Страстотерпцы

Если тебе плюют в спину,
значит, ты идешь впереди....



- Кто же поедет на Урал казенные заводы строить, а старые поднимать,- поинтересовался Петр у Якова Брюса.
- Предлагаю капитана Татищева, того, кто вам докладывал о результатах Аландского конгресса.
- Это, который из Салтыковских родни?
- Он самый. Инженер, а главное администратор отменный.
- Дело то знает?
- Горного опыта маловато, однако умен и настойчив. С ним намереваемся направить берг-мейстера Блиера, берг-шрейбера Патрушева и  берг-гауера Бривцына. Также отобраны два рудоискателя - Прокофий Сталов и Лаврентий Зуев и четыре ученика Московской артиллерийской школы, которых Татищев возьмет в Москве с собой для обучения науки рудному делу.
 - Опытных людей действительно маловато, друг мой, - согласился Петр. Полагаю добавить в группу  штейгера Олонецких заводов Шейнфельта и комиссара Сибирской губернии Ивана Тряпицына. - А что с Голенищевым – Кутузовым?  Помнится, ваш кабинет-курьер должен был проверить состояние казенных заводов и уже вернуться из Сибирской губернии.
-  Он уже прибыл, подготовил отчет по Уктусскому заводу, привез образцы руд. С задачей справился и есть предложение назначить его руководителем Нерчинских сереброплавильных заводов.
- Толковый, говоришь?  Направляй, но так и накажи, спрос будет строгий. Без серебра нам никак нельзя. Планы у нас и расходы большие, а деньги в Европе, известно, серебряные. Пусть продолжает поиски руды в даурской земле, соседей китайцев на этот счет поспрошает и на счет перебежчиков через границу тоже. Уж больно много хлопот с ними.

Еще год назад Петр издал специальный указ о соблюдении поданными Нерчинской границы. Грамота из Сибирского приказа извещала иркутского воеводу Синявина: «Учинить заказ, чтоб за китайский рубеж, за границу, по договорным статьям русские люди со стороны нашего царского величества, ни для какого промыслу отнюдь не ходили и от того договорным статьям нарушения и с китайским государством ссор не чинили…». Случился этот указ оттого, что запутанность вопроса о перебежчиках границы начала оказывать отрицательное влияние на русско-китайские отношения. Проявилось это в очередной раз, когда указом богдыхана Канси  маньчжуры удалили из Пекина русский торговый караван.
- Что же получается, - возмущался воевода Синявин, беседуя с пограничными старшинами - хотите вместе с объездчиками под монастырь меня подвести..
- Старшие, что на постах, никак не могут справиться с выдворением монгольских перебежчиков, особенно когда это касается откочевки в русские пределы целых родов,  недовольных маньчжурами, - пытался объяснить ситуацию Селенгинский комиссар Фирсов.

- Какие племена, какие такие пределы, черт вас побери вместе с полковником Бухгольцем, - с трудом находил слова воевода, - если мы по  трактату обязаны  возвращать назад этих самых беглецов. Привлекайте местных служивых людей   бурят, тех же тунгусов. Увещевайте, наконец.
- Только этим и занимаемся, да толку нет. Боятся они возвращаться.
- Возвращаться боятся, а у вас веселятся. Сделайте так чтобы и у нас забоялись. Дерите три шкуры. Наконец, берите заложников из начальных людей и держите их до тех пор,  пока их родичи не уйдут за границу. Военные вы или не военные, задери вас медведь!  Есть у вас оружие или вы мастера только рапорта строчить. Делайте что хотите, а порядок обеспечьте, и никаких там китайских церемоний.
Были церемонии, были и стычки. Начальник Селенгинской пограничной канцелярии полковник Бухгольц и пограничный комиссар Фирсов были сторонниками решительных действий. В экстремальных ситуациях шли и на  применение жестких мер, стараясь, при этом, никакого насильства и грабежа пограничным верноподданным не чинить. Да не все от них зависело.

Уж больно тяжелы были условия службы на рубежах. Пограничный комиссар вечно объезжал  границу: сначала двигался на восток от Кяхты до Аргунского острога, затем - на запад до Алтайских гор. Возвращать монгольских перебежчиков — это одна сторона, надо было требовать и своих,  возврата российских поданных. За самой границей приходилось строго следить, чтобы  знаки ее не нарушались и стояли в установленных местах.
Объездчики должны были иметь над караулами крепкое и прилежное смотрение. Осматривали маяки и караулы, проверяли исполнение караульными своих обязанностей. Бывало, в случае обнаружения с их стороны упущений, воспитывали палками и батогами.

       Пограничная служба была не только опасна, но и сопряжена с огромными трудностями. Караулы находились в глухих, труднодоступных местах, где порой даже тунгус-охотник не находил возможным жить. Сопровождающий торговые караваны в Китай, экономический советник, а по профессии врач, Ланг, так описывал положение Цурухайтувского поста: "Ближайшие деревни по нерчинской дороге в двухстах, а по аргунской в ста верстах..., так что на содержание человеческой жизни, кроме воды и воздуха, ничего там получить не можно".
Воздуха и воды действительно хватало: лес, зимовье, амбар  для хранения продовольствия и боеприпасов, рядом река или озерко. Инородцы стояли на карауле юртами. Они были дома и рапорта с жалобами губернатору на отсутствие условий службы и пропитания не писали. 
Китайцы же  окончательно разгромили монгольского хана Галдана, захватили ряд его улусов на юге и на севере и ввязались в борьбу на западе с Джунгарией. Возник вопрос признания Россией новых границ в Забайкалье и их окончательного размежевания.  Для этого китайцам понадобилось осмотреть Саянский хребет. Явились они в Селенгинск «для осмотра за Байкальским морем Оканских вершин», что по-мунгальски называлось Табун- Мундарга. В составе делегации  были трое лам от мунгальского геген-кутухты с письмом. Что хотели китайцы и мунгальцы в Сенате понять не могли и опасались подвохов, потому сибирского губернатора Черкасского на всякий случай предупредили об ответственности.
От иезуитов, которые пытались в Китай попасть через Россию, стало известно, о намерении маньчжур искать на Саянском камне земляные знаки, по которым осуществить  размежевание границы. Сенат тоже решил  искать таковые. С этой целью для обследования вершин Табун Мундарга направлялись кузнецкий сын боярский Иван Буткеев и навигатор Федор Лужин.
       
