Старик

После долгих дней сентябрьской жары с утра резко установилась промозглая погода; однообразная серая пелена закрыла собой небосвод вместе с солнцем, как театральный полог. Воздух насыщен парами измороси, которая покрыла все предметы белой тонкой паутиной.

  Лес уже начал изменяться: кое-где на берёзах пожелтели отдельные косы, выделяясь на фоне изумрудно-зелёной листвы. Красавицы осины покрыты зелёной, жёлтой, красной, багровой, оранжевой листвой.

  В этом году выдался грибной сезон, особенно на сухие грузди. Люди несли их вёдрами, корзинами.

  К маршрутному автобусу спешил, прихрамывая, небольшого роста пожилой мужчина лет семидесяти. Он вошёл в открытую заднюю дверь автобуса. Так как места все уже были заняты, даже в проходе стояли люди, то он сел на приступку входа. В больших руках он держал вместительную плетённую корзину. В корзине лежал полиэтиленовый пакет с хлебом, салом и зелёным луком, а также бутылка вермута и блестящий самодельный нож с ручкой, похожей на голову оленя.

  Мужик выглядел квадратным; с годами рост человека уменьшается, делает его приземистым, полным. У него отсутствовала шея, большая голова росла сразу из туловища. На широком гладковыбритом лице выделялся кляпом мясистый нос, отчего старик смахивал на старинного русского купца. Лицо изборождено сеткой мелких, но глубоких морщин, словно поле, перепаханное плугом. Поражали его синие бесцветные глаза, такие грустные, отрешённые от мира сего. Из глаз постоянно текла слеза. Полулысая седая голова прикрыта старомодным картузом из вельвета и твёрдым козырьком. Одет он был в поношенную серую фуфайку, которая доходила ему до колен, в широкие чёрные штаны, в стоптанные, с чьих-то ног, по-видимому, ботинки, давно не чищенные. Больные кривые, колесом, ноги не держали его туловище, и он плюхнулся на приступку у входа.

  Когда он входил в автобус, то из-под полы расстегнутой фуфайки мелькнула бутылка с прикреплённой трубочкой, идущей из мочевого. Он стыдливо прикрыл её фуфайкой. По-видимому, болел хроническим простатитом, перешедшим в аденому предпоследней стадии. Это его угнетало. Но он жил по пословице: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать».

  Наконец, автобус, набитый народом, тяжело тронулся. Проехав километров пять, старик попросил шофёра остановиться. Вышел медленно, перекрестившись, в берёзовый лес, который начинался у самой дороги. Лес расступился, а затем сомкнулся над стариком, поглотив его в сумрачном свете. Трава высокая, жёсткая омочила ему ноги.
  Вскоре Петрович наткнулся на круглую сухую полянку с пеньком посредине, усыпанную сухой прошлогодней листвой. Никто ещё не проходил по ней, поэтому грузди росли «мостами», приподняв сухую траву. По краям полянки рос старый коряжистый лес. Тишина. Ветра нет. Ни один листочек не шелохнётся на берёзах. Сухие грузди толстые, ядреные, чистые, на нижней стороне, где бахрома, капельки влаги, а сверху чуть-чуть поджаренные солнцем. Петрович быстро наполнил корзину наполовину.

  Утомился. Всё в наклон, в наклон.  А потом уже на колени упал, так удобнее собирать грибы. В последнее время часто наступает утомление. Уролог Рахимов сказал, что возможен рецидив рака, аденома уже в мочевой пошла. Через неделю ехать к нему снимать трубочки. Старик промёрз до самого сердца, ноги промокли от образовавшейся из изморози обильной холодной росы. Вдруг захотелось выпить, да так сильно, что руки затряслись от желания. Он вспомнил, что на дне корзины заложил грибами бутылку вермута (тогда вино было дешёвое, в пределах двух рублей). Он просунул под грибы руку, нащупал и достал всё, что там было. Утром не позавтракал, торопился на автобус. Распечатал бутылку, выпил примерно со стакан из горлышка бутылки, ничем не закусывая. Запечатал и поставил рядом. Всё делал не торопясь, ритмично. Ему нравился терпкий привкус вина. Закурил любимые дешёвые сигареты «Прима». Теплота постепенно стала разливаться по всему телу и вступила в ноги. На небе стали образовываться прогалы между тучами, а сами тучи превращались в жемчужные кучевые облака. В эти прогалы засияло солнце, стало теплее, чем было. Ветра не было. Сонные купы берёз стояли, не шевеля ни единым листочком, словно нашёл на них траур.

