VI. Отголоски. Госпитализация

Больница для большинства приемных детей – сильнейший триггер, переключающий их психоэмоциональное состояние в сферу повышенной тревоги со всеми вытекающими последствиями. Поэтому, как только врач озвучил нам необходимость госпитализации и назначил дату операции, дочку как подменили. Истерики, крики, провокации, манипуляции вновь расцвели пышным цветом. Продолжалось это больше недели, из-за чего мы не смогли сдать вовремя все необходимые анализы. Операцию пришлось перенести. В следующий раз я уже наученная горьким опытом назначала дату наедине с врачом. Однако на операцию мы снова не попали - Марина заболела. Потом в больнице объявили карантин по кори - снова перенос. Время шло, и Марина перестала об этом беспокоиться.
И вот настал очередной час икс. Мы ехали с утра с Мариной в больницу, не будучи уверенными в том, что ее положат: анализы были не очень хорошими, к тому же карантин в больнице еще не сняли. В общем, на госпитализацию в этот день особо не рассчитывали. Вплоть до того, что у нас с сыном был запланирован визит к врачу. И, конечно же, именно в этот раз нас взяли. Пока оформляли документы и проходили прочие формальности, время перевалило за полдень. Оставалась только дождаться консультации с анестезиологом.
Наконец-то, вместе с доставившей обед нянечкой к нам в палату пожаловал врач:
- Скажите, в какой срок родилась Ваша дочь?
- Марина, сходи, пожалуйста, в туалет, вымой руки перед едой.
- Куда пошла?! – в грубоватой манере окликнула мою дочь нянечка, - Вот раковина, мой здесь.
- Марина, я попросила тебя вымыть руки в ту-а-ле-те.
- Еще чего! Не слышишь что ли? Здесь мой!
- Простите, это моя дочь, а я ее мама. И если я сказала, вымыть руки в туалете, это значит, что Марина пойдет туда, и вымоет там, – проговорила я с нажимом.
Девочка ушла с растерянным взглядом, не понимая, из-за чего спорят взрослые, но явно оставляя приоритет за моим решением.
- Простите, я просто не хотела говорить в присутствии девочки…
- Я поняла, - кивнул врач-анестезиолог, - Вам ничего не известно.
- Да…
- Завтра мы пригласим тебя в другую комнату, - предупредила врач Марину, когда та вернулась в палату, - там ты подышишь в масочку, как космонавт, и будешь смотреть мультики. А мы в это время погреем тебе животик, чтобы он не болел.
Вот этих «мультиков», кроме всего прочего, я очень боялась, потому что при масочном наркозе люди видят не только «цветные сны», но и сущие кошмары. Что там могло всплыть из подсознания дочки при отключенном разуме?  Марина напротив ничего не боялась, воспринимала все происходящее как приключение и проявляла нетерпеливость в ожидании моего ухода. По крайней мере, сознательно. Разумеется, меня не обманывали ее внешнее спокойствие и показное «я уже большая», я понимала, как триггеры повлияют на дочку и была готова к сильному откату в ее психоэмоциональном состоянии.
Утром следующего дня, как только я переступила порог хирургического отделения, из противоположного конца коридора ко мне навстречу бросилась Марина. Дочка была похожа на общипанного испуганного воробушка, казалось, что даже ростом она стала гораздо ниже. С 7 утра Марина караулила меня возле двери и теперь не отходила ни на шаг. Такое поведение говорило красноречивее любых психологических тестов: привязанность есть. Оставался открытым вопрос насколько крепкая и здоровая.
