Дом с приведением

***
В правдивость событий, этого рассказа, трудно поверить, но я и не прошу этого делать, а всего лишь поведаю о боли одной души.

Март весело щебетал разноголосьем птиц, превратив просёлочную дорогу в хлюпающую хлябь. Диля – стройная кареглазая девушка лет восемнадцати, торопилась домой, почти бежала, шлёпая по лужам. Дорога вильнула вправо, и за поворотом, вдали, огромным белым массивом показался дом. Девушка помнила, как её мать, оставшись одна без мужа, строила дом. Диля тогда была ещё ребёнком, а её сёстры-двойняшки – едва умели ходить. Ей припомнился огромный котлован, опалубка под заливку фундамента, большая яма с булькающей в ней известью...
Диля любила этот дом. В нём было всё гармонично и красиво. Дом словно бы являлся отражением её мамы: просторный, – по широте души, современный, – по образу мыслей, комфортный, – по сущности натуры.
Начинался дом с парадного крыльца, перед которым росла вишня, с годами набравшая силу. Летом, прыгая, как кузнечики, по ступенькам крылечка, сёстры срывали набухшие от сока мясистые ягоды, зимой – выбегали за веточкой для чая.
Особым почётом в доме пользовалась кухня – шумная, от бесконечной детской стрекотни, вкусно пахнущая, она притягивала словно магнит. И, что немаловажно, только через кухню можно было попасть в детскую комнату. Естественно, дети шныряли взад-вперёд, стараясь при этом стащить что-нибудь съестное, вызывая напускное недовольство матери. «Кыш, мыши, разбегались по сковородкам», – шутя, ворчала женщина.
Детская комната, – девчачья, сейчас уже и не вспомнится, кто дал ей такое определение, поражала простором и обилием света. Имея три окна, она казалась прозрачной. Лучи солнца пронизывали комнату насквозь, и в перлах золотились маленькие пылинки, сбрызгивая их водой, а заодно и друг дружку, девчонки наблюдали радугу…
Диля ускорила шаг. «Скорее, быстрее домой», – пищала кровь в венах, буравила ей виски. Мысли скреблись опасениями: «нет, только ни это», – умоляла она проведение, – «ведь меня не было дома всего несколько часов. До чего же нерасторопны мои ноги, как же ещё далеко до дома, – сокрушалась она, переходя на лёгкий бег.
Диле представлялось, что то, чего она так боялась, случилось, и её малолетние сёстры в слезах припали к окнам залы, высматривая её – старшую сестру. Зала дома как раз-то окнами выходила на дорогу. Если мимо проезжала машина, или кто-то стучал в калитку, дети бежали в залу, посмотреть, кто бы это там мог быть. А ёще зала славилась трюмо с огромными зеркалами! Девчонки частенько вертелись, перед зеркалами, как сороки, намеряя пошитые матерью платьица. Показывая дом очередным любопытным гостям, мать называла залу «необжитой». «Руки не доходят», – говорила она. Но Диля понимала, что дело-то в нехватке финансов, попробуй-ка одна растить трёх девок.
С определением залы, данным матерью, Диля была не согласна, уже одна картина Карла Брюллова «Итальянский полдень» («Итальянка, собирающая виноград»), делала залу по-домашнему уютной. Девушка частенько всматривалась в полотно, на яви ощущая жар лета и тенистую прохладу сплетшейся виноградной лозы. Гроздь винограда, которую намеревалась сорвать сборщица винограда, казалась Диле почти прозрачной в лучах солнца, как и сама юная прелестница, возбуждавшая восторг своей красотой и предчувствием наслаждения. Диля восхищалась каждым завитком причёски итальянской красавицы, изящной заколкой, удерживающей тяжёлую косу, маленькой шпилькой в волосах над ушком, серьгой, капелькой упавшей на плечо, колечком на указательном пальце пухлой ручки. Девушка-итальянка казалась ей слегка полноватой. И, какая нелепица, Диля переживала, о том, чтобы под тяжестью нарисованной красавицы не проломилась перекладина лестницы.
Комнаты в доме по кругу соединялись дверными проёмами. Эта особенность быстро нашла применение у сестёр-двойняшек. Дети, весело играя в догонялки, азартно бегали друг за дружкой, шумно хлопая дверями. В основном Диля делала вид, что не замечает их баловства, но всё же, иногда, прикрикивала на сестёр, призывая угомониться, но, зачастую, ей самой очень хотелось поучаствовать в этой невинной шалости. Однако Диля считала, что не должна ронять авторитет старшей сестры, и наблюдала со стороны за звонким смехом счастливого детства…
Ветер разогнал тучки, и весеннее небо расплескалось синевой, ослепляя глаза. По обочинам дороги тут же заблестела мокрой зеленью едва пробившаяся трава. Весна пахнула терпкой сыростью земли. Скоро, совсем скоро земля пробудится ото сна и отдаст свои соки всем на ней обитающим. Запоёт, потянется ввысь, прорвётся к свету и разольётся по венам извечный призыв к жизни горячими потоками жаждой любви. Диля ждала весну с неистовым нетерпением. Она верила в неё. Верила в то, что весной ничего плохого не случится, просто не может случиться, что весна принесёт избавление, облегчение, вернёт в дом счастье.