       Саянские горы по-монгольски Табун Мундарга, а что же значат Уральские? - подумал Татищев, следуя по высокой команде на Каменный пояс. Когда-то жили здесь чудь да маньси, наверняка, это их название..
Однажды приснился странный сон. Явилась к нему женщина необычного вида и дивной красоты. Одета  в звериные шкуры, на груди сверкали золотые украшения.
«Слушай, - сказала женщина, - ты отдал приказ копать курганы, чтобы добывать медь. Не тронь их, там лежат мои храбрые воины. Не будет тебе покоя ни на том, ни на этом свете, если потревожишь их прах или возьмешь дорогие доспехи. Я княгиня чудская Анна, клянусь тебе, что разорю все, что ты будешь строить, если тронешь эти могилы».
Приснится же такое! Дальняя дорога за Каменный пояс, за окном каюты один и тот же унылый вид, только и остается рассматривать карты и вести разговоры об их издателях. О прожитых годах  Василию Никитичу вспоминалось редко. Может быть, потому, что военная карьера не очень сложилась и он не чувствовал к ней особого призвания. Отдавал предпочтение гражданской службе и ценил ее значительно выше, чем военную, и тем более, придворную, к которой относился отрицательно, считая ее мало полезной для государства.

Как быстро пролетело время. Казалось, недавно были Нарва и решающая битва со шведами под Полтавой. Берлин, Дрезден, Бреславль. Изучение инженерного дела, артиллерии и математики за границей. Настало время  дерзаний, размах планов не поддавался фантазии. Хотелось творить, изучать, двигать российскую науку, но служба, служба государева  никак не отпускала.
- Сподвижник Петра, президент Берг-коллегии и сенатор Яков Брюс определил меня к делу,  дав императору лестную рекомендацию, - размышлял Василий, - патрон - благодетель, человек высокого ума. Будучи у государя в великой милости, никого ни малейшим не преобидел, но всякому искал любовь и благодеяние изъявить. И я у  всех в почете и в верности пребывал:
 Поручили монетное дело, - отстроил Оружейный двор. Решили ремонт полковой артиллерии произвести – пожалуйста, взялся и за это дело в хозяйстве генерала Репнина и даже благодарствие получил от генерала, за то, что дела в его дивизии изрядно исправил.
 
 А как же без лимонных и апельсиновых деревьев, семян, вина и скульптур? – разве не привезешь из-за границы, если есть в том нужда патрона.
Нужда была и в сведениях о шведах и союзниках. Как раз шведы захватили английские, голландские и польские корабли. Цесарские войска победили турок и взяли Белград. Гданьский же магистрат все никак не решался прекратить сношения и торговлю со Швецией и сопротивлялся выплате крупной суммы за ущерб, причиненный России. Их надо было заставить это сделать, и этим делом занимался.
 Чем только ни занимался и обо всем  писал Якову Брюсу. Писал о деле и ходатайствовал о звании: «Как верный и ревностно служащий прошу рассмотреть возможность повышения в чине. По возвращению, готов держать экзамен перед офицерами полка».  Экзамен состоялся с оценкой: «В рисовании артиллерийских чертежей искусен  и достоин перемены чина». Чин поменял на капитана-поручика, тут  сразу новое дело и поручили.
- Вы теперь офицер связи, а убываем мы на Аландский конгресс на переговоры со Швецию о мире, - неожиданно объявил Брюс, - придется часто ездить в Петербург и лично докладывать императору о ходе дела.
Конгресс закончился, Ништадтский мир подписали, приспела новая нужда - искать и плавить руду и строить заводы.
 
- Извольте, согласился я, может, это и есть мое поприще и предел приложения  жизненной энергии. Жаль только, не удалось решить задумку,  которой поделился с императором, провести межевание земель в России и составить ландкарты, о которых так заботился Брюс. Может, с Урала с новых земель и начать? Новые края и люди, а главное великое поле деятельности. Дай Бог, справлюсь с рудой, с освоением края, ведь я уже капитан артиллерии и не так просто меня закопать. И потом я не один, со мной  Блиер и славные рудознатцы.
Берг-коллегия поставила перед Татищевым и Блиером задачи: найти месторождения медной и серебряной руд, построить заводы и начать выплавку меди и серебра. С серебром дело обстояло сложнее, а вот медь, в которой была потребность для чеканки монеты, на Урале имелась с избытком. В инструкциях, которые были даны Татищеву и Блиеру, уточнялись обязанности каждого из них. На Блиера возлагалось техническое руководство всеми горнозаводскими работами. Татищев отвечал за административно-финансовую сторону и материальное обеспечение. Формально им предоставили равные права.

