Лучший концерт Леньки Гаврилова

 Г Л А В А 1
Поигрывая на солнце блестками лужиц, прифронтовая дорога плавно скользила под колеса полуторки. Августовский полдень  1942 года, жгучим маревом обволакивал израненную землю.

Совсем недавно тут шли бои, гибли люди, а теперь, эти поля, эти перелески, уже наши, советские.
-Они наши!- с замиранием сердца прошептал двадцатилетний паренек, сидевший в кузове грузовика.- Слышишь фашистская нечисть, это наша земля, наша Родина, и мы никому не отдадим ее!

Погрозив кулаком в сторону невидимого врага, паренек надолго погрузился в раздумья. Прошло чуть больше года этой страшной войны, но худощавому, подслеповатому мальчишке Леньке Гаврилову, они показались вечностью. Вечностью, переполненной людскими страданиями и чудовищным кровопролитием.

Это сейчас, Ленька немного окреп и возмужал. А в мае 1941, когда  окончил музыкальное  училище,  выглядел он словно потрепанный птенец. Мама, глядя на него всегда грустно вздыхала:"И в кого ты у меня такой? Вроде и папка не из маленьких, да и я не худышка. Опять же сестренки в кость пошли. А ты, ну прямо « недокормыш» какой-то».
После этих слов, мама прижимала Ленькину голову к своему плечу, и долго перебирала жиденькие прядки сына.
И вправду, на Леню невозможно было смотреть без жалости. В чем только душа держится? Кожа да кости. Лицо белее мела, и все жилочки насквозь видно.

Вспомнив о родных, Ленька загрустил еще больше.
-Как они ?
В самом начале войны, на отца пришла похоронка. Его старшая сестренка Аня, окончила ускоренные курсы медсестер, и теперь воюет на Волховском. В начале лета, Леня получил от нее единственное письмо. Двенадцатилетняя Ульянка,  осталась с мамой в Москве.

В сорок первом, когда враг подошел совсем близко, было страшно за них. Но теперь все позади.
- Теперь мы сломали им хребет!- не сдержавшись, вслух произнес Ленька.
-Ты чего это, Леня?- удивленно преломив изящный изгиб бровей, спросила симпатичная девушка сидевшая рядом.
-Нет, Валя, ничего,- смутился молодой человек,- это я так, мысли вслух.

Валентина еще раз улыбнулась, и  оставив парня наедине со своими думами, принялась поправлять сплетенный из полевых цветов венок.
-Красивая она! Валя! - поймал себя на мысли Леня.- Валечка! Валюша! Только не пара я ей. Она вон какая! Училась в консерватории, а я училище, и то с горем пополам окончил.

Проглотив, ставший поперек горла ком, Ленька вновь окунулся в свое прошлое. Из памяти всплыл образ его преподавательницы Людмилы Карловны. Эта высокая, статная дама, с исполненными вдохновения правильными чертами лица, и безупречным "кандибобером" на голове, всегда вносила некий трепет в сердце Леньки. И относилась Людмила Карловна к нему, намного требовательнее, нежели к другим студентам, по праву считая, что он способен на большее.

Иногда, шутливо хлопая парня по затылку, она повторяла одну и ту же фразу:"Гаврилов, ты ведь способный мальчик! Ну почему зарываешь свой талант? Для того, чтобы стать хорошим музыкантом, требуется упорство, трудолюбие. А ты!?"

Надо сказать, Леня вовсе не был плохим учеником. Его попросту не особо притягивала скрипка. Да и в училище он пошел, только по настоянию мамы.
-Кому нужна, вся эта не совсем понятная нотная грамота? Бесконечные этюды, гаммы,- думал молодой человек.- То ли дело иностранные языки!

Конечно же, вместо того, чтобы уделять достаточно времени занятиям музыкой, Ленька часами напролет, просиживал за словарями и разговорниками. Но это почти не влияло на его основное образование.

Память у Лени была отменная. Там, где его сокурсникам на изучение темы требовалось несколько часов, парню, чтобы запомнить материал, хватало пятнадцать, двадцать минут. Да и музицировал он не так уж плохо. Просто не хватало опыта и практики.

-Ну что же,- рассуждал Ленька.- Великим музыкантом мне не стать, а вот знание языков - дело полезное.
Вот так и разрывался парень между двух ипостасей, не желая бросать ни одну, ни другую.