Вдруг, на миллионную долю секунды, Диля ощутила себя потерянной в пространстве, совершенно не могла сообразить, где находится, и не узнавала знакомой ей улицы, словно бы кто-то взял и перенёс её в другую жизнь. Вмиг она поняла: «это случилось». Девушка побежала, не выбирая дороги, разбрызгивая по сторонам вязкую жижицу луж. Дом встретил Дилю открытыми настежь железными воротами.
Двор был полон людей. Сердце Дили отсчитывало глухие удары болью в груди, стучало в ушах, распирало горло. «Почему, почему этому надо было произойти, когда меня не было дома! Мои сёстры, за что им такое», – терзалась она. Почти ничего не видя перед собой, забежала в дом.
Посреди залы, в деревянной оббитой бархатом и украшенной кружевами клетушке, на постаменте лежало безжизненное тело матери. Проболев почти два года, она умерла в возрасте сорока шести лет, оставив трёх своих дочерей, на произвол судьбы.
– Детка, – обратилась к Диле бабушка-соседка, едва сёстры возвратились с кладбища, предав тело усопшей матери земле, – если хочешь, мы с моей приятельницей несколько ночей проведём в вашем доме, глядишь, быстрее обвыкнитесь, – предложила бабушка.
– Спасибо, я постелю вам в маминой спальне,– как-то отрешенно ответила Диля.
Ночью ей слышалось, как бабушки ходили взад-вперёд, открывали, закрывали двери, зачем-то стучали в окна, выходили на крыльцо. Утром следующего дня бабули объявили:
– Мы боле не придём, справляйтесь далее сами.
Диля и её малолетними сёстры остались один на один со своим горем. После смерти мамы, дом стал казаться им каким-то пустым, чужим и зловещим. Ничего не изменилось в обстановке, но комнаты сделались вдруг неуютными, излишне большими, угрюмыми и мрачными. Зала же стала олицетворять собой зло…

***
Рабочий день Дили подходил к концу. Она ловко справлялась: колбы и пробирки блестели чистотой, даже заслужила похвалу старшей лаборантки. Всё бы ничего и зарплата большая, и транспорт заводской по домам развозит, да вот одна заковырка не давала Диле покоя – ночные смены: «как там без меня ночью дети одни дома?» – переживала она…
Тревога за сестёр миллиардом колючих стрел вдруг пронзила её сердце, оно сжалось, щемящей болью. Судорога свела мышцы в камень. Мир вокруг смолк и Диля словно бы проваливалась в тишину. Её вдруг резко обострившийся слух, выхватил звук жужжащей мухи, усилив его до размера грохочущего грома, и Диле казалось, что гудит пропеллер вертолёта.
– Что с тобой, ты меня слышишь, – встряхивая как куль с мукой, вывела её из оцепенения коллега.
– Что-то мне нездоровится, – ответила девушка, оседая на пол.
Сослуживицы хлопотали над несчастной, усадив на диванчик в прихожей лаборатории, отпаивали горячим чаем, сочувственно вздыхали:
– Надо сказать заведующей, пусть переставит её в день. Это от постоянного недосыпа. Сколько её тут есть-то, мышь и та больше весит! Конечно, им-то – выгода: категории у неё нет, знать и доплата «ночных» меньше, – возмущались они.
– Девочки, ничего не надо говорить, мне уже лучше, спасибо вам, – поблагодарила Диля.
В общем, коллектив, был неплохой, за исключением одной цацы – Верочки, которая
считала себя лучше всех и всегда была всем недовольна. А ещё у Верочки был тайный ухажёр – водитель, привозивший сырьё на переработку, причём женатый, но не на Верочке. Водитель этот частенько просиживал штаны в лаборатории, пощипывая лаборанточек за бока. Диля его недолюбливала, он был пошловат и приставуч.
Как-то раз, заканчивая обеденный перерыв, лаборантки пили чай. Верочкин воздыхатель, по обыкновению, развлекал их бесстыжими разговорами. По утверждённому графику в этот день Диле и Верочке предписывалось доставить химикаты со склада предприятия в лабораторию.
– Ну что, цуцик, – обратился к Диле водитель, – вклиниваюсь вместо тебя в график, – схожу с Верочкой за химикатами. Будешь мне должна затяжной поцелуй, – ехидно хохоча, сказал он.
Верочка и водитель вышли под всеобщие ухмылки. Диля им вслед показала язык.
