Возвращение. Компонент 6

История полётов, осуществляемых на ЛА класса "ИЛЬЯ МУРОМЕЦ", является одной из основных задач неформальной общественной группы "АНОНИМНЫЕ АВИАМЕХАНИКИ".
 
Вашему вниманию предлагается ещё один из найденных группой "АНОНИМНЫЕ АВИАМЕХАНИКИ" документов.

---------------

С некоторой поры, начал меня мучить один и тот же сон.

То есть вовсе не значит, что до того я не видел сны, которые вызывали у меня тревогу или печаль.

Но, надобно заметить, с момента моего возвращения домой до недавнего времени, спалось мне очень хорошо и сладко.

Ночами что-то, конечно, снилось, но были те сны спокойными, мирными, оставляющими после себя поутру светлый и лёгкий ментальный флёр.

За настежь распахнутыми окнами комнаты зрелое лето перебирало золотые бусины дней на чётках календаря.

В соседней комнате Варенька тихо напевала, перебирая чечевицу, сидя за обеденным столом.

Аккомпанементом простой и грустной мелодии служил звон бобов о жестяное дно миски

Кто пойдет по следу одинокому
Сильные да смелые головы сложили в поле, в бою
Мало кто остался в светлой памяти
В трезвом уме, да с твердой рукой в строю, в строю
Солнце мое взгляни на меня
Моя ладонь превратилась в кулак
И если есть порох, дай огня
Вот так!
Где же ты теперь воля вольная?
С кем же ты сейчас ласковый рассвет встречаешь?
Ответь!
Хорошо с тобой, да плохо без тебя,
Голову на плечи, терпеливые под плеть, под плеть (*)

(*) - В. Цой, Кукушка.

Я, ещё не совсем проснувшись, лежал на перине, смотрел в небо за окном и пытался вспомнить ускользающие обрывки сна.

Уже несколько ночей подряд снились мои старые товарищи по путешествиям.

Виделись они мне как сквозь тонкий и зыбкий слой дождевой воды, текущей по стеклу.

Картинка была почти чёрно-белая – какая-то комната с высокими зарешеченными окнами с белым потолком, фигуры людей в серых мешковатых балахонах, иногда, наплывами бледные грустные лица друзей – губы шевелятся…

Крупно в фас – лицо Лось-Лисицкого, он что-то говорит, я не понимаю.

Потом всё исчезает, дождь, там, во сне заливает стекло дождь и застывает ледяными разводами.

Жизнь научила меня обращать внимание на любые мелочи, а потому, я серьёзно относился к сновидениям.

Я пошарил рукой по стулу, стоящему у кровати, вытащил из початой пачки папиросу.

Погремев спичками в коробке, прикурил.

Эх, хороша первая утренняя затяжка!

Сухой горьковатый табачный дым развеял морок странного сна.

Тут же всплыло: "Слава уходит, как дым, деньги уходят, как дым, жизнь уходит, как дым, но ничто так не вечно, как дым папирос "Сальве".

Я докурил, затушил окурок в пепельнице из косо срезанной гильзы 37-мм снаряда авиационной пушки и сел на кровати.

В соседней комнате было тихо.

Варенька уже перебрала чечевицу и вышла, тихо притворив дверь, на общую с нашим соседом бывшим старшим бронемастером Шмаггой кухню.

Это, конечно, если они бывают – бывшие бронемастера…

Я сделал несколько шагов к двери в соседнюю комнату.

Там, в углу, стояла деревянная резная этажерка, набитая до отказа старыми книжками.

Порывшись на полках, извлёк из-под груды разномастных книг растрёпанный томик.

На обложке выдавлено готическими буквами с наполовину стёршейся позолотой:
Die Traumdeutung(**).

(**) - З. Фрейд, Толкование сновидений.

С книгой в руках я подсел к письменному столу, стоящему между этажеркой и кроватью.

В зеркале, что стоит прислонённое к стене на столе, отразилась моя хмурая физиономия.

Я принялся листать книгу и минут через пять нашёл искомое толкование.

Прочитав его, я встал, взял со стула папиросы, спички и пепельницу, и перетащил всё это хозяйство на подоконник.

Потом я залез на подоконник с ногами, опёрся спиной о широченную стенку и снова закурил.

Судя по толкованию и по моим внутренним ощущениям, друзья находились в плену или заточении.

Я не сомневался ни секунды в том, что мне надо было сделать.

Делай, что должен и пусть будет, что будет.

Это мой принцип, вот только… Варенька и дедушка с бабушкой.

Мне не хотелось их огорчать, а потому, надо было действовать быстро.

Я переоделся для выхода в поход, рассовал по карманам всякие мелочи, незаменимые в пути и написал на обратной стороне счёта за керосин:

-Ухожу на халтуру. Буду к вечеру. Федя.

Потом придвинул стул к платяному шкафу, встал на стул и нашарил на шкафу картонную коробку из-под выходных дедушкиных штиблет.

Из коробки я вытащил маленький пузырёк тёмного стекла с притёртой конической пробкой.

Коробку я поставил на место.

Потом поплотнее уселся на стул, потряс пузырёк, откупорил и слизнул со стеклянной пробки каплю маслянистой терпкой жидкости.

Полузабытое ощущение охватило меня.

Комната и мебель вокруг меня застеклились и поползли сверху вниз.

Немного кружилась голова. Я закрыл глаза.

Меня несло по реке Времени мягко покачивая на международных кризисах и сотрясывая на войнах и военных конфликтах.

Мне надо было вернуться в ту малую терцию Времени, где я расстался с друзьями, а потом отыскать их в том месте из моего сна, в комнате с белым потолком и зарешеченными окнами.

Если кто забыл, то я воспользовался ПМВ – Питьевой Машиной Времени, одном из изобретений гениального профессора Вагнера, Ивана Степановича.

Это он воссоздал и усовершенствовал древний рецепт индейцев майя – смесь водной настойки пейотля с текилой.

Усовершенствование заключалось в точном соблюдении пропорций компонентов ПМВ.

А ещё профессор применил новый компонент, ведь в наших краях не растут кактусы, а потому, вместо текилы, профессор использовал деревенский самогон.

По крайней мере, именно такая композиция сохранилась в стеклянном пузырьке, который я хранил после возвращения домой в коробке на шкафу.

Несмотря на притёртую пробку и темноту, в которой следовало по инструкции профессора Вагнера хранить ПМВ, состав раствора со временем изменился.

Я это почувствовал сразу, потому что после каждого перемещения во Времени меня слегка заносило в сторону и в пространстве, и во времени.

В результате этих заносов мне приходилось добираться в Пространстве до места назначения, иногда пешком, а иногда и на гужевом или механическом транспорте.

Неточности попадания по Времени я вынужден был компенсировать ожиданием нужного момента, проживая на постоялых дворах, в гостиницах, а чаще просто в поле под кустом или в лесу, это если позволял климат местности и время года.

Тем не менее, через несколько месяцев моей локальной жизни я прошёл по пространственно-временному следу, оставленному моими друзьями и установил место их нахождения.

Дело оставалось за малым – найти способ помочь им бежать из лечебницы.

На след поручика Ржевского, последнего из попавших в западню, я вышел зимой.

По некоторым обстоятельствам побег можно было устроить только в конце весны или начале лета.

Но подготовка к побегу тоже требовала времени.

К тому же, мне было просто необходимо посвятить друзей в разработанный мной план.

Как я узнал из объявления на перегородке, выгораживающей в вестибюле больничного корпуса Бюро пропусков, посещение больных было разрешено в будние дни с пяти часов вечера.

На моих карманных часах “Молния” стрелки показывали без четверти три.

У меня ещё было время.

Вот только денег у меня почти не осталось.

Так – несколько пфеннигов мелочью и десять южноафриканских рандов одной банкнотой, той, что зелёного цвета и с носорогом.

Здесь на эти деньги что-либо купить было невозможно.

Я постоял на крыльце больницы, покурил, прикидывая ситуацию.

С зюйда поддувал знобкий ветерок.

Высокая влажность, мороз градусов пять-семь и ветер.

Я поднял воротник старой шинели, которую жалостливая старуха мне вынесла из избы на окраине Можайска, где я напал на след господина Тараноффа.

Лет семьдесят назад, эта шинель согревала какого-то обер-лейтенанта Вермахта.

Вермахт, вместе с обер-лейтенантом, Красная Армия попёрла так быстро, что последний даже не успел натянуть на себя шинель.

В крестьянском хозяйстве всё идёт в дело.

С шинели спороли погоны и пуговицы, и ещё долгие годы носили её зимой - постоянно, а летом - в ночное.

