Изгой

Огромная комната, состоящая из сотни стульев и телекамер била в глаза своими вспышками и блеском. Ненавистные рожи безумно глядели на меня. Всем своим вниманием они пытались ввести меня в заблуждение своим неинтересным и глупым мнением. Да кто бы говорил! Критик от слова «кретин», так говорил мой отец, также считаю и я. И что же они меня спросят. Посмотрим…
Мистер Краков, скажите, пожалуйста, что за дрянь вы начали писать, это такая безвкусица! – вскрикнул очкастый доходяга в первом ряду. По-видимому, из видной газеты. Ну да, ну да… Как не вам это знать: безвкусица это или нет, вы то уж точно мои книги читали… - пронеслась мысль в моей голове. Он продолжал что-то выкрикивать, но общий шум в конференц-зале заглушил его выкрики до начала конференции и потому спустя мгновения он замолк и с досадой опустился в кресло. Быстро сдался этот продажный щенок.
Итак, дамы и господа, прошу тишины! – пробубнил в микрофон мой друг и менеджер Павел Простак. – Михаил Краков ответит на ваши вопросы, будьте вежливы и терпеливы! Если на кого-то не хватит времени, пишите мне на почту. Мы все обязательно рассмотрим! Начинаем!
И как он меня уговорил начать эти конференции по всей стране? Это же такая глупость… Сидеть вот здесь, в этом зале и разговаривать с бесполезными людьми! По крайней мере так считаю я… Ну что ж, он менеджер и это его работа. Попробуем в очередной раз просидеть полтора часа и поговорить ни о чем. Лучше бы встречу с поклонниками организовал… Ну да ладно, бог с ним...
Мужчина в малиновом пиджаке во втором ряду, представьтесь! – скомандовал мой друг и выжидающе поглядел на этого ряженого джентльмена.
Гарри Смайт, газета «Голос Слова». Спасибо за возможность пообщаться с писателем, - он слегка замялся и поглядел мне в глаза. Вопрос явно содержал какую-либо подковырку, которой он хотел бы меня разоблачить, но явно трусил. Это странное суеверие говорить первым изумительно действует на этих журналюг. Когда они в толпе, то всегда герои, а как сказать что-либо, так дух перехватывает. Ну давай, не тяни. Успокойся, дыши глубже, только от гордости не лопни за свою продажную душу.
Гм, я хотел бы поинтересоваться, Михаил. Раньше вы писали романы о доблести и чести. Что теперь стало с Вами? Ушли в политику, может Вам кто-то платит за столь сомнительные текста? – ударными строчками бросил журналист и сел на место. Его маленькие глупые глаза растерялись, он осекся и от волнения забыл даже поблагодарить публику. Молодой и неопытный, зря ты полез туда, куда не следует…
Пашка посмотрел на меня глазами полными верности и понял, что я готов к ответу. Он всегда понимает одним взглядом. Он повернул свою голову на публику, и остановил свой взгляд на ней.
Допустим, что вы читали мои книжки… Но это только допустим. Мне интересно все же знать: Автор имеет хоть какое-то право выбора тематики своего произведения? Как мне кажется – имеет. А то, что вы, товарищи журналисты придумали в своих головах, меня нисколько не интересует. А потому следующий вопрос, - мягко выразился я и с нисхождением посмотрел на этого наглеца. Он явно ожидал другой реакции на его слова, но никак не равнодушия и простого ответа. Так вот, дружище, провокатор сам себя тоже в яму отправляет.
Цвет лица молодого выскочки стал цвета его костюма, и он в гневе начал стучать пальцами по своему планшету. Так-то, дурачок, пиши-пиши. Я не благодаря тебе стал известным, и не благодаря твоим безобразным воплям.
Мистер Краков, а почему вы не читаете других авторов современности, ваших коллег? Вы видите в них то, чего не стоит выделять, из чего невозможно сделать выводы? Об этом вы очень часто говорили в своих интервью. Что в них не так? Или в вас проснулись лицемерие и эгоизм? Спасибо, - закидал меня вопросами уже поднадоевший мне Барри Крейг из «Гласного чтива». Слишком часто он попадается мне на глаза. Ну да ладно, и ему отвечу.
Хм, как бы вам это сказать, Барри… - Паша снова посмотрел на меня, и я выдержал паузу. Не бойся, друг мой, и с этим задирой разберусь. – Я делаю то, что мне нравится. То, что привносит в мою жизнь творчество и свободу мысли. А есть ли смысл смотреть в чужой огород, где, возможно, не пахано и не сеяно. Мне это точно не приносит удовольствие… Ну продолжение ответа вы уже знаете. Не в первый раз на моей конференции.
Мои слова его явно разозлили. Ну так не стоит задавать одни и те же вопросы с разной оберткой. Такими гадостями пугайте своих любимчиков и любимиц. А я сам по себе.
Эта знакомая мне панихида по моему, как они выражаются, «умершему таланту» явно стала мне докучать. Вопросы те же, смысл тот же, глупость в глазах журналистов, как и в их бесполезных головушках неискоренима. Что же, еще с пятак дурачков и можно отправляться домой…
Кхм, Михаил Семенович… - Ага, значит по отчеству, это уже интересно. – скажите, пожалуйста, насколько вы заинтересованы собственным творчеством в пределах будущего года? Что может измениться, какие новые форматы вы бы попробовали? Спасибо!
Хм, умный старичок… Кого-то он мне напоминает, но я его ни разу не видел и ничего не слышал о нем…
Хороший вопрос, я бы даже сказал лучший на сегодняшнем мероприятии. – я немного замялся, чтоб перевести дух и продолжил. – извините, но вы не представились.
Александр Добрынин, я независимый журналист и писатель… - послышались оканье и гогот, справедливо, он же не такой как они. – Давно интересуюсь вашим творчеством, и мне в большей мере нравится то, что вы делаете.
А он мне нравится. Хороший мужик, располагает к себе. Как видно с хорошими манерами и говорит искренне. Держись, братец, жизнь в клубке змей не очень приятная!
Что я скажу по поводу творчества… Оно стало несколько мне докучать и еще более казаться бесполезным, хотя, как я вижу по вам, еще остались ценители настоящего творчества. Стало быть, еще есть смысл этим заниматься. Что же касается будущего, то в скором времени выйдет последняя часть моей трилогии, и на этом хотелось бы сделать передышку... – сказал я и посмотрел на Александра.
Легкая улыбка на его лице сменилась упавшей с двух концов чертой, и он с томным взглядом сел на свое место, когда толпа взорвалась после моих слов. Он ничего не писал, ничего не записывал на диктофон, а просто взял вещи, надел на голову шляпу и покинул помещение. Больше я его никогда не видел.
Что-то щелкнуло в моей голове, и я дал знать Пашке, что пора завязывать с этим бесполезным дурдомом. Настало время покидать зал. Менеджер схватился за микрофон и сказал слова прощания. Толпа не переставала гоготать и шуметь, отзываясь бездумными выкриками и возгласами. Ну что, ребят, прощайте…

