Кино привезли!

                В редакции 2018 года

В окрестностях наших деревень было два клуба. У нас, в Красном Кусте, и в Калиновке. Не в той Калиновке, которая была за селом Полетаево, и которую мы называли ещё Рудовкой, с Покровской церковью (кстати, Рудовкой она названа и на карте Менде 1862 г., написано – Калиновка, а в скобках указано название Рудовка). Здесь речь идёт о другой Калиновке, что от нас в трёх-четырёх километрах на юго-юго-восток, за деревенькой Пичаево.

Здание нашего клуба было саманное, занимало примерно две трети всего строения. Во второй его части находилось правление колхоза, сначала – колхоза «Красный Куст», потом – имени М.И.Калинина (вернее сказать – в первой его части, потому что она и была построена первой, а клуб пристроили позже, даже на моей памяти). А потом эта первая часть стала местом правления 2-го отделения совхоза «Полетаевский».

Раньше наш колхоз «Красный Куст» включал в свой состав две деревни, Красный Куст и Пичаево. Потом прошла известная «оптимизация»: колхозы стали укрупнять, объединили несколько колхозов («Красный Куст», «Свободный Труд», «Слава», «Путь Правды», и «Красный Пахарь») в один, имени М.И.Калинина, так называемого, всесоюзного старосты. За что его так обозвали его же соратники, вероятно, сам Сталин, неизвестно. Так же неизвестно, как и назначение К.Е.Ворошилова самым метким в государстве стрелком. Ещё и выражение тогда было – «ворошиловский стрелок». Даже и боролись за присвоение этого звания. Мамина тётя, Клавдия Васильевна Выгловская, с гордостью говорила, что она – «ворошиловский стрелок».

Экономия, конечно, была при таком объединении, на администрации. Вместо пяти председателей, бухгалтеров и прочих в пятикратном размере стало по одному. В остальном, как работали бесплатно, так и продолжали. Так вот, колхозы в один объединили, а клубов на группу наших деревень так и оказалось два, как и было раньше, поскольку Калиновка так и осталась сначала самостоятельным колхозом со своим клубом, а потом стала, кажется, 3-м отделением совхоза «Полетаевский». Может быть, и так. Но, вероятно, я ошибаюсь, 3-е отделение не стали делать, а Калиновка входила со своим хозяйством в наше 2-е отделение.

По сведениям, которые привёл по Тамбовской области исследователь-краевед Н.Муравьёв, из 3242 колхозов Тамбовской области образовали 133 колхоза и 118 совхозов, то есть сократили число отдельных хозяйств в 13 раз. К чему это привело, мы хорошо видим. Как в Крыловском «Квартете» – как будто от этого что-нибудь могло измениться. По известным сведениям даже в лучших колхозных хозяйствах на один трудодень выдавалось максимум 150-200 граммов ржи или пшеницы. Деревни распались, разъехались. С 1940 по 1975 годы прекратили существование 1608 населённых пунктов, с 1975 по 1992 годы добавилось ещё 940. Принимались Постановления о неперспективности каких-то деревень, поэтому в них стали закрывать магазины, клубы, начальные школы. Число таких деревень в короткое время приблизилось к тысяче. К концу 1992 года  насчитывалось всего 1746 деревень, а сейчас – и того меньше.

Я продолжу про «оптимизацию». В последние годы таким вопросом государство занялось в образовании и здравоохранении. Стали почему-то объединять высшие учебные заведения и, как мы и полагали до того, ничего хорошего из этого не получилось, практически во всех объединённых вузах образование пошло наперекосяк. Если взять, к примеру, старейшие вузы с устоявшейся школой обучения, то сейчас практически не осталось этих школ. Скажу про вуз, в котором работал я, тридцать пять лет, с 1978 по 2012 год. Это известный на весь мир геологоразведочный институт, МГРИ. Кажется, что его сегодняшнему руководству поставили задачу полностью развалить в нём систему подготовки специалистов, и с этой задачей успешно справились. Прямо надо награждать орденами за такую работу. А ведь была разумная идея объединения МГРИ с Московским геологоразведочным техникумом, который находится в посёлке Решетниково Клинского района. Нет, стали сливать МГРИ с институтом имени Губкина. Хорошо, что не получилось.