       Навстречу по Каме шли суда с металлом Демидова. Дело кузнечных дел мастера процветало. Все у него было и металл, и деньги, и власть, и даже царская милость. Петр именным указом присвоил Никите Демидову звание комиссара, и наделил широкими полномочиями: "суд над своими подчиненными отправлять, держать на заводах для защиты от башкир солдат на своем кошту, пушки, ядра, фузеи и другое оружие". Чем ни свои владыка А где владычество, там и произвол!  - был уверен Татищев. Была и вторая сторона медали – раскол, а точнее почти дармовая рабочая сила, которая и освоила Урал и Сибирь.  А сколько сгинула люду от огня? Одну душу он спас, правда, это было за границей. Возвращаясь, домой через Польшу, Василий Никитич в одном из укрепленных селений лицезрел, как готовилась казнь — сожжение женщины. Ксендзы признали ее чародейкой, пояснили ему местные власти. Это возмутило, и он вырвал несчастную женщину из рук палачей. Русь матушка тоже пребывала в темном средневековье, когда вера боролась с властью.  Не за правду сражалась церковь, а за трон и злато, потому как, соблазненная католиками и лютеранами, потеряла ориентир. Случился раскол.

С чего это началось? Пожалуй с села Вильяминово, близ Нижнего города, где от крестьянина именем Мины родился мальчик, и  наречен был в крещении Никитою. Отец всем правил, а матери не было – умерла. А без мамы, дело известное, отец вновь женился. Вот тебе и мачеха, да еще со своими детьми, где уж тут до Никиты. Разве что побить, да закрыть на замок в погреб. Голодно, да холодно. Могла мачеха и извести, спасли монастырь, да божественное писание.
- Денег возьми немного, да хлебца на прокорм, - напутствовал отец Никиту, - а старцу Макарию Желтоводского  храма поклон передай, пусть вспомоществует, а зато будет  награда.
- Какая отче награда? – спрашивал Никита.
- Да ты сам ведь знашь. Гадатель татарин и нагадал, аль не помнишь? Так и сказал: «Будешь великим государем над царством российским». Грамоту постигай, уму набирайся, да дом родной не забывай, вдвоем мы у тебя остались бабка, да я".
Бабку жалко было. Любила она внучка. Однажды от холода залез он в печь погреться, а мачеха решила ее затопить, дров туда напихала. Никита начал отчаянно кричать; прибежала бабка. Вытащила дрова из печи и спасла его от смерти.
Воротился домой Никита из монастыря, ни отца, ни бабки. Один как перст остался. Спасала тяга к богослужению и стены церковные. За грамотность и начитанность посвящен был в приходские священники.

       Грех попутал, женился, детей завел, но все померли. Разуверился он в светской жизни, в ее суете и тесноте и решил отрешиться от мира и удалиться на Бело море, постригся и стал Никоном.
Что было потом? Анзерский скит, Кожеозерская пустынь, настоятель монастыря в стольном городе и встреча с молодым, ищущим сочувствия царем Алексеем Михайловичем. Поклон и молитва пришлись ему по душе, и патриарх Иосиф соизволил оставить его в Москве архимандритом Новоспасского монастыря. Набожный царь любил беседовать с Никоном:
- Не могу жить без дружбы. Нет цены ей, мой сердечный друг.
- Чувствую к себе расположение Ваше, - отвечал настоятель, - да не ведаю чем  полезен могу быть.
-  Известно чем, душою своей и расположением к угнетенным и обиженным.
Вот и вышло это расположение боком. Возгордился архимандрит, почувствовал власть не токмо над угнетенными, но и над самим царем. Стал Никоном Патриархом, возомнил себя во всем правым, отменил соборность и стал права свои чинить. Разбежался от него народ христовый, попрятался, как от зверя какого.
 
Отцы церкви по указу Никона келейно внесли обрядные изменения, поправили древние рукописи. Царь тишайший не супротивился, а народ  темный сначала промолчал, а потом восстал обманутый. Не потерпели духовного насилия защитники древней веры и за то приняли муки телесные. И первым из первых среди них был протопоп Аввакум.
Про Никона, про княжну Морозову и протопопа Аввакума,  наслышанная от родителей своих Салтыковых, много рассказывала Василию Татищеву тетка, царица Прасковья Федоровна: "И указал святейший Никон отставленного протопопа Аввакума Юрьевца Повольского монастыря за многое бесчинство сослать с женою и с детьми в сибирский город на Лену. Хотел  сослать и дальше, да некуда было. Хотел расстричь в Успенском соборе,  да только  спасло от лишения сана   заступничество царя Алексея Михайловича.
    
        - Страстотерпец великий, сколько мук претерпел, того всего и не  расскажешь, - вздыхала царица. Бают, протопопица еще родила младенца, так больную в телеге и потащили. До Тобольска три тысячи верст, недель с тринадцать волокли телегами и водою, и санями половину пути. Путь этот до самого Нерчинска и страдания свои описал Аввакум в своих дневниках :
"Из Тобольска сослан был в Якутский острог, зиму провел в Енисейске. Там и узнал о принятии в русское подданство эвенкийского князя Гантимура.
 - Эва, куда хватили!  Своих людей и земель обихаживать не могут, да еще чужих привечают. Верных слуг гонениям подвергают, а с басурманами роднятся, - писал Аввакум.  Не это ли конец света и всякий, что ни на есть предел?
- Истинно антихристы, - соглашалась протопопица его. Сейчас бы в огородике покопаться, да репки свежей вкусить. Вот бы была благодать. Детушки вы мои, - обнимала она своих троих сыновей, дочурку, да еще племянницу в придачу, - горе  нам горе защитникам веры и мученикам христовым.