В последние годы шинель висела в сенях, зацепленная воротом за ржавый гвоздь и накидывалась на плечи хозяевами разве что в холода, для того, чтобы добежать до и от дощатого нужника, что стоял на задах подворья.

Знамо дело, народ в городе на меня в этой шинели косился и старался обойти стороной.

Но, помимо меня, одетых в живописные лохмотья на улицах города хватало.

“Чистая” публика называла нас бомжами.

Что означало это слово я не понял, но, впрочем, особенно и не заморачивался на этот счёт.

Вот, помню, бывал я как-то в Париже, так в то время там некоторых называли санкюлотами.

Кто такие?

А, хрен его знает, товарищ старший майор…

Ну вот, стою курю, никого не трогаю, холодно.

Руки я засунул в карманы, а спиной опёрся о стену.

Чувствую, что-то твёрдое впилось в спину.

Покрутился, посмотрел, думал на стене какой-то выступ выпирает.

Да нет – более-менее ровная кирпичная стена.

Отошёл за угол больничной стены, там, где она совершает поворот вдоль проезда, стянул с плеч шинель, порылся в подкладке.

Вот, ведь дела…

Пальцы нащупали какой-то предмет.

Почему его раньше не нашли новые владельцы фашистской шинели?

Ну, может потому, что никто из них без дела стенку спиной никогда не подпирал, как я, а работали они с утра до вечера в поле и в огороде.

И, как уже всем известно, работа делает человека свободным...

Разодрал я подкладку и на моей ладони засияло камнями колье из жёлтого металла.

Видать обер-лейтенант до своего бегства успел помародёрствовать.

Колье явно было из раньшего времени и принадлежало какой-то мадам совсем не из партийных и не из советских служащих.

С такой находкой мне в ломбард лучше было не соваться, а потому я прямиком направился к девятиэтажке, что возле метро, на углу шоссе и проезда.

Там, на первом этаже был магазин, где по местным обычаям торговали и продуктами, и ширпотребом.

Справа от входа я приметил небольшую выгородку с надписью: “Металлоремонт”.

Особо не чинясь мастер-ара купил у меня колье за смешные деньги.

Но я не коммерцию сюда прибыл разводить, а потому пренебрёг франшизой.

Полученных денег мне вполне хватило, чтобы купить тут же, в магазине, блок сигарет, килограмм мандаринов и несколько вакуумных упаковок колбасной нарезки.

Сложив купленное в пластиковый пакет (местные уроды продают эти пакеты за отдельные деньги), я вновь направился к больничной проходной.

Внутрь уже всех пускали без пропусков.

В дом скорби нескончаемой вереницей брели несчастные родственники с такими же, как у меня, пластиковыми уродскими пакетами-майками, распёртыми продуктовыми передачами.

Мерно лязгал железом о железо вертящийся турникет.

Я пристроился в хвост очереди посетителей, вслед за какой-то тёткой в сбившейся набок вязаной шапке и драповом пальто с облезлой шкурой лисы на воротнике, имея в виду расспросить её как пройти в корпус 8.

Про корпус 8 я узнал у сварливой бабки, сидящей за окошком справочной.

Бабка долго листала файлы, чуть не задевая носом экран монитора компьютера, неразборчиво что-то бурча, пока не нашла фамилию: Лось-Лисицкий.

После чего она с отвращением произнесла: - У восьмом корпусе ваш сродственник, в 113 отделении лежать. Следующий!

Пройдя турникет и узкий коридор сквозь корпус проходной, я опять очутился под открытым небом.

Сверху затеял падать мелкий прошлогодний снег.

Чёрные силуэты деревьев парка вонзались скрюченными пальцами веток в тёмно-лиловое небо, подсвеченное огнями большого города.

Редкие фонари на столбах освещали сами себя и сугробы у своего подножия.

В сумерках тётка с сумкой в руках и лисой на плечах куда-то незаметно “свинтилась”.

Впереди между стволов деревьев светились прямоугольники окон многочисленных больничных корпусов.

Только попав за забор такого учреждения, понимаешь, как много среди нас душевнобольных.

И не надо давить из хитро косящего глаза скупую слезу и мотать сопли на заскорузлый кулак.

Кто знает, может они, ушедшие в мир собственных иллюзий, счастливее нас, твердолобых адептов реализма?

Я брёл наугад по узкой расчищенной тропинке, имея с боков крутые увалы сугробов, до поры, пока навстречу мне не попался высокий полноватый мужик в кожаной куртке мехом внутрь, тёртых джинсах и в круглой шапке-финке на коротко стриженной голове.

Мужик посторонился, ступив чёрными кроссовками в снег и давая мне пройти.

Я тоже остановился и спросил у него как пройти к восьмому корпусу.

Мужик поправил пальцем очки в металлической оправе и махнул рукой прямо и направо:
-Там, вдоль забора котельной и сразу налево. Вход с фасада.

Я поблагодарил мужика, и мы разошлись.

Судя по мрачному выражению лица и смятому пакету, торчащему из кармана его куртки, он тоже кого-то навещал.

Эту тоску и безнадёжность на его лице и в глазах я видел не раз у тех, кто потерял веру.

По сути, они были только видимостью людей – выжженные изнутри человекоподобные манекены.

У низкого крыльца восьмого корпуса намело снега, переступая через заструг я подскользнулся и со всей дури завалился на обледенелом бетоне.

-Мать твоя, каракатица! Совсем нюх потерял! – выругался я.

Пакет из дрянного полиэтилена разорвался, содержимое разлетелось во все стороны.

Я встал на карачки, нехорошо помянул Ганса фон Пехманна и его низкомолекулярный парафинообразный продукт, и принялся собирать мандарины и прочее, рассовывая по карманам шинели.

Но худа без добра не бывает.

Пока я там ползал, кое-какие новые мысли появились в голове.

Я подумал, а так ли случайно все мои друзья оказались вместе в одной палате?

И если мои подозрения не беспочвенны, то надо быть предельно осторожным.

Я постучал ногами, отряхивая снег с ботинок, а затем поднялся по темноватой и грязноватой лестнице на второй этаж.

У стальной двери со смотровым глазком я остановился и нажал на вильнувшую под пальцем кнопку электрического звонка.

Я услышал, как глухо звякнул звонок за дверью.

Потом я ощутил на лице тяжёлый взгляд – кто-то внимательно рассматривал меня, прежде чем загреметь ключами и отпереть дверь.

Дверь открылась, на пороге стоял здоровенный санитар в замызганном белом халате.

-Вы к кому? – пробасил он, дыхнув на меня тревожным, кислым с подворотом, запахом дешёвого курева, гнилых зубов и чёрной беды.

Сразу вспомнилось: ночь, свет прожекторов, лай рвущихся с поводков сторожевых псов, морозный пар над отрядом, построенным в шеренгу по три, выкрики сорванных на холоде голосов.

Вечерняя поверка в фильтрационном лагере, мать её и его…

Вспомнилось бессмертное: "Слёзы брызжут на руку и на ручку нагана, нас в тайге окружили, "Руки в гору!" - кричат..."

Я назвал фамилию Арнольда.

Прежде чем его позвали, пришлось подождать пока другой санитар не записал в общую тетрадь - к кому, когда и кто пришёл.

Туда же он переписал все продукты, что я с собой принёс.

Он ещё что-то хотел выведать, но я сообразил – сунул ему пачку “Петра”, чтобы отстал.

Санитар тут же спрятал сигареты в карман халата и гаркнул в глубь коридора: -Лисицкий! На выход! Без вещей!

Без вещей – то была старая местная шутка, и санитар радостно заржал.

Из одного из кубриков, что располагались по обе стороны коридора, показалось то, что когда-то было подъесаулом Лось-Лисицким, человеком гордым и надёжным как передняя кромка крыла.

Да-с, господа-товарищи! Лечебная психиатрия, это вам не шанежки на печи шамкать…

Мы обнялись с подъесаулом, и я с ужасом увидел, как на его глазах появились слёзы.

Я, чтобы не смущать подъесаула, отвернулся в сторону.

Мы прошли по коридору до большой залы, в которой стояли столики и стулья.

Судя по всему, это было место приёма пищи.

Мы уселись друг напротив друга за одним из столиков.

В кубриках двигались, сидели на табуретах, разговаривали сами с собой и друг с другом люди в серых балахонах, из-под которых высовывались ноги в белых кальсонах и тапочках на босу ногу.

Я пытался разглядеть моих товарищей, но с моего места мог обозреть только два кубрика, в которых их не обнаружил.

Почти сразу, как только мы уселись за столик, в коридоре появился санитар и стал прохаживаться взад-вперёд, поглядывая в нашу сторону.

Я подмигнул Лось-Лисицкому и сразу же перешёл на амслан – язык жестов.