После окончания училища, он даже подал заявление в институт, пожелав изучить все тонкости иностранных языков. Однако, война смешала его планы.

Какое-то время, Леня вместе с мамой трудился на заводе имени Сталина. Но когда фашистские орды, были уже на окраинах столицы, паренек, посчитал своим долгом пойти в добровольцы.

Молодой капитан, принимавший заявление, долго смеялся, глядя на тщедушного мальчика.
-Ну, куда ты со своими   минус десять?- то и дело повторял он.
Ленька же, робко поглядывая поверх неимоверно толстых линз на хохочущего офицера, никак не мог взять в толк, почему, он не может встать на защиту Родины, как тысячи его сверстников.
Однако, как только выяснилось, что Леня вполне прилично владеет немецким языком, нашлось дело и для него. Почти полгода он прослужил переводчиком при штабе Западного фронта.

Когда же началось контрнаступление, Политуправление, решило для поднятия боевого духа среди личного состава армий, создать дополнительные концертные бригады.

Тотчас вспомнили о Ленькином музыкальном образовании. С тех пор, он колесит по частям и соединениям, воодушевляя бойцов на ратные подвиги.

За эти несколько месяцев, молодой человек настолько сблизился со своими товарищами – артистами, что понимал их буквально без слов.
Они такие молодцы! Виртуозы! Мастера с большой буквы!- думал Леня, с теплотой глядя на светлые, одухотворенные лица друзей.
- Валя! Ах, какой у нее восхитительный голос! Прошедшие сквозь горнило войны бойцы, тают словно воск, заслышав ее «Синий платочек».

Дальше Рома Жемчугов. Черная смоль  завитков, так и манит прикоснуться к его пышной, пружинящей под ладонью шевелюре. А что он вытворяет с гитарой! А его песни, это нечто! Такие же душевные, и бесконечные, как цыганская дорога.

Ленька не раз видел, как бравые орденоносцы, украдкой смахивали слезы, вызванные томными руладами ромалэ.

Чуть поодаль, гордый, и высокий, как и его горы, черноусый красавец Тенгиз Джапаридзе. А рядом с ним низкорослый крепыш Остап Нечипорук. Надо видеть их в танце!

Словно крылья орла, взмывают полы бурки, когда Тенгиз отплясывает лезгинку. Невозможно уследить за завораживающими движениями его быстрых ног. Говорят, он даже выступал перед самим товарищем Сталиным, и получил в подарок наградные часы. Но часы у Тенгиза так никто и не видел, а на все вопросы, он предпочитал отмалчиваться.
Другое дело Остап – балагур, весельчак, и душа компании. Невозможно представить существование их муз. бригады, без вездесущего, пробивного Нечипорука.

Даже в самые трудные времена, Остап всегда находил способ раздобыть кипятка, картошки, или пару банок тушенки. Но то, как он исполняет гопак, это отдельная история. Никто не может устоять перед соблазном пуститься в пляс.

Вот и сегодняшним утром, когда они давали концерт в одном из полевых госпиталей, воодушевленный огневым, украинским задором Нечипорука,  выскочил в круг, даже раненый в ногу  молодой связист Коля Вяткин. Парень, отбросив в сторону костыли, вытворял такие коленца перед медсестрой Сонечкой, что у Леньки, на мгновение перехватило дух, и он едва не выронил из рук смычок.

Ну и конечно Семен Моисеевич Гоцман – художественный руководитель их небольшого коллектива, непревзойденный мастер разговорного жанра. Его смешные рассказы и пародии можно слушать бесконечно. А уж когда Семен Моисеевич показывает Гитлера, зрители буквально валятся от хохота.

Вспоминая о сегодняшнем концерте, Леня, с гордостью улыбнулся.
-Нас всего шестеро,- подумал он,- но и мы вносим посильный вклад в правое дело. А каким огнем вспыхивают глаза бойцов после нашего выступления! Для этого стоит жить !

Сосредоточившись на своих размышлениях, Ленька  не заметил, как грузовик свернул в перелесок. Лишь ужасный грохот, заставил его прийти в себя. От взрыва, полуторку подбросило вверх, и несколько раз перевернув, буквально переломило пополам. Последнее что запомнил Леня, это окровавленное лицо Валентины, и смутный образ вражеского офицера в камуфляжной форме.