Кому горе, а кому радость.  В посланной царю отписке воевода Енисейский Пашков сообщал:
«В новом твоем государеве остроге на великой реке Шилке решили воздвигнуть церковь во имя Пресвятые владычицы нашея богородицы и пречистой девы Марии, честнаго и славного ея сретения иконы Владимирския, да в приделах собор архистратига Михаила. К новым острогам в прибавку по великой Шилке и по Зее и по Амуру рекам поставить свои государевы остроги.  Желаем привесть под твою государеву царскую высокую руку многих земель людей и тебе, государю, в тех твоих государевых новоприводных землях будет другое сибирское государство».
- Ну, раз готовы, тогда благословляю, - распорядился царь всея Руси. Пашков был назначен воеводой на Амур-реку в Китайской и Даурской землях. В далекую землю вместе с новым воеводой и его сыном Еремеем послали еще стрельцов и казаков до трех сотен человек, пятьдесят  пуд пороху, сто пуд свинцу, сто ведер вина горячего, да из Енисейской пахоты восемьдесят четвертей муки ржаной, десять четей круп и  толокна тоже. Архиепископу Сибирскому и Тобольскому Симеону было отдельно предписано: "Выделить Пашкову к трем церквам двух попов и дьякона. Одним из этих двух священников и оказался   протопоп Аввакум".

      «Велено в Дауры вести, - записал в дневник Аввакум, - отдали меня Афонасью Пашкову. Он туды воеводою послан,  бьет беспрестанно людей, и мучит, и жжет. Свои страдания протопоп сравнивал с мучениями нищего Лазаря в притче из Евангелия от Луки. Так же как и струпья на теле Лазаря, его вылизывала собака, приходившая к нему ежедневно через дыру в стене. Аввакума одолевали блохи и вши. Мышей он бил скуфьею. Семья Аввакума зимовала в двадцати верстах от Братска. 
Между тем отряд двигался дальше: Байкал, реки Селенга и Хилок, озеро Иргень. Протопоп вместе со всеми тянул лямку. На Хилке Аввакум тонул, провизия протопопа погибла "до крохи", а одежда намокла, "все перегнило, наги стали". Зимовали в засеке, где Аввакум поставил свой "балаганец". Похоже, что рядом с нынешней Читой -  на Читинском плотбище, - читая записки протопопа, решил Татищев.

 Путь Аввакума на этом не кончался. Весной караван сплавлялся по рекам Ингода и Шилка к месту впадения реки Нерча, где возвели Нерчинский острог. Сплав проходил чрезвычайно тяжело. По словам Аввакума: "Лес гнали городовой и хоромной, есть стало нечева, люди стали мереть з голоду и от водяныя бродни.
Река песчаная, засыпная. Плоты тяжелые, приставы немилостливые, палки большие, батоги суковатые, кнуты острые, пытки жестокие на дыбе да с прижиганием огнем. С весны по одному мешку солоду дано на десеть человек на все лето. Никуды на промысел не ходи. И вербы, бедной, в кашу ущипать" было нельзя, "за то палкой по лбу: "Не ходи, мужик, умри на работе". Протопоп променял воеводе чудом не сгнившую московскую женину однорядку стоимостью 25 рублей на четыре мешка ржи, и ею они с травою перебивались.

     На реке Нерче в отряде начался массовый голод. Местное тунгусское население земледелием не занималось, рыба ловилась плохо. Люди вынуждены были есть траву, корни, зимой варить отвар из сосновых иголок, а также кобылятину и мясо недоеденных волками диких зверей.
"И сам я, грешной, - писал Аввакум, - причастен питаться мясам кобыльим и мертвечьим по нужде".
Два сына протопопа - Корнилий, родившийся накануне ссылки в Сибирь, и еще один, появившийся на свет уже там, - умерли. Тайно от воеводы семейству Аввакума помогала сноха Пашкова Евдокия Кирилловна и его жена Фекла Симеоновна, которые присылали семейству протопопа иногда "кусок мясца, иногда колобок, иногда мучки и овсеца... А иногда у куров корму нагребет.. Зимой  воевода с большей частью оставшихся в живых участников экспедиции возвратился на озеро Иргень.

"Пять недель по льду голому ехали на нартах, - записал Аввакум. Мне под робят и под рухлядишко дали две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошадьми идти не поспеваем, голодные и томные люди. В иную пору протопопица, бедная, брела, брела, да и повалилась, и встать не сможет, только молвит:
- Долго ль-де, протопоп, сего мучения будет?  На что я отвечал:
- Марковна, до самыя до смерти. И она согласилась.
- Добро, Петрович. И мы еще побредем вперед.
Жалуясь на воеводу, Аввакум писал:
«Десять лет он меня мучил или я его, - не знаю, Бог разберет".

Тем временем, новым даурским воеводой  был назначен тобольский сын боярский Толбузин. С ним пришла грамота Аввакуму, ехать на Русь. С Ларионом Борисовичем Толбузиным у протопопа сложились дружеские отношения. Об этом можно заключить хотя бы по тому, что он стал кумом Аввакума, согласившись быть крестным отцом его дочери Ксении. Она родилась еще при Пашкове, но тот не дал Аввакуму мира и масла, необходимых для крещения, и она долго оставалась не крещеной. Возможно, именно благодаря этому родству много позже появится легенда, что первую службу в церкви Албазинекого острога на Амуре, где первым и последним воеводой  был сын Толбузина - Алексей, служил протопоп Аввакум. Толбузин дал Аввакуму на дорогу 180 пудов муки, корову и 5 овец, мясо которых засушили и питались им в пути.
«Житие» протопопа Аввакума" и заповеди его, ставшие Василию Татищеву знакомые   от родственников Салтыковых и читанных дневников, явились для него чуть ли не первым толчком взяться за историю российскую. Что же такое случилось? Почему народ и вера, веками прочно стоящие, в один миг взяли и раскололись? За истину ли терпели раскольники?