  Но вдруг по верхушкам деревьев шаловливо пробежал ветерок. Деревья зашумели, загудели, вздрогнули. Дрожь помчалась по осенней листве, посыпались как дождь листья. Петрович глубоко затянулся, дым проник в дыхательные, органы и он закашлялся. Постепенно организм пришёл в состояние бодрости духа, и у него стали возникать галлюцинации, грёзы.

  Он заметил, как между берёзами мелькнуло женское платье, в котором похоронили мать.
- Мама! ; воскликнул старик, ; Ты что здесь делаешь?
- Тебе, сынок, помогаю. Какой ты старый стал.
- Да-а. А помнишь, как мы с тобой собирали грибы? Лет семь мне было тогда!

  На него нахлынули воспоминания. Вот он идёт с матерью по пыльной дороге в жаркий день. Пить хотелось, есть хотелось. Заходят в деревню, просят милостыньку: «Подайте, Христа ради, кусочек хлеба, водички испить!» Водички подадут, а хлеба нет. «Проходите, нам самим есть нечего». Сердобольные люди подадут кусочек, жалостливо глядя на мальчика, такого маленького, тщедушного.
  По пути зашли в лес, который рос у самой дороги. Стало прохладно. Листья, словно жестяные, шевелятся, бьются друг о друга и создают движение воздуха. Неожиданно наткнулись на поляну с грибами. И их так много! Как сейчас… Насобирали в заплечные котомки, платок, в рубашку вместо корзины. Пришли домой, мать перебрала грибы, какие замочила на засолку, какие порезала и пожарила на воде, добавив зелёного лука, укропа, чеснока. Еда получилась на славу. Так вкусно с хлебом, который авали на подаяние! Их трое детей, сестрёнка, братишка. А трое умерли с голоду. Тогда разразился голод, какой не видел народ. Отец ещё раньше умер от тяжёлой работы.

  Вдруг вспомнил чужого дядьку, осевшего на краю деревни. Он стал себя окружать юнцами, подростками такими, как он, Борис. Вот он, мертвец, стоит перед ним, как призрак весь в белом, жестикулирует о чём-то.

  Из щупленького парнишки сформировался юноша, крепкий, мускулистый, огонь в глазах. Появилась причёска, предмет заботы по уходу, хотелось выглядеть красивым, похвастаться перед Машкой, ловко закидывая чёрные волосы взмахом головы назад, вальяжно закуривая перед ней папиросы «Казбек», важно смахивая пепел с папиросы.

  А дядька, Алексей Игнатьич, прозванный Ящиком за то, что у него лицо квадратной формы, всегда замкнут, малоразговорчив, как бы себе на уме, приучает к делу: «Хочешь жить богато – учись умеючи воровать, да в тюрьму не попасть»

  Всё шло гладко, появились деньги. Мать всё спрашивала: «Откуда у тебя деньги?» Однажды залетели на грабеже магазина в городе. Накрыли всех, всем по-разному тюремный срок определили, а ему, мальчишке, три года колонии.

  Помнишь, Алексей Игнатьич, мальчишку, который должен на страже стоять, не успел предупредить – зажал рот мне милиционер. Молча проплыл в сознании Ящик.

  Пролетели в тюрьме три года. Пришёл оттуда возмужалым и развращённым. Сознание, что кино, молча, прокручивает кадр за кадром.

  А тут началась война. Напросился добровольцем в армию; определили танкистом; проучился несколько месяцев, а летом первое крещение в бою танк принял.