И объединение школ не многого дало. Администрация не сократилась, поскольку всё равно школа, объединившая в себе после «оптимизации», например, десять бывших отдельных зданий, должна и управляться почти такими же десятью администрациями. Куда же от этого деться? Работа-то ответственная, с детьми.

Не стало удобным и объединение нескольких поликлиник в одну. Часто приходится идти к врачу, который находится в другом здании, или какие-то обследования проходить в кабинете, который перенесли в другое место. Врачи стали работать без медсестёр. Вместо этого установили какой-то «медицинский пост», очередь в который часто очень большая, поскольку обслуживающие его медицинские сёстры должны обязательно пользоваться компьтером и Интернетом, а это не всем дано. Однажды я отстоял уже около часа у медицинского поста в 211 поликлинике (2-м филиале 170-й) для записи на анализ крови, подошла моя очередь, принимавшая сестра что-то долго искала в компьютере, потом спрашивает свою соседку:
– А диагноз ему какой ставить?
– Да ты сама посмотри в направлении, – говорит ей в ответ другая.
А я говорю им:
– Поставьте – умер.
Очередь вяло засмеялась, а эти обе сестры прямо взбеленились, шутник какой, мол, нашёлся. Но ведь я и не шутил, я был очень близок к истине.

Но продолжу о том, с чего начал. В правлении нашего клуба дополнительно проживала в отведённом ей закутке Кожевникова Елена, называемая всеми Лёнкой. Она была инвалид с детства – плохо работали обе руки и обе ноги, с головой тоже был непорядок, но он не доставлял никому каких-либо неприятностей или неудобств. В голове непорядок, но в карты, в «дурака» или «подкидного», она играла как профессионал. С ней в пару просились многие заядлые и умелые игроки. Но к чему я её сюда приписал? Вот к чему. Когда проходили заседания правления, а это было обычно уже значительно после трудового дня, по вечерам, даже часто и с переходом в ночь, то обычно такие заседания заканчивались заодно и заседаниями партийной ячейки колхоза. В этом случае парторг делал объявление:
– Ну всё, товарищи, на этом наше заседание объявляется законченным. А теперь прошу всех коммунистов остаться, а остальные свободны.
Вечер. Лёнка тут же, у себя в закутке, куда же ей податься-то. Другого-то жилья у неё нет.
Кто-то из коммунистов и говорит:
– Партийное заседание закрытое, а как же быть с Лёнкой?
– Ей можно, – говорит парторг, – она же дурочка.
Это никакой не анекдот, а самая настоящая правда. Без комментариев.

Кто знает, почему назвали так наши деревни? Ну, например, Свободный Труд, понятно. Это после Октябрьской Революции труд сделали свободным от всего, кроме, конечно, самого труда. Или – Красный Пахарь. Ну какому же пахарю быть, если не красному? После всего произошедшего. Красная Площадь – от слова красивая. А красный пахарь, это человек, обрабатывающий землю и покрасневший от своего революционного сознания и непосильного неоплачиваемого труда. Почему, вдруг, Верблюдовка? Рядом с ней деревня Путь Правды. Последняя, конечно, относится к тому же революционному времени. Названием своим она призывает шагать за ней: только так и никак иначе! Хотя по логике название должно быть Путь к Правде, или Путём к Правде. А вот Верблюдовка связана, вероятно, с каким-нибудь попавшим случайно из южных степей-полупустынь со стороны Астрахани-Волгограда (Сталинграда, Царицына) верблюдом. Говорили, что так оно и было, примерно во время первых поселений в этой деревне, что, возможно, приходится на двадцатые годы уже советского государства. Вполне могло быть и так, поскольку тёзки этой деревни в тамбовских краях нет. Красные Кусты, Калиновки, Пичаево – пожалуйста, а вот Верблюдовок больше нигде у нас поблизости не было.

