Девушка-чайка

Слушай, может, вуаль галлюцинаций на ресницах была?
В глазах твоих, однако, я увидел бесконечность.
Едва уловимую, словно севшую на ладонь снежинку.
Тело мое ощутило дыхание летнего луга.
Лица цветов улыбались мне и солнцу…
Аранжировалась ветром вечная звездная фуга.
Небесный лазурный абажур отбрасывал тень облаков,
Ажурно развешанных потаенным воображением природы…

Это белое стихотворение. Оно написано кистью черной масляной краской на обратной стороне картины по грубой текстуре холста. Оно чуть наивно-возвышенное. Какую тайну хранит? Кому посвящено? Об этом знаю только я. И что ответить этому настойчивому человеку в дорогом английском костюме? Я его вижу первый раз в жизни. Он звонил мне из Москвы месяц назад и заказал картину: масляный пейзаж с видом крымского побережья, а именно – море в окрестностях Гурзуфа…

– Нет. Этот этюд мне дорог. Он не продается, – ответил я столичному гостю.

– Назначайте любую цену. Мне нужно именно это полотно, – довольно резко заявил он.

Номер моего телефона дал ему один известный мне москвич, для которого я писал живописное полотно с видом на Зарайский монастырь. И вот сейчас мой новый заказчик в моей мастерской. В моей духовной келье. В моем мире. Он самоуверенно смотрел на картину, которую я (единственную из огромного количества пылящихся на мансарде) повесил на серую стену. Мой гость просил именно эту работу и не пожелал купить картину, выполненную для него на заказ.

– Это не картина. Это этюд. Написан с натуры в Крыму для другого человека. Я могу выполнить копию и продать вам, – отвечал я.

– Я знаю, что такое копия, молодой человек. Мне нужен оригинал. Я не художник, я деловой человек, и человек достаточно образованный. Посещал Лувр в Париже; конечно же, в Третьяковке был неоднократно, в Эрмитаже, в Русском музее. То, что есть в этом этюде – молодость, свежесть, чистота, любовь, наконец, – вы не сможете передать даже в своей копии. Знаете, как писал Омар Хайям: «Лови летящий в бездну миг…» Вот этот миг живет на этом холсте в ваших мазках. Это прекрасный миг. Я хочу купить именно его, сколько бы он ни стоил.

Я внимательно посмотрел на своего нового знакомого и что-то глубоко печальное уловил внутри его взгляда, тщательно скрываемое уверенностью и, видимо, присущим ему тщеславием. Эта глубочайшая печаль, обнаруженная мной, стерла нашу натянутость. Отчуждение и неприязнь уступили место любопытству.

Возможно, он увидел то же самое в моем взгляде. Мы оба на время замолчали и смотрели на этот этюд, похожий на одинокий цветок, пробившийся среди голых скал. Или на чайку, взлетевшую одиноко в серое небо, предвещавшее грозу…

Гроза… Гроза-гроза. Я помню эту грозу и шторм. Но нет. Сначала было солнце. Только жаркое солнце и небо, как огромный лазурный абажур с редкими плотно-сбитыми белыми тучками, развешанными потаенным воображением природы. Эти тучки, кажется, висели неподвижно на одних и тех же местах целую неделю. Было крымское ароматное лето. Рано утром я покидал полутьму и влажность моей комнатки в Гурзуфе, маленький домик, притороченный к скалам среди парков и акаций. Уходил на восток, к морю, и забирался на выдвинутую к морю скалу. Она вся заросла сверху травами и разнообразными дикими цветами и, казалось, висела над морем. Слева – Медведь-гора, справа – уютный Гурзуф в бело-сиреневой дымке и зеленый скалистый берег, уходящий в сторону горы Ай-Петри. А перед тобой – дыхание, великое и неповторимое дыхание Черного моря, и близко две скалы – Адалары. Два каменных близнеца, стоящих в море, изрезанных трещинами, пещерками, указывающими на миллионный возраст этой каменной красоты. Адалары всегда усыпаны белыми чайками. Их крики заглушает шум волн.