– Теперь раньше чем через час и не жди, – прошёлся на их счет кто-то из  сотрудников…
Через окно лаборатории Диля наблюдала, как по рампе осторожно двигалась процессия: молодая лаборантка и водитель несли бутыль, с концентрированной серной кислотой. Со всех сторон бутыль был обнесён деревянным каркасом из брусьев, за верхние перемычки которого, как за ручки, держались эти горе «бэлл-бои». При каждом шаге вязкая жидкость в сосуде угрожающе плескалась и раскачивалась из стороны в сторону. Начальница лаборатории выбежала на рампу и замахала руками в сторону шествия. Следом за ней поспешили  все сотрудницы.
Диля, мысленно переживая и одновременно возмущаясь разгильдяйством парочки, подумала, словно бы приняв, за должное: «Каркас не выдержит веса десятилитровой бутыли! Допустим, водитель не знает, что кислоту нельзя переносить – нужно только перевозить, что б ему ноги отсохли, но чем думает Верочка, совсем сбрендила! Эта глупая курица, окончательно втюрилась в пройдоху водителя!».
Вдруг в животе у Дили похолодело, в ушах послышался высокий звон, а затем мир провалился в тишину, громогласно поскрипывая каркасом бутыли и поплёскивая кислотой. Диля отчётливо поняла: «сейчас проломится каркас»…
Всё произошло в считанные секунды. Каркас со стороны водителя развалился, рассыпав вокруг себя маленькие гвоздики. Бутыль, словно в замедленном действии, наклонившись набок в сторону водителя, кантом дна коснулась бетонного покрытия рампы, подпрыгнула, стукнулась о бетон, с силой выплюнула из горла притёртую пробку и изрыгнула струю серной кислоты. Струя, выплеснувшись фонтаном водителю на ноги, рассыпалась тысячей капель, прожигая всё на своем пути, растворяясь в воздухе сизой дымкой. Бутыль грохнулась оземь, раскололась на три части, вновь осыпая водителя фейерверком брызг. Диля казалось, что всё происходящее – не реально, она стояла и смотрела, как по рампе шипящими змеями растекаются остатки кислоты, и химический реактив разъедает мужчине брюки. И вот они уже лохмотьями свисают вокруг окровавленных голеней ног, пузырящихся и шипящих красной пеной плоти. Из оцепенения её вывел истошный крик водителя. Сделав несколько шагов, он упал в лужу кислоты.
Оказалось, по роковому случаю, отвалилось колесо в тележке, на которой Верочка и водитель катили бутыль, и они, на свою беду, понесли бутыль в руках. Ноги мужчине спасти не удалось, их ампутировали в области коленей. В буквальном смысле ноги отсохли. В случившемся Диля, где-то подспудно, почему-то винила себя, вспоминая, как в сердцах, хотя и неосознанно, пожелала водителю бед.
***
После этой трагедии Диля стала замечать,  что умеет мысленно предугадывать некоторые события, в основном плохие. К примеру, посмотрит, как кто-то из коллег неправильно возьмёт пробирку, и подумает при этом: «вот растяпа, уронит же!», как пробирка падает и разбивается, или предостережёт самоё себя: «осторожно, ступенька», но всё равно споткнётся об неё. Однако была одна немаловажная особенность, если она успевала подумать, что ничего плохого не случиться, всё обходилось, но зачастую девушка упускала контроль, вспоминая уже по факту случившегося.
Вскоре, возвращаясь домой после ночных смен, она стала подмечать некоторые странности: несколько раз ей показалось, что в зале горит свет, девушка даже подумала, что это сёстры забыли его выключить, хотя знала, что в её отсутствие дети боялись гулять по дому и отсиживались в детской. Однако заходя в дом, обнаруживала, что свет не включён, а сёстры спят. «Скорее всего, отблески луны», – успокаивала она себя.
Диля возвращалась с работы. Ночь была на исходе, но звёзды ещё сияли в бархате неба. Взявшись за железные прутья калитки, она подняла голову вверх. Звёзды искрились настолько близко, что, кажись, протяни она руку, как звёзды упадут в ладони, «такие близкие и такие далёкие. Вот бы улететь туда, забыв обо всём на свете», – подумала девушка. Возвратил её в действительность, ткнувшись носом в ноги, забавный ласковый пёс-дворняга, по кличке Шарик.
– Шарик, Шарик, ах ты, проказник! Опять отвязался, – пожурила Диля беглеца, – ну ладно, погуляй, – теребя собачонку за уши, разрешила она.
Пёсик обладал умением стаскивать через голову ошейник, а всё потому, что когда его навязывали, пёс делал вид, что задыхается: высовывал язык, храпел, раздувал шею, того и гляди и вправду задохнётся, – девочкам приходилось послаблять натяжение ошейника.
Вставив ключ в замочную скважину, Диля провернула его несколько раз и потянула за ручку двери. Дверь приоткрылась и тут же, словно увлекаемая сильным сквозняком, закрылась, громко хлопнув. Диля повторила попытку. Дверь не поддавалась, чуть приоткрывшись, она, как будто кто-то тянул её с другой стороны, закрывалась, препятствуя девушке попасть в дом. После нескольких неудачных попыток, дверь с силой отворилась настежь.