              Г Л А В А  2

Гауптман Отто Шредер, изнывая от тревожного безделья и неимоверной тоски, словно неприкаянный бродил по мрачному кабинету. Он, на чем свет проклинал всех и вся, начиная со своей неудавшейся карьеры военного, и кончая этими сумасшедшими русскими, во главе с их генералами и самым главным на его взгляд безумцем- Сталиным.

-О мой Бог!- Отто воззвал к портрету Гитлера, висевшему на почерневшей от копоти стене.- Зачем нужно было идти войной на русских!? Неужели, нам не хватало Европы? Будь она проклята эта страна, вместе с ее диким народом и ужасной зимой.
Здесь все не как у нормальных людей. Одни только названия населенных пунктов чего стоят!? Вязьма, Клязьма, Дубовцы, Малая Бобровка, Большая Бобровка. Я, пожалуй, не удивлюсь, если выяснится, что существует Средняя Бобровка, а также Великая… Даже русский шнапс встает поперек горла.

Шредер подошел к столу, и налив в стакан самогона, попробовал выпить. Забористый  напиток, словно раскаленным металлом прошелся по изнеженному горлу немецкого офицера, заставив его выплюнуть на пол  все, что он не смог проглотить.
-Швайн! Швайн! Швайн!- Отто, яростно забарабанил кулаком по столешнице,- где эти проклятые интенданты? Я желаю коньяка. Где мой коньяк?

Немного отдышавшись, гауптман вновь бросил укоризненный взгляд на своего вождя.
-А ведь как все превосходно начиналось! Триумфальное шествие по Европе! Мы завоевали ее быстрее, чем пару кварталов. Но с русскими все по-другому. Блицкриг! Дьявол забери этот блицкриг! Наши армии завязли в этой чертовой дыре. А теперь, после начала контрнаступления, Красная армия и вовсе погнала нас назад.
Откуда только у них силы? Эти варвары, будто дикие звери, яростно бьются за каждую улицу, за каждый дом, за каждый метр земли. Они, даже умирают по-особенному, с наглой улыбкой, с уверенностью, что на их место встанут сотни, тысячи новых бойцов. Я то, уж точно знаю, эти люди безумны. Я видел их в бою.

Вспомнив прошлое, Шредер решительно влил в горло оставшийся в стакане самогон. Судорожно хватая воздух, он долго откашливался и хрипел, прежде чем смог что-либо произнести.
-О, черт! Что за дерьмо это пойло!
Минут через пять, Отто окончательно пришел в себя, и  закурив, устроился в скрипучем, до невозможности расшатанном кресле. Глубоко затянувшись сизым дымком, который напомнил о безмятежной довоенной жизни, он устало прикрыл свой единственный глаз.

-Да, я видел их в бою. Это было ужасно.
Из памяти офицера всплыли события декабря 1941 года.
-Крюково! – взвизгнул Шредер,  словно ужаленный вскочив на ноги.- Крюково! Будь оно трижды проклято, вместе с гнилыми развалюхами, и всеми кто его защищал. Почти вся моя рота погибла у той злосчастной деревушки. Все мои друзья, навсегда остались  лежать там, в пропитанном  ,их же кровью снегу. Всего один взвод защищал высотку, но мы, так и не смогли выбить их оттуда. А когда, после массированного артобстрела, в результате которого, по определению никто не должен был остаться в живых, нас подняли в атаку, все же один русский вышел прямо на меня.
Его левая рука, оторвана взрывом по самый локоть. Кровь заливала лицо. Но этот взгляд! Мне никогда не было так страшно. От ужаса, я не мог двигаться. А русский продолжал идти. Безоружный, почти лишившись сил, он приближался шаг за шагом.
Вот он рядом. В полуметре. Я чувствую его горячее дыхание. Испепеляющий блеск его глаз переполнен ненавистью.
Я выстрелил ему в грудь, а он продолжал стоять. Не помня себя, я продолжал стрелять еще и еще, пока не опустела обойма. Но даже после этого, на последнем вздохе, русский солдат, единственной рукой вцепился в мое лицо.

Вспомнив о той страшной битве, Отто почувствовал, как под повязкой, словно огнем зажгло пустую глазницу.
-Черт! Черт!- Воскликнул он, и пытаясь заглушить ужасные воспоминания, жадно припал к горлышку бутылки.
От выпитой порции спиртного, в голове гауптмана все пошло кругом. Он почувствовал некое успокоение. Закурив еще одну сигарету, Шредер подошел к замызганному окну, и стал наблюдать за невероятно упитанным пауком, вьющим  омерзительные  тенеты между рамами.

