Глава 1 Дневниковое

 В церкви сейчас довольно светло, однако я по-прежнему остро чувствую нехватку воздуха и свободы, как и всегда в подобных местах. Это место считают домом Бога, но я убеждена, что сам Он никогда бы не стал здесь селиться, в здании, где все мертво, безжизненно и четко подчинено обычаем, не имевшим ничего общего с настоящими христианскими обрядами и лишь выдаваемыми за таковые.
 Впрочем, я все равно не высказываю вслух свою критику, не из боязни, а просто потому что у меня нет на это желания и сил. Сейчас я послушно сижу на скамеечке вместе с родителями, как и подобает примерной дочери, старательно делая вид, что меня занимает проповедь священника, хотя в действительности уже почти не воспринимаю ничего из его слов.
 "И сказал Он: поступайте по духу своему, а не по плоти, ибо плоть желает противного духу, она есть блуд и непотребство, дух же есть высшее благо..."
 С трудом различив кусочек фразы, я мысленно добавляю: "Конечно же, дух - это высшее, но что вы сами о нем знаете, как будто хотя бы раз в жизни его видели, в отличие от меня!.."
 Дальнейшие слова плывут все дальше, дальше, как и залитые светом окна, сливаясь в одно пятно, лишенное конкретного цвета и контуров. Я стискиваю зубы, зная, что сейчас все может стать только хуже, но в глубине души уже жду этого с нетерпением - беспамятство спасет меня от дальнейшего пребывания здесь, на жесткой скамье в царстве лживой тоски.
 С самого утра у меня болела голова, однако теперь боль утихла, сменившись прохладной пустотой, которая подкрадывается ко мне все ближе и ближе. У меня начинает звенеть в ушах, а затем их просто закладывает, поэтому я уже не слышу нудного бормотания священника. Осталось еще совсем немного. Я знаю, что когда это случится, никто поначалу ничего не заметит, поскольку обычно я не падаю сразу же, и могу еще некоторое время оставаться сидеть, если только не сползу на пол. Сжав намокшие и резко похолодевшие руки. я закусываю губу. Скорей же, скорей!
 В глазах темнеет, дышать становится уже совершенно нечем, и я в последний раз смотрю на изображение креста, а затем... Я падаю, падаю очень быстро и в первые мгновения пугаюсь, но тут же понимаю, что меня словно подбрасывает вверх, в воздух, словно мое тело легче перышка. Впрочем, я знаю, что мое тело уже не связано с душой: оно все еще неподвижно сидит на скамье: бледного лица не видно из-за опущенной головы, как и того, что мои глаза закатились, закрывшись лиловыми от жилок веками.
 Это очень странное, но вместе с тем приятное ощущение: полной невесомости и полета в воздухе, когда ты можешь прыгать, бегать, кувыркаться, не боясь упасть, будто у тебя есть крылья, точно у ангелов. С отстраненным любопытством я наблюдая за прихожанами церкви и священником, точно они актеры на сцене, а я - единственная зрительница. Может, в какой-то степени так и есть. В земном мире все - актеры пьесы под названием "Жизнь". Но я сейчас нахожусь уже за кулисами, и потому вижу и чувствую гораздо больше, чем любой из них способен себе вообразить.
 Подобное пребывание вне тела - уже далеко не первое из происходящих со мной. В свои пятнадцать лет я испытала это по меньшей мере семь или восемь раз, и с каждым годом мои способности только усиливаются. Но другие люди, в том числе мои родители, не понимают моего дара, считая его лишь душевным расстройством в сочетании с моей физической слабостью. Интересно, сегодня меня снова вынесут из церкви на руках, как это было пару лет назад? А священник, качая головой, опять скажет, что "эту юную душу искушают демоны, она должна бороться с ними, чтобы победить"? Надеюсь, что успею это увидеть из своего нынешнего положения.
 Пребывая за чертой зримого мира, я, тем не менее, не могу увидеть души живых людей, однако ясно чувствую, что у многих сидящих в церкви нет внутри никакой особой веры, они просто следует обычаю, как это делали еще их прапрапрадеды. Меня и не тянет залезать к ним в души, я хочу подняться выше, к своду церкви, коснуться рукой потолка. Когда мне это удается я смеюсь, кружась в золотистом свете, льющемся через окна.
 Но веселиться мне остается уже очень недолго. Отец окликает меня и, не дождавшись ответа, пытается встряхнуть, вот тогда-то мое тело и начинает медленно склоняться набок. Мать успевает схватить меня за плечи и, поняв, что я снова в глубоком обмороке, расстегивает высокий воротничок моего платья. Затем начинает копаться в своей сумочке, что-то ища. Я молюсь, чтобы это длилось как можно дольше, мне так не хочется покидать это состояние свободы, возвращаться обратно в  неуклюжее тело. Но придется. Как и всегда.
 Внезапно в отблесках солнца резко загорается блик от стеклянного флакончика, который моя мать наконец достала из сумочки. Я уже знаю, что случится через несколько секунд: сейчас она его откроет, поднесет к моему лицу и...
 Резкий запах и толчок пронзает меня. С чувством глубокого разочарования, я начинаю спускаться, чтобы снова соединиться с земной оболочкой, понимая, что сопротивляться тщетно. В детстве я еще пыталась, капризничая, что не хочу обратно, но меня всегда возвращали в обычный мир. Теперь я снова актриса в пьесе, а не сторонняя наблюдательница.
 Вздрогнув, я медленно открываю глаза, видя рядом встревоженные лица родителей. Остальные прихожане лишь украдкой смотрят в нашу сторону, а затем снова внимают словам священника. Все-таки подобное случается со мной не в первый раз, пора уже привыкнуть.
 - Лу, как ты? Голова кружится?
 - Все в порядке, я просто... я сегодня не выспалась. - отвечаю я заплетающимся языком. Хотя проклятое платье-удавленницу уже расстегнули, оно теперь все мокрое и в сочетании с корсетом, который я уже всегда вынуждена носить, не приносит никакого облегчения.
 - Выведи ее на воздух, - раздается голос матери, и через пару мгновений отец, извинившись перед всеми, ставит меня на ноги и почти волоком тащит к двери. Ноги слушаются плохо, но идти я уже могу. Возле порога я внезапно оглядываюсь и сквозь звон в ушах словно слышу тихие голоса:
 - Вернись к нам, милая! Возвращайся скорее! Мы будем тебя ждать!