Два часа до прихода медсестры мне пришлось выслушивать дифирамбы в адрес Марины: какая взрослая и самостоятельная у меня дочь, сама без напоминания вчера мыла посуду и чистила зубы, сама переодевалась, если испачкалась (и точно, абсолютно все (!!!) сменные вещи оказались грязными). Одна мама при случае отчитала меня за то, что Марина вечером бегала босиком по коридору, другая, из платной палаты, пришла справиться, все ли хорошо у моей девочки, поделилась, что она весь вечер подкармливала мою дочку и ночью несколько раз заходила поправлять ей одеяло. Через каждые несколько минут кто-то заглядывал, чтобы поинтнресоваться о том, как у Марины дела, не нужно ли ей чего. При этом меня все будто бы не замечали, в лучшем случае искренне удивлялись моему присутствию, но чаще всего просто его игнорировали. Но поражало даже не это.
Меня не оставляло устойчивое чувство, что я посторонний зритель на чужом спектакле, в котором Марина выглядела трогательно-хрупкой, совершенно чистой и нежной, просто воплощением невинности и кротости. В тоже время взрослые как-то странно суетились перед ней: все как один менялись в лице, заискивающе улыбались, заглядывали в глаза, всячески старались привлечь к себе ее внимание и потрогать руками. Все происходящее походило на плохо отрепетированный фарс. Марина тем временем все чаще жалась ко мне и была нежна и податлива как никогда.
Забегали новые друзья дочки, сплошь мальчики, приносили разные  гостинцы и игрушки. В тумбочке Марины я нашла разные мелкие подарки, в то время как все ее собственные вкусняшки и игрушки остались нетронутыми. Выходило, что за несколько часов, которые я отсутствовала, дочка успела растрогать и разжалобить всех вокруг (кроме девочек).
Тем временем шла подготовка к операции. Медсестра поставила Марине какой-то жгучий укол, и дочка получила очередную порцию похвалы за стойкость. Санитарка попросила освободить палату для уборки и кварцевания.
- Мама, у меня голова кружится.
- Потерпи, моя хорошая, это от голода. После операции покушаешь, и все пройдет.
Через время привезли каталку и Марину отправили в туалет. Дочка скрылась за дверью и пропала. Через время я забеспокоилась.
- Марина, с тобой все в порядке? – Тишина.
Открыв дверь, я увидела бледную, испуганную девочку, которая, пошатываясь, держалась за стену
- Мне плохо, - просипела она.
Я подхватила дочку и помогла ей добраться до каталки.
- У Марины сильно кружится голова. Это нормально?
- Нормально, это реакция на укол такая, - спокойствие, обыденность. Предупредить? А зачем?
Марина явно чувствовала себя обманутой, уязвимой и слабой. Она вцепилась в меня и с недоверием поглядывала на медперсонал:
- А зачем мне раздеваться?
- Зачем ехать на каталке? Я могу идти ногами, у меня больше не кружится голова!
Провожать Марину вышли все: взрослые, дети, медсестры, санитарки. Но как ни странно, в этот раз, Марина ловила только мой взгляд и слушала только мои утешения.  Она была ранима и напугана и цеплялась за меня как за спасительный круг.
- Как все прошло? Ты посмотрела мультики? – спросила я дочку 4 часа спустя, когда она проснулась после наркоза.
- Мама, меня обманули! Не было никаких мультиков. Я сразу уснула и ничего не видела!
На самом деле врачи сделали все правильно, и сказали, наверняка, нужные слова, чтобы не напугать ребенка. Но Марина оказалась очень чувствительной к малейшей лжи и недомолвкам взрослых.

С этого момента девочка замкнулась в себе. Она отрицала боль и старалась вести себя как ни в чем не бывало.
 - Марина, тебе следует беречь себя, пока шов на твоем животике не заживет.
- Мама, откуда у меня так шов? Мне ведь животик просто погрели! – опять обман, который уязвил ее, - У меня ничего не болит!!!
Однако по ее медленным, осторожным и скованным движениям было и без слов понятно, что она испытывает острую боль. Когда же Марина считала, что ее никто не видит, она едва передвигалась, согнувшись и цепляясь за стену. Тем не менее девочка ни за что не хотела признаваться в том, что она уязвима и она нуждается в медицинской помощи (обезболивающем уколе).