Дом пахнул на Дилю тёплым запахом хлеба. Включив свет в прихожей, девушка обошла дом – все окна были закрыты, дети спали. «Откуда взялся такой сильный сквозняк»» – в испуге подумала она. Набравшись смелости, вернулась к входной двери. Диля открывала и закрывала дверь вновь и вновь, не встречая никаких препятствий. «Странно всё это», – может, показалось, уговаривала она себя.
Некоторое время спустя, сёстры стали жаловаться Диле на страх, который вдруг внезапно наваливался на них, и они, закрывшись в детской, ждали возвращения старшей сестры, прислушиваясь к каждому шороху в доме. «А ведь во временном интервале их страхи совпадают с моими, так сказать недомоганиями – провалами в тишину, – с ужасом умозаключила Диля.
«Нужно срочно искать другую работу, без ночных смен, дети не должны оставаться ночью одни», – решила я.
Небольшой автобус, называемый в народе «пазиком», медленно полз по грунтовой дороге, объезжая ямы и рытвины: развозили сотрудников домой после ночной смены. Дом Дили в маршруте следования находился последним, и ей приходилось оставаться наедине с водителем – молодым мужчиной лет тридцати. Вёл он себя с девушкой вполне пристойно, но донимал, как казалось Диле, глупыми расспросами. Вот и в этот раз при подъезде к дому, он стал выспрашивать:
– А скажи мне, красавица, парень у тебя есть? Может, любишься с кем, замуж собираешься? – донимал он расспросами Дилю.
– Ох, и плачут о ком-то кислицы. Мёд, да с горчинкой! – заключил шутя водитель
Так в народе говорят о строптивых, девицах, способных околдовать мёдом надежд, а кормить кислыми яблоками разочарования. Но Диле было всё равно. Для неё в целом свете существовал только один объект любви – это её младшие сёстры.
Автобус остановился напротив дома.
– Приехали, – заключил водитель, открыв дверь авто.
Диля заметила, как включился и погас свет в зале. Какая-то невероятная тоска и смутная тревога овладели ею. Девушка сидела в автобусе, не сдвинувшись с места. Расценив по-своему её замешательство, водитель весело произнёс:
– И то верно, оставайся. Это по мне кислицы-то как раз и плачут. Ох, и нравишься ты мне, девка! Одна, без родителей управляешься и с домом, и с сестрами, а строгая, аж страх берёт.
Диля молчала и слушала, но подспудно чувствовала, что больше всего в ней водителю нравится дом.
Окна залы вновь озарились светом. Диле сталось по-настоящему страшно. Она подумала: «А что, может быть и правда выйти замуж за этого «старичка»? Всё ж таки, будет нам с сёстрами хоть какая-то опора и поддержка».
– О, твои сёстры свет включили. Ждут, – прервал образовавшееся молчание новоявленный ухажер.
– Да, меня ждёт дом, надо идти, – ответила девушка с безысходной тоской и вышла из авто, погрузившись в кромешную тьму летней южной ночи…
К ней вдруг пришло понимание того, что её недомогания, внезапный страх девочек, непонятные стуки, шаги и шорохи в их доме, этот свет, который сам включается – всё это какие-то энергетические вакханалии, происходящие почему-то с ними и в их доме.
Закрыв железную калитку на засов, удивилась, что её не встречает любимец – пёс Шарик. На её позывные собачонка не откликался. Диля подошла поближе к конуре. На земле, подле лежал ошейник. «Вот озорник, опять высвободился», – подумала девушка.
Уже было, собравшись уходить, она услышала тихое поскуливание. Это Шарик, забившись в угол конуры, жалобно попискивал.
– Шарик, что с тобой, – ласково произнесла Диля, протянув к собаке руку.
Пёс, оскалив зубы, зарычал. Его нос вздёрнулся кверху и подрагивал, с пасти капала слюна, а в горящих глазах, был страх. Невольно оглянулась и, ничего не заметив, Диля отступила в смятении, решив не трогать «глупую собаку».
Вдруг в эту самую минуту, словно порывом ветра, хлопнула калитка. Сердце Дили в одну секунду сжалось до размера субатомной частицы и тут же в другую секунду наполнило бешеным потоком крови горло, уши, нос. Девушка замерла в оцепенении. Шарик истошно завыл. Обретя способность соображать, она подумала: «ведь калитку на засов я закрывала, как же её могло сорвать-то ветром?» Калитка, продолжала по инерции колебаться и стучать. Диля вновь закрыла её на засов. Даже закрытая она дребезжала, создавая резонанс, таким сильным оказался удар. Не в силах оторвать взгляд, девушка смотрела на засов калитки. Колебания усиливались, издавая бряцающие металлом по металлу звуки. От страха, попятившись назад, Диля забыла, что сзади неё ступеньки крыльца, споткнулась, потеряла равновесие, упала и больно, в кровь поранила лодыжку.