Санитару это не понравилось, и он метнулся куда-то по коридору, вероятно поспешил к начальству за указаниями.

За то время, как в коридоре появилась местная власть в лице огромного детины, которого санитар называл Боцманом, я жестами успел всё объяснить подъесаулу и ответить на несколько его вопросов.

Боцман и его ассистент застали нас за мирным разговором о погоде на воле и о перспективах выписки из больницы.

Я отдал подъесаулу курево и продукты.

Вы бы видели, с каким выражением лица он вцепился в сигаретные пачки.

Видать - исстрадались они тут без передачек и курева.

Тут уж мне пришлось стряхнуть с ресниц скупую, мужскую слезу.

Мы попрощались, обнявшись.

Железная дверь лязгнула за мной, закрываясь.

Я спустился на пустынную площадку первого этажа и достал заветный пузырёк с ПМВ.

Теперь – вперёд, в начало июня!

Я приоткрыл пузырёк и лишь притронулся языком к отверстию в горлышке, как меня начало “затягивать” в Будущее.

Фокус был в том, чтобы переместиться лишь на несколько месяцев.

С учётом того, что свойства раствора ПМВ изменились, мне повезло – я переместился довольно близко к задуманному сроку.

Как всегда, пришлось потратить некоторое время на уточнение времени прибытия.

Мой снос в Пространстве оказался не велик – я по-прежнему находился на территории больницы.

Обнаружил я себя сидящим на земле у самого забора.

За кустами меня было трудно заметить, зато я в просвет между свежей зелёной листвой видел многое.

Я достал из кармана папиросу и закурил, из предосторожности выдыхая дым вниз, к земле и в гущу веток.

Земля подо мной была немного сыровата, как после небольшого дождя.

Мне в шинели показалось очень жарко, и я расстегнул все крючки спереди, спустив шинель с плеч.

Сквозь листву ярко светило и грело солнце.

Судя по его положению на небе, время было уже пополуденное.

По асфальтовой дорожке от проходной к больничным корпусам мимо меня прошли две тётки в рабочего вида штанах и куртках, заляпанных побелкой.

Издали я разглядел, что соседний с восьмым, корпус окружали строительные леса.

-Ты-то, на Троицу, куда пойдёшь? -громко спросила одна у другой.

Та в ответ рассмеялась и что-то ответила – я не разобрал.

-Ага, Троица! Значит сейчас конец мая… Похоже… - я приложил ладонь к земле на которой сидел, помял и растёр в пальцах терпко пахнувший зелёный листочек, оторвав его с ветки на кусте.

Мы с Лось-Лисицким учитывали возможность сноса во Времени, а потому было условлено, что уже с середины мая они должны быть готовы к побегу.

В таком случае – пора действовать.

Всё складывалось менее-более.

По месту и Времени я оказался в оговоренные сроки.

Друзья тоже должны быть готовы.

Но сможем ли мы убежать задуманным способом?

Я закурил ещё одну папиросу, рассеянно разглядывая сквозь листву доступный взору участок территории больницы.

Пожалуй, там – напротив пищеблока, место многообещающее…

И земля на полянке возле беседки должна уже успеть просохнуть…

Я чувствовал, как сомнение в удачном исходе кампании охватывает меня.

Я попробовал прикинуть вероятность наступления события.

Получалась исчезающе малая величина.

По счастью, вспомнился старинный анекдот…

На экзамене по Теории вероятности профессор задаёт студентке вопрос, желая выявить у неё хоть какие-то знания:

-Какова вероятность того, что, выйдя сейчас на улицу, Вы встретите динозавра?

Студентка, не раздумывая: -Пятьдесят на пятьдесят!

Профессор, оторопев: -Это как же, так?

Студентка, уверенно: -А так, профессор! Либо я увижу динозавра, либо – не увижу!

Я засмеялся, мне стало немного легче.

Но, совсем немного и ненадолго.

Время шло и наступила пора действия.

Встал с земли, стащил с себя шинель.

Между забором и кустами оставалось немного места, но мне удалось свернуть шинель и сделать армейскую скатку.

Для того, чтобы связать концы скатки, пришлось оторвать от подола рубахи узкую полотняную ленту.

Я перекинул скатку через голову и приладил её наискось с левого плеча – вниз.

Выглядел я конечно по-идиотски, но опыт подсказывал мне, что шинель мне ещё может пригодиться.

А, что касается внешнего вида, то мне недолго осталось пугать им местных обитателей.

Сейчас всё решится – пятьдесят на пятьдесят!

Я продрался сквозь ветки и, сначала слегка прихрамывая от долгого сидения на земле, побежал в сторону пищеблока.

Со стороны восьмого корпуса показалась большая железная тележка, которую толкали перед собой за дугу ручки Панин и Таранофф.

Остальные гурьбой двигались за ними.

Так было задумано нами ранее.

За отличное поведение больным предоставлялись некие пенитенциарные вольности, как-то: очистка территории от снега зимой и от падшей листвы осенью;
хождение на пищеблок за продуктами; вынос мусора из отделения до помойки.

Все вольности происходили под контролем персонала.

Вот и сейчас, рядом с Лось-Лисицким я увидел внушительную фигуру Боцмана.

Боцман остановился, отвернувшись от ветра, чтобы прикурить.

В этот момент мои товарищи сорвались с места и побежали к беседке.

Я опередил их, метров на тридцать, и сейчас пытался найти среди травы невысокие холмики рыхлой земли.

Пятьдесят на пятьдесят! Либо я увижу динозавра, либо – не увижу!

Доктор физико-математически наук Сергей Красников доказал, что пустые кротовые норы, возникшие в ранней Вселенной, могут оставаться проходимыми в течение макроскопического времени за счёт механизма Сушкова - самоподдерживающейся кротовой норы, которая удерживается от коллапса поляризацией вакуума, вызванной геометрией этой норы.

Конрад Шниперзон, универсальный гений из Бибирево, предположил, что некоторыми норами пользуются не только кротовые (лат. Talpidae), но и другие живые существа.

Именно этим подтверждается гипотеза панспермии - возникновения жизни на Земле в результате попадания на ее поверхность биологического материала из пространства Космоса.

Наш побег был рассчитан на то, что мы найдем на территории больницы кротовые норы.

Мы надеялись, что, хотя-бы одна кротовая нора, среди прочих, удовлетворяла предположению Шниперзона, то есть была бы способна перенести меня и моих друзей в другой мир.

За беседкой, на солнечной стороне я разглядел штук пять кротовых нор.

Я остановился у одной, обернулся и свистнул в два пальца, другой рукой подзывая друзей к себе.

Нырять в нору мне предстояло последним, а потому, её сначала необходимо было найти.

Панин, Лось, Кольцов, Лось-Лисицкий и Таранофф напрасно затоптали ногами почти все кротовые норы.

Пыхтя и матюкаясь на нас надвигалась туша Боцмана.

Со стороны больничного корпуса в нашу сторону бежало несколько санитаров.

Положение было отчаянное!

Либо я увижу динозавра, либо – не увижу!

И тут доблестный поручик Ржевский, нырнул головой вперёд, “ласточкой”, с криком: -Банзай! По самые помидоры!

Последняя, не затоптанная ногами кротовая нора притаилась почти у края бетонной отмостки вокруг беседки.

Поручик исчез, лишь мотнулись в сторону и упали на траву стоптанные кожемитовые тапки поручика.

Одни за другим мои товарищи последовали за поручиком, ныряя в кротовую нору ногами вперёд.

Они-то понимали, что выпав из норы лучше приземляться на ноги, а не на голову, как поручик...

Я не успел обернуться, когда на меня упала зловещая тень Боцмана.

Оттолкнувшись ногами, я тоже нырнул головой вперёд в кротовую нору.

Бедная моя голова...

Солнечный свет померк за моими пятками.

Внешние эффекты при движении человека внутри кротовой норы довольно правильно показаны в сериале “Скользящие” (англ. Sliders).

Я падал (взлетал) вниз (вверх) по широкой (узкой) трубе с вращающимися (неподвижными) стенками, которые ритмично (хаотично) пульсировали (застыли) световыми (темнотой) вспышками (равномерно) спектрального (монохроматического) чистого (мутного) цвета (оттенка).

Когда труба скручивалась в спираль, тогда фигуры моих друзей, летящих передо мной, скрывались за изгибами трубы и мне становилось тревожно – увижу ли я их снова…

Иногда я ощущал себя гигантом, меня растягивала неведомая сила, тело становилось длинным, гибким и лёгким.

А затем, вдруг, я становился микроскопическим объектом, но необычайно массивным.

