Женча

       Воспоминания детства почему- то самые яркие. Кажется, что уже давно всё позабылось, а оно вдруг всплывёт откуда-то из самых глубин памяти, да так ярко, во всех красках, как будто это  случилось только вчера.
       Детство моё прошло в леспромхозовском посёлке в забайкалье, а если быть более точной, в Бурятии. Я из того поколения, которое появилось на свет в первые десять-пятнадцать лет после войны. Семьи тогда были довольно многочисленными, поэтому наша семья, имеющая трёх детей, считалась небольшой. Я с завистью смотрела на Люську Байдукову, у которой была старшая сестра и трое братьев, которые постоянно ссорились и дрались между собой и иногда колотили Люську, зато она была освобождена от обязанности носить из колодца воду для полива. Ещё её редко, в отличие от меня, отправляли в магазин "охранять" очередь.
      Люськина мать тётя Женя, а по-соседски просто Женча, нигде не работала, а только занималась домашними делами. Темнокожая, жилистая, с небольшими глазками-бусинками и крупными ладонями рук, напоминающими две большие лопаты, она была очень шустрой и подвижной. Одно ухо всегда выглядывало из-под платка и слышало всё, что надо и не надо.  А ещё она была в курсе всех сплетен по посёлку и, собрав вечером вокруг себя баб-соседок, со смаком их пересказывала. Она сама ходила в магазины, отстаивала там очереди, попутно узнавая свежеиспечённые поселковые новости. Она знала  всё и обо всех. Кто, где, когда , с кем, зачем и почём. Кто женился, кто, наоборот, разбежался, кто из водителей получает новый "МАЗ" и кого из лесорубов лишили премии за чрезмерное употребление "горькой". Кто родился, кто умер, спалился или пришёл с повинной сам. И она с упоением делилась подробностями со всеми желающими получить эту информацию.  Наша мама называла её "сарафанное радио" и не очень любила, когда Женча заворачивала к нам в гости. Увидев в окно соседку в своей ограде, мама ворчала: "Ну, вот , нарисовалось сарафанное радио"-, но никогда не показывала вида, что не рада её визиту, а наоборот, проявляя забайкальское гостеприимство, приглашала к столу "на стакан чая". Я почему-то не помню, чтоб у нас в семье пили чай из тонких стеклянных стаканов ,которые мне очень нравились ,особенно с подстаканниками. Мама ставила на стол перед Женчей фарфоровую чашку с чаем и обязательно с блюдцем, предлагала немудрёное угощение. Молоко подавалось отдельно в "молоснике", потому что настоящие забайкальцы пьют только "белёный" чай. Женча устраивалась основательно, наливала чай в блюдце и начинала его пить вприкуску с сахаром и смачно прихлёбывая. Сахар мама, по моему мнению, покупала плохой.Мало того, что он лежал в коробке, так ещё быстро растворялся. То ли дело был комковой сахар!Большие голубоватые куски были до того крепкими, что от них откалывали маленькие кусочки специальными щипцами или просто клали в ладонь и сверху ударяли ручкой вилки. Потом этот кусочек клался за щёку и запивался чаем. Его можно было смаковать долго-долго! Отхлёбывая чай, Женча трещала без умолку. Напившись и рассказав новости, Женча стаскивала с головы ситцевый платок, утирала им лицо и приглаживала двумя руками свои тоненькие косоплёточки, смазанные репейным маслицем, чтоб крепче держались. Потом она просила маму включить приёмник. Настенные радиоточки были в каждом доме, а вот большой "настоящий" приёмник имелся не в каждой семье. Она с одинаковым интересом слушала передачи и концерты на русском и бурятском языке, на котором в отличие от всех русских в посёлке умела хорошо говорить. Да и где его можно было выучить, если в посёлке было всего несколько бурятских семей.