Пичаево связано с мастерами-печниками. Деревня эта была приезжей, из других мест, из села Пичаево, которое находилось совсем недалеко от нас. У них и говор был особый, отличный от нашего. Буквы ё они просто не знали: кашелка, вяревка, идет, принес. Может быть, и мастера-печники такое название дали, а может быть, что эта деревня по-некрасовски называлась раньше Печаловым (буква «е» постепенно заменилась на «и»). К слову сказать, это вполне могло соответствовать положению вещей. Красный Куст – тоже название странное. Никаких кустов, тем более – красных, в нашей степи не было и в помине. Были километрах в двух посадки, но их называли Калужниковым Кустом, а потом уж, по нашей деревне, иногда стали называть и Красным Кустом. Может быть, кустом назвали поселение, а красным – по соответствующему времени, когда кругом всё было красное, как тот многострадальный пахарь? Деревня-то была сборная, переселенческая. Да и никто особенно не задумывался здесь, как назвать эту деревню. Основная часть первых переселенцев появилась примерно в 20-х гг., уже после революции, из села Красный Куст той же Тамбовской губернии (она некоторое время и после революции 1917 г. именовалась губернией, до 1928 г.). Так и назвали – Красный Куст.

Кстати, в Тамбовской области, во всяком случае, этих разных Кустов было много: Пановы Кусты, Синие Кусты, ещё один Красный Куст на восток от Уварово, да и ещё один, уже четвёртый Красный Куст, тоже где-то недалеко был. Урочища Кусты и Большие Кусты. Думается, что и в соседних степных областях тоже были какие-нибудь Кусты. Как же без них? Видно, для степной зоны любые деревца были весьма примечательными и важными. Не лес же, во всяком случае, так хотя бы кусты. Лесная зона начиналась от нас далеко, по реке Цне выше к северу, под Тамбовом.

Дед мой, Василий Васильевич, построился в этой деревне в 1928 г., продолжил её строчку. Да он и не продолжил строчку, а вклинился между уже существовавшими ранее домами. И за нами уже попозже застраивалась земля. По-моему, за нами было ещё четыре или пять домов, судя по особым отметинам, которые после них остались – заросшие ямы от погребов. Скорее всего, до 1911 года на месте Красного Куста ещё ничего не было. Был только в этих местах хутор Шанина, что находился в 4-х верстах от Полетаева (как это было записано в официальных документах), а от нашего Красного Куста он находился непосредственно на север через лощину. Возможно, что заселение Красного Куста произошло сравнительно быстро и одновременно. Прослышав, я думаю, о заселении этого нового места, собрался сюда и дедушка Василий с семьёй. А на моей памяти по обе стороны от нашего дома жили Кошелевы (подворье – Забановы или Зобановы, точно не знаю) и Объедкины. Кошелевы находились с западной стороны, а Объедкины, соответственно, – с восточной. Эти две ямы от погреба Молостовых и следующих за ними и были ловушками для мяча, когда мы играли на лугу в футбол. Хотя точного года основания нашей деревни, Красного Куста, я не нашёл, но год и дата его гибели известны точно – 17 сентября 2004 года. Вместо слова «гибели» в сообщении об этом написали «прекратил существование».

Вся деревня была длиной около километра. Когда наши родственники переселялись в него в 1928 г., он, скорее всего, и был такой длины. Мы, в конце концов, оказались уже к 1963 г. одни на хуторе, где-то в двухстах метрах от основной деревни, да ещё и за нами было порядка пяти домов, построенных позже нас. Так что к 1928 г. Красный Куст был уже сформировавшейся деревенькой. Скорее всего, как я полагаю, с полностью отсутствующим дореволюционным прошлым, кроме хутора Шанина. Получается, что построились в 20-х годах, а уже к середине 30-х почти все вокруг нашего дома поразъехались. Деревня-то образовалась с расчётом доброго ожидаемого хозяйствования на плодородных и пустующих землях. Так сначала и было, до конца 20-х годов, когда новая экономическая политика (НЭП) стала сходить на нет усилиями государства, когда стали раскулачивать сначала слишком разбогатевших своим честным трудом, потом – середняков, а позже и прочих, на кого глянет глаз.

И ещё названия близких к нам деревень: Масловка, Эсауловка (которую мы называли Сауловкой, а в более поздних документах она записывалась как Есауловка), Калиновка, Девятка, Хорёвка (на карте Менде название – Харёвка), Зеновка, Троицкий Росляй (или просто – Росляи), Эркака. Вот для последней расшифровка простая. Это записано по звучанию: аббревиатура Р.К.К.А – Рабоче-Крестьянская Красная Армия. Погромче, пожалуй, чем Красный Пахарь. До прихода Октябрьской Революции этот населённый пункт и был, вероятно, Полетаевскими выселками, находившимися в полуверсте от села Полетаево.