На одном из прямолинейных участков перед фигуркой летящего первым поручика Ржевского промелькнул темный силуэт, который я опознал как землеройку.

Буквально через терцию времени я пролетел мимо поперечного нашей кротовой норе тоннеля, в котором скрылась землеройка.

Не знаю, что это могло означать, но наш полёт в кротовой норе закончился.

Один за другим мы вылетали из вращающейся конической воронки, в которую превратилась труба, и падали с высоты пяти метров на склон гигантской песчаной дюны.

Лавина песка чуть не засыпала нас всех у подножия дюны.

Я сел, сплёвывая песчинки, прилипшие к губам. Рядом надрывно кашлял мичман Панин.

Остальные приходили в себя, лёжа на спине.

Лишь неугомонный поручик Ржевский карабкался, оскальзываясь к вершине дюны.

Через несколько секунд до моего слуха долетел удивлённый возглас поручика.

Я подал руку Панину и, поддерживая друг друга, мы тоже забрались наверх.

Взору нашему предстали уходящие к горизонту гребни песчаных дюн.

-Восток там! Значит там – Ашхабад! – я махнул рукой, указывая направление.

Но поручик поднял руку вверх, указывая на что-то в небе.

Я задрал голову.

Кроме маленького солнечного диска, ослепительно сияющего в зените, в васильковом небе плыли две луны.

Воздух был прохладен и как-то, по-особенному, лёгок.

Я поправил на плече скатку, похлопал себя по карманам брюк.

В одном кармане звякнули пфенниги.

Я вытащил одну монету и подбросил вверх.

Она кувыркнулась в воздухе и упала на песок, став ребром.

Сила тяжести здесь была ниже, чем на Земле.

Куда же нас занесло?

Тут моё внимание привлекло движение.

По скату песчаного холма в двухстах метрах от нас на десяти коротких ножках резво бежало чешуйчатое зеленое существо размером со слона.

Помесь крокодила с драконом открыла огромные челюсти, сверкнув рядами острых белых клыков.

-Классический вульп, поручик! Поздравляю, мы на Марсе! А теперь надо делать ноги! –громко крикнул я.

И мы начали делать ноги.

Делать ноги всегда надо в правильном направлении.

Ещё с вершины дюны я заметил на зюйд-весте тонкую зелёную полоску.

Будучи знаком с аресографией, я был уверен, что это кактусовые поля.

Обработанные ли это поля или дикие заросли – этого я, конечно, пока не знал.

Но на Марсе зелёный живой кактус – это вода и питьё.

Кактус коричневый, сухой – это топливо для костра.

Кроме того, среди кактусов можно было рассчитывать поохотиться на местную дичь.

Но, пока что, мы сами оказались в роли дичи, потому что за нами гнался вульп.

Шансов прохарчиться нами у него было гораздо больше, чем у нас убежать от него.

Я постепенно занял место в арьергарде нашего отступления.

Я уже слышал хриплое дыхание за спиной и топот ног вульпа и приготовился стащить с плеч скатку и использовать шинель в качестве мулеты, пытаясь отвлечь хищника от погони.

На бегу я рванул скатку с плеч, но завязка лопнула, шинель выпала у меня из рук, я запутался в ней ногами и покатился по песку.

Тень вульпа пала на меня.

Я уже обонял зловоние, исходящее из его пасти.

Капли едкой слюны с клыков упали мне на рубашку, прожигая в полотне дыры.

-Сегодня хороший день, для того, чтобы умереть! – подумал я глядя в горящие злостью красные глаза вульпа, склоняющего надо мной.

Внезапно посередине лба зверя, ниже передней пары рогов, появилась чёрная дыра, брызнула зелёная кровь и полетели белые осколки кости.

Затем по барабанным перепонкам хлёстко ударил ружейный выстрел, вульп дёрнулся и опрокинулся на бок.

Я едва успел увернуться от острых костяных наростов усеявших шкуру зверя, откатившись в сторону.

Я немного полежал на тёплом песке, отдыхая.

Когда я открыл глаза и поднялся на ноги, то увидел, что мои друзья стоят, положив руки на лоб, окружённые марсианами.

Они были похожи на людей только издали.

Краснокожие; лысые; глаза выпуклые и гранёные, как у жуков; безносые; грудь бочкой; ноги тонкие, как ходули.

На чреслах у них имелись подобия двусторонних фартуков из кожи.

Туловища перекрещивались ремнями, наподобие портупеи.

В руках у каждого – двуствольное ружьё системы “экспресс-500”.

“What do the white people in the land of the free Sons of the Magatsitols?” –произнёс один из аборигенов.

-Чиво, чиво? Это по-каковски они изъясняются? –удивлённо спросил поручик Ржевский у меня.

Я пожал плечами и посмотрел на Панина.

Мичман перевёл: -Он спрашивает, что делают белые люди на земле свободных Сынов Магацитлов?

-Это, что же, они по-аглицки тут треплются? – Ржевский от удивления закрутил ус вокруг пальца.

Ответ на свой вопрос поручик Ржевский услышал только в тюремной подземной камере.

Первым делом, жукоглазые марсиане связали нам руки кожаными ремнями, смоченными в соке кактуса.

Развязать узлы, завязанные на таком ремне, не удалось бы даже маэстро Гудини в лучшие годы его гастролей.

После этого нас, подталкивая прикладами ружей, отвели в чудесный маленький городок, сплошь состоящий из белых мраморных зданий с колоннами по фасадам и тенистыми атриумами.

На окраине городка мрачно краснело одноэтажное здание, сложенное из обожжённых кирпичей, с окнами забранными железными решётками с толстыми прутьями.

По периметру крыши изящно свернула кольца спираль Бруно, а на высоких стойках был установлен ржавый жестяной лист с надписью, сделанной белой краской:

ДОМЗАК.

Проходя мимо, мы обратили внимание, что жестянка вся в дырках от крупной дроби и жаканов.

Знаем мы эти развлечения, видали на Земле…

Но нас поместили не в здании тюрьмы.

В скальном плато, на котором был построен городок имелось большое количество пещер.

В одну из них нас и завели.

После яркого солнечного света глаза ничего не видели во тьме подземелья, но наши жукоглазые конвоиры, не испытывая никаких затруднений, провели нас по извилистому коридору и втолкнули в какое-то помещение.

Звонко лязгнула закрываемая дверь и мы остались в темноте и тишине.

Осторожно ощупывая пол ногами, мы добрались до стенки камеры и сползли спинами по ней на пол.

Хорошо, что руки нам связали не за спиной.

Я безуспешно попытался разорвать ремень, спутывающий кисти рук, но лишь причинил боль в запястьях.

Делать было нечего, и я решил ответить на вопрос поручика Ржевского об английском языке марсиан.

В 1897 году великий Герберт Уэллс написал роман “Война миров” о вторжении на Землю захватчиков с Марса.

В 1917 году Эдвард Райс Берроуз публикует роман “Под лунами Марса” об умирающем мире Марса.

В 1937 году в печати появилась повесть Алексея Николаевича Толстого о путешествии землян на Марс, который был населён разумными существами с древней историей.

В 1942 году американец из города Янгстаун, штат Огайо, Эдмонд Мур Гамильтон, написал рассказ “Невероятный мир”, который на тот момент тоже был отнесён к жанру “сайнс фикшн”.

В этом рассказе космонавты с Земли прибывают на Марс, где обнаруживают аборигенов, которые абсолютно все являются плодом фантазии писателей-фантастов.

Мои собственные приключения на Марсе полностью подтвердили правоту Гамильтона – Марс обитаем; Марс населяют выдуманные писателями персонажи, не менее живые, чем мы с вами.

Вы спросите: -Почему об этом на Земле никто не знает? Ведь полёты аппаратов серий Викинг, Маринер, Марс (серия советских космических аппаратов), Марс Глобал Сервейор и марсоходы Соджонер, Спирит, Оппортьюнити, Кьюриосити доказали безжизненность Марса?

И я, таки, вам отвечу.

По сложившейся традиции, восходящей к временам написания Персивалем Лоуэллом книг “Марс”, “Марс и его каналы”, “Марс – обитель жизни”, марсиане всячески стараются представить сторонним наблюдателям свою планету как безжизненный и безрадостный мир.

Ещё двадцать тысячелетий назад, когда на Марсе существовала только одна Центрально-Марсианская Империя, среди Аолов (оранжевой расы), населяющих страну Азора, и называвших Марс Тумой, распространилось учение Пастуха.