         Сам Василий Никитич не отличался устойчивой верой.. Одно время входил в кружок избранных, посещавших "вечера" архимандрита Феофана Прокоповича. Феофан был его давним другом, немало помогавшим в разных делах. На одном из "вечеров" у Прокоповича позволил себе Татищев ерничество при обсуждении текстов Священного писания, а точнее критически высказался о «Книге Соломоновой», нарицаемой «Песнь Песней»:
- Гляжу я на вас и удивляюсь, - с улыбкой на лице бросил тогда он, - будто это действительно есть книга священного писания и слова Божия! А по всему видно, что Соломон разжигался похотью к невестке своей, царевне египетской, и книгу написал, как и прочие влюбленные, в пылу страсти. Известное дело, что страсть многоречивая и молчания нетерпящая и все песни, токмо и есть о плотских любезностях.

Сказанное Татищевым настолько возмутило Феофана, что он решил написать целую книгу, опровергающую его мнение. Татищева почитали не только за  еретика, но и за безбожника, за что он немало поношения и бед претерпел. В том числе от Петра, который как-то своеручно исколотил его знаменитой царевой дубинкой за непотребное вольнодумство.
Многим от Петра доставалось. В их число входил Кикин, бывший его соратник.
- Что за охота тебе, умному человеку - спрашивал Петр на дыбе своего любимца, перекинувшегося на сторону царевича Алексея? –   идти против меня?
-Ум любит простор, а у тебя ему тесно, - отвечал Кикин. Вот и раскольники не хотели жить в окованной вере
 -Кому же хранить древнюю веру, как не нам, - убеждали, встречающие Татищеву по пути на Урал, защитники благочестия. - Лукавые латинисты и иезуиты подкрадутся к нам в душу, и тогда с Великой Россией повторится то же, что испытала Малороссия.
 -Рим давно пал, и ляхи  стали врагами христианам, итак православие пестро от турского Махмета, а тут еще Никон мордвин решил стать греком и отступиться от православия, иконы отобрал да глаза чудотворцам святым повыкалывал, - вздыхал горько старичок, прибытый в лаптях и поношенном зипуне.
 - Греческие учителя сами себе лба перекрестить,  как подобает, не умеют и без крестов ходят, - утверждал его собрат. Им самим следовало бы поучиться у русских людей, а не учить нас. Какая дана от Бога вера, ту надо и держать.
 
      Однако ведомо было Василию Никитичу, что грек и плут всегда считался на Руси синонимами: «Был он льстив, потому что был он грек», - говорила одна из знакомых ему летописей об одном епископе-греке. Так и было. Насаждать христианство в далекой и варварской митрополии константинопольского патриархата присылались в большинстве далеко не лучшие люди из греческой иерархии. Опять же стремились поживиться за счет новопросвещенных. А потом греческая иерархия страшно уронила себя в глазах Руси, приняв Флорентийскую унию 1439 года, согласившись на союз православной церкви с католической. В падении царьградских стен перед безбожными агарянами увидели на Руси знак окончательного падения греческого православия.

Однако, греки они тоже разные были. От начальника Берг-коллегии Якова Брюса, и Голенищева-Кутузова, ныне руководителя Нерчинских сереброплавильных заводов, Татищев знал о серебре на Аргуни. Освоил эти копи первый Иркутский и Нерчинский воевода Иван Власов, дальний родственник Василия Никитича. Породнились они, когда дочь Власова Прасковья вышла замуж за одного из дворян рода Татищевых.
Отец Ивана Власова, грек Евстафий по прибытии в Московию был принят с лаской и записан в дворяне по московскому списку. Сын начал с дипломатического поприща, затем были Пушкарский, Малороссийский приказы, воеводство в Арзамасе, служил на польской границе, в полку князя Голицина в чине стряпчего. Дослужился до стольника и был пожалован землей. Почти два года добирался новый воевода до места своей службы в Иркутск, и почти столько же управлял, пока его не перевели дальше на восток — в Нерчинск.

- Тяжелы были времена Василий Никитич, - делился Иван Власов с родственником на поташном дворе в Москве. Поездил я по дальним окраинам, поколесил. На первой барке через Байкал прошел, крестил маканием бурят, и стали они свои по вере с прозвищем «бурмакины» -  крещенные значит. Колонию новую создал, начал железо, соль и серебро добывать. Все бы ничего, да соседи богдойские жить спокойно не давали.
- Не ведали греки, что придется им и Сибирь покорять, да с богдойцами сражаться, - шутил Татищев.
-  Да, так уж получилось, что именно грек Александр Левондиад отыскал в Сибири серебряную руду, и ему была пожалована грамота на завод. При Великом Петре это еще было.  - Все бы ничего, друг мой сердечный, да мои владения: Нерчинский, Телембинский, Аргунский и Албазинский остроги не с бурятами и местными тунгусами граничили, а с маньчжурами. Огнестрельное оружие, мощная армия. Противник серьёзный.
- Как же спасались от них, когда рук да пушек мало было? Артиллерии, я слышал, у вас не хватало.
- Не хватало. Возводили укрепления, к обороне готовились, да подкрепления из Москвы ждали. Однако хоть и пришли с послом стрелки, все едино пришлось мировую подписывать.

        Вместе с Головиным и енисейским дьяком Корницким Власов стал одним из авторов Нерчинского договора, по которому Россия получила мир на востоке, но всё же уступила Китаю Албазин и часть земель севернее Амура.
Татищев еще только начинал службу, а Иван Власов после трудов своих пограничных  вернулся в Москву, где предстал перед очами деливших престол царей Петра и Иоанна Алексеевичей, был осыпан наградами, получил чин думного дворянина и право заседать в боярской Думе. Дальнейшая карьера Власова сложилась успешно: он сопровождал Петра I в Азовских походах, отвечал за организацию медицинского обеспечения русской армии и до выхода в отставку ведал организацией поташного дела в России. Последние годы жизни провёл у себя в имении, где и скончался.
 Остановился Татищев по пути за Уральский камень ненадолго в Перми, отдохнуть да запасы поправить. Город небольшой и жильцов до трех тысяч будет. С открытием навигации оживал, особенно во время сплавов караванов с металлом.