В сборных переселенческих деревнях говор устанавливался тоже сборный. Кто что привез. И уже к нашему детству-отрочеству он был практически единый для всех, кроме, как я уже говорил выше, деревни Пичаево. Но что было устойчиво для всей округи деревень, так это полное отсутствие в разговоре среднего рода. Весь средний род был женским: окно, мясо, молоко и прочее – всё она. Вот, например, как говорила бабушка Вера про пшено (я приведу, по возможности, с учётом и произношения):
– А пашано такая чистая, жёлтая, прям как янтарь!

 К этому можно только быстро привыкнуть, а излечиться от этого не то, что невозможно, но очень трудно. Я, например, и сейчас могу свободно говорить на том моём далёком детском языке. С неправильным родом и ударениями. Как и мои родители. Правда, давно, в 1953 г., родители, возвратившись после года отсутствия из города Кропоткина, что в Краснодарском крае, стали вдруг говорить, как мы определяли это, по-городскому. Со средним родом, правда, у них осталось всё так же, а вот с окончаниями в глаголах – полный переворот, прямо как ещё одна революция, только языковая. Идёт, вместо привычного мягкого идёть, свистит, вместо свистить. Но длилось это недолго, а потом вернулось всё к обычному, и навсегда. Да и с ударениями и множественным числом не всегда было складно. Отец с мамой, например, говорили, что на станцию привезли арбузы и дынЯ. Не дЫни, а именно дынЯ. И ещё, окончание населённых пунктов. Не «в Борисоглебске», а «в Борисоглебском», не «в Мичуринске», а «в Мичуринском». Но это не только так у родителей, так было почти сплошь по всей деревне, если не по всем близлежащим деревням.

Я много в детстве читал и видел правильные слова, сравнительно грамотно писал, в кино слышал правильное произношение. И неправильное, своё, ближе к нам, как, например, в «Тихом Доне». И вот когда я стал учиться в Москве, пришлось вспоминать слова идёт без мягкого знака, да ещё и непривычно для себя их произносить. А с ударениями просто беда, кстати, до сих пор. Вот тут уж кино, действительно, величайшее из искусств. Всё-таки, одно из многих величайших.

Фильмы нам привозили один раз в неделю, в субботу или воскресенье, а также и по государственным праздникам. Потом, в конце 50-х, стали показывать по два фильма в неделю, да ещё часто в тот же день, с отдельным показом, и детские фильмы привозили. Или показывали отдельно детям и взрослым один и тот же фильм. Но это уже стало попозже, когда в нашей деревне появилась своя электростанция. А до этого электричества в деревнях наших не было, соответственно и в клубах. Кино крутилось от бензинового движка, который привозил с собой на телеге киномеханик. Движок, конечно, как и любой такой же механизм, работал не всегда удачно. Но механизаторов было много, тут же собирался на улице у движка при фонарях консилиум, обсуждалось положение текущих дел с движком, понятно, с использованием той самой лексики, которую называют ненормативной. Прожигали свечи, прочищали карбюратор, зачищали щётки. А бывало, что так и не могли запустить. Значит, кино – до следующего раза, окончание, если не знаешь, додумывай сам. Киномеханик в таких случаях удручённо говорил:
– Вот возьму с капиталки движок – эт наверняка работать будет.
Он так и говорил, «эт» вместо «этот».

Приходилось и с отремонтированным после капиталки движком фильмы смотреть, но больше запомнилось: тёмная ночь кругом, у движка возятся специалисты, в чувство его приводят, фонарики светят, переговариваются, с матерком, конечно, как я уже говорил. Куда же без этого, если «искра» куда-то потерялась.

Первоначально киноаппарат находился непосредственно в зрительном зале. Во-первых, он довольно сильно стрекотал, а во-вторых, занимал довольно много места, очень дефицитного, практически целый лабораторный стол. Вскоре для него специально пристроили саманную будочку с окошком в зрительный зал, а рядом, тоже саманный, небольшой домик для движка.