“Когда кровожадный ча ищет тебя глазами сквозь заросль – стань тенью, и нос ча не услышит запаха твоей крови. Когда ихи падает из розового облака – стань тенью, и глаза ихи напрасно будут искать тебя в траве. Когда при свете двух лун – олло и литха – ночью злой паук, цитли, оплетает паутиной твою хижину, – стань тенью, и цитли не поймает тебя. Стань тенью, бедный сын Тумы. Только зло притягивает зло. Удали от себя все сродное злу. Закопай свое несовершенство под порогом хижины. Иди к великому гейзеру Соам и омойся. И ты станешь невидимым злому Сыну Неба, – напрасно его кровавый глаз будет пронзать твою тень”.

Пастух был схвачен и казнён властями, а вслед затем Тума подверглась вторжению захватчиков, так называемых Магацитлов, прилетевших на Марс в яйцеобразных аппаратах из бериллиевой бронзы.

Магацитлы свергли власть тогдашнего императора Джеффа Хелберта и сами стали править Марсом, привнеся в технику и культуру завоёванной планеты знания и обычаи покинутой Родины – города Ста Золотых Ворот.

Со временем Магацитлы ассимилировались с Аолами и на планете опять установился мир и процветание.

С помощью древних знаний Магацитлы преобразовали Марс.

Была построена планетарная сеть оросительных каналов; для хранения запасов воды сооружено шестнадцать гигантских резервуаров-цирков Ро; на полюсах Марса были оборудованы энергетические станции, опутавшие планету электромагнитным полем, энергия которого использовалась двигателями механизмов и летательных аппаратов.

Однако, воображение Г.Уэллса создало головоногих разумных существ, питающихся кровью и населило ими Марс.

На планете началась война между пришельцами и потомками Магацитлов.

Красная и синяя кровь лилась потоками с обеих сражающихся сторон.

Был уничтожен Город Запустения, половина Азоры лежала в развалинах.

Лишь после того, как был разрушен один из цирков-резервуаров Ро в предгорьях Лизиазиры, в Соацере состоялись переговоры и был подписан Меморандум Тума-II,
определяющий условия мирного сосуществования двух рас.

В соответствии с Меморандумом головоногим пришельцам отводилась обширная территория вокруг горы Олимп, включающая горы Фарсида, плато Синай и плато Солнца.

Головоногие были практической рассудочной расой, не склонной к сентиментам.

На завоёванной территории были заложены горные шахты, рудники, металлургические и газовые заводы, верфи.

Верховный Ухпырь (такое почётное звание носил технический руководитель головоногих) сразу же организовал производство техники для вторжения на Землю.

Ведь, кто знает, что ещё могут придумать эти недочеловеки – писатели с Земли.

А придумать они могут всё, что угодно, и тогда – конец Ухпырии, да и всем остальным марсианам - кранты.

Всем известно, как печально для ухпырей закончилось вторжение на Землю.

С тех пор всё население Марса, плодом чьего бы оно воображения ни было, при появлении земных исследовательских аппаратов в пространстве или на поверхности
планеты, занималось маскировкой истинной картины, которую могла зарегистрировать земная техника.

Опыт Голливуда и Мосфильма был перенят марсианскими учёными и техниками, ведь на Марсе, хоть и с некоторым опозданием во времени, но принимались телевизионные передачи с Земли.

С помощью декораций и электронной техники на регистрирующие приборы орбитёров и марсоходов подавалась одна и та же картинка – песок, скалы, борозды, канавы, пылевая буря, камни, камушки.

Вы только послушайте, из серии “британские учёные установили”:

“Основная составляющая почвы — кремнезём (20—25 %), содержащий примесь гидратов оксидов железа (до 15 %), придающих почве красноватый цвет. Имеются значительные примеси соединений серы, кальция, алюминия, магния, натрия (единицы процентов для каждого). Соотношение pH и некоторые другие параметры марсианских почв близки к земным, и на них теоретически можно было бы выращивать растения. “Фактически мы обнаружили, что почва на Марсе отвечает требованиям, а также содержит необходимые элементы для возникновения и поддержания жизни как в прошлом, так и в настоящем и будущем”.

Лунный грунт Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства у меня на даче на заднем дворе экскаватором добывало, и ничего, всё получилось адекватно.

О том, что на Марсе существует оппозиция не секрет.

Экстремистская организация “Party of the Red Panther for self-destruction of the name Tuskub” (Партия Красной Пантеры для саморазрушения имени Тускуба)
вынесла на свои чёрные знамёна лозунг времен Революции Гусева.

А именно: “Мы должны умереть спокойно на порогах своих жилищ”.

Именно потому так разнятся данные, полученные марсоходом Curiosity, в которых содержание воды под поверхностью Марса гораздо выше, чем считалось ранее.

Боевики “RP” вылили ведро воды прямо на песок в том месте, где Curiositi собирался взять пробу грунта.

Эта акция вполне отвечает логике поступков “RP”, ведь если начнётся колонизация Марса настоящими землянами, а не придуманными существами, то неизбежно
наступит конец (end, ende, кранты, канец, el final, la fine, кiнець, пипец, охири, звиздец, loppu, карачун, финита, протаска, баста, эпифиз, хана, абзац, околеванец, труба, абгалдырь и т.д.) всему.

Чего, собственно, земляне постоянно успешно добиваются.

В настоящий момент Марс довольно густо заселён.

В этот процесс, помимо естественных причин (инстинкт продолжения рода и прочие инстинкты, типа экстаза и похоти), внесли свой рукотворный вклад настоящие писатели: Лассвиц, Инфантьев, Богданов, Муханов, Лао Шэ, Хайнлайн, Брэдбери, Кларк, Мартынов, Шекли, Воннегут, Михайлов, Казанцев, Стругацкие.

А в начале ХХI века, в связи со свободным доступом к клавиатуре компьютеров всех, кто раньше писал разные слова только на заборах и в заветную тетрадку:
 
-Здравствуй, дорогой дневник, сегодня у нас в офисе…,

Марс стал стремительно заполняться новыми персонажами, которые тоже хотели хавры, сорокаградусной “гусевки”, тушёного седла хаши, девочек, дом на первой линии с видом на озеро Соам и Tesla Model S.

Причём, хотели они этого всего сейчас, бесплатно и чтобы не надо было работать.

Правда, такие настроения бытовали только в капиталистической зоне.

В советской зоне, у населения были другие приоритеты.

Я уже рассказывал о том, где на Марсе находятся Ухпырия и ЦАМ (Центральная Марсианская Империя).

Советская зона расположена на плато Большой Сырт и большей части равнины Исиды. На равнине Эллады имеется малонаселённый советский анклав.

Население советской зоны, достаточно разнородное, предпочитает идентифицировать себе не по национальному принципу, а по общественному строю.

Помните, в “Красной жаре”?

У капитана милиции Ивана Данко спрашивают: -Русский?
 
А Шварценеггер отвечает: -Совэтскый!

И столько в его ответе слышится силы и гордости, что хоть сейчас – дранг нах Потомак!

Только кому он, нах, нужен этот Потомак, нах?

“Музыка-то ваша американская — говно.
— Music? Ah, oui, tr;s bien, excellente.
— Ну чё ты споришь? Тебе говорят — говно музыка, а ты споришь.
— Musique!
— Да и сами вы… Скоро всей вашей Америке — кирдык. Мы вам всем козью ножку устроим… Понял?
— Чё ты к нему пристал, он француз вообще! Пошли!
— Какая разница?” (***)

(***) - диалог из х/ф "Брат".

Сами советские называют свою территорию Тёплым Сыртом, хотя, какой он тёплый?

Рядом с их поселением расположены развалины Старой Базы.

Это, ребята, вообще…

Там, под землёй целый подземный город имеется.

Говорят, от того места можно тоннелями проехать или пройти в любую точку планеты.

Нет, Арнольд, это не лабиринт царицы Магр…

Тут поработали кудесники более древние и более искусные.

Пришли из Ниоткуда, построили подземный город и два гигантских искусственных спутника, замаскированных под каменные горы, и ушли в Никуда.

Директором Системы Тёплый Сырт у них Александр Филиппович Лямин.

Ещё у них там полно в округе летающих пиявок, сора-тобу хиру, если по-научному.

Вообще-то эти сора-тоба-хрен-поймёшь водятся по всему Марсу, но в районе Старой Базы их чрезвычайно много.

Как будто псы сторожевые, стерегут хозяйское добро, а хозяева-то, уже дано куда-то съехали.

Советские периодически устраивают на пиявок облавы, отстреливают их, значит.

Ну, тут уж если кто из аборигенов попадёт под раздачу, то тех тоже… этого-того…

А не лезь куда не надо!

Есть же такое понятие – демографическое давление.

Вот – и не дави!

А то, самого выдавят, как чиряк надоевший.

Там ведь прямо под боком Земля Аравия, Тирренская Земля и Земля Ноя.