     Потом, спохватившись, что скоро "Сам" приедет с работы, она срывалась с места, на прощанье взмахнув своим семейским сарафаном. Это уже потом, в семидесятые годы семейские сменили свои "сарахваны" на платья, а в шестидесятые ходили в них почти поголовно. Ещё у Женчи были "винтарины", которые, как и яркий семейский "сарахван" были предметом моей зависти. Каждая уважающая себя семейская бабёнка имела в собственности "винтарины"- крупные бусы из природного янтаря, которые в несколько рядов украшали грудь . Эти "винтарины" передавались в семейскими из поколения в поколение как память о жизни на берегу теперь уже далёкого Балтийского моря, куда они вынуждены были бежать при первом церковном расколе. У нашей мамы такой красоты не было, хотя несколько ниток разноцветных бус лежало в шкатулке. И вообще на фоне Женчи мама выглядела скучно: волосы её всегда были аккуратно собраны в пучок или уложены в узел на затылке. И такого бравого цветастого "сарахвана" она не имела, а ходила на работу в платье или костюме. Работала мама бухгалтером в леспромхозе и все звали её по имени и отчеству. И ещё ни мама, ни папка не были семейскими, о чём я тоже периодически жалела.
     "Сам"- Федосеич - у Женчи работал в лесозаготовительной бригаде сначала простым сучкорубом, а потом,окончив вечерние курсы при гараже, перешёл на трактор. Труд в лесу был тяжёлым, да не просто тяжёлым, а адским. Намахавшись за день топором, мужики приезжали домой чуть живыми. Не был исключением и Федосеич. И не зря они уходили на пенсию по льготному списку, но, как правило, на пенсии не заживались, а через некоторое время перебирались на постоянное место жительства- поселковое кладбище. Если Женчин голос был слышен на всю улицу целый день, то Федосеича можно было услышать только тогда, когда он выпивал свою честно заработанную чекушку. Будучи почти на десять лет моложе Женчи, он таковым не казался.
      Соседские бабёнки побаивались Женчиного языка и старались без нужды с ней не связываться, но она всё равно находила повод для ссор и сплетен. Когда Женча была "в ударе", лучше было держаться от неё подальше и не попадаться под её горячую руку. Затрещины, сопровождаемые бранью, летели в разные стороны. В такие минуты прилетало не только мальчишкам, но и Люське тоже. При виде такой Женчи мне становилось страшно, я ретировалась к себе в ограду и наблюдала за ней в щелочку в заборе.
      А ещё Женча была завистливой. Она не могла смириться с тем, что у кого-то появилась обнова, будь то мотоцикл или детский велосипед. Когда родители купили первый "Запорожец", ещё тот, "горбатый", который вся соседская детвора окрестила "черепашкой", она всем и всюду рассказывала, что мы всей семьёй сидим голодом, едим одно голубичное варенье, а деньги мама прячет под матрац. Я, естественно, проверила под матрацем на нашей с сестрой кровати, но денег там, к своему великому разочарованию, не обнаружила. Сейчас я понимаю, какими великими тружениками были наши родители, у них практически не было свободного времени: работа, хозяйство и мы, дети. Каждая копейка зарабатывалась большим трудом.Даже разговаривая с Женчей, мама всегда что-нибудь вязала или занималась починкой нашей одежды, которая почему-то сама без нашей помощи постоянно рвалась. А на этом "Запорожце" папка много лет возил соседских ребятишек на Уду купаться. В том числе и Люську с братьями. В него набивалось человек по пятнадцать малышни, сидели чуть ли не на голове друг у друга, но обид на тесноту ни у кого не было, наоборот, все старались утрамбоваться потеснее, чтобы больше человек влезло.