- Ишь ты, - возмущался  Бривцын, в харчевнях и кабаках яблоку негде упасть!
Действительно, по пермским улицам с утра до вечера ватагами бродили бурлаки. Слышались пьяные песни, ругань, треньканье балалайки.
- Это они с расчета так бузят, - пояснил местный чиновник, - деньги за сплав получили, вот и спешат пропить в кабаках последние гроши.
В Кунгуре Татищев с группой специалистов осмотрел строения, оставшиеся от прежнего казенного медеплавильного завода, окрестные рудники и шахты, разослал местных рудоискателей в уезд и Башкирию для поисков новых месторождений медной руды, затребовал сведения об Уктусском и Алапаевском казенных заводах. Глазам Татищева и Блиера предстала печальная картина разрушений: от завода на речке Мазуевке почти ничего не осталось, шахты и рудники были завалены и затоплены водой.
- Иоганн, - обратился Василий к Блиеру, -  как ты мыслишь, хватит ли нам усердия и знаний поднять казенную горнозаводскую промышленность при таких работниках, что последние гроши пропивают?  В упадке она, да и народ, как видно, вконец изворлыжился.

      Иоганн Блиер как и Татищев, впервые столкнулся с горнозаводским делом, хоть и был опытным специалистом. Прибыл в Москву из Саксонии и уже лет двадцать с напарником Иваном Патрушевым вел поиски рудных месторождений в разных краях России. Но ни Блиер, ни Патрушев, не являлись специалистами в доменно-литейном производстве. Берг-шрейбер Патрушев к тому же болел. Много лет назад, когда он вез в Москву с Олонца медь, на него в пути напали разбойники - слугу убили, а самого сильно искалечили.  Позже, во время пожара в Москве, один из кирпичей взорвавшегося гранатного двора перебил ему правую руку, которая с тех пор стала сохнуть.
- Не в первой Василий Никитич, как-нибудь одолеем. Как на Руси говорят: «Не боги горшки обжигают». Руда на Урале есть? Есть. Заводы у Демидова литье производят? Производят. И мы не лыком шиты. Так ли я говорю? - засмеялся мастер. Важно начать в нужном месте и найти толковых специалистов, желательно из грамотных пленных шведов, знающих ремесло, а уж мы свое слово скажем и дело сделаем.
- Где же столько рук взять, чтобы все поднять и отстроить? – задавал сам себе вопрос Татищев. Инородцев много, но они совершенно темный народ. От них больше защищаться следует. С Востока – горы Рифейские и скачут по изумрудным холмам башкиры. С юга река Уфа, степи калмыцкие и бежит там Яик, река казацкая. К северу видать город Хлынов, на реке на Вятке. Позади, осталась река Волга, что плывет в страну Гилянь. 

Российские переселенцы по большей части раскольники, в нынешнее время находились в гонении, и на них опираться особенно не приходилось. Истоком раскольничества на Урале стал Вызорецкий старообрядческий монастырь, а главным притоком Невьянск. Тому способствовал крупный бунт в Таре, случившийся после требования  Петра принять присягу безымянному наследнику. Про Петра говорили, что он, занимаясь перестройкой, вводил во все «регулярность». Раскольники видели обратное - ее нарушение. Как тут не вспомнить страстотерпимца и борца за истинную Русь растригу Аввакума. Однако надо было действовать и докладывать. О чем и писал: «..... И по оным ея императорского величества указом сыскано раскольников близь Кунгура по рекам Сылве и другим шестьдесят восемь, да здесь по Самаре пустынников пять, итого семьдесят три человека. При оных взяты книги, образа и сосуды церковные, из которых книги по приложенной росписи посылаю при сем. А образов писанных, с окладами серебрянными убогими семнадцать, простых восемьдесят пять, медных литых сто один...».

       Закончив дела в Кунгуре, Татищев и Блиер отправились на Уктусский казенный завод. Этот завод стал главным местопребыванием Татищева и учрежденного здесь горного начальства, ведавшего управлением уральскими заводами. Членами управления, кроме Татищева, были Блиер и Патрушев.
Казне на Урале  к приезду Татищева, принадлежали три завода: Каменский, Алапаевский и Уктусский. Строительство Нижне-и Верхне-Каменского заводов, по существу представлявших собой одно предприятие было завершено. Нижне-Каменский завод имел плотину, две домны, две молотовые, "свирельни для пушечного сверления", кузницу, амбары и другие постройки; Верхне-Каменский - запасную плотину, две молотовые и различные складские помещения. В первый период Северной войны наряду с производством железа завод изготовлял много военных припасов. Весной от полой воды была полностью разрушена плотина, и ее починка обошлась в 895 рублей. Накануне на Верхне-Каменском заводе сгорели обе молотовые фабрики, и, хотя они были восстановлены в том же году, ковка железа началась только со следующего года. За последние три года Каменский завод произвел 46701 пудов железа,  в среднем 11 675 пудов в год.