В доме было всё тихо и спокойно. Свет в зале уже не горел, сёстры мирно спали. Придя в себя, девушка заметила тонкие струйки крови, вытекающие из её ноздрей.
Диле сталось по-настоящему страшно. Она не понимала, что происходит, не знала к кому можно обратиться за советом, не вызвав смех и подозрения в своем здравомыслии. Бедняжка горько-горько расплакалась, на ум ей пришли мамины слова: «помни, Диля, плачет тот, кто расписался в своём бессилии». Для Дили это был как раз тот случай – она бессильна что-либо изменить, бессильна вернуть счастье в их дом. Подушка ласково приняла её стенания, окутав пеленой сна…
– Что ж, если дом любит, яркий свет, пусть свет горит всю ночь и во всех комнатах! – решительно заявила Диля утром, вызвав бурное одобрение сестёр.
С тех пор по ночам в доме горел свет во всех комнатах, за исключением тех, в которых спали сёстры, а так же Диля поменяла работу, устроившись библиотекарем в школу, где учились её сёстры и которую она сама недавно закончила.
Дни сестрицы проводили в школе, попадая домой лишь под вечер. Они сблизились, немного успокоились. Странности в их доме продолжались. Дом словно живое существо, старался привлечь к себе внимание, будто бы хотел что-то сказать. Сёстры, зачастую, спинным мозгом чувствовали чьё-то незримое присутствие, но, оглянувшись, никого не находили. Им чудились разговоры и шаги в соседних комнатах, слышалось, что кто-то зовёт, порой они даже откликались, такой явной казалась иллюзия. Девчонкам приходилось жить с постоянным ощущением ожидания страха. Дом словно бы высасывал из них энергию, воплощая её в иллюзии, миражи, которые их беспощадно преследовали, отравляли сознание…
У Дили был выходной. Сёстры готовили обед. Диля вошла в кухню, держа перед собой миску с овощами. На полу, посреди комнаты сидела одна из сестёр и, как пантомима, двигала руками, словно дёргая за верёвочку, изображая игру с животным.
– Что ты делаешь? – спросила её Диля.
От неожиданности сестра вздрогнула. Она подняла на старшую сестру глаза и спокойно произнесла:
– Играю с чёрным кроликом.
– Никакого кролика здесь нет и быть не может, – строго сказала Диля.
В тот же миг со стола упала на пол ложка. Младшая сестра, словно бы выйдя из какого-то транса, подскочила с пола. Она смотрела на Дилю в недоумении.
– Но я видела кролика, играла с ним, – шептала испуганно девочка.
– У нас нет кролика, это иллюзия, обман зрения, нервное перенапряжение, твои фантазии, – успокаивала и одновременно наставляла Диля всполошенную девочку.
Дом в отместку за неверие словно бы взбунтовался. Ему было мало изводить детей слуховыми галлюцинациями. Теперь уже помимо Дили обе сёстры-двойняшки были вовлечены в необъяснимые слуховые и зрительные видения.
То дом страшил девочек, выплёвывая из замочной скважины ключ от входной двери, бряцая им об пол, что, в конце концов, им пришлось извлекать ключ на ночь и класть его на комод. То наводил на сестёр жуть движением штор, когда по карнизу сначала в одну, а затем в другую сторону медленно, со скрежетом смещались кольца, державшие полотно штор, и это вовсе не походило на сквозняк. Стоило обитателям дома перейти в другую комнату, как занавески на её окнах тут же пускались в бесовские пляски. То во всём доме, словно сговорившись, вдруг начинали дребезжать шпингалеты на окнах, отбивая звонкую дробь по оголённым нервам детей. Но больше всего страха наводили на девчонок тени, видимые краем глаза сбоку, но стоило сёстрам обернуться, как тени исчезали, словно их вовсе и не было. Диля старалась найти всему объяснения, хотя сама была в недоумении.
– Ложку нечаянно зацепили, и не спорьте со мной, возможно чашка была с трещинной и от перепада температур лопнула, мало ли что можно было принять за хлопок двери. Машина, к примеру, по дороге проехала, выстрелив выхлопными газами, – настоятельно успокаивала она детей, пытаясь объяснить необъяснимое.
Подходило к концу лето в заботах и хлопотах об урожае. Сёстры имели небольшой огородик и усиленно возделывали его, запасаясь овощами, понимая, что предстоящая первая зима без мамы будет для них не лёгкой. Дом по-прежнему стращал своих обитателей, хлопая закрытыми на крючки форточками, открывая водопроводные краны, роняя на пол тарелки и кружки, опрокидывая табуретки, но сёстры, по большому счёту, привыкли к этим выходкам неведомой силы, и воспринимали их с некоторой долей иронии, хотя в душе каждой из них бушевал неистовый страх. Дом был хитёр и проказничал, что называется, с умом, разводя сестёр по разным комнатам перед очередной иллюзией, всегда оставляя долю сомнения в своём авторстве.