У моей скалы тоже было название – скала Шаляпина. Великий певец любил стоять на этой скале и петь наперекор стихии.

Когда же гроза? Не скоро… Я раскладывал свой этюдник, выдавливал душистые масляные краски на палитру – охру, виридонку, белила, кобальт, умбру; льняное масло наливал в пластмассовый колпачок. Брал кисть и растворялся в природе, в мазках, в свете и тени, в небесах, в бирюзовой пучине, в фиолетовых скалах-близнецах. Не знаю, есть ли в жизни более сказочное, более восхитительное чувство, чем общение с живой природой? Хотя, знаю… И вы, конечно, знаете, что есть такое чувство. И оно уже поджидало меня. Там, в этих фиолетовых скалах.

Каждый день я видел синюю лодку. Она медленно двигалась в сторону Адалар. В лодке сидела девушка, уверенно гребла веслами, и мне чудилось, что все время на пути к скалам она неотрывно смотрела на меня и улыбалась. Я махал ей рукой, но она не отвечала. Девушка забиралась на ближнюю ко мне скалу и растворялась среди чаек.
Казалось, она сама становилась белой птицей и парила в лазури. Каждый раз я хотел спуститься со скалы, встретить ее, когда она возвращалась, и познакомиться. Но забывался за работой и видел, как лодка уже на полпути к берегу, и поспеть мне к ее возвращению времени явно бы не хватило.

Однажды я все же сделал попытку. Но, когда я, прыгая по камням, подобрался к маленькому причалу, вокруг никого не было. Две-три лодки покачивались на волнах. На корме синей лодки сидела чайка с длинным клювом, смотрела на меня, моргая круглыми глазками, будто насмехалась над моим одиночеством. Я прыгнул в лодку, чайка взметнулась и полетела низко над водой. Я раскрыл этюдник, взял кисть и нарисовал белилами на досках, внутри лодки, эту летящую чайку…
На следующее утро я рано забрался в безлюдье, на скалу Шаляпина, поставил большой холст, который накануне вечером натянул на подрамник, и принялся писать новый этюд. Шло время, а девушки на лодке не было. Я расстроился, бросил кисть и подошел к самому краю скалы, высматривая далекий причал.

– Вам не страшно? Ведь так опасно стоять на краю скалы, трава скользкая, – вдруг услышал я незнакомый голос и обернулся. – Зачем вы нарисовали чайку на моей лодке?

Передо мной стояла та самая девушка, плавающая к фиолетовым скалам. Она весело, с любопытством смотрела на меня и на мой начатый этюд.

– Вы что, художник?

– Да, художник, – взволнованно ответил я.

– Вы мне махали рукой. И чайку нарисовали. Что же вы сейчас молчите.
Рассказывайте, что вы здесь в одиночестве рисуете? – она посмотрела задорно на мой смущенный вид и расхохоталась.

Сказать, что она прекрасна, что она очаровательна, непосредственна и мила – потратить попусту слова и время. Казалось, она парила над цветами. Ветер развевал ее длинные позолоченные солнцем волосы. Зеленовато-голубые глаза живо отражали все крымские берега, весь лазурный небосвод и все-все бескрайнее море. В ее глазах мгновенье бесконечность была. Едва уловимая, словно севшая на ладонь снежинка.

– Вы рисуете мою любимую скалу, – улыбнулась она солнцем.

– Что же за тайна – эта скала? Может быть, там находятся мифические сады Геспериды с золотыми яблоками, и вы их охраняете? – спросил я.
 
– Я становлюсь там чайкой. Только никому об этом не говорите. Это наш секрет. Хорошо?! – она говорила серьезно, но глаза ее задорно смеялись.

– Вы девушка-чайка!

– Хорошо. Меня так еще никто не называл.

– А у девушки-чайки есть имя?

– Эту чайку зовут Светланой. А вы рисуйте. Я люблю смотреть, как рисуют настоящие художники.

– Вам не будет скучно?

– Нет. Здесь красиво. Просторно. Я сегодня не поплыву к скалам. Море волнуется. Будет шторм.