А во время вынужденного перерыва, пока движок приводили в рабочее состояние, – танцы. Если хорошая погода, то на улице, тут же перед клубом, если плохая, то в клубе, при свете керосиновой лампы или такого же фонаря, на пятачке перед экраном. Танцы под балалайку или гармошку, что окажется в этот раз под руками. Сначала была балалайка. Но потом появился гармонист, с претензией на первого парня в деревне. В первое же своё появление гармонист выяснил с имевшимся уже первым парнем, но балалаечником, кто из них первый. В результате от балалайки остались щепки, а гармошка заблаговременно была передана в другие руки, потому и сохранилась. Я думаю, всё-таки, что битва была не за первую скрипку на танцах, но вот так сохранилось в памяти. Позже, при электричестве, танцы проходили под радиолу, а на улице, после кинофильма, под ту же гармошку.

В нашем клубе была ламповая радиола «Дайна», которая работала от электрической сети. Значит, приобрели её после того, как построили деревенскую электростанцию.

Это тоже развлечение, да ещё какое! Полный клуб родителей-дедов-бабок. Во-многом и с дальним прицелом: с кем часто танцует их сын-внук или дочка-внучка? Кого он пригласит, и кто пригласит её? А то при свете, не в темноте на улице, их сын-внук впервые вышел танцевать. Может быть, неуклюже ещё, а больше от стеснения, но это неважно, научится. Главное – вышел, а ещё главнее – с кем. А научиться правильно танцевать было просто необходимо. Танцев было несколько разных, и все они должны исполняться вполне определенными движениями и перемещениями на сравнительно маленькой площадке. Это не то, что сейчас. Посмотришь, вышел танцевать парень с девушкой. Казалось бы – в паре, а танцуют каждый особо, не связанно с партнером. Причем, танцуют-переминаются, под любую музыку и практически любой её ритм. Одно и то же, что вальс, что марш похоронный, что «металл». А там, в клубе, вальс, это вальс, с определенным ходом и кружением, танго – это танго, падеспань – это падеспань, страдания – это страдания, даже с припевками и особым пританцовыванием. Если уж вышел танго танцевать, то его и танцуй, иначе тебя партнер не поймет, куда ты хочешь дальше шагнуть, ему на ногу, или соседнюю пару сбить. Тем более, что и движение нескольких пар в стесненных условиях клуба должны быть вполне упорядоченными, согласованными, для каждого вида танца своими, а иначе получится клоунада, как на арене цирка.

После фильма танцы чаще продолжались не у клуба, а на Сурковом лугу, на «пятачке», это место так и назвали, через дорогу от дома Сурковых, чему, понятно, хозяин и его семья были несказанно рады. А может быть, и на самом деле рады. Протянутся танцы до утра, не надо беспокоиться о своих пчёлах, охрана тут же, рядом. Этот луг летом и лугом-то назвать было нельзя, травы на нём уже не было, а после дождей и зайти на чернозёмный «пятачок» было проблематично. Тогда уходили в другое место, немного дальше, за деревню, на «пятачок» между Красным Кустом и Верблюдовкой.

До реформы 1961-го года билет на фильм для взрослых стоил два рубля, а для детей – пятьдесят копеек. После реформы билеты стоили соответственно двадцать и пять копеек. Если фильм был только для взрослых (где целуются, понятно), то детям привозили специальный для их возраста фильм. Но мы старались попасть на оба фильма. Правда, если родители приходили на «взрослый» фильм с детьми, то им это разрешалось, но билет на ребенка в этом случае стоил тоже двадцать копеек. Разве только мог состояться разговор с учителем, но не начальной уже школы, а Полетаевской. Примерно раз в месяц из Полетаевской школы приезжал к нам на велосипеде Ходяков Виктор Николаевич с лекцией об очередном международном положении, о неустанной (то есть она даже совсем и не уставала) заботе партии о нас, с ответами на вопросы. Ответов не было, потому что вопросов и не задавали. Боялись ещё близких сталинских времен.

Ведь был же у нас такой случай. Висела известная репродукция картины-плаката «Сталин – наш кандидат в депутаты Верховного Совета», на которой был изображён Сталин, с шинелью через руку, на фоне необозримых полей России.  Вот один из наших остряков и сказал:
– Вот, пошёл продавать последнюю шинелку.
И всё, забрали его отрабатывать за эти слова.

Иногда Виктор Николаевич привозил скрипку, играл классику и танцевальную музыку. Конечно, можно было бы и песни попеть перед фильмом, но вот просто так, ни с того ни с чего, запеть казалось странным. Свадьба, там, например, или праздник какой, да ещё после рюмочки. А так – лучше послушаем, что там другие изображают.