А в землях тех, кто только не промышляет?

И краснокожие жукоглазые и осьминогообразные телепаты, и шестиметровые гиганты, и шестирукие; и совсем мелкие, по размерам как болонка, но по виду – комары;
многоглазые и без глаз вовсе, со щупальцами по всему телу; синие, черные, желтые и фиолетовые в белую полоску и прозрачные, все, кого понапридумывали гамильтоны,
берроузы и современные креативные клавишники.

В горах Сидонии обитали бредберийские марсиане, способные менять свой облик, а в обычном состоянии – смуглые и златоглазые, утончённые эстеты и холодные циники.

На плато Синай и на плато Солнца в коттеджных куполах обретались марсиане шеклийского толка.

Те имели по две головы, тонкие и веретенообразные ноги, которые сгибалась в лодыжке, в голени, в средней и верхней части бедра. Руки были потолще ног, в кистях имелось по два сустава, по три обычных пальца и по два противостоящих больших.

Пальцы эти были очень подвижными и напоминали манипуляторы роботов.

Вся эта марсианская мешанина разговаривала на разных языках, придуманных для них авторами романов, повестей и рассказов.

Друг с другом они общались на пиджин, который назывался суржик (от названия суржик - хлеб из муки смеси разных видов зерна, например, пшеницы и ржи) - разговорном языке, включающем элементы всех выдуманных марсианских и живых земных языков.

Но есть одна штука, против которой я не имею ничего против, ребята!

По понятным причинам все марсианские дамы похожи на земля…

Ох, пардон, чуть не сказал "на землянок"!

Вы видели когда-нибудь землянки?

Марсианские дамы похожи на земных женщин.

Ну, разве что, чуть красивее и пышнее, в большинстве своём.

Тут мое повествование было прервано топотом ног за бронзовой дверцей нашей темницы.

Потом раздался скрежет ключа в замке и визг петель.

Дверь открылась, в дверной проём хлынул неверный багровый свет факелов.

Двое жукоглазых марсиан внесли портшез, в котором развалился марсианин другого типа – десяток извивающихся тонких щупалец разной длины торчали из лысой головогруди, на которой имелось подобие лица с выпученными круглыми глазами, носом-крючком и жабьим ртом с тонкими извивающимися губами.

Вслед за портшезом вошли ещё двое жукоглазых с оружием в руках.

Сначала я был ослеплён светом факелов, но когда глаза привыкли к мятущимся сполохам пламени, то я в изумлении открыл рот.

Марсиане держали в руках винтовки Мосина с примкнутыми тонкими штыками.

Портшез установили посередине камеры.

Головоногий марсианин пару раз кашлянул, омерзительно шевеля при этом щупальцами и заговорил:

Ми эстас миа синиорландо Юдже Дредд! Нун ла мезуро де ви кульпо, мальпураи фремдулои, пропорциа аль пуно, туйа каи жуста, эстос эстаблита. Ми дирис тион!

Судья Дредд указал одним из щупалец на меня и продолжил:

Нун ви альпроксимигос, каи ви респондос!

Я с трудом встал на затёкшие ноги и приготовился отвечать на вопросы судьи в ожидании установления меры своей вины, пропорциональной наказанию, неминуемому и справедливому.

Обращение “гнусные пришельцы” я решил игнорировать.

Но судья Дредд, вместо того, чтобы задавать мне вопросы, выкатил из-под морщинистых век свои круглые глаза и уставился на меня.

Я тут же почувствовал, как по извилинам моего мозга начало шарить тонкое щупальце чужого разума.

Судья был экстрасенсорным перцепциентом и читал мои мысли как открытую книгу.

Я приготовился к худшему, но такого – не ожидал.

Судья Дредд перестал на меня пялиться и внезапно рассмеялся.

Хехе… Гранда… Преципе киам ви трактис син ци тиун комеркон сур клифо супер ла маро нокте… Бела кнабино! Ви хавас бонан густон, палефакон!

Я обомлел… Оказывается, этот щупач вытащил из моей памяти ту ночную встречу с Варенькой на обрыве над морем!

Но… Зачем ему это нужно?

После меня, перед выкаченными зенками судьи Дредда, побывали все мои товарищи.

Комментарии судьи были примерно в таком же ключе, как и в моём случае.

Только после прощупывания похождений поручика Ржевского судья повёл себя иначе.

От возбуждения он чуть не упал с сиденья портшеза.

Глаза его бешено вращались в глазницах, щупальца свивались в клубок и развивались, становясь дыбом.

Из открытого рта, вместе со словами восхищения, вылетала зелёная пенистая слюна:

Ги эстас белега! Ги тио эстас йа секса гиганто! Киом да поседои каи киаи ритмаи мовадои! Йен нова Казанова! Писто! Трахтенберг! Киль эстас кун х? Синьорино, ни тиклас ла умбиликион де интерне! Миринда!

Особенно мне понравилось выражение: Мадам, мы щекочем пупки изнутри!

Ай да поручик! Браво!

Головоногий судья Дредд оказался обыкновенным похотливым субъектом с явным синдромом “пуссистрадальца”, любителя узнать о похождениях более удачливых самцов.

Впрочем, такое поведение судьи (А, судьи - кто?) несомненно являлось отклонением от психической нормы.

Ведь, как всем известно, головоногие марсианские сапиенсы в наше время размножаются почкованием.

Был судья Дредд страдальцем или психопатом, но приговор свой он вынес незамедлительно:

Ми эстас Джустико Дредд, донита аль ми ауторитатон, ми конламная сенди тиуин малбелаин грингоин аль ла урбо Олимпо!
Ниа курага интерплането бецонас сиан сангон дум ла флуго аль ла Блуа Планедо.

Скотина, натешившись нашими любовными историями, отправляла мерзких гринго (по его выражению) в качестве доноров-питателей кровью для их межпланетников, которые чем-то занимались в городе Олимп.

Портшез с судьёй вынесли из камеры, а нас, для резвости покалывая ниже спины штыками, караульные вывели наружу и положили лицом вниз на песок у подножия скал.

Я страшно хотел пить, сильно ныли связанные руки, горячий песок обжигал щеку.

Солнце застыло в зените.

Даже вездесущий марсианский ветер утих, в тишине раздавались редкие стоны господина Тараноффа, которому острие штыка вошло под кожу глубже, чем у других и он сейчас истекал кровью.

Я не знаю, сколько мы пролежали на солнцепёке, потому что забылся от перенесённого нервного напряжения и слабости.

Очнулся, когда песок подо мной задрожал и послышался звук частых гулких ударов.

Звук, возникнув вдалеке, стал быстро приближаться к нам.

Удары слились в топот, песок подо мной дрогнул, я вынырнул из полусна и приоткрыл глаза.

Сквозь смеженные ресницы я разглядывал невиданный аппарат, который остановился рядом с нами.

Большая прямоугольная коробка, со сглаженными округлыми гранями, более всего походила на гигантскую многоножку из фильма ужасов.

Механизм передвижения был шагающим.

С внешней стороны каждого борта у машины имелось по шестнадцать ног.

Каждая нога из сверкающего светлого металла заканчивалась конусообразным наконечником-подушкой для опирания на грунт и имела пружинные амортизаторы сложной конструкции.

Наконечник был матово-тёмным и по виду напоминал обыкновенную резину.

Каждая из ног прикреплялась к кривошипно-шатунному механизму, по одному на борт.

Механизм был сконструирован таким образом, что в любой момент времени песка касались четыре ноги, обеспечивая устойчивость.

Передняя часть машины была закрыта ветровым стеклом, за которыми находилась жалюзийная решётка.

На корме располагалась, похожая на огромную дворницкую метлу, телескопическая мачта с пучком явно медных прутьев на конце.

Рядом с мачтой находился большой электродвигатель.

На боку электродвигателя была приколочена жестяная табличка с буквами ЗВИ.

К валу электродвигателя крепилась трансмиссия для связи с кривошипом.

Там же, я с удивлением узрел обыкновенный газогенератор и контейнер, доверху набитый сушёными кактусами.

На корпусе газогенератора вместо таблички имелась полузатёртая надпись ДАЛЬСТРОЙ.

Впрочем, я вспомнил, что на Марсе в последние годы имели место перерывы в подаче электричества.

Они начались в Революцию Гусева, когда власть переходила или из рук в руки, или из щупалец в щупальца, или из рук в щупальца, или из щупалец в руки.

Не взрывать и не обстреливать энергостанции ума ещё хватало, но в крайнее время появился ощутимый дефицит в специалистах, в инженерах и техниках.