Мазки ложились на холст уверенно, легко. Будто кистью водил невидимый неземной художник. Я надолго увлекся работой, чувствуя присутствие волшебного вдохновения…
Солнце начало прятаться за тучи, которые незаметно принялись теснить голубое полотно неба.

– Моя картина закончена, – сказал я, прищуриваясь и отходя дальше от полотна.

– Хорошо, но здесь не хватает меня среди чаек. Вы это должны заметить.

– Верно. Сейчас я вас нарисую, – несколькими мазками я изобразил среди скал ее стройную фигурку, будто взлетающую вместе с чайками. И нарисовал за ее спиной два белых крыла, отрывающих ее от земли.

– Ух ты! – сказала она восхищенно. – Очень романтично. Мне нравится эта картина. Она легкая. Солнечная. Как будет называться?

– Девушка-чайка…

…Дождь хлынул внезапно. Вмиг потемнело. Вдали, над чернеющей полосой моря, сверкнула вертикальная красная молния до самой воды. Будто небесный громовержец Зевс пытался расколоть землю пополам. Раскаты грома своей мощью отозвались в камне и рассыпались по всему побережью. Море взбунтовалось и жадно обрушило свою силу на скалистые камни, усиливая ярость с каждым броском.

Гул разверзнутых небес превратился в рев исполина, невидимого за плотной синевой дождя. Кипарисы раскачивались своими островерхими пиками. Казалось, армия оживших каменных титанов потрясала гигантскими копьями бессмертному громовержцу на Олимпе, не страшась вступить с ним в единоборство. В схватку вселенских стихий. Морские волны разбивались о камни, застывая на миг прозрачной стеной, через которую частые молнии просвечивали и проникали извне огненными лучами, пугая человеческое сердце. Сам Нептун бросал на берег пылающий трезубец, гневаясь на отважных людей, не прячущихся за крепкими стенами… Грохот неба, крупный дождь, колючие брызги, черные волны, вспышки огня – все это заполнило мир… Неповиновением… Бурей… Грозой…

Мы укрылись в большой расщелине, в полупещере.

– Вам нравится стихия? – спросила она.

– Я ее жажду. Становлюсь ее частицей. И, кажется, я породил ее силой вымысла. Вы тоже ее частичка. Сейчас вы похожи на царицу Тамару.

– Почему?

– У вас гордый смелый взгляд, царственный блеск в глазах.

– Страх у меня от грозы и мокрые слипшиеся волосы, – усмехнулась она, отжимая пряди.

Очередная молния вспыхнула, скользнула отблеском по осклизлым камням, метнула черные тени в расщелину. Лицо девушки нарисовалось незнакомым страстным профилем и исчезло в темноте. Мириады импульсов тайного, желанного волнения заискрились в сознании и вспыхнули в сердце…

Я обнял ее. Привлек к своим губам. И целовал, казалось, вечность. Ее соленые дрожащие губы ответили жаром июльского солнца, ароматом акаций, дурманом летних лунных ночей.

– Смотрите, у меня на крыльях огромные капли воды, – она отстранилась в темноту. Я подошел к этюду.

– Это дождь попал на краску, на нарисованные крылья, и размыл их.

– Нет. Дождь попал на настоящие крылья. Я не могу лететь.

Я глянул в ее горящие глаза и не понял, шутит она или говорит всерьез.

– Зачем вам крылья? Я вас перенесу хоть на край земли. Я хочу, чтоб вы стали моей навсегда.

Ее хрупкая ладошка была холодной и безвольной.

– Давно-давно мне гадала одна цыганка, – грустно произнесла девушка.

– Что же она вам нагадала? Гром, Чайку и Любовь?

– Откуда вы знаете, – она вздрогнула, съежилась и вся сникла, стала беззащитной, похожей на птицу в клетке. – Цыганка сказала, что я свободная птичка, у меня есть крылья, и я буду счастлива, если сохраню их. Любовь и молния меня погубят.

– Разве можно верить цыганкам? Вы созданы для великой любви. Я люблю вас.

– Кем вы хотите быть? – спросила она и не слушая ответила, – я хочу быть птицей. Мои крылья мокрые. Я не могу лететь.