Я просто не помню, чтобы у нас в деревне просто так зазвучала бы вечером песня. Это случилось только тогда, когда отделение нашего совхоза, наше, 2-е отделение, для уборки урожая набрало белорусских девушек. Как же преобразилась наша деревня по летним и осенним вечерам! На улице – песни до утра, да ещё какие! На разные звонкие голоса. Белоруски пели всякие песни, белорусские, украинские, русские. Два или три года они нас радовали. Последний год был 1965-й. Потом наша семья уехала в Московскую область, с тем всё и закончилось. После нас очень многие потянулись по разным местам России, оставив чернозёмные земли на произволение божие.

А нашей семье пришлось и позже, в Московской области, слушать эти песни, да и подпевать, потому что одна из этих белорусских девушек, Надя (Надежда Мартыновна) Омелюсик, стала женой моего брата. А её сестра, Софья, вышла замуж за Звонова Анатолия Михайловича, жителя Серебряных Прудов.

Продолжим про клуб и кино. Вот этого названного выше учителя-скрипача, Виктора Николаевича, и боялись школьники. А без него – любыми путями-дорогами проникали, в конце концов, внутрь. Особенно тогда, когда киноаппарат переместился в кинобудку, за стену. В клубе от этого аппарата было шумно, да и место он занимал, как я уже говорил, дефицитное.

Помню, привезли «Тихий Дон» с Быстрицкой. Было это в 1959 г., потому что фильм вышел в 1958 г. В клубе тогда шёл ремонт, поэтому временно наш кинотеатр разместился в деревянном сосновом срубе, который предназначался под будущую электростанцию. Сруб только составили в первом варианте, без подгонки, поэтому между бревнами были щели. Нас, которые по возрасту до шестнадцати, естественно, не пустили на этот фильм, просто категорично – во всех трёх сериях хватало с избытком поцелуев. Даже с родителями было нельзя. Спецпоказ какой-то. Ну мы эти щели и облепили. Нас намного больше оказалось, чем узеньких окошек. Смотрели в порядке очереди все три отпущенных дня, причем, вопреки установленному графику, три дня подряд, вернее, вечера. Взрослые ходили всей деревней, если уж кто только не при смерти. Если и нас ещё считать за стенами, то саму деревню можно было в это время полагать вымершей. Только беспокойный собачий лай с перепугу от исчезновения людей-хозяев.

Отрывков из этого фильма я посмотрел много, всё в общую картину не сложилось, но в очередной мой подход к щели достался эпизод с «чёрным солнцем», про которое написано у Шолохова, но который, эпизод, не отражён в фильме так, как в тексте у Шолохова. До сих пор, когда вижу на экране сидящего у дерева у могилы Аксиньи Мелихова Григория, вижу себя, прилипшего к клейким смолистым бревнам, а рядом шёпот: «Ну хватит, моя теперь очередь!»

Дедушка, Василий Васильевич, кино не любил. Да он почти до конца своей жизни не видел фильмов. Может быть, в то время, когда он жил в городе (Борисоглебске), ходил в кино, а здесь – нет. Только один раз, на сороковую годовщину Революции (в 1957 г.), остался на бесплатный фильм. Потому, может быть, и остался. Я не помню, какой это был фильм, точно, что без поцелуев, потому что и мы его смотрели. Больше-то дедушку вижу в тот день, потому что необычно было видеть его в кино. Дедушка, и вдруг – кино! Стоял он у печки, по левой стороне помещения клуба, в тёмном полупальто. Из всех его образов остался во мне и этот его профиль в полутёмном клубе. А дома он сказал про фильм, что это все антихристы и пустая трата денег, отводят там, мол, глаза. Хотя сам в Бога и Антихриста шибко-то не верил. По жизни своей появились у него, вероятно, некоторые сомнения. Сомнения сомнениями, а в доме у нас иконы были, за обеденный стол до начала и по окончании трапезы не перекрестивши лоб и не прочитавши «Отче наш» не садились. Словом, за стол и из-за стола, не помолившись, не садились и не выходили. Хотя установленных церковью постов в нашей семье не соблюдали.