***

Продолговатый автомобиль несся вперед без остановки и оставлял за собой легкие вихры в воздухе, которые то и дело расстреливал поздний октябрьский дождь. Было ужасно холодно и пасмурно, всюду текли широкие ручьи с тоннами воды, уходящими далеко в русло реки, а затем дальше и дальше в нескончаемые края. У Михаила явно не ладилось в душе, и все больше нагнетали обстановку сомнения по поводу того старичка. Что-то в нем было и это самое что-то совсем не давало покоя.
Затемненное стекло со скрипом открылось перед его лицом, и он закурил. Закурил не от того, что ему хотелось, а из-за своих неспокойных мыслей, которые терзали его острый разум. Глупо было что-либо предполагать и делать поспешные выводы. Может быть, и не стоило так расстраиваться от несбывшихся надежд журналиста-старика? Странное ощущение вдруг проснувшейся совести било ему глубоко в голову, давило изо всех сил на сердце и скручивало руки с мокрой сигаретой. Таково искусство писателя, что угодить всем сразу просто нереально.
Большой дом из нескольких крыш показался неподалеку и автомобиль вскоре остановился. Остановился громко и со скрипом тормозных дисков, пришла пора выходить: Миша, не расстраивайся, чертова конференция позади, отоспись хорошенько… Завтра придумаем, что делать дальше, а там уж видно будет. Пашка так и не получил ответа и просто протянул руку на прощание, сухую, бесконечно шершавую взрослую руку, которая когда-то была легка и трудолюбива, а нынче потеряла свою молодость и силу, как и ее хозяин.
Краков шел медленно, будто ему не хотелось заходить в дом и развернуться на полпути. Так надо и надо было дойти до любимого дома, каким бы он ни был. Такова жизнь любого человека на Земле.
Его мысли менялись как огромное синее море, они то и дело темнели, бурлили, сочетали в себе позитив и негатив, шли напролом, а бывало, что и совсем наоборот. Наоборот как его книги при прочтении. Его жизнь. Его странные мотивы и идеи – все было наоборот и очень часто.