Диля по-прежнему делала вид, что всё происходящее – проделки её сестёр, и журила их за это, призывая бросить свои «дурацки шуточки».
– Но почему, почему ты нам не веришь, мы действительно, ни при чём, – чуть не со слезами на глазах доказывали они.
Но Диля не могла признаться сёстрам, что верит во всю происходящую белиберду, ещё больше напугав этим и без того затравленных фобией детей! Хотя страх пробрался в её душу, пустил всходы корявыми колючками, ранил в самоё сердце, она считала, что не имеет морального права выпускать его наружу, распространять на своих сестёр, так нуждающихся в её поддержке. Видя уверенность старшей сестры и непоколебимость в своих убеждениях, девочки успокаивались, однако в дом без неё заходить не решались.
«Может быть, рассказать кому-нибудь из коллег по работе обо всей этой «хреновине», что происходит в нашем доме? – порой думала Диля, – но навряд ли мне поверят, подумают, что умом тронулась, разлучат с сёстрами, лишат опекунства, а девочек поместят в детский дом», – опасалась она.
Диле пришла в голову идея посоветоваться с бабушками-соседками. На её стук в соседскую калитку, отреагировал только пёс громким лаем. Не дождавшись ответа, девушка отварила калитку и зашла во двор. Захлёбываясь лаем, пёс встал на дыбы. Прижавшись к забору, Диля прошла по дорожке к входной двери дома и постучала в неё.
– Убирайся отсюда прочь, ведьминское отродье! Что бабка ваша, что мать, что вы, одного поля ягода!– услышала она в ответ.
Все в деревне знали, что бабка-Марийка могла лечить людей. Заговаривала испуг, заикание, сглаз. Могла избавить от грыжи, заговорить зубную и головную боль. В душе Дили вскипела обида, досада, боль и злость одновременно. «Почему люди такие злые, за что они так ненавидят бабушку и маму?» – вскипела гневом её душа.
Обернувшись к лающей собаке, девушка всю ненависть выложила на неё, издав мощный грозный рык:
– Ргав!
Собака, мгновенно замолчала и, поджав в испуге хвост, спряталась в конуре. Вначале Диля хотела было обидеться на бабушек-соседок, но потом ей вдруг сделалось смешно. «Как всё же живы предрассудки. Ну что плохого могу я им сделать? Глупые старушки», – подумала она, громко рассмеялась и ушла, специально оставив открытой калитку. Ей стало понятно бегство бабушек на второй день после похорон мамы. «Видимо они первыми заметили какие-то проявления полтергейста, отчего им и не спалось всю ту ночь», –  мысленно заключила Диля. Через дорогу, припав к железным прутьям калитки дома, за происходящим с тревогой наблюдали сёстры Дили…
На правах старшей, а так же хозяйки дома, Диля занимала мамину комнату. Ей было весьма не по себе ложиться в кровать, на которой умерла её мать. Но Диля, воспитывая в себе силу и стойкость духа, а также показывая сёстрам свою смелость, продолжала каждый вечер, переступать порог маминой спальни. Она успокаивала себя: «ничего дурного в физическом смысле слова, никакие потусторонние силы мне не причинят, нет у них на это физического права!»
Однажды ночью сквозь сон Диля услышала мамин голос: «подвинься, я лягу, и дай укрыться, холодно мне». Девушка машинально подвинулась и от этого проснулась. Рядом с ней кто-то лежал, обняв за плечи! Дикий ужас сковал её тело и сознание. Секунды превратились в вечность. Наконец, придя в себя, Диля выдавила осипшим голосом: «Боже, помоги». В тот же миг её тело обмякло, и, схватив руками то, что лежало рядом, она с силой отшвырнула его от себя. Отчётливо раздался стук падающего на пол предмета. Подскочив и включив свет, девушка нигде ничего не обнаружила…
Остаток ночи она провела сидя на крыльце, в её тёплых бархатных сентябрьских объятиях. Мысли её быстро переключились на давно наболевшую тему: её маленькой семье не получалось свести концы с концами. «Зимнюю одежду купили, краны, вентили там всякие газовые заменили. Хорошо, что школа сёстрам помогает материально», – размышляла Диля.
«Скоро начинается отопительный сезон, а у нас не погашена задолженность за предыдущую зиму», – горевала она, – уже месяц, как не могу отдать долг «химичке» – учительнице химии, и секретарше тоже задолжала, – сокрушалась Диля.
 По совету школы, Диля направила письмо с просьбой отсрочки платежа, и надо сказать ей пошли навстречу, но один из бюрократов заявил:
– Для вас будет благоразумнее отправить сестёр в детский дом и сменить жилище на более экономный вариант. Вам не под силу содержать такое большое хозяйство. Мы поможем вам продать дом.