Напротив, Марина перестала идти на контакт даже со мной, больше отмалчивалась, полностью сосредоточившись на новых игрушках, которые были ей куплены в больницу. Я была рада, что мои подарки попали в точку, руки Марины были постоянно заняты, это ее отвлекало и успокаивало. Мне даже было странно, что дома у нас до сих пор не прижились ни змейка с кубиком Рубика, ни радуга со спиннером,  ни разные головоломки, потому что сейчас для Марины-кинестетика они явно стали находкой. За все дни госпитализации она не испортила ни одной игрушки! А со змейкой и спиннером даже спала. Это было не похоже на мою дочь, и такие изменения не могли меня не радовать. Обычно она уничтожала все, что попадало ей в руки.
Ближе к вечеру Марина начала проявлять нетерпение, подталкивать меня к тому, чтобы я поскорее ушла домой, будто тяготилась моим присутствием. Когда же я твердо заявила, что намерена остаться, и вернусь домой только вместе с ней, Марина резко переменилась в настроении. Оно стала жесткой, вернулся тяжелый «волчий взгляд», негативизм на все связанное со мной. Дочка в течение двух суток на все вопросы отвечала только «нет» или отрицательно мотала головой, в остальных случаях отмалчивалась, сопротивлялась всем моих ухаживаниям, резко «разучилась» чистить зубы, мыть руки, кушать и даже ходить в туалет. Если я хотела подойти к ней, она пятилась назад и забивалась под кровать. И куда подевалась моя нежная ласковая девочка? Соседка по палате недоумевала, она никак не ожидала увидеть Марину в такой роли, к тому же ей была совершенно не понятна моя спокойная реакция на все происходящее (мне-то было не привыкать, я и не такое видывала). Благо соседка ничего не комментировала и в большинстве случаев в происходящее не вмешивалась.
Зато за пределами палаты Марина «отрывалась» на полную катушку. Она с мальчишками из других палат носилась по коридорам, хохотала и кричала, каталась на каталке, врезаясь в стены. При этом ей никто не делал замечания, будто все было в порядке. Меня же она продолжала «не слышать». Что интересно, как только наша соседка посадила в каталку свою годовалую дочь, на нее тут же обрушился шквал ругательств: это не игрушка, может сломаться, поцарапаете отремонтированные стены и проч. Бегать и кричать в коридоре маленькому ребенку, в отличие от Марины, тоже было нельзя, так как он мешал другим пациентам. А Марине все сходило с рук!
На третий день я решила, что Марину безопаснее забрать домой под расписку, чем пытаться удержать ее в рамках, в то время как все остальные взрослые поощряют мою дочь абсолютно во всем. Вплоть до того, что Марина под предлогом туалета ушла в палату к мальчикам во время тихого часа, а соседка пообещала ей «взять всю вину на себя». 
Так что, написав заявление, я объявила дочке, что мы отправляемся домой. И чудо, ко мне вернулась моя капризная, упрямая, но вполне вменяемая и управляемая девочка! Она вновь начала со мной общаться, спокойно собрала свои вещи, игрушки и переоделась. Попрощаться с Мариной вышли все от мала до велика, так же как и перед операцией ей все улыбались, махали рукой, говорили много теплых слов, пытались украдкой потискать.
По возвращении домой, Марина первым делом отодвинула от стены цифровое пианино весом около 60 кг. (!), чтобы достать завалившуюся туда открытку, которую она сделала мне ко Дню рождения. Затем уничтожила все игрушки, которые ее так увлекли в больнице. Да, себя Марина беречь не хотела и не умела, свои вещи с игрушками тоже (я сразу же вспомнила, почему у нас дома так и не прижились подобные «гаджеты»). Но этими поступками она вновь заявила о своем месте в нашей семье и уничтожила все, что напоминало ей о казенных стенах больницы. Жизнь возвращалась в привычное русло.