-А потом,- уже вслух продолжал рассуждать офицер, время от времени стараясь табачным дымом спугнуть паука с насиженного места,- потом госпиталь, железный крест, очередной чин, служба в тылу. Только где он теперь, тыл? Передовая уже меньше чем в трех километрах от этого идиотского полустанка, с не менее дурацким названием Могильщиково, где он, боевой офицер Отто Шредер, ныне прозябает комендантом, с вверенной под его командование ротой необстрелянных молокососов, которые, кроме как грабить  да убивать стариков со старухами, больше ни на что не годятся.

Одному Богу известно, что сейчас происходит на переднем крае. Может быть,  русские давно обошли нас с флангов, и заперли в «котле»?  Во всяком случае, приказа отступать не было.

Забросив неудачную попытку выкурить членистоногое, Отто печально вздохнул:"Чему тут удивляться. Паук ведь тоже русский".

Пройдясь по кабинету, он вновь опустился в кресло. На ум пришел его земляк из Лотарингии,  лейтенант Людвиг фон Шлосс.
-Добрый малый, но наивный идиот. Безудержно верит в победу рейха. Людвиг командует разведвзводом, которым усилили гарнизон полустанка. Только какая от них польза? Разведчики сутками блуждают за линией фронта в поисках секретной информации, но ничего дельного, так и не разузнали. Да! Пожалуй,  фюрер недооценил русских. Они далеко не дураки.

Шредер, вернувшись к окну,  поглядел на пленных, которых ему привезли сегодня в полдень.  На огороженном колючей проволокой периметре, сидели и лежали, человек пятьдесят тяжело раненных советских солдат.
Усатый фельдфебель, доставивший их, горделиво  объяснил : «На одном из участков фронта, нашим войскам, удалось обойти русских и атаковать полевой госпиталь. Кое-кто из пленных может обладать важной информацией. Их требуется допросить. В крайнем случае, можно использовать в качестве живого щита».

-Что могут знать эти доходяги?- бросив взгляд на окровавленные бинты пленных, Отто, недоуменно пожал плечами.
Пресытившись воспоминаниями, Шредер лениво зевнул и посмотрел на часы, висевшие рядом с портретом фюрера.
-Без четверти девять,- вяло констатировал он.- Поскорее бы закончился этот никчемный день, а не то, я подохну от скуки, или,  наконец  решусь  и пущу себе пулю в лоб. Где только запропастился  Людвиг? Утром, он хвалился, что припрятал несколько бутылок «Рейнского». Неплохо было скоротать вечер за партией в  покер

Едва Отто вспомнил о старом друге, как послышался лай собак, и к комендатуре приблизился отряд разведчиков. Шредер вышел на крыльцо. По довольной физиономии земляка, он сразу догадался, что вылазка прошла успешно.
- Ну что, Людвиг, тебя можно поздравить?- искренне радуясь возвращению своего партнера по карточной игре, гауптман дружески похлопал его по плечу.- Я вижу, взяли двух  пленных? Шредер кивнул на находящегося в полу беспамятстве Леньку, и чернявого мужчину в серой кепке и скроенной из солдатской шинели душегрейке.

-Какой из этого «язык»,- удрученно махнул рукой Людвиг, указывая на Леню.- Контуженый музыкант. Их грузовик подорвался на мине, он один остался в живых. Взяли с собой, может пригодится.
-А вот этот, другое дело,- Людвиг ткнул стволом автомата мужчину в кепке.- Это партизанский связной. Он точно что-то знает. Позднее допрошу.

- Бросьте их за колючку,- предчувствуя достойное времяпрепровождение, приказал Отто.- После разберемся. А тебя, мой друг, жду вечером. Хочу взять реванш за вчерашний проигрыш.

-С удовольствием, - язвительно улыбнулся лейтенант,- только приведу себя в порядок.
Он раздал указания своим солдатам, и уже собрался уходить, но вспомнив о чем-то, вернулся, держа в руках скрипичный футляр.

-Вот, Отто, насилу отняли у этого доходяги. Пусть инструмент полежит у тебя. Думаю, когда нам наскучат карты, неплохо бы послушать музыку.