Родителям и нам с братом на кино деньги дедушка давал. То есть на один день в неделю уходило пять рублей (до реформы 1961 г.), это если в кино ходили и родители. До денег был он жадный, тоже по жизни. В колхозе денег не давали, да, впрочем, и другого чего – тоже. Приходилось подрабатывать своим хозяйством. Возил на базар мясо, птицу, мёд. Деньги доставались очень и очень трудно, а в семье нас было шесть человек, да ещё потом родилась сестра, Валя. Надо было хоть как-то одеть-обуть всех тем покупным, без чего было не обойтись. Для школы купить необходимое, для хозяйства. Он ведь и отвечал за хозяйственный порядок в доме. Дедушка как-то подсчитал, сколько на кино в год уходит, на эти антихристовы показы. Больше трехсот рублей получилось. А в переводе при тогдашних ценах на базаре на мясо, молоко и хлеб – сумма получалась достаточно приличная, практически больше десяти тушек взрослых гусей.

Я не знаю, сколько тогда стоило мясо. Но вот в годы войны мёд, например, стоил 500-900 рублей за килограмм. Саратовский колхозник Головастый Ферапонт Петрович внёс 100000 рублей на строительство боевых самолётов. Эти деньги он как раз и выручил от продажи двух центнеров мёда.

В начале шестидесятых годов вышло какое-то послабление в отношении фильмов «до шестнадцати». Нам стали разрешать приходить на них, но за полную стоимость, по цене взрослого билета. Но у родителей, дедушки тогда уже не было в живых, нам совестно было просить такие деньги, а на детские фильмы тех времён в свои тринадцать-четырнадцать лет ходить уже было и не интересно, да и перед своими шестнадцатилетними ребятами из одной нашей игровой компании стыдно было. Вот такие странные были у нас мысли и действия. Если только на мультфильмы. На эти фильмы и взрослые шли с удовольствием. Ведь, что и говорить, а советские мультфильмы тех лет никак не могут сравниться, на мой взгляд, с современными, хотя техника создания таких картин сейчас намного отличается от тех, рисованных руками фильмов. Но у взрослых это редко могло получиться – детские сеансы шли рано, начинались в пять или шесть часов, а родители ещё работали.

Перед фильмом, если в помещении не было танцев, не танцующие мужского пола играли в какие-нибудь настольные игры. В клубе были домино, шашки и шахматы. Любители поиграть в «подкидного» (в «дурака») приносили с собой свои карты. В клубе карт не полагалось по советским законам, поскольку игра в карты считалась азартной игрой. Да и в магазине колоду карт для домашнего обихода купить было проблематично. Клубный стол для настольных игр был не очень большой, поэтому за ним одновременно могла проходить только одна игра в домино или карты или две игры в шашки и шахматы. Но чаще играли в домино. Был и ещё один стол, его и столом назвать было нельзя, только столиком, поскольку он был на высоких ножках, так что сидеть за ним было невозможно. Потом, когда появилось местное электричество, на этом столике установили клубную радиолу.

Фильмы смотрели любые, без выбора, какой привезут, тот и наш. Многие и по нескольку раз за сравнительно короткое время, потому что другого не дали, все оказывались в разъездах по другим клубам. Конечно, и кино хорошо, но важно и другое. Вся деревня, великие и малые, собирались в тесную компанию, некоторые со своими табуретками и лавочками на одного-двоих, потому что клубных лавок не хватало. О том, чтобы ребятишкам сидеть на лавочке во время фильма, и речи быть не могло. Мы сидели на полу, согласно купленным и не купленным билетам, вповалку. Перед фильмом нас на полу не было, потому что организовывались танцы. А в клубе, в ожидании фильма, идёт чуть ли не собрание. А то и у некоторых – продолжение выяснения отношений, в том числе и в непечатной форме. Не все, конечно, но многие себе это позволяли и в присутствии своих детей и чужих. Мы этого и не слышали, поскольку так было заведено. Только иногда, вдруг, кто-нибудь из взрослых встрепенётся, скажет:
– Ну, Стяпан, ты уж полекше, чтой-то загибать больно стал. Ребятишки тута. Полекше давай.

Не совсем замолчи, а «полекше давай».