***

Первым делом он схватился за свою любимую авторучку и набросал парочку строчек. Казалось бы, как в юности начинались его бесполезные рассказы и повести, которые никому не были нужны, кроме него самого. Остатки глупых мальчишеских мечтаний накрывали его каждый вечер, когда он оставался наедине с собой. Ночь – пора великих свершений, если ты, конечно, в это веришь. Михаил в это верил, и потому все в его жизни складывалось достаточно тяжело. Странно полагать, что у столь доверчивого человека были довольно опрометчивые мысли о каждом на той конференции – все это мучило его, и он не мог ничего поделать.
Кракова никогда не беспокоили нервные срывы, но именно сегодня он был на грани, а явление старика на его встречу со СМИ было безумным поступком судьбы. Жизнь сурова, а он это лицезрел и ненавидел ее за это. Все, что было описано в его книгах, в такие моменты превращались в ничего, будто бы сказка, написанная непонятно каким выдумщиком и красиво подано под ужасно красивым гарниром. В такие моменты безрассудного мысленного суицида он ненавидел и себя. А почему?
Когда-то, очень давно он поклялся себе, что изменит этот мир к лучшему, исправит ошибки писателей и поэтов, какие были до него. Он не смог, у него не получилось добиться того, о чем он мечтал всю свою молодость и становление. К тому же сегодня он наблюдал страшные и чудовищные события своего поражения. Гиены, змеи, муравьи – как он их только не называл – а ведь он поклялся их исправить, поклялся несмотря ни на что найти выход из этого дурного общества. В итоге он просто отделился сам, откололся как кусочек края вазы или граненого стакана, что не выдержал удара внешнего мира. Изгой!
Изгой… А изгоям положено писать в стол, изгоям положено жить отдельно, изгоям положено все иметь отдельное – дом, машину, все что угодно. И вот сегодня этот момент настал. Час истины и расплаты за содеянное, рыцарь, не ответивший за свои обещания, карается страшным приговором, а самое обидное, что выносил его он себе сам. Давно пора!
Он схватился за древний клинок из богатого восточного города и стал царапать на стене своего кабинета смертный приговор: «Изгой! Того я стою! Я дал себе обещание и не сдержал! Отныне и на веки, ухожу с честью и достоинством, которые никак не оправдал!» Рыцарские слова, не правда ли?
Михаил нисколько не медлил и царапал сильно, настолько, что даже виниловые обои и твердая штукатурка нисколько ему не мешали. Он ненавидел себя, ненавидел свои книги, ненавидел все то, что он сделал и что пообещал когда-то самому себе. «Это была клиника», или все же глупая мысль перед закатом дня? Он не знал, не верил тому, что делает, сознание его двоилось. Он со всей силы отдернул от стены кинжал и занес его над грудью. Стоило ли оно того? Нет, нисколько! И он схватился за бумагу, выдернул ручку из своего кожаного футляра и начал писать. Минуты за минутами шли все быстрее и быстрее, а древний кинжал заносился над его грудью. «Ты веришь себе, товарищ Краков?» Нисколько! Но я напишу то, что обязан. Я это сделаю.

«К утру он стал терять реальность, а под вечер следующего дня утонул в своих мыслях и упал с грузом на душе. Грузом был обреченный роман обреченного человека. Роман, который при свечах забрал у человека волю, а своей обреченностью достиг успеха. Так ли это на самом деле? Да! Ведь он назвал его «Изгоем»…» - произнес Павел Простак и покинул здание издательства, где его друга так ненавидели эти жадные до денег и славы гиены.

21.02.2018