Приняв скрипку, Шредер, в прекрасном расположении духа, вернулся в кабинет. Настроение гауптмана заметно улучшилось. Он, проходя мимо портрета Гитлера, с бравурным видом вскинул в приветствии руку : « Зиг хайль, мой фюрер!»

                Г Л А В А 3

Мягко опустилась звездная  августовская ночь, словно желая, хоть на короткое время скрыть от людских глаз ужасы войны. Казалось, весь мир замер в тревожном ожидании грядущего дня. Дня, когда снова польются реки крови, когда запылают пожарища, и перепаханная воронками земля будет молить о пощаде под безжалостными гусеницами танков.

Все это, случится завтра. А пока, теплый ветерок нежно скользит по вычурной листве дубравы. Он будто ласковые руки медсестры, едва ощутимо касается израненных тел солдат. И они, чувствуя ,как исчезает боль, устало прикрывают глаза, чтобы на мгновение увидеть родные дома. Чтобы на долю секунды, представить образы матерей, братьев, сестер.

Даже немецкие овчарки прекратили злобный лай, и тоже затихли, наверное, погрузившись в свой собственный собачий рай. Лишь яркий луч прожектора, плавно скользит по черным от крови бинтам пленных.

С приходом ночи, ужасный гул в голове Лени, начал стихать. Он прислонился спиной к столбу, на котором глухо бряцали витки колючей проволоки и огляделся вокруг.

Еще вчера, он выступал перед этими людьми, видел задорный блеск их глаз. Но прошел всего один день, и многих уже нет в живых. Нет раненого в ногу Коли Вяткина, нет белокурой красавицы Сонечки. Погибли все его друзья артисты. Валюша, Тенгиз, Остап, Рома, Семен Моисеевич.

Все они остались в том перелеске. И он, Ленька, больше никогда не увидит их светлых улыбок, не услышит их чистых голосов.

От этой мысли, по Ленькиной спине пробежал колючий  холод. Он поднял глаза, и принялся разглядывать мерцание, таких далеких и таинственных звезд.

От созерцания небесных светил, его отвлек едва различимый шепот.
- Потерпите, братцы,- говорил мужчина в кепке, с которым Леньку привели на полустанок.- На пять утра назначено наступление. Наш партизанский  отряд, в это время ударит по Могильщиково. Сил хватит. Имеется пара трофейных минометов, и даже сорокопятка. Так что сегодня утром, мы прижучим фрицев.

Через мгновение, в здании комендатуры распахнулось окно, и пьяный голос Шредера, нарушил тишину летней ночи.
-Эй, караульный, приведите ко мне русского доходягу, скрипача.

Не прошло и пяти минут, как двое крепких фашистов, почти волоком, занесли Леню в кабинет Отто. Молодой человек окинул взором темную , прокуренную комнату.

Крошечная электрическая  лампочка, роняла тусклый свет на зеленое сукно стола. Рядом с подвыпившими офицерами, полупустая бутылка вина, небрежно разбросанная колода карт, и дымящаяся сигарета в жестяной банке вместо пепельницы.

Взгляд паренька скользнул по стене. В полумраке, портрет фюрера выглядел ужасающе. Цепкие глазки Гитлера, словно кинжалом пронзили Леньку. Он даже тряхнул головой, пытаясь избавиться от змеиного гипноза, вождя третьего рейха.
Рядом часы. Ритмично покачивая тяжелым маятником, отсчитывают минуту за минутой.
-Половина третьего,- поймал себя на мысли молодой человек.- До наступления два с половиной часа. Но чего хотят эти два осоловевших немца?

Шредер, слегка покачиваясь, приблизился к Леньке и сунул ему в руки скрипку. Немного собравшись с мыслями, он на ломаном русском языке, обратился  к нему:"Ты есть музыкант? Ты играть нам. Мы слюшать. Плохо играть, пиф-паф, убивать тебя. Играть хорошо, оставаться живой".

На какое-то мгновение, Леню охватил страх. Но когда, сквозь открытое окно, увидел своих , томившихся за колючей проволокой товарищей, он тут же устыдился столь мелочного малодушия.

Нет, страх не исчез. Он перерос в нечто иное. Паренек, глядя на холеные, наглые морды немецких офицеров, понял. Он боится, что эти нелюди придут в его дом. В дома миллионов советских людей. Они уничтожат все, что он, Ленька Гаврилов любит. Все, что ему дорого.