– Сейчас я их высушу. Вот смотрите. – Я разложил этюдник, достал кисть и принялся подправлять мазки. – Эту картину я подарю вам. Напишу вам белое стихотворение. Первые буквы строчек составят ваше имя.

Я перевернул холст и стал писать кистью по грубой текстуре холста. Девушка, казалось мне, застыла за моей спиной и следила за кистью…

Сильная вспышка. Гром раздался почти следом. Я выпрямился и обернулся. Расщелина была пуста. Только сумрак затаился в глубине.

Я выбежал наружу. Кругом бушевала стихия.

– Светлана! Светлана! – мой голос мгновенно исчезал в камнях и волнах. Скалы были безмолвны и пусты. Дождь стекал с них ручьями, будто каменные исполины горько плакали. Казалось, сверху из черноты неба смотрел на меня гигантский демон, радуясь моему одиночеству. Я долго стоял на каменном выступе. Растерянный. Мокрый. Отверженный…

Дождь внезапно прекратился. Хотя шторм продолжался. Раскаты грома уходили в горы. Через четверть часа я шел по безлюдному Гурзуфу. Вода бурными потоками стекала по узким улочкам к морю. Сумрак заполнял весь городок. Наступала ночь. У большого причала под фонарем лежала мертвая чайка. Я ужаснулся и замер на мгновенье. Высокая волна накатила из глубины на причал и смыла мертвую птицу в море. Все, что было в этот день, показалось наваждением. Сердце щемило неизведанной грустью. Вуаль печали вместе с ночью покрывала весь мир…

– Мне нужна именно эта картина, – услышал я голос моего навязчивого гостя. – Я понимаю, что этот холст вам, очевидно, чем-то памятен. Поэтому я расскажу вам, почему я так настойчив.

Я молчал, еще погруженный в свои воспоминания. Прошло много лет после той волшебной грозы. Вот он, этот этюд, как бриллиант на серой стене. Я больше никогда не видел эту девушку-чайку. Всю последующую неделю после нашей встречи штормило. Только выглянуло солнце, и я каждый день опять забирался на скалу, но ни синяя лодка, ни девушка так и не появились…

– Моя супруга, – продолжал говорить мой гость, – очень своеобразная натура. Она безупречно красива. Я влюбился в нее, пусть не покажется вам это банальным, с первого взгляда. Она – вся моя жизнь. Если бы вы ее увидели, вы меня, убежден, поняли бы с первых слов. Она родилась в Гурзуфе, безумно любит море, скалы, чаек. В нашем доме все стены увешаны картинами с видами Черного моря. Но ни одна из картин, я чувствую, не захватывает всю ее душу. Она ищет в них что-то, часами рассматривая, и, мне кажется, не находит. Я ее звал в Гурзуф, но она отказывается.

Что-то екнуло в моем сердце. Я пристально взглянул на рассказчика.

– Она, ваша супруга, никогда не говорила с вами о чайках?

– К сожалению, она со мной вообще никогда не говорила. Она немая. Много лет назад ее, практически мертвую, привезли в Симферополь ко мне, в Клинику нейрохирургии. Ночью во время сильного шторма она сорвалась со скалы. Ее нашли утром чуть живую. Я ее долго выхаживал. Единственно, не удалось вернуть речь. Нужно время и терпение. Однажды ночью мне показалось, что я слышу ее голос. Во сне она сказала: «Я хочу летать!» До сих пор не знаю, может, это мне приснилось.

– Я не могу вам продать эту картину. Эта картина принадлежит моему сердцу. Я вправе сам этим распоряжаться. Поэтому я хочу подарить ее вашей супруге. Берите и прощайте…

Я взглянул в окно. Небесный лазурный абажур отбрасывал тень облаков, ажурно развешанных потаенным воображением природы.

Может, вуаль галлюцинаций на ресницах была? На мгновение мне показалось, что среди лазури парила девушка-чайка…

10.05.1999

Издана в сборнике стихов и новелл Ильи Таранова "Белая птица" ГУП ИПК "Ульяновский Дом печати" 1999 г.