Сведения об Алапаевском заводе практически отсутствовали, во время пожара вся документация сгорела. Завод - две домны, плотина, две молотовые, "фурмовая фабрика", "свирельня для сверления пушек" и другие постройки восстановили и кое-как плавили железо до 8 тысяч пудов в год.
Уктусский завод сначала был железоделательным, а с постройкой плавильной печи стал выпускать и медь. И ему от пожара досталось. Под руководством комиссара Тимофея Бурцева заново построили две доменные печи, две молотовые, плавильню, кузницу и светлицу.
Планы работ с каждым днем нарастали. Нужны были рабочие руки. Василий надеялся на коменданта в Тобольске Траурнихта, под началом которого находилось до тысячи шведов и на приход свободных рук, пусть даже из раскольников. Татищев тоже любил простор, но в связи с новыми веяниями, приходилось  доносить о мерах по розыску. А еще он писал:

«На партикулярных заводах Демидовых и Осокиных приказчики едва не все, да и сами промышленники некоторые раскольники, и ежели оных выслать, то, конечно, им заводов содержать некем. От этого в заводах его императорского величества будет не без вреда; ибо там при многих мануфактурах, яко жестяной, проволочной, стальной, железной, почитай всеми харчами и потребностями торгуют олончане, туляне и керженцы – все раскольники. Все они  поддерживают керженецкие скиты, откуда им посылают учителей и попов, получавших в скитах “исправу”.  Один из таких учителей проповедник старообрядчества Иона Курносый, в миру Иван Филиппов, почитаемый своими собратьями по вере как праведник». От Ивана Филиппова пошли филипповцы (липоване), а уж от них староверы белокриницкого толка (австрийцы).
В ответ пришел указ:
«Раскольников, живущих в лесах близ Черноисточинского Демидова завода, монахов и монахинь, развесть под караулом по разным монастырям внутрь Сибири, увещевать к соединению с правоверной святой церковью, а не обратившихся употреблять в работу».

         Вот тогда-то, повинуясь указу, который требовал применения военной силы, Татищев  вынужден был начать полную «выгонку». Народ работный заволновался и пошли разные разговоры.
-Слышь, ты, Лазарь, - молвил керженец Кузьма Голдырь из Кунгурской Кишерти, слухи ходят, что накануне выгона народ на заводах восстал, а потом вдруг исчез, как будто его и не было. Исчезли из монастырей и застенок, а с ними отцы от веры и даже старец Ефрем. Пора и нам искать убежище от гонений.
-Бают старец Ефрем и все его сродственники со старицей Марьей Осокиной на Нижнетагильском заводе в тайном монастыре схоронились. Следовает и нам в те места путь держать. Церковь там наша есть с убежищем.
-Вера не в церквах, а в ребрах Лазарь. Бежать надо в далекие леса, в Сибирь, подальше от власти греховной и прозвище у тебя для этого подходящее - Зайцев.
-Оно так, - соглашался Лазарь, - только бы не сгинуть. Несколько стариц в лесах мертвыми нашли.

-Бог не выдаст, свинья не съест. Путь держать не без труда.
-Есть и другой слух Кузьма,  указ царский пришел. Солдат набирают пехотных тысячу человек для разводу границ китайских и мунгальских в дальний горд Селенгинск. Может, и нам поклониться  да уйти пока не поздно в дальние края. Примкнем якобы, а там определимся.
- А сказ про царя слышал?
- Какой такой сказ?
- А вот послушай, может, не так Лазаря запоешь. Бают государь и его ближние люди были за морем, и ходили они по немецким землям. А в немецкой земле царство держит девица, а та девица над государем ругалась, ставила его на горячую сковородку, и, сняв со сковородки, велела его бросить в темницу. И как та девица была именинница, то  князья и бояре просили ее: «Пожалуй, государыня, ради того своего дня выпусти его, государя, - и она им сказала, - посмотрите, если он жив, то для вас выпущу. Князья и бояре посмотрели его и говорят: «Никак Богу душу отдал». А коли так, то садите его в бочку, да бросьте в море-окиян. Так те и сделали. И не стало царя, и на его место пришел немчин и царствует.
- И что? Тот, кто царствует не наш?
- Так получается. Этого немцы прислали, чтобы он нас обасурманил. Вишь, сколь немчуры кругом, все от этого и есть.

        Хоть и не решились Кузьма Голдырь с Лазарем Зайцевым в мунгальскую землю солдатами идти, а все  судьбу не обманешь. Силой их взяли, без всякого спросу и желания. На допросе Лазарь  показал:
- В раскол впал  с братьями и сестрам,  и по на учению родителей своих. Родители в нем с малых лет состоят. Семья сошла из деревни назад тому годов с тридцать, от хлебной скудости. Сюда пришел из  Нижегородской губернии. Одно время на Камбарке у Демидова медь плавил, да вот в эти края решил пойти.
- Ну а ты что скажешь, голубь сизый? - пытали Кузьму.
- Я не Голубь, а Голдырь, - молвил Кузьма.
- Не голубь, говоришь, а все леташь, как птица небесная по пределам сибирским. Говори, что с тобою сталось.

 -Что говорить. Я, как и собрат мой по вере, ревнитель древнего благочиния в здешних местах из-за гонений.
 - Из каких мест будешь, тоже из Камбарки?
 -И там бывал. А вообще я с реки Сылва, с Усть-Кишерти. Деревня там есть господ Строгановых,  Голдыри кличут, вот и я, значит, Голдырь.
 - Голдырь, - это что? Зайцев, понятно. А вот ты почему голдырь? Голый что ли, или как ?
- Мне не ведомо. Бают, что от слова галдеть пошло. Говорливые и шумливые, значит. Вот так я разумею. А может и не так. Ранее мои родители числились в раскольнических сектах голбежников и дырников. Прятались в голбцах и молились в дыры-отверстия Господу нашему защитнику. Может от того и прозвали их голдыри. И селение такое появилось - Голдыри.
- Может так, может и не так. Одним словом голь дырявая. Сейчас-то где ваше пристанище?

