Зима свободная 18

                Зима свободная 18

     Разве можно это объяснить нормальному человеку: вся зима была теплой, без минуса, вдруг, в переход с зимы на весну, обрушился на нас мороз с ледяным ветром, и снег, и лед, и космический холод. Пять дней я простояла на козырном 29 тагу, первая, без конкуренции, и едва свела концы с концами. Ласты сами собой склеились. В понедельник еще по привычке обула кожаные полуботинки на меху, во вторник обмотала шерстяные носки полиэтиленовыми кульками, в которые мы пакуем запакованные в картон картинки, до дому дошла на пятках, они стучали, как хрустальные, в среду сломалась, и переобулась в войлочные боты "прощай, молодость!". Мне было уже все равно, как я выгляжу. Туристам было тоже. Они сами напяливали на себя все, что привезли с собой в чемоданах, и выглядели не лучше. Их интересовали только перчатки, шарфы и шапки. Но и то очень вяло. Если два шарфа еще можно намотать на одно горло, то перчатки на перчатки не налезут.
     О чем я пишу? О том, как человек здесь ничтожен. Минус восемнадцать - и вся Европа в ступоре. А минус двадцать восемь - и коллапс. Но позвольте, я же помню, для Урала минус двадцать восемь - это красота, мороз и солнце, день чудесный. И даже в школу можно было не ходить только после минус тридцать восемь (или сорок пять?), ведь никто даже не болел. А здесь минус восемь, и влага, я раньше думала, от Влтавы, теперь думаю, что смог, и все изнемогают. Что уж говорить о минус восемнадцать?!
    А, может, это все потому, что в школу можно добежать и по сорокаградусному морозу, а после пятидесяти лет отстоять при минус восемнадцать десять часов кряду нельзя. Да еще мучить пятнадцатилетнего мальчика тем, что обязан собрать станек, сложить папки на тележку, коробки в разобранном виде, коробку с подрамниками, кассу, рюкзак с прищепками, дубленку...
     - Франтик, у тебя нет перчаток?
     - В перчатках неудобно работать.
     - У тебя нет и шапки!
     - У меня есть капюшон.
     - За то, что ты такой оловянный  солдатик, я заплачу тебе не сто пятьдесят крон, а двести. И двести за такую стойкость это еще мало!
     - Да ты сама заработала триста, баби, за целый день, а мне за полчаса даешь двести! Так у тебя никогда денег не будет, - сказал мой, теперь уже средний, внук в пятницу, надо же, как он повзрослел за те пару месяцев, что работает у меня.
      - Мне главное, чтоб ты у меня был, живой и здоровый! Нам бы только день простоять и ночь продержаться. Обещают плюс к завтрашнему дню.
     - Что?
     - Все. Не могу больше. Убегаю. Мне еще за мамой. К маленькому Давиду. Полагаюсь на тебя.
      - Убегай, - сказал Франтик, щеки у него уже горели, как бока красных яблок, - и привет там от меня, маме.

     Маленького Давида я увидела второй раз в жизни. И опять спящего. Он только ест и спит, говорит Наташа. Нет, вообще не плачет. Ни днем, ни ночью:
     - Только возмущается, когда я его перед кормлением перепеленываю. Он так голоден, как будто готов сожрать меня всю, немедленно. А ест по полчаса и уже по восемьдесят грамм. А потом, пока пеленки перестираю, пока сама поем, пока что-то приготовлю на ужин, глядишь, и глазки открыл, и смотрит так... так, мама, в самую душу.
     - Детка, ты ему "Бременских музыкантов" ставь, там много музыки хорошей.
     - Давид-большой больше к "Винни-Пуху" прикололся, уже сам ходит по квартире, и по-русски, вполголоса, напевает "в голове моей опилки, не бе-да!".
    - Я тут принесла два кило зеленых яблок и кило ярко-оранжевой моркови, я не знаю, какие фрукты можно, но уж яблоки-то точно, и морковь потереть с сахаром никогда не повредит, а еще курицу, Наташа, отвари ее целую, и пей бульон, именно бульон, это самое лучшее в мире средство. Курицу можно и холодной потом поесть, главное, пить бульон, только целую луковицу не забудь положить за десять минут до готовности.
     - Ты что же, думаешь, мама, мы тут голодаем? - насмешливо спросила дочь, и я ответила из последних сил:
     - Я же привыкла тебя подкармливать во время беременности, теперь мне не хватает этого, и да, я боюсь, что вы недоедаете... ну, моего, мамочкиного, и теперь уже бабушкиного. Если Дада "Бременских музыкантов" и "Винни-Пуха" друг от друга отличает, то и бульон от бабушкиной курочки отличит от франкфуртской поливки Давида.