Пустынные кочевники и городские сибариты не видели себя в этой профессии – учиться долго и нудно, лучше стать экономистом, зубным техником, пластическим хирургом, политиком, уйти в малый бизнес, совершать сделки с эфириумом на бирже или фермерствовать на майнинговой ферме.

Так что, без газогенератора лучше было не выезжать из гаража.

Наличие земных материалов и изделий на Марсе заставило меня предположить наличие, если не торговых связей, основанных на меновой торговле или на всеобщей формуле капитала: товар – деньги – товар, то на оказании военно-технической помощи извне.

Тут нас, пинками, в очередной раз подняли на ноги и заставили забраться в кузов шагомобиля.

Там уже находилось несколько пленных марсиан из Соацеры.

Они сидели на полу, опершись спинами в стенки кузова и, несмотря на связанные руки, курили хавру.

Обслюнявленный бычок ходил по кругу.

Кто-то после затяжки хихикал, уткнувшись в колени, кто-то плакал – слёзы катились по щекам и их никто не вытирал.

Один из шохо, крепко сложенный парнишка с носом картошкой (что, как ни странно, не так уж и редко среди простых марсиан) пел песню на мотив Дидюлиной “Лейлы”:

Славен будь, ти древнє місто Туми Ноктіссон!
Одне спогад про твої білих стінах навіває сон.
Два місяці на небосхилі, хоровод свій порочне водять.
Сонні хаши клишоногість в загоні з гілок опунций бродять.
Струмує остиглий пісок засинаючи ниючий від болю скроню.
Голос діви фасетчатоглазой в нічній темряві від пристрасті високий.
Далекої зірки блакитний промінь крізь очей проник в голови темряву,
На дотик тягнуся рукою погладити по крутому стегну зовсім не ту,
Про яку мріяв сидячи без сну на зорі у священного озера Соам,
І яку, тоді мені так здавалося, я нікому ніколи не віддам.
Але роки забрали, як вітер відносить в пустелю квітки пелюстку, любов,
А біди остудили в жилах колись швидко струмливу зелену кров.
Залишився у мене на пам'ять портрет твій витканий на парчі сріблом,
Там на човні сковзаєш ти по водах каналу, керуючи легким веслом.
Золота як сонця шкіра, щупалець твоїх витончених примхливий вигин,
І знову стою перед тобою, як колись у причального кільця завмерши.
Нічний Стила холод чорної бронзи меча на боці передався стегна,
У пам'яті своєї я образ твій навіть через довгі роки Ніяк не зітру.
Туга захлеснула очі, без тебе мені серце твердить - я кинуся на меч.
Ах, якщо б долонями мені доторкнутися до теплоті твоїх оголених плечей ...
Але самотній відтепер освітлений невірним світлом двох місяців в небесах шлях,
І ніде в руїнах стародавніх міст на рівнині Сидонии мені відпочити.
І немає колін круглих, до яких міг би головою від бід втомленою пригорнутися,
І немає сновидінь, які я міг побачити, якщо б мені вдалося на тих колінах заснути.

Пел он на каком-то местном племенном наречии, но общий смысл я уловил, о чём и поведал моим товарищам,  после того как мы убедились, что кровь у господина Тараноффа остановилась.

Он правда был бледен и слаб, но уже улыбался.

После второй затяжки хавровым дымом он заснул со счастливой улыбкой на губах.

Мой вольный пересказ марсианской песни:

Возносится слава какому-то древнему городу (название похоже на Херсон).
Память о его белых стенах навевает сон.
Две луны в небе водят непристойный хоровод.
Заспанные овцебыки бродят в загоне из цветущих роз.
На больную голову сыпется холодный песок.
Местная красавица протяжно чего-то хочет.
В темную голову сквозь глаз светит звезда.
Руки распустив, тянусь обнять за зад не ту
Которую мечтал иметь на берегу озера Халхин-Гол,
И которую … неразборчиво … дам(?)
Годами несётся любовь по песку.
Зелёная кровь стынет в жилах.
Портрет на память остался в ребре.
На портрете (на лодке?) по каналу с веслом.
Симпатичная, пощупай похотливый извив.
Стоя у кольца застыл причал.
Холодно, в боку торчит меч.
Помнить буду тебя.
Скучно стучит сердце, кинув меч.
Хорошо б тебя за плечи взять.
Но путь освещён одинокими лунами.
И нет места для отдыха на Родине.
И нет круглых ног куда-бы лицом.
И нету сна меж тех коленей.
Где-то рядом громко лязгнула бронзовая дверь.

До нас долетел гул разгорячённых голосов, мощно пахнуло смешанным запахом кактусовки, чеснока, табачного и хаврового перегара.

Эти запахи нанизались на острую струю запаха грязных портянок в солдатской казарме перед парково-хозяйственным днём.

По песку прошлёпали сапоги, ногоход накренился и с левого борта в водительскую кабину влез здоровенный малый-шофёр в промасленном комбинезоне и в до изумления засаленной кепке на коротко стриженной головогруди.

Оборотясь в нашу сторону, он смачно сплюнул синей слюною нам под ноги, утерся щупальцем и произнёс, окая по-вологодски:

-Ну, чО, фраера ушастые? Он сказал пОехали, и запил вОдОй?

Потом он захохотал, сверкнув золотой фиксой на левом клыке, повернул ключ зажигания, стартёр визгливо проскулил, дизель схватил и загрохотал на всю пустыню.

Шофёр с лязгом воткнул первую передачу, играя рукояткой разогнал грузовик вдоль кирпичной стенки тюряги.

Пятиосный “Ошкош” скрежеща шестернями коробки передач и кренясь, вывернул направо и по бетонке между барханов погнал в сторону далёких заснеженных гор.
 
Шофёр пил из горла “Швепс Джинджер”, курил сигареты “Памир”, крутил баранку (Крепче за шофёрку держись баран!) и горланил “Гуд бай Америка!" по-своему:

"Шпиль мих ауф Видерзеен!
Ла, ла, ла
Ла, ла, ла
Их вар цу юнг
Дайне герибенен Джинс
Хёрте айн Лид,
Ан ди их мих фюр иммер ериннерн вэрде."

На подъезде к тоннелю на перевале Саланг граната, выпущенная из “Мухи”, попала в двигатель.

Раздался взрыв, машина резко остановилась, я ударился головой о стенку кузова и пришёл в себя от морока, который нашёл на меня после пары затяжек дымом хавры.

Хавра, это такая штука, брат…

Бросай курить, брат!

Занимайся спортом, женись в крайнем случае, коли невтерпёж, но только бросай курить!

Рабочие, идущие на смерть при штурме Арсенала в Соацере, пели:

"В каменном горшке
Дымится хавра.
Нам весело, весело."

О, как мне сейчас весело!

Наш ногоход стоял накренившись и начиная дымить.

При взрыве гранаты лобовое стекло разлетелось вдребезги.

Осколки стекла, вместе с обломками жалюзи пошинковали головоногого водителя, и он сейчас подрагивал в конвульсиях в водительском кресле.

Голубая кровь лилась из обрубленных осколками щупалец и выбитых глаз.

Опираясь плечом о борт, я привстал и выглянул наружу.

Со стороны пустыни к подбитой машине подбегали марсиане.

В руках они, по-бабьи положив на руку, тащили знакомого вида оружие.

Когда они подбежали к машине вплотную, я понял, что они вооружены ППД-40.

На рукавах гимнастёрок у бойцов на красном фоне нашивок сияли золотом перекрещенные Серп и Молот.

Я с облегчением спрыгнул на песок – это были бойца МРА, Марсианской Революционной Армии имени тов. Гусева.

После битвы при Леверье, закончившейся разгромом МРА и гибелью тов. Гусева, остатки рабочей армии были рассеяны верными правительству Тускуба войсками.

Большинство бежавших нашло пристанище в подземельях Царицы Магр и включилось в партизанскую войну против всех.

В частности, они орудовали на транспортных коммуникациях, нападая на гуманитарные конвои и на небольшие воинские подразделения.

Нам просто повезло.

Нас освободили от пут, напоили соком и накормили пюре из опунции и спустя десять минут мы шагали по песку на ост.

Уже через час чёрный дым горевшего ногохода остался у нас далеко за спиной.

Подул устойчивый ветер с зюйд-веста.

С вершин высоких песчаных барханов поднялись песчаные призрачные вуали, похожие на баньши.

Пространство вокруг нас потемнело.

Верхние ветра выли и стонали на разные голоса.

Песчаная буря уже закрыла небо в зените и весь горизонт, когда мы доковыляли до пещер в склоне горы.

Наши провожатые зажгли мощные электрические фонари, и мы начали спускаться по наклонному тоннелю, вырубленному в каменной породе, в глубины Марса.
 