Леня подошел к Отто, и, положив инструмент перед ним, с презрением плюнул на пол.
-О-о-о!- развеселился Шредер,- ты есть русский герой?
Он пригубил вина и обернулся к своему другу: "Ох, Людвиг, я был уверен, этот  замухрыжка, поступит именно так. Ты посмотри на него, мой друг – это герой. Ему не хватает буденовки с красной звездой и таблички на шею, с надписью  "Я русский герой, повесьте  меня".

Услышав шутку друга, Людвиг буквально покатился со смеху. Перегнувшись пополам, он долго трясся от хохота, все время повторяя: "Я русский герой, повесьте меня".
Минут двадцать, истерический смех не утихал в кабинете Шредера. И когда Людвиг немного успокоился, Отто вновь обратился к Лене: "Ты есть глюпый русский. Мы не будем тебя стрелять. Убивать будем твой товарищ".

Гауптман ткнул пальцем в сторону пленных и зычно крикнул : "Приведите сюда пять, нет десять русских".

Часовые, дежурившие у крыльца комендатуры, бросились исполнять приказание.
Вскоре, рядом с Ленькой под стволами автоматов, стояли десять раненных бойцов. Помогая друг другу, они с трудом держались на ногах.

Шредер подал инструмент молодому человеку.
-Ты будешь играть,- зло бросил он пареньку.- Ты не играй, мы убивать твой товарищ.

- Ну что же,- подумал Леня,- я сыграю тебе фашистская гадина, но это будет последняя музыка, которую ты услышишь в своей жизни.

Молодой человек приложил к плечу свою старенькую "одесситку", и на минуту задумался: "Что сыграть? В училище делали акцент на изучения творчества советских композиторов: Дунаевский, Шостакович, Мясковский… Пожалуй фрицу придется не по нраву такая музыка, и он чего доброго перестреляет всех".

Ленька принялся копаться в извилинах своей памяти. Во время учебы, ему все же довелось кое-что узнать из зарубежных произведений.
- Пожалуй, вот это,- паренек даже улыбнулся пришедшей ему в голову мысли.- Сначала усыплю твою бдительность, сволочь.
Взмах смычка, и дымный кабинет, заполонила помпезная, напористая мелодия Вагнера. «Кайзермарш» ураганом пронесся по комендатуре, заставив вздрогнуть и вытянуться по струнке, дремавших у крыльца часовых. Яркие, бравурные нотки, привели в восторг изрядно захмелевших  офицеров.

Слушая ошеломительное «presto», фашисты одобрительно качали головами, то и дело, нахваливая Леньку:"О, Гут! Гут!"
Леня, выкладывался на полную. Даже на выпускном экзамене, он не играл так чисто. Идеальный такт и сочность нот. Каждое движение смычка, несло гордую  аскетичность  тевтонов, величие и превосходство германской расы.

Ленька, яростно терзал инструмент, не забывая при этом следить за временем.
-Так медленно движутся стрелки,- ловил он себя на мысли.- всего лишь начало четвертого, а произведение, так понравившееся коменданту уже подходит к концу.
И действительно, марш Вагнера близился к финалу. Несколько эффектных завершающих штрихов, и музыка стихла. Замер и Леня, исподлобья поглядывая на Шредера и его друга.

От виртуозного исполнения «Кайзермарша», и выпитого вина, их лица раскраснелись, мерцая в полумраке помещения, жирными, лоснящимися пятнами. Отто даже поднялся с места и несколько раз хлопнул в ладоши:» Браво! Ты, русский, хорошо играть. Но у тебя есть две минута. Если ты не начинай играть, мы убивать их».
Он указал на раненных, которые,  почти лишившись сил, едва не валились на пол.
- Играть. Играть,- поторопил Леньку гауптман.
-Что же тебе еще исполнить? - соображал молодой человек, бросая косой взгляд на часы.- Пожалуй,  вот это подойдет.

Нарочито растягивая время, Леня медленно поднял смычок. Затем, чувственно коснувшись струн, он повел его вниз. "Талия" инструмента наполнилась едва различимыми оттенками рождающейся мелодии. С каждым мгновением они расцветали, превращаясь в изумительный цветок величественной гармонии.
И вот, не находя себе места в тесном пространстве скрипичного корпуса, пробудившись под ловкими пальцами музыканта, «арпеджато»,  рванулось сквозь эфы  наружу.