  Вот они, военные друзья мои, братья идут. Василий, Пётр, Иван весёлые, молодые, не чувствующие смерти, которая ждёт их на каждом шагу. Как сложилась ваша жизнь? И живы ли вы в этой общественной мясорубке?
  Полвойны прошёл – ни царапинки, и танк целый. А тут случился какой-то незначительный бой среди холмистой местности. Вылетели на холм на полном ходу, а немецкий танк «Тигр» уже на прицеле нас держит, прямо под днище снаряд хочет пустить. Кричу наводящему: «В щель, в щель пускай!» А сам как крутану танк вправо, в низинку. Раздалось одновременно два взрыва. Танк наш подбросило. Взрыв прогремел недалеко от машины, на том самом месте, где стоял танк минуту назад. Это в какой-то мере спасло нас, но мы все получили контузию. Стали вылезать из танка. Крышка башни не открывается, скосило её набок. Наконец, открыли. Помогая друг другу, мы выбирались наружу. У нашего танка гусеница слетела. Смотрю, а немецкий танк развалился на части, взрыв произошёл в хранилище снарядов. Меня задело осколком, размозжило ногу в колене. Друзья помогли сползти на вспаханное поле.

  Провалялся в госпиталях год. Врачи-хирурги по косточкам собрали коленную чашечку, поставили протез. Спасибо им! Вот как-никак хожу.

  Вдруг застучал пулемёт. Старика вывело из дрёмы стрекотание сороки. «Футы, чёрт, напугала. Сердце замерло от страха, ушло куда-то» ; прошептал Петрович. Что-то давило, теснило его истерзанное сердце. Осенний берёзовый лист падал, долго кружась. Выпил ещё около стакана, закурил новую сигарету, вдохнул в себя едкий дым и вновь медленно погрузился в предсмертные грёзы.

  В сорок четвёртом списали из армии по инвалидности. Добрался до дома – пустая изба, заколоченные крест-накрест двери и окна. Сердце материнское не выдержало горя, полтора года ни слуха, ни духа не было от Бориса. Брат с сестрой в детдоме. Прожил неделю в пустом доме, сходил на кладбище проведать мать, отца, братьев. Безмолвно стоят на могилах посеревшие от времени кресты.

  Что делать? Молодой ещё, двадцать пять лет всего. Замыкать себя деревней не захотелось, решил жить в городе. Устроился на железнодорожную станцию грузчиком. Жить пришлось в бараке за вокзалом. Грузов много, так как станция узловая. С утра до вечера – всё в работе. Познакомился с лихими парнями, в моей комнате собирались поначалу. Стали понемножку воровать и приторговывать на базарной площади, где разместился небольшой базар всякой рухляди. Нужны были лишние карманные деньги. Складов-то много, никто сразу не разберёт. А тут случилась «мокруха» ; убили сторожа. Началось следствие, дознание, подозрения. Приплюсовывали много других дел, сделали вывод: орудует одна компания. Появилась слежка за подозреваемыми. Мы временно перестали общаться.
  Прошло три месяца. Однажды ко мне в барак пришёл Витька Мордвин.
- Слушай, Боров, (такое у меня прозвище от имени Борис) вагон поступил с какими-то товарами, ; вкрадчиво шёпотом начал Витька.
- Ну и что? Не пойду. Сказал – не пойду, – ответил я.
- Он никем не охраняется. Стоит в тупике уже неделю, – настойчиво уверял Витька.
- Ну и пусть стоит. Мне-то какое дело? – продолжал отнекиваться я.
- Вот чудак! Мы же не весь вагон будем брать. Столько, сколько нужно, – уговаривал меня Витька.
Согласился прийти в назначенное время. Подобралось нас семеро человек, все знали друг друга. Распределили роли между собой, кто за что отвечает.

  Ночь выдалась светлая. Ярко светила полная луна. Нужно перетаскать ящики в другой вагон напротив и отогнать этот вагон в другой тупик. Только вошли в работу, как нас всех накрыла милиция.

  Судили. Мне навесили убийство сторожа, к чему я не имел никакого отношения. Дали десять лет. Оказалось, что Мордвин был провокатором. Это он убил сторожа и, чтобы отвести от себя подозрение, он предложил начальнику милиции такую услугу. Его тоже судили, но он получил, к моему удивлению, три года условно. Но через несколько лет его арестовали по какому-то делу.

  Вот он идёт с поникшей головой, такой же толстый. Ну что, предатель? Как жизнь твоя сложилась?  ; Я уехал из этой местности, затерялся в многочисленных городах России. Но потянуло к старому ремеслу. И попался. В тюрьме меня убили сокамерники, разгадав во мне провокатора, – жалобно закончил Витька Мордвин и исчез.