В конце спуска мы обнаружили узкоколейный железнодорожный путь со стоящим на нём коротким поездом из сцепки контактного электровоза К4 и двух открытых вагонов.

Командир отряда МРА, которого от его бойцов отличала только красная повязка на правом рукаве ватника, предложил нам разместиться в первом вагоне, его бойцы забрались во второй вагон, сам же он сел в открытую кабину электровоза, рядом с чумазым машинистом.

Брякнул звонок, со звуком схлопнувшегося капкана замкнулись реле, завыл ротор электродвигателя, громыхнули сцепки – поезд нырнул во тьму тоннеля.

Мимо стенок вагона свистел ветер, проносились неровные, трещиноватые стенки тоннеля, освещаемые мигающим светом сыплющихся с контактной дуги зелёных искр.

В вагоне, что был прицеплен за нашим, рдели багровые точки – бойцы курили самокрутки из хавры.

Ржевский ещё перед посадкой стрельнул у бойцов щепоть зелья на закрутку, и мы тоже пустили по кругу чинарик.

Что за нелепое слово?

Какая тайная связь существует между стройной чинарой и коротким, как жизнь, чинариком?

Под стук и визг колёс, под действием хавры, я задремал.

Снилась какая-то чепуха, о которой забываешь через миг после пробуждения.

Но, пока ты находишься в Зоне Сна, всё, что с тобой происходит, наполнено глубочайшим смыслом.

Сон Краузе.

…Немецкий офицер вздернул вверх подбородок, что-то сказал гражданскому, и повелительно махнул сложенными перчатками, которые держал в левой руке, в сторону солдат.

Тот, что держал собаку нагнулся и отстегнул поводок, подтолкнув рукой овчарку в сторону кровати.

От волнения лицо бабушки побледнело еще сильнее.

Собака, сделав несколько шагов по направлению к кровати, повернула к дивану и потянулась всем телом ко мне. Совсем рядом с собой я видел, как двигаются влажные ноздри её черного носа, втягивая и выпуская воздух. Она опять тоненько заскулила и обежав комнату по кругу вернулась к ноге своего вожатого.

Между тем второй солдат открыв шифоньер начал в нем рыться, выбрасывая прямо на пол старое застиранное полотенце, моток бельевой веревки, деревянные прищепки.
Потом он нашёл небольшой матерчатый мешочек. Потянув пальцами за бечевку, которой был завязан мешок, еще более затянув его, он зубами надорвал полотно.

В его подставленную жменю высыпалась горсть желтых зерен сушеной кукурузы.  Солдат засунул за пазуху мешочек с кукурузой. Не найдя более ничего съестного,
он со злостью пнул ногой раскрытую настежь дверь шифоньера, наполовину сорвав её с петель.

Гражданский расправил рукой усы и сказал бабушке: -Передай, когда твои вернутся, что им же будет лучше, если прибудут на сборный пункт на вокзале. В Великой Германии им найдется работа и вдоволь еды. Я знаю вашу фамилию. Если не явятся добровольно, а попадутся при облаве - расстреляем! Хорошо поняла?

У бабушки хватило сил кивнуть головой.

Немецкий офицер выслушал то, что ему сказал усатый гражданский, оглядел комнату, бросив взгляд на овчарку, которая продолжала смотреть на меня шевеля ноздрями,
пожал плечами и вышел из комнаты.

Вслед за ним в темноте прихожей исчезли спины усатого и солдата-собаковода, утянувшего за собой на натянутом поводке слегка упирающуюся и оглядывающуюся на меня овчарку.

Оставшийся солдат пнул сапогом висящую на одной петле дверцу шифоньера, срывая её окончательно, и уже стоя на пороге стащил с плеча карабин, развернулся,
приложил приклад к плечу, прицелился в меня и выстрелил.

Время замедлило свой ход. Я видел, как из черного круглого дульного отверстия показался острый конец пули. Пуля плавно выдвигалась из ствола карабина,
сопровождаемая медленно раскручивающимися завитками дыма.

Время ускорило свой ход. Пуля прошла через мою голову и с хрустом пробила деревянную спинку дивана, слой штукатурки и застряла в стене…

Визг тормозов и звуки автоматных очередей вырвали меня из объятий сна.

При резком торможении находящихся в вагоне сила инерции бросила вперёд, и теперь я пытался вылезти из-под навалившихся на меня Панина и Ржевского.

Поезд стоял в тоннеле, отсветы прожектора позволили разглядеть шевелящиеся на потолке и стенах мохнатые многоногие тени.

Сухой скрежет когтей по камню и характерный топот ног мог принадлежать только хозяевам подземелий – огромным паукам.

В соседнем вагоне бойцы открыли по паукам огонь из автоматов.

Крики людей и шипение пауков перекрывали звуки очередей.

Как только я встал на ноги, мне на плечи прыгнул паук, острая боль пронзила меня в тех местах, где когти паучьих лап пробили кожу.

У меня остались доли секунды до того, как паук отведёт своё брюшко назад и всадит ядовитое жало в моё тело.

Я оттолкнулся ногами и врезался спиной в стенку вагона.

За моими плечами громко хрустнуло, и раздавленный паук свалился мне под ноги.

Он ещё сверкал многочисленными глазами, шевелил сяжками и судорожно разевал все свои четыре челюсти, когда я каблуком сапога размозжил ему голову.

Бой закончился.

С нашей стороны пострадали пятеро – трое бойцов в соседнем вагоне, Ржевский и Таранофф.

Паучий яд обездвиживает жертву в результате воздействия на периферийную нервную систему сложной смеси органических и неорганических веществ, вырабатываемых паучьими железами.

Кроме этого, на крайней стадии введения яда в организм жертвы поступает антикоагулянт, сходный по своему составу с гепарином.

Кроме разжижения крови — это вещество является сильным консервантом.

На какое-то время наши друзья превратились в консервы для пауков.

Помочь прийти в нормальное состояние им могло только время.

Часов через восемь, если давать пострадавшим от укуса пить много жидкости, концентрация яда упадёт и они смогут двигаться.

У этого процесса есть две стороны.

Первое, это то, что жидкость из организма должна выводится, и она выводится, но, так сказать, пациент “ходит под себя”.

Зато, второе, вознаграждает за все унижения – в результате действия консерванта, человек на несколько лет остаётся в том возрасте, в каком он был укушен.

Эти годы совершенно спокойно можно вычесть из биологического возраста укушенного.

Во времена царицы Магр все высшие сановники регулярно проходили процедуру укушения, что позволяло им прожить два или, даже три срока жизни.

Так, папаше фроляйн Аэлиты, Тускубу, на момент насильственной смерти исполнилось 338 с лишним земных лет, что соответствует 180 марсианским годам жизни.

Весьма, весьма почтенный возраст.

Когда закончится весь этот анабасис, надо будет организовать, вместе со всеми нашими, Gesellschaft mit beschr;nkter Haftung (GmbH) – Общество с ограниченной ответственностью, и наладить производство кремов и лосьонов на основе паучьего яда.

И, за отдельные большие деньги, продавать дозы яда в виде иньекций, для продления жизни.

И название для Общества я уже придумал – Арахномания (Arachnomanie).

Тут тебе и пауки, и симпатия, и, в скрытой форме, деньги, мани-мани.

Перед тем, как отправиться в путь дальше, пришлось отвалить в сторону лежащий на рельсах камень.

Я уверен, что пауки не смогли бы его притащить.

Значит, им кто-то помогал?

Подземные лабиринты царицы Магр до сих пор изучены крайне плохо.

Об обитателях подземелий Марса среди местного населения ходит много слухов.

Кроме гигантских пауков в подземных полостях обитали летающие пиявки; двухголовые крысы; ётуны; бойцы МРА имени тов. Гусева; шахтёры треста-орденоносца “Шахтспецстрой” и чудь желтоглазая.

Машинист электровоза просигналил о готовности к движению, и мы все, кроме счастливчиков Ржевского и Тараноффа, бросились отрывать у пауков ноги.

Всем известно, что паучьи ноги, будучи отварены в круто посоленной воде, со сморквой, бланаповыми бруньками, корешками астрофитум астериас, почками ацтеклум хинтонии, иголками цефалоцереус сенилис, цветками маммилярии; ничем не уступают по вкусу речным ракам с лавровым листом, черным перцем горошком, зонтиками укропа, листьями черной смородины, репчатым луком, соком лимона, зеленым яблоком и сладким перцем.

Такими вкусными вещами даже на Марсе не разбрасываются.

Набив половину вагона ещё шевелящимися паучьими конечностями, мы поехали дальше.

Ещё через полчаса наша сцепка вылетела из тёмного тоннеля на яркий свет.

Я зажмурился, постепенно открывая глаза.

Поезