Зябкость

    Вилар смотрел на нефтяную черноту кофе. В крохотной кружке роились тревожные мысли, а сердце билось где-то в горле, но он пытался не подать вида, потому что совершенно не находил в себе сил что-то объяснять.  Сквозь приоткрытое  окно, весьма зря приоткрытое, надо заметить - не смотря на ранний час, июньская жара уже заползала в дом. Тяжелый, влажный воздух, наполненный одновременно запахом океана, моря и горьковатых южных трав, безжалостно сжимал пространство вокруг Вилара. Кофе не лез, его навязчивый аромат раздражал, потому парень отодвинул чашку в сторону и ледяными от волнения руками взял газету. Строчки плыли, глаза скользили  по одной и той же фразе, которую  Вилар смог осознать только на третий раз – в ней говорилось о фестивале оперных певцов имени Томаша Алкайде в Эштремоше. Читать газету в таком состоянии тоже не представилось возможным, потому он отложил ее – по краям газеты бумага была темной и волнистой от его влажных рук.
 
   Вместе с уличной жарой в окно проливался очищающий звон колоколов из Базилики-да-Эштрела. На кухне тетя Граса бегала вокруг Вилара, стараясь поскорее упаковать в фольгу подносы с только что испеченными ею сладостями для благотворительного детского праздника. Все эти подносы ждали, чтобы Вилар отнес их в церковь.
   
   Но, хоть молодой человек и старался не привлекать к себе внимание, тетя Тереза, уже больше часа бегавшая туда-сюда в дверном проеме на фоне распятия, которое висело в комнате с розовыми обоями столько, сколько Вилар себя помнил, резко остановилась и , не скрывая подозрений обратилась к парню:

- Виларинью,  ну что ты сегодня какой-то прибитый? И так не вовремя! Столько нужно сделать – отнеси поскорее выпечку в церковь, а потом возвращайся домой, скоро приедет Беатриш, - в конце тетя Тереза цокнула языком в знак негодования и снова удалилась вглубь комнат.
      
    Ноги были совсем ватными от волнения, сердце билось неровно, приступами, молодой человек взял железные подносы с булками и пирожными в ослабевшие от страха руки и нарочито быстрыми ( чтобы разогреть заледеневшую кровь)  шагами направился к выходу.
      
   Вдруг Вилар остановился у зеркала, мимо которого пробегал на негнущихся ногах. Он редко без надобности смотрелся в зеркало – только когда брился или перед выходом.  Игнорировал свое отражение парень не из-за неряшливости,  а из-за того, что знал – ничего хорошо он в зеркале не увидит. К чему портить настроение?  Но сегодня он все-таки замер у большого, во весь рост зеркала в тяжелой, темного дерева раме. Тетя Граса говаривала, что якобы это зеркало отражало светлейшие лица королей Браганских, в чем Вилар сильно сомневался.  Сейчас же на него смотрел высокий, худой парень – совсем не Браганских кровей. Узкое, длинное лицо  с дурацкими бровями «домиком», зубы как у грызуна, круглые каре-зеленые глаза и  волосы, собранные в короткий хвостик. Но хуже всего были волосы над ушами! Они никогда не отрастали достаточной длины, чтобы собираться в хвост, потому нелепыми завитками висели по обеим сторонам лица. Снова разочарованный своим отражением, парень глубоко и прерывисто вздохнул и продолжил свой путь к выходу из дома.  «Она точно имела ввиду не то, о чем я думаю», - крутилось в голове Вилара.
 
* * *

     Вилара не хватало. Не  хватало  его худой, склонившейся над блокнотом шеи, беззащитно обнаженной с каштановыми завитками волос, как у ребенка. Не хватало растрепанного, домашнего  Вилара  с зубной щеткой в руках, когда он чистил свои белые, по-беличьи длинные зубы, а  Беа приходила к нему с ромашковым чаем, чтобы перед сном обсудить с другом события дня и грядущие планы, а на самом просто помечтать о вещах, которые, скорее всего, никогда не произойдут, но, когда она говорила об этом с Виларом, казалось, будто все мечты становятся ближе, реальнее.  Они любили покупать одинаковые, почти детские  пижамы, чтобы устраиваться вместе под одеялом с огромной чашкой кофе с молоком и смотреть фильмы, обсуждать их, а потом засыпать с «головой в облаках». Они так любили эти вечера, создававшие  детское чувство чего-то волшебного, похожего на те дни,  когда Беа оставалась с ночевой  у лучшей подруги, и  можно было играть и болтать до утра. Да, в их отношениях одновременно уживались инфантильность и надрыв, какая-то драма, расшатывающая жизнь. Потому они предавались почти детским забавам без чувства вины – оба принадлежа к творческим профессиям, испытывали необходимость в восстановлении душ, иссушенных прожорливым до эмоций ремеслом.

  А еще до ужаса не хватало его улыбки. Такая открытая, она никогда не покидала  почти детского лица.  И  совсем не из-за глупости – пока Вилар улыбался, он был сильнее своих проблем и страхов.
 
         Потом было еще много чего. Много ночей с секретами, мечтами, а порой и страхами на двоих, рассветов и закатов, чашек кофе, прогулок по городу, творческих кризисов, моментов молчания и жизни, которая, не смотря ни на что, брала свое. Беатриш получила предложение по работе, о которой всегда мечтала.  Но теперь у нее был Вилар – душа и сердце ее мира, и все мечты, так или иначе, были связаны с ним. Или, как минимум, включали его присутствие.  Но мечта – есть мечта. Она не могла позволить себе отказаться от предложения, чтобы всю жизнь потом задавать себе вопрос «А что если…?».  И вот ее уже ждал холодный северный город. А Вилар, ее дорогой друг, ждал ее по-прежнему в Лиссабоне.  Уехать за Беа он никак не мог – кто-то из них должен был продолжать заниматься их совместным проектом, в который они вложили несколько лет жизни.
Они и раньше расставались, но ненадолго и, зная, что скоро снова будут вместе - в дни разлуки без конца переписывались, засыпая друг друга грустными сообщениями о том, как скучают. И это было абсолютной правдой. Но в этот раз расставание было другим. Через несколько дней после отъезда  Беа чувствовала, что едва находит в себе силы дышать. Что пустота из страхов сдавливает грубой веревкой горло, а одиночество подпиливает ножки стула.

     В один из этих тягостных дней, в почти бессознательном состоянии  Беатриш  шла по северному городу, как вдруг увидела худую спину в черном джемпере и каштановые волосы, собранные в хвостик. Сердце с ломотой разрывало грудь, ноги отказывались держать. Уперевшись руками в колени от усталости и боли, она даже не могла плакать – так ее осушила бессилие. Бессилие одиночества. Она ничего не значила без Вилара.  И даже похожий на лучшего друга силуэт рушил всю лицемерную  игру в «никогда не отказывайся от своей мечты».

* * *
    
   После отъезда Беатриш, Вилар с трудом просыпался и засыпал. Ее не было рядом, не было человека, с которым он делил все свои мысли, дни и ночи. Нужно было учиться жить заново. И у него не получалось. Вилар знал, что никогда не получится. Каждый раз, напечатав сообщение  Беа о том, как скучает, парень стирал его. Он не мог бередить ее душу, не мог терзать ее, ведь Вилар знал, что она тоже скучает, что сейчас ей тоже тяжело. Потому старался сохранять бытовой и непринужденный тон, как часто делала сама Беа, когда на самом деле вся ее душа рвалась от боли.

    В те времена, когда  Вилар еще не был близко знаком с  Беатриш, а только имел возможность наблюдать за ней издалека, он удивлялся и завидовал ее способности все воспринимать без страха, даже с дерзостью и цинизмом. Он помнил, как ребята из их компании  приходили к ней за советом, часто разбитые безжалостностью жизни. А она отвечала так, будто не ставила под сомнение ничтожность вопроса, с которым к ней  обратились. Умело подбирала слова, которые превращали только что описанную ей проблему в ничего не значащую мелочь жизни. И ей верили и доверяли. А Вилар восхищался такой силе духа, такой независимости от мнения других. Лишь потом, через время, которому приличествует пройти, чтобы узнать истинное лицо таких людей, как Беатриш, Вилару открылась правда – как сильно  она во всем сомневалась, как сильно принимала к сердцу каждую, незаметную для окружающих мелочь, как днями и бессонными от переживаний ночами она уговаривала себя в незначительности  всего, что ее тревожит. Отсюда и брались такие убедительные слова для других – она уже говорила их себе много раз, она придумывала все доводы, чтобы избавиться от проклятых страхов. И, конечно, никогда никому не признавалась в этом – признавшись другим, она бы окончательно призналась в этих страхах себе.

       В один день Вилар не выдержал. Ему казалось, что он обезумел от этой тишины без нее.  Как в тумане  написал сухое и тягостное сообщение «Я скучаю по тебе». Он знала -  Беа поймет его. Что теперь он не просто скучает по другу, он скучает по самому важному человеку. Отправив это сообщение, после которого все разделится на  «до и после» (Вилар очень надеялся, что это «после» будет с Бетариш), он обессилено опустился в кресло своей комнаты, стоявшее рядом с открытым настежь окном. Легкая штора развевалась от морского воздуха, с улицы доносились крики мальчишек, играющих в футбол. Вилар закрыл глаза и откинулся на спинку, сердце  с ломотой бухало между ключиц. Беа ответила быстро, словно сидела с телефоном в руках. Возможно, так оно и было. Ответ был таким же коротким : « Я тоже». «Надежда есть», - подумал Вилар и глубоко вздохнул, после ответа подруги стало немного легче. Через два дня напряженного молчания, Беатриш напишет ему, что в понедельник будет в Лиссабоне. «Теперь все серьезнее некуда» - думал про себя парень, «она оставляет работу, чтобы поговорить, чтобы решить, как быть дальше». Но откуда он мог быть уверен в том, что Беа поняла его еле заметный намек? Что-то подсказывало, что она поняла. Они вообще всегда понимали друг друга даже в самых тонких моментах. Вилар погрузился в воспоминания – в дни еще не омраченные  сложными вопросами взаимоотношения полов. Тогда они были просто Беатриш и Вилар.

   Карие глаза Беатриш смотрели на Вилара с нежностью и сестры, и матери, и подруги. Хотя сама была уязвима. Беа всегда сильно мерзла, даже спала в толстых носках. Еще она часто грела руки о горячую кружку, свою любимую – большую, белую кружку. Никому не давала из нее пить, кроме Вилара. Девушка любовно ставила свою кружку с чаем или кофе на прикроватную тумбочку рядом с книгой, которую читала. Потом удобно устраивалась на кровати -  в эти минуты она представляла, что ее мир чист и спокоен.
      
* * *

     Получив это короткое, сухое сообщение, так непохожее на их обычное общение, Беа поняла, что отвечает ему взаимностью.  Что сейчас речь шла не только о дружбе и творческом тандеме. Но не представляла,  какой будет та другая жизнь, где Вилар, этот по натуре своей абсолютный аристократ, человек чрезвычайно тонкий и деликатный, станет не просто ее музой, ее другом, но и главным человеком ее жизни - он для нее станет мужчиной. Она просто не представляла этого себе. Хотя  Беатриш  любила его. Больше всех на свете. И дружба их была самой настоящей, однако, щемящей сердце. От взгляда  на него, от его запаха, его теплого присутствия.  Как тонок был сам Вилар, такими же тонкими были их чувства друг к другу – чуждыми всему плотскому и при этом настолько откровенными  и деликатными, какими не бывают отношения  чисто дружеские. 

   Беатриш  ехала в такси по душному Лиссабону. «Моя  любовь, если бы этого было достаточно…» надрывно, даже немного агрессивно, будто пытаясь отогнать сомнения,  пела Алдина Дуартэ   по радио. Девушка открыла окно, и в лицо хлынул самый влажный, самый южный воздух из всех, которым ей приходилось дышать. Закрыв глаза, Беа подставила лицо ветру. В памяти всплыла поездка в Сан-Себастьян  – череда бессонных ночей и совершенно безумное, звездное небо Баскской земли. Тогда казалось, что мир и правда принадлежит им – мир, который видят только эти двое, а потому они не боялись, что кто-то его у них отнимет. 
   
   Вот она проехала старый желтый дом и  за окном появились такие до боли знакомые ворота. Через приоткрытую дверь, Беатриш видела, как Вилар меряет шагами сад, сцепив руки за спиной. Девушка зябко передернула плечами, от волнения ее била липкая дрожь. 
       