Чтобы не раздражать чиновника, Диля тогда  ответила:
– Спасибо за совет, я подумаю, – хотя в её душе клокотала буря, ведь и дом, и сестёр он определил одним словом – хозяйство. Продать дом у Дили никогда даже мысли не возникало, несмотря на все его «проделки». Диля любила дом, как частичку маминого участия, оставленных мамой прикосновений, воспоминаний о ней…
Конечно, она понимала, что ни замёрзнуть, ни умереть с голоду им не дадут, но, разлучить с сёстрами могут, а Диля очень боялась, что у неё отберут сестёр.

***
Диля сидела за столом в зале, склонившись над учебниками. Она твёрдо решила поступить в институт. «У меня впереди вся зима для подготовки»,– размышляла она.
Вдруг ей почудилось, что за спиной кто-то стоит. Диля обернулась, и в этот момент со стола упала тетрадка. «Наверное, рукой нечаянно задела, хотя тетрадка-то лежала на другом конце стола,– размышляла она. «Может мне заниматься в кухне и не дрожать здесь от страха, – спросила она самоё себя, – и тут же отвечала на свой вопрос – а что изменится? Ты, Дилечка, перестанешь трястись от страха, как осиновый лист? Нет, скорее как последняя тряпка! Немедленно возьми себя в руки! Ты здесь хозяйка, это твой дом!»
Диля вновь склонилась над учебниками. Она упорно не давала себе поблажек, не делала никаких скидок, презирала жалость к себе. За спиной послышались шуршания. Диля не обращала на них внимания. Шорохи приблизились. Диля подняла руки и со словами: «хватит», резко хлопнула пятернями о стол. Зала притихла. Диля ещё немного посидела за столом, но учёба не шла на ум. «Ладно, на сегодня хватит, тем более, что уже далеко за полночь, пора спать, – решила она.
Диля плотно закрыла дверь, ведущую из маминой спальни в залу, и улеглась в постель. Ей вновь почудились шорохи в зале, легкие царапания в дверь маминой спальни. Девушка напрягла слух, в ответ – тишина, лишь сёстры мирно посапывают в детской. Вдруг дверь из залы в спальню с шумом отворилась, ударившись с силой о тумбочку. Вазочка с цветами опрокинулась, залив водой тумбочку.
Перед Дилей, у самой кровати, появилась рыжая кошка. Она смотрела зелёными глазами, что-то мурлыча, словно бы разговаривая, и, шажок за шажком, подходила всё ближе и ближе. С каждым её шагом, страх всё сильнее сковывал Дилю, не давая не шевелиться, не произнести ни звука. Рыжая прелестница изящным прыжком забралась на кровать. Она уселась оторопевшей девушке в ноги поверх одеяла и продолжала пристально смотреть в глаза. Хотя тело Дили было обездвижено страхом, её сознание работало с удвоенной силой. «Откуда взялась кошка? До чего же этот маленький пушистый комочек тяжёл, мои ноги, они затекли, омертвели, я вся «мёртвая», что-то это совсем не похоже на иллюзию», – выкатив в ужасе глаза, строчила мыслями Диля.
Кошка-комок плавными, не видимыми глазу движениями, подбиралась всё выше и выше, парализуя страхом тело несчастной на своём пути. И вот она уже добралась до груди, улеглась Диле на шею. «Я сейчас задохнусь», – было последним, о чём успела подумать несчастная. Сознание медленно покидало её, расплываясь перед глазами оранжево-красными кругами …
«Ку-ка-ре-ку, ку-ка-ре-ку», разносилось по всей округе. Восточный небосклон окрасился малиновым цветом. Один маленький шажок и сквозь горизонт выпустил стрелу первый лучик солнца, пробив небо бело-жёлтым огнём, за ним другой, третий, и ещё, и ещё один. Словно золотой павлин выкатилось солнышко, раскрывая огненно-красный хвост. Зашелестел ветерок, перебирая струны-листья, голубоватым цветом высветилось небо, могучей симфонией наперебой разорвали тишину птичьи голоса, возвещая о рождении нового дня!
Диля открыла глаза, припоминая вчерашнюю ночь. Двери в залу были распахнуты. На полу валялась разбитая ваза. Пока не проснулись сёстры, Диля взялась наводить порядок в маминой спальне. В одном из ящичков тумбочки обнаружилось потайное дно – тонкая фанерка, прибитая маленькими гвоздиками с наружной стороны. Оторвав её, девушка достала с тайника несколько упаковок ампул обезболивающих лекарств, содержащих наркотические средства. «Неужели ко мне приходила мама в образе кошки?» – раздумывала Диля, вспоминая ночное происшествие.
Вскоре она сидела в кабинете чиновника, дававшего некогда ей советы. Девушка положила перед ним упаковки лекарств и приглушенно-хриплым, сдавленным голосом произнесла:
– Это осталось от мамы. Кроме меня не знает никто. Пожалуйста, помогите нам.