Поначалу  широкое , спокойное, затем, словно почувствовав душу исполнителя, взволнованное и напряженное. Неумолимо,  безоговорочно,  «Крейцерова соната» захватывала пространство комендатуры, а вместе с ним и сердца слушателей.

Ленька был в ударе. Помогла его феноменальная память. Он помнил всю партитуру наизусть, до каждого значка. Смычок будто невесомый парил в воздухе, рождая неповторимые сочетания тонов.

В какой-то момент Леня потерял связь с окружающим миром. Исчезла темная комната, опостылевшие лица фашистов. Паренек видел себя на огромной, пронизанной ослепительным светом софитов сцене. Он чувствовал, как тысячи зрителей смотрят на него из зала, готовые в любую минуту взорваться бурей оваций.

Ленькины пальцы, не чувствуя усталости стремительно метались по грифу. Паренек даже позволил себе некое озорство. На минуту он отступил от первоисточника, ввернув в произведение умопомрачительное «пиццикато».

Из памяти музыканта исчезло все – война, голод, смерть. Он ощущал восхитительную легкость, которая вскружив голову, уносила его в иной, совершенный мир. Мир, наполненный душевным покоем и светом.

Леня, погружаясь в глубинные тайны волшебства, не видел, как в немом восторге замерли немецкие офицеры. Он не видел, как раненные бойцы, подползая к колючей проволоке, с одухотворением  смотрят на распахнутое окно комендатуры, стараясь понять смысл, заложенный композитором в его бессмертное произведение.

Но пришло время коды, и пальцы музыканта замерли в неподвижности. Еще долго, в темноте грязного потолка, звучал последний аккорд сонаты.

Облегченно вздохнув, Леня посмотрел на часы.
-Четверть пятого. Осталось совсем немного.
Разминая затекшие руки, молодой человек прислушался к разговору фашистов и понял, так просто все не кончится.

-Послушай, Людвиг,- пыхнув сигаретным дымом, настойчиво повторял Отто,- я тебе сотню раз, рассказывал историю о том, как маэстро Паганини играл на одной струне. Ставлю двести рейхсмарок, что и этот русский сможет.

-Да, он восхитительно играет,- парировал фон Шлосс,- но он молод. Дай ему шанс, Отто, оставь хотя бы две струны. Тогда я заключу с тобой пари. Готов пожертвовать сотней и пятью бутылками коньяка. Уверен, доходяга даже на двух струнах не исполнит ничего дельного. Ну что, по рукам?

-Ладно, Людвиг, черт с тобой,- согласился Шредер и отдал распоряжение одному из автоматчиков.

Через несколько минут, Леня держал,  оскверненную руками вандалов "боевую подругу". Скрипка, тускло поблескивая лаком, словно израненная душа молила о сострадании.

Ленька, с нежностью проведя ладонью по ее осиротевшему грифу, тихо прошептал: "Прости, родная. Потерпи еще чуть-чуть. Помоги нам".

Прильнув щекой к подбороднику паренек закрыл глаза: "Сейчас половина пятого. Осталось всего полчаса. Что можно сыграть на двух струнах?"

Решение пришло мгновенно. Оно, подобно молнии озарило Леньку, заставив вспыхнуть пожаром бурных эмоций  трепетное сердце музыканта.
Неудержимый, где-то даже гротескный ритм искрометного « Чардаша», звучал немного зловеще. Даже играя на двух струнах, Леня ощущал, насколько переполнено динамикой, силой, колоритом, это произведение. Отражаясь от прогорклых стен кабинета, оно с невероятной мощью било в головы пьяных офицеров.

Глядя, как Людвиг, стараясь попадать в такт, ритмично притопывает ногой, Леня улыбнулся и ускорил темп. Немец не отставал. Ленька улыбнулся еще раз, вспомнив поговорку: "Плясать под мою дудку".

-Ну, скоро вы все попляшете,- подумал паренек.- Уже без десяти пять.

Но судьба и тут сыграла  злую шутку с Ленькой Гавриловым. Третья струна, не выдержав неимоверного напряжения, медленно  «поползла», а через секунду, тоскливо взвизгнув, свернулась тонкой змейкой.