    Вилар робко улыбнулся,  словно был неуверен рады ли ему. От его трогательного вида и скованных, поджатых плеч глаза Бетариш  подернула пелена слез. Вилар казался ей таким родным, таким близким, как любимая старая кружка с отколотым краешком. Девушка ступала по гравийной дорожке уверенным, стремительным шагом, от былого страха не осталось и следа. Подойдя к Вилару,  вместо приветствия  она крепко обняла его и поцеловала в гладкую, тонкую  переносицу. Его запах возвращал Беа домой, где бы они не находились – запах моря и олеандра, запах раннего утра, запах пробуждения.

* * *
   
   Тетя Граса с тетей Терезой все еще суетились на кухне. После долгих «охов» и «ахов» посвященных внезапному возвращению Беа, все наконец  расселись за столом. Напряжение первых минут встречи прошло. Вилар тайком от теть держал ледяную руку Беатриш  под скатертью. После завтрака ему предстояло начать разговор, который должен был расставить все точки  над i. Он с трудом глотал запеченную треску и замечал, что Беа тоже ест без аппетита, но из-за ее всегдашней вежливости не отказывалась от еды. Время тянулось мучительно долго.

   Покончив, наконец, с завтраком и проведя за столом ровно столько времени, сколько требуется , чтобы не выказать напряженности , Вилар предложил Беа прогуляться по городу. Там ему будет легче начать разговор.

   Солнечный Лиссабон как всегда утопал в туристах и ароматах кофе. Ничего не изменилось.  Воздух летнего утра туманил сознание, южная леность струилась по венам. Как всегда непринужденно взявшись за руки, Вилар и Беатриш шли по площади Коммерции,  потом направились в сторону тенистой улицы, ведущей  к Лиссабонскому  собору.
      
    У дверей собора с кем-то живо что-то обсуждал друг матери Вилара – падре Салвадор. Заметив ребят, он похлопал собеседника по плечу и поспешил распрощаться с ним. Потом помахивая рукой, направился к Вилару с Беатриш.

- Вернулась наконец-то! А то мы тут все переживали как ты там в этих недружелюбных северных краях! – падре погладил Беа по голове, как нашалившего ребенка вставшего на путь истинный.

- Вернулась, падре, вернулась. Как не вернуться? – Беа выразительно посмотрела на Вилара, давая обоим понять, что главная причина ее возвращения стоит по левую руку от нее.

- Виларинью хоть есть начнет, а то и вовсе кожа да кости стал, смотреть страшно. Раньше-то тоже упитанным назвать было нельзя, а теперь совсем как тростиночка. Вы же как нитка с иголкой всегда друг за другом ходите. Негоже расставаться. Сегодня такие отношения,  такая связь между людьми встречаются крайне редко, нужно их ценить. Вам очень повезло, - падре Салвадор многозначительно поднял указательный палец вверх, намекая на благодетеля, одарившего ребят.

      Святой отец еще несколько минут  драматично и высокопарно рассказывал о том, какая чернота царит в человеческих сердцах ( а он, как настоятель, как посредник между Богом и своей паствой, знает о чем говорит) . И как только любовь и дружба бережет нас от мрака.

- Ну ладно, я побежал. Мне еще нужно поговорить с сеньором  Гонсалу Мендешем  о его свадьбе с сеньорой Еленой Кабрал, уладить кое-какие технические вопросики,  прежде чем  сочетать их законным браком перед лицом Господа нашего. И эта высокая честь выпала вашему скромному слуге падре Салвадору.

- Наши поздравления сеньоре Елене и сеньору Гонсалу. А в четверг вы ждем вас на ужин, если вы не забыли.

- Как же, как же забыть, Виларинью. Буду безотлагательно, - святой отец приложил  ладони к сердцу, выказывая глубокое и непреложное почтение семье Вилара, затем направился к собору, вскоре исчезнув в его стенах.

         Распрощавшись со священников, Вилар и Беа чуть замялись, возникла несвойственная для них пауза.  Молодой человек возил носом ботинка по уличной пыли, потом вдруг сделал глубокий вздох и  посмотрел на Беа:

- Беа…А если представить, ну просто так, гипотетически, если бы мы решили пожениться, ты бы выбрала светский брак или церковный?

- Любой.  Но у нас будет церковный. Да. Совершенно точно я выбираю церковный. Так спокойнее.