       Так шло время. Мы росли, родители работали. Старшая дочь Женчи - Валя- окончила школу, поехала в Улан-Удэ, выучилась там на продавца, а через некоторое время приехала с мужем. Потом с маленькой дочкой. Но визиты её были очень редкими и короткими. Тогда же я узнала, что Федосеичу она была не родная, а Женча её "нагуляла в девках". Один за другим окончили школу её сыновья, старший Фёдор по направлению военкомата выучился на шофёра и ушёл в армию. Второго, Виталия, в армию не взяли по причине косоглазия, и он пошёл работать в лес. Вернулся, отслужив положенные два года, Фёдор и тоже пошёл в лес на вывозку. У Женчи стали водиться деньги, она сменила свою плюшевую "жакетку" на пальто и всё чаще стала ходить в платье. Но поверх него обязательно повязывала семейский запон (фартук). В доме у них появились телевизор и магнитофон, а во дворе мотоцикл. Вскоре Фёдор женился и уехал жить в райцентр. К тому времени уже и Люська, и младший Толька окончили школу.
       А потом грянула беда. Виталий решил жениться на десятнице из своей бригады, которая большой красотой не отличалась, а вот про её любовные похождения с женатыми мужиками по посёлку ходили легенды. Не знаю, насколько эти слухи были правдивы, но при Витальевом известии Женча взбеленилась. Выскочив за ворота, она сначала поливала будущую невестку бранью, а потом, подхватилась, помчалась к её дому и перебила все стёкла в окнах. А утром в стайке нашли повесившегося Виталия.
      Невозможно понять душу и сердце женщины, потерявшей своего ребёнка. После смерти сына Женча немного угомонилась. Уже не так часто кричала на своих домочадцев и реже "мела подолОм улицу". Тоже выучился на шофёра и отслужил в армии Анатолий, так же стал работать в леспромхозе. Появилась у него и девушка, бывшая одноклассница, заканчивающая в Иркутске мединститут. Она была дочерью кумовьёв Федосеича и против такой невестки Женча не возражала. Можно было жить и радоваться, дожидаясь лета, когда молодые собирались сыграть свадьбу. Но в начале зимы в результате несчастного случая погиб Анатолий- её отхончик, её поскрёбышек. Женча сразу, вмиг постарела и поседела. И потеряла вкус к жизни. Теперь она могла целыми днями не выходить за ворота или часами сидела одна на скамейке возле дома.
      Как-то я присела с ней рядом- уж больно потерянно и жалко она выглядела в своём теперь вечном чёрном платке и чёрном же платье, висевшем у неё на плечах, как на вешалке. Мы помолчали, а потом стали вспоминать её погибших сыновей. Она заплакала и сказала мне, что это бог наказал её за грехи молодости. Я подумала, что она имеет в виду рождённую вне брака дочь, но каково же было моё  потрясение, когда она сказала, что в войну убила своего двухлетнего сына, тоже рождённого без мужа. Мне стало очень страшно находиться рядом с ней. А она бесцветным голосом стала рассказывать, как в войну жила на гурту у бурят и родила от хозяина ребёнка, который ей был не нужен. Однажды на речке мальчик начал тонуть, а она его просто не стала спасать, вернее, не приняла всех возможных мер для его спасения. Потрясённая, я прибежала домой и стала рассказывать маме, что узнала про Женчу. А мама сказала, что такие слухи давно ходят по посёлку. И добавила, что в жизни бывает всякое, что я не вправе осуждать Женчу: "Не суди, да не судима будешь." Но в моей ещё совсем юной голове такое укладывалось с большим трудом, тем более понять такое я тогда не могла. Это сейчас я понимаю, что через воспитание детей, Господь прощает женщине её предыдущие грехи ,а уж как она занимается воспитанием зависит от её характера. Да и грех у неё был один, а всё остальное женские прегрешения.
      В свою последнюю зиму Женча редко выходила из дома. По словам иногда забегавших к ней соседок она стала много молиться, просить у Бога прощения. А потом тихо умерла.
      Теперь она лежит на поселковом кладбище рядом с двумя своими сыновьями. Может, там, наверху ,она встретилась со своим первенцем и покаялась перед ним. Надеюсь, что теперь она в ладу сама с собой.
      Федосеич после её смерти сошёлся с соседкой вдовой, пережил и её и теперь живёт в райцентре у Людмилы. А дом Женчи с заколоченными окнами так и стоит на своём месте на нашей заметно укоротившейся и поредевшей улице.