             - Да, известно где, в селе Шарташ. При ските прозябаем.
 - Так оно и есть, - утвердительно, но с некоторой озабоченностью, проговорил, случайно оказавшись при разговоре,  Игнатий Воронцов, он же Воронков, бывший донской казак сосланный в Сибирь вместе с семью своими товарищами за попытку бежать с Дона на Кубань. к укрывшимся там булавинцам. -Сам там прибывал в деревне Становой,  Слава Богу, муки позади, вернулся и вот обосновался на Таватуе.
 Дознавался и Татищев про дела скитские, терзая своих приказчиков и урядников.
- Где же основная колонизация этих кержаков? 
- Известное дело, в Нижнем Тагиле и Невьянском Богоявленском монастыре, на берегах озер Тургояк, Таватуй и Шарташ, в деревне Становая. 
- В Шарташе говорите, так это же рукой подать! Мне докладывали, что  Шарташ - «Желтый камень» -  значит золото. Это я слышал.
 - Может, там башкиры и добывали золото. Кто его знает.  Только ныне этим промыслом никто не занимается. Попрятался народ. Кто в Троицкой старообрядческой часовне отсиживается, а большая часть скрывается за лесом «Чертово городище», на  Каменных палатках.
- Что еще за городище и Каменные палатки? Там что черти живут?
Может, и живут. Палатки из гранитных глыб, больше на развалины башен похожи. Татищев вызвал комиссара Уктусского завода Тимофея Бурцева и распорядился создать две команды: одну послать для розыска раскольников в «Чертовом городище», другую — в Тобольск за пленными шведами.   Нужда  в них присутствовала.

            Дела обстояли так, что во многом Сибирь прирастала староверами  и  иностранцами. Одним из пришлых был думный дьяк, глава Сибирского приказа сын голландца Андрей Андреевич Виниус. Он первый под Тулой построил железный завод, изучал Сибирь, ее богатства, собрал обширную информацию по Уралу. Самолично составил географический труд по Российскому государству и вычертил одну из первых карт Сибири. Василий имел ее копию и строил планы по уточнению неясностей и внесению корректив.
Как ни странно, но одно из первых письменных свидетельств о сибирских золотых и серебряных изделий, с которым был знаком Татищев, составил Амстердамский бургомистр Николай Витсен. Описывая путешествие по Сибири  воеводы боярина Головина, он писал:  «Недавно в Сибири неподалеку от Верхотурья нашли золотую фигуру. Фигура изображает птицу с распущенными крыльями и головой женщины с острым носом».

Витсен был одним из лучших знатоков русской Азии. Правда, сам он называл ее «Северной и Восточной Татарией». Еще при царе Алексее Михайловиче он совершил путешествие по России, был близко знаком с царем Петром, а также с главой Сибирского приказа  Виниусом. Шотландец Джон Белл, проехавший от Петербурга до застенного Пекина, писал о раскопках в Сибири: «Много народу ходит каждое лето из Томска и других мест на равнину к могильникам, раскапывают их и находят много золота, серебра, бронзы и других камней, шлемы, оружие, уборы седели уздечек». Трудяг этих называли чернокопателями и бугровщиками.

        Василию Никитичу было ведомо, что именно найденные в буграх золотые звери вывели Демидовых на алтайские месторождения золотых и серебряных руд. С тех пор и началась тайная разработка древних  рудников.
Иностранцы служили государю Петру, где только была потребность, в том числе для охранения границ, что тебе первые варяги. Первого, которого Петр отправил для решения пограничных споров и дел о перебежчиках  был Лоренс  Ланг. Под его началом находился подполковник Бухгольц и около 3 тысяч человек.
Швед Ланг по личному заданию Петра уже успел в Пекине побывать. Путешествовал не один, а  с английским врачом Томасом Гарвиным. Европейского врача запросил сам маньчжурский император Канси. Ланг, пока богдыхан обследовался у Гарвина,  исполнял личные заказы Петра. Одним из них  была фарфоровая печь.  Слух об этой печи и самом Лоренсе разошелся по Петербургу.

-  Откуда будет этот самый Ланг, - интересовался Татищев, будучи еще офицером в полку.
-  Говорят, родом из Стокгольма и что имеет симпатии царя Петра.
- Что так?
- Вроде как приемный сын врача государя Арескина и сам лечебник.
- Повезло Лоренсу. В Китае был, посмотрел на мир с другой стороны.
И у Татищева была мечта объехать владения российские, побывать в далеких неизведанных странах. Имелась тяга к географии и историческим наукам. Если бы не предложение Берг-коллеги ехать на Урал, махнул бы, как Ланг в Китай или как участник Северной войны подполковник Бухгольц, искать путь в Бухару и россыпное золото, осваивать и укреплять южные пограничные рубежи. Разговор на эту тему был, когда он докладывал царю планы по размежеванию российских земель.

           Не ведал еще тогда Василий Никитич своей судьбы, что россыпное  золото совсем не в Бухаре, а на Урале и что провидение ведет его к великим делам. Земли размежевывать ему тоже придется, только уже в Оренбургских и Астраханских степях.
Бухгольц же, после военных неудач, получит отшиб, а после возведения Омской крепости пребудет его долгое пребывание комендантом города Нарва.  Служба  в Якутском полку, возведение Селенгинской крепости и участие в подписании будущего Кяхтинского пограничного договора еще  не просматривалась через балтийский туман. Он и не мечтал стать генерал-майором и  правителем пограничных с Китаем областей. Все это ждало его  впереди, как и то, что вся торговля с Китаем через слободу Троицкосавск окажется в его руках.
          Не удивительно и то, что именно швед Шничер сопровождал китайское посольство Тулишэна к калмыцкому хану Аюке, пребывающему в Астраханских степях. На обратном путь шел с ним до Селенгинска Вместе с ними следовала и первая русская духовная миссия для совершения религиозных обрядов среди русской колонии в Китае. Миссия прибыла в Пекин в 1715 году.