Леня, выбитый из колеи, растерянно поглядывал то на своих товарищей, то на часы.
-Осталось всего семь минут. Целых семь минут.

Отто, обрадованный таким поворотом событий, даже привстал с кресла.
-Играть! Играть! Не останавливаться,- поторапливал он паренька.

Леня еще раз глянул в мужественные лица товарищей, и тихо произнес:» Ребята, простите. Я не смог».

Один из бойцов, с тяжелым ранением в грудь, сделал шаг вперед. Его покрытые кровавой коркой губы с трудом разомкнулись : "Играй, браток, а мы подпоем".

Ленька прижал инструмент к подбородку, и приготовился.

Боец, пронзив ненавистным взглядом Отто и его друга, негромко запел : "Вставай страна огромная, вставай на смертный бой".
Из строя вышел, и встал рядом молоденький парнишка. На вид, ему едва ли исполнилось восемнадцать. Пряча за спину забинтованные култышки рук, он более громким и звонким голосом продолжил : "С фашистской силой темною, с проклятою ордой".

Леня быстро подхватил ритм. Теперь, его единственный « басок» звучал подобно Иерихонской трубе. Каждая нотка, словно меч возмездия, вонзалась в сердца опешивших фашистов. А пленные, сгрудившись возле Леньки, продолжали петь: "Пусть ярость благородная вскипает как волна".

Дружный рокот голосов донесся сквозь открытое окно, продолжив строку : "Идет война народная, Священная война".
Леня глянул во двор, и увидел, как раненные люди вторят  словам песни. Они, сжав ладонями  ряды колючей проволоки, в едином порыве сотрясают ее, тем самым задавая ритм ему, Леньке Гаврилову. И эти слова, огненным шквалом, неслись над Могильщиково.  Великое произведение, обретая  несокрушимую мощь, силу, расправив крылья, взмывала в небо, распадаясь на алые соцветия сигнальных ракет.
-Черт! Черт!- впал в истерику Отто.- Расстрелять всех.
Он выхватил парабеллум и направил в голову Лени, но выстрела не последовало. Осечка, еще одна.
-Убейте их, олухи,- кричал он автоматчикам.
Но те, сломленные героическим духом русских, уже  не понимали ,чего от них хочет гауптман. Шредер бросился к одному из своих солдат. Вырвав у него оружие,  он собрался прикончить всех собственноручно, но было уже поздно.

На передовой, кровавым рассветом, вздыбилась земля. Она, попранная и оскверненная, воспряла, чтобы раз и навсегда сбросить с себя фашистскую нечисть. Из утреннего морока появлялись предвестники смерти. Они, подобно разящим молниям, вонзались в укрепления врага, превращая их в пыль.

Сокрушительный грохот  канонады, гулким эхом отдавался в сердцах, идущих в атаку бойцов. Шредеру показалось, что раскаты взрывов, треск пулеметных очередей,  громогласное «Ура», смешавшись в единое целое, вторят пронзительным  словам Лебедева-Кумача.

 Даже зловещий вой «Катюш», звучал в унисон песне.

-Бежать. Нужно бежать из этой страны,- истошно взвыл Отто и  бросился во двор, забыв о Леньке, раненных русских солдатах,  о своих подчиненных.

Он,  путаясь  в  клубах утреннего тумана, мчался в никуда.  Мчался изо всех сил, боясь обернуться назад. Фашистский офицер хотел забыть все, как страшный сон. Но сон, ставший явью, догонял его раз за разом и валил ниц. Шредер поднимался, и падал вновь. Ноги отказывались повиноваться. Страшный гул накрывал, заставляя вгрызаться в землю. А слова Священной песни, Великого народа, праведным гневом врывались в душу немецкого гауптмана Отто Шредера, оставляя там выжженную пустыню.
Лишь несколько строк каленым железом жгли его помутившееся сознание.
Шредер, стискивал виски руками, пытаясь вытолкнуть из своей головы страшные слова песни, но они, как пророчество, как напоминание, как приговор, продолжали звучать гулким набатом, рыданием миллионов матерей, сирот и вдов.
«НЕ СМЕЮТ КРЫЛЬЯ ЧЕРНЫЕ НАД РОДИНОЙ ЛЕТАТЬ,
ПОЛЯ ЕЕ ПРОСТОРНЫЕ НЕ СМЕЕТ ВРАГ ТОПТАТЬ»