«Спасибо тебе, дядька, твоя алчность помогла нам выжить», – думала Диля, выходя из кабинета с драгоценной бумажкой-поблажкой…

***
Стоял хмурый день поздней осени конца ноября – день рождения Дили. Дом встречал первый праздник, после господства смерти. Сёстры пекли торт-наполеон. Ни одно торжество в былые времена не обходился без него. Девочки замешивали тесто, раскатывали коржи, выпекали их в духовке, по одному выносили в прихожую остывать, складывали на поднос, промазывали кремом, посыпали крошкой грецких орехов и обрезками от коржей. Торт рос на глазах, поднимаясь ввысь горкой. Сёстры-двойняшки заинтриговали Дилю предстоящим подарком. Та, с нарочитой заинтересованностью, поддерживала общее настроение таинственности.
– Ну, скажите, что вам стоит. Не утерплю до вечера. Хотя бы намекните, что за подарок, – допытывалась старшая сестра.
– Вещь необходимая, красивая, а главное, перевязана золотой ленточкой, в тон подарка, – отшучивались проказницы.
(Забегая вперёд скажу, что подарком оказалась книга лауреата Нобелевской премии Л. Полинга – «Химия». Она блестела ярко-красной обложкой с золотым тиснением. О такой книге можно было только мечтать, готовясь поступать в вуз химического профиля).
В общем, сёстры находились в приподнятом состоянии духа, и, наверное, впервые за прошедшие восемь месяцев, шутили и улыбались.
Дом, словно бы уловив их настроение, тоже праздновал: скрипели половицы, несколько раз задувало неоткуда взявшимся ветерком огонь газовых горелок, ходили ходуном занавески на кухонном окне.
Сёстры донимали Дилю вопросами:
– Ну и что, по-твоему, всё это мы устраиваем? Когда же ты, наконец, поймёшь и поверишь, что мы тут ни при чём! В ответ старшая сестра только смеялась.
– Девочки, а может мы и вправду ведьмочки, только не знаем об этом? Вот, Зоя, к примеру, ты, – обратилась она к одной из сестёр, – рыжеволосая, зеленоглазая, любого с ума сведёшь, дай только подрасти, ну чем не ведьмочка?
– А ты, Тамара, – перевела она взгляд на другую сестру, – да в твоих глазах утонуть можно, до чего они огромно-бездонные, что им стоит тарелку со стола сбросить!
Диля подхватила сестёр за руки, кружа по комнате. Девочки дружно смеялись толи шутке, толи правде.
В тот день сёстры не звали гостей, хотели быть только втроём. Накрыли праздничный стол в кухне. И вот, торт нарезан, чай разлит по чашкам, все в предвкушении чуда! И вдруг, гаснет свет. Хотя это не ново, в разгул осенней непогоды и сильных ветров, частенько обрывало линии электропередачи, всё же девочки порядком испугались, схватив друг друга за руки. Опомнившись, зажгли свечи. И вот тут-то заметили, что три чайных чашки рассыпались на черепки, а вот лужиц-то от чая и нет…

Диля вдруг отчётливо поняла:
– Девочки, а что, если всё это время с нами находится дух-энергия нашей умершей мамы? Дух, который не может упокоиться, оставить нас одних на произвол судьбы, и всяческими способами хочет нам сказать: «я с вами, детки». Или, может быть, это мы не хотим его отпустить, удерживая подле себя, и силой своего горя и отчаяния притягиваем и другие заблудшие энергии.
– Не бойтесь, милые, как известно энергия не исчезает бесследно, а из одного вида переходит в другой, и, очевидно, мы смогли ощутить этот особый, не известный пока науке вид энергии. Шутки ради скажу, не зря же нас соседки обозвали ведьмами! – заключила она.
Придя к пониманию и к признанию существования мамы в виде энергии, Диля обрела душевное спокойствие, а вместе с тем, немного угомонился и дом. Он уже не пугал детей опрокинутыми табуретками и хлопающими дверями, не разбивал посуду, не мешал спать по ночам шушуканьем и шагами в соседних комнатах, лишь иногда поскрипывал половицами, да гремел воздухом в отопительных батареях.
С энергией мамы сёстры перешли на новый уровень общения – посредством снов. Никогда до этого не снившаяся им мама, приходила во снах, даря свою любовь и заботу, и каждая верила, что мама с ней, что она всё видит и знает. Во снах они вместе с мамой занимались простыми житейскими делами: готовили обеды, ходили в лес за ежевикой и кизилом, учили уроки, звонко смеялись и горько плакали…
Спустя почти двадцать лет, бабушка-старушка, соседка Дили, перед смертью поведала ей, что по злому умыслу и от зависти подсунула в гроб камень, «чтоб не было покоя ведьме на том свете». Хотя покоя лишилась она сама, до конца своих дней.
Сёстры выросли, разъехались и продали дом с привидением.
В конце повествования Диля сказала мне:
 – Говорят, что время лечит, но не хватит времени всего мироздания, чтобы залечить рану, нанесённую смертью мамы. Боль эта до сих пор пронзает моё сердце. Иногда я ощущаю присутствие энергии мамы, и тогда со стены вдруг падает картина, а в ванной комнате трескается зеркало…