  Отсидел я от звонка до звонка. И каких только унижений и издевательств я там не пережил. Пришлось всё вытерпеть. Попал в отряд отъявленных подонков. Старший в группировке, нагло глядя на меня, определил: «Будешь служить мне проституткой» Все захохотали, так как таких презирали в тюрьме. Старший – мужик здоровый, под два метра, а у меня рост метр пятьдесят и вес шестьдесят восемь.
 
  Вон его бестелесный силуэт из чащи выходит. Сколько лет прошло, а меня дрожь берёт при виде его. Работали в мастерской. Подобрал стальной стержень, смастерил из него заточку. Думаю, угощу тебя за моё унижение. Еле пронёс в рукаве. Наступила ночь. Мой мучитель спал, откинувшись навзничь. Улучшив момент, я со всей силой, какая только у меня была, ударил его в самое сердце. Заточка осталась у него в груди. Две лампочки светили тускло. Кое-где слышались храпы на все интонации. Как ни в чём не бывало, я лёг, радуясь смерти моего кровного врага, и заснул беззаботным детским сном. Вижу сон. Я галопом верхом мчусь на рыжей кобыле по полю, заросшему ромашками. Позади её не отстаёт жеребенок. Ветер свистит в ушах. Жеребёнок дико заржал. А мне так хорошо, радостно.

  По окончанию срока выслали на поселение в деревню Увальское.  Дали комнатушку в бараке. Вскоре прибился к вдове. Выхлопотал пенсию по инвалидности. И двадцать пять лет прожил с этой женщиной. Ласковая, чистоплотная, хозяйственная. Год назад умерла от рака печени. Да вот и она идёт, меня манит. Частенько вместе с ней за грибами ходили в эти места. Вот идёт, грибы в руках держит.
- Чего, Матрёна, тебе надо?
- На тебя посмотреть, соскучилась по тебе!
- Ну, иди к себе! Я приду сегодня, вновь будем вместе. Да уже никто не разлучит нас.

  Вдруг на Петровича упало тяжёлое бремя одиночества. Он почувствовал тяжесть в груди. Нет ни детей, ни родных. То армия, то тюрьма, двадцать лет отбыл. Один остался. Сестра вышла замуж и уехала неизвестно куда. Брат живёт в большом городе. Машка, первая любовь, замуж вышла, пятерых детей нарожала, счастливая. Да, плохо одному жить!

  Дунул ветерок, шевельнул листвой, деревья проснулись от дрёмы. Из хмурого утра выяснился солнечный день. Полянка, где сидел Петрович, осветилась солнцем, превратилась в сказочное царство. Ранетка-яблоня прибилась к берёзе, на ней ещё видны остатки ягод.

  А тут заболел. Доктор Рахимов сказал: «По результатам анализов у вас, по-видимому, рак простаты. Неизлечимо. Ехать вам в Новосибирск».

  Петровича искали весь день, нашли на второй. Лесник нашёл его сидящим на пеньке в самом глухом месте. Вокруг стояли старые, толстые высокие берёзы. Старик сидел, положив одну руку на колено, а другую с сигаретой, опустив вниз. Рядом стояла недопитая бутылка вермута, полкорзины сухих грибов; среди грибов валялся нож с ручкой, похожей на голову красивого оленя; пачка распечатанных сигарет «Прима» На озарённом лице, в прикрытых глазах затаилась мечта о новом смысле жизни, словно в его прозревшем мозгу пришла истина.

  Он всю жизнь мечтал о жар-птице. Берёзы шелестели жёлтыми листьями, но ему казалось золотыми, звон жёсткий и грубый, жестяной. Вдруг поляна осветилась ярким светом, то солнце засияло ярким блеском. На дерево села птица с ярким опереньем. Всю жизнь думал о жар-птице. И вот мечта осуществилась, и вот она прилетела! Старик протянул к ней обе руки в милости. Но это была всего-навсего ворона, которая посмотрела оценивающе одним глазом и громко, злобно прокричала: «Карр, карр!» Душа Петровича перешла в душу вороны. Теперь он стал птицей, вольной птицей. «Эх, ты, ворона! Проворонил жизнь!» ; подумал Петрович.

  Печально-болезненное лицо, осунувшийся нос, всё лицо покрыто сеткой морщин. Руки, ладони широкие, жилистые.

  Когда его стали класть на бричку, то на ветхом пиджачке блеснула медаль «За отвагу», которая нашла героя всего лишь пять лет назад.