Он ложился на землю, клал голову на передние лапы и никакие наши уговоры и ухищрения не могли заставить его сдвинуться с места. Смотрел на нас своими умными глазами и, кажется, думал о том, что, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. Мы пытались подкупить его печеньем, на которое он косил глазом, облизывался, но не брал и вставать на ноги не собирался. Потом, улучив мгновение, хватал его, клацнув зубами, и опять, как ни в чём не бывало, клал голову на лапы. В конце концов нам надоедало его уговаривать, мы распрягали упряжь, и он срывался с места, бегая по периметру огорода и барахтаясь в снегу. Мы всей гурьбой бросались его догонять, а он, подпустив нас поближе, снова мчался дальше. Ещё он любил ходить с нами на сугробы, которые были выше нашего роста и находились за огородами. Мы строили там снежные крепости, рыли траншеи, по которым он носился со счастливым лаем. Разбежавшись, он сбивал кого-нибудь с ног и пытался облизать лицо или ухо. Нам всем вместе было всегда весело.
      Он был нашим надёжным спутником и другом и в летнее время. Когда мы отправлялись в свои многочисленные походы по окрестностям, Тарзан обязательно сопровождал нас. Нет, он не бежал рядом с нами, как какая-нибудь дворняжка, а убегал далеко вперёд, гоняя бурундуков, птиц и прочую мелкую лесную живность. Иногда лаял, давая знать, что он рядом, бояться нечего. Сделав порядочный круг по лесу, он вдруг вылетал к нам под ноги, свесив на сторону язык. Некоторое время неспешно трусил рядом, а потом, отдохнув, опять убегал. Нам с такой охраной ничего было не страшно. Родители тоже себя чувствовали спокойно, если Тарзан шёл с нами. Ни один незнакомец не мог безопасно к нам приблизиться менее, чем на десять-пятнадцать метров. Тарзан вскакивал на ноги, шерсть его становилась дыбом, он начинал рычать и показывать клыки. Так что защита у нас была стопроцентная.
      В жару мы отправлялись на Хантуху к старой заброшенной мельнице моего прадеда. От посёлка до неё ходу было около километра, тогда как до Уды надо было пилить всех восемь. Вода в Хантухе была ледяная, но нас это нисколько не пугало и не останавливало. Речка была горная, метра четыре шириной и чуть больше метра глубиной, так что страха утонуть ни у кого не было. Мы в первую очередь разводили на берегу небольшой костёр, чтоб, искупавшись, можно было погреться. Потом осторожно забирались в воду, которая сначала обжигала, а потом приятно холодила кожу. Тарзан в это время метался на берегу, лаял, а потом, не выдержав, прыгал вслед за нами в воду. Он плавал вокруг и всё пытался выгнать нас на берег. Когда мы, посиневшие и покрывшиеся пупырышками, выскакивали из речки и окружали костёр, он выбегал из воды и немедленно начинал отряхиваться. Брызги летели во все стороны со всего его тела, начиная от кончика носа и заканчивая кончиком хвоста. Перепадало этих холодных капель и нам. Кажется, что этим он выражал своё неудовольствие нашим поведением. Отряхнувшись, он укладывался на солнышке на  траву и закрывал глаза с чувством честно исполненного долга. Однако, он не засыпал, а периодически приоткрывал то один, то другой глаз, проверяя всё ли в порядке.
      Придя домой, он ложился возле ошейника,  давая посадить себя на цепь,а после забирался в конуру. Цепь у него была длинная, она крепилась карабином к проволоке, которая была протянута через всю ограду так, что он мог свободно бегать по всей территории. По ночам он тоже нёс свою службу исправно, как прочие дворняжки не брехал всю ночь напролёт на каждый звук извне. Только иногда очень солидно подавал голос, показывая, что он на страже. В ограду к нам просто так, как в проходной двор, зайти было невозможно. Ни один взрослый дальше калитки не пропускался, а ребятня сновала туда-сюда, не привлекая его внимания. Он знал всех наших друзей, подруг и соседей и, приветливо махая хвостом, встречал их на входе. Мне иногда казалось, что он улыбается, встречая особо приятного ему человека. Кто знал его хорошо, тот не боялся. А вот для незнакомцев он был страшен и многие его боялись и не любили. Хотя за свою долгую жизнь он никого не покусал . Добрее собаки, чем наш Тарзан, я не знала.
      Когда начинались зимние собачьи "свадьбы", он тоже терял покой, становился беспокойным и даже агрессивным. Отец, ругаясь, отпускал его с цепи.Он убегал и недели две вообще не показывался дома. Потом приходил худой, измученный, потасканный и усталый. Виновато смотрел на отца и забирался в конуру отсыпаться. Несколько дней он только и делал, что спал и ел, а потом опять делался нашим любимым Тарзанкой, каким мы его знали. Иногда и летом его на ночь отпускали на волю. Набегавшись, к утру он всегда был в своей конуре.
      А однажды летней ночью случилась беда. Отец, как всегда, отпустил его на ночь побегать, а какой-то нелюдь его подстрелил. Пуля попала ему в голову, но не убила, а только ранила. Он прибежал домой и забился в конуру. Он ничего не ел, только стонал, как человек, а из глаз текли слёзы. Ему было очень больно. Мы присаживались на корточки возле конуры, клали ему его любимые конфеты и печенье, а он и на них не обращал внимания и только поскуливал от боли. От жалости к нему мы горько плакали, но помочь ничем не могли. Родители тоже пытались выманить его наружу, чтоб осмотреть и обработать рану, но он не выходил. С каждым днём он делался всё агрессивнее, рычал на всех, кто приближался, показывал клыки. Глаза у него стали мутные, иногда в них мелькали зелёные огоньки. Нам строго-настрого запретили подходить близко к конуре. Ветеринара в посёлке не было и помочь ему никто не мог. Потом он стал выть. Страшный вой по ночам пугал соседей, было очень жутко это слушать. Видимо, боль у него становилась невыносимой. Через несколько дней в ране закопошились черви, потому что вылизать голову себе он не мог. И отец принял решение дострелить его пока он не наделал какой-нибудь беды.
     Под каким-то предлогом он отправил нас с мамой к бабушке, а сам попросил знакомого сделать это страшное дело. У самого его рука не поднялась лишить жизни нашего друга. Когда мы вернулись домой, Тарзана уже не было. Отец показал нам холмик в лесу, где тот был похоронен. От жалости к ушедшему от нас Тарзану мы горько плакали. Но детское горе недолговечно и другие события постепенно вытеснили его из нашей жизни.