Дядя Степан, Кожевников Степан Егорович, был во время войны сапёром, служил в 4-й горной инженерно-сапёрной ордена Кутузова 2-й степени бригаде РГК. Награждён медалью «За Отвагу». Со службы привез такие многоэтажные выражения, что и запомнить-то невозможно. И каждый раз – новые. Тем более, и так он был балагур и человек веселый. А тут для него и со службой удачная накладка вышла. Удачная, не удачная, но с войны он пришёл раненным в ногу. Так и остался хромым. А человеком он был тогда самым главным – начальником и одновременно рабочим нашей новой электростанции.

Женщины приносили с собой в клуб по карману семечек, так что треск стоял как от работающего киноаппарата. В конце кино все встают, и на пол с юбок с шумом полетела подсолнечная шелуха. Дядя Коля, тоже по фамилии Кожевников, завклубом, традиционно ругается:
– Что же вы, … , делаете? Хоть на улицу вынесите. Скока раз, та-та, говорить-то вам. А я подметай за вами.

Дядю Колю так и прозвали, Тата, за частые повторения этой непонятной присказки. Подметать-то он сам не подметал – с войны вернулся без ноги. А подметали кто-нибудь из домашних, дочки (Саша и Люба) или жена.

Мужики как начинали перед фильмом дымить, так и не переставали. Кто – папиросы, кто – сигареты без фильтра, а кто и махорку. Такое непродыхаемое смешение вкусов. Когда тепло, то хотя бы окна можно было открыть, что для нас, ребятишек, кстати, было весьма удачным. В открытое окно и видно и слышно, а то и в клуб заберёмся. А зимой уж сам народ не выдержит:
– Ну хватить дымить-та. Кина не видно!

И на самом деле, от дыма такой сплошной туман стоял в помещении, что, казалось, пучок света от киноаппарата руками потрогать можно. А то и фильм иногда остановят, для проветривания помещения.

В особых местах фильмов с поцелуями обязательно вслух продолжалось комментирование. Таких затейников было два-три, и среди них – сын дяди Степы Кожевникова, начальника электростанции, Валентин. Кстати, в деревне его никто не звал в глаза Валькой, только за глаза. Они, комментаторы, уж своим долгом считали рассказать о непоказанном. Но воспринималось это остальными без замечаний в сторону комментатора и даже со смехом.

Мне нравилось потом послушать весь фильм, который я видел или не видел, от родителей. Они после подробно обсуждали картину, со своими предположениями и советами героям, возвращаясь к началу и перебирая все события до конца. И на следующий день продолжались обсуждения. Что надо было делать тому и не делать этому. По своим понятиям. Что, впрочем, и является одной из задач фильма.

О фильме сообщали из района заранее. Телефонная связь, как водится, была плохая. Как в известном анекдоте про японцев, а то и про русских.

Из Москвы звонят в Якутск по какому-то срочному делу. Говорящий в трубку громко кричит:
–  Алло! Алло! Якутск? Дайте мне срочно Якутск!
Японец говорит:
–  А что? С Якутском нельзя по телефону поговорить?
 
Часто были и путаницы в названиях фильмов из-за плохой телефонной связи с Токарёвкой. Как-то раз на афише появилось название «Женится Ножи». Что за фильм? Ну, говорят, какой-то иностранный. Женится какой-то господин Ножи. За границей ведь все господа. А оказалось, что это наша родная комедия «Женихи» и «Ножи», два в одном, как говорят сейчас в рекламе. У меня сразу возникло подозрение, что здесь какая-то ошибка. Дело в том, что мы в этом же году летом ездили в гости в Долгопрудный к Живилковым. Мне кажется, что это было в 1963 г., в котором я закончил восемь классов. Там, в Долгопрудном, мы и посмотрели в их клубе при Гранитном заводе этот двойной фильм, который и назывался «Женихи» и «Ножи».

Этому, то есть очень плохой телефонной связи, есть и подтверждение со стороны моего двоюродного брата, Володи Незнанова. Когда он прочитал этот рассказ, прислал письмо со своим воспоминанием, которое я помещаю здесь. В то же время вышел и детский приключенческий фильм «Юнга со шхуны «Колумб». Оба эти фильма были поставлены в хрущёвское время, примерно в начале 60-х годов, во всяком случае – до осени 1964 года. Володя до сих пор помнит, как он был поименован на нашей краснокустовской афише: «Юнга, Сашунга, Колумб».

– Не знаешь, какое кино нынче будет?
– Про шпионов!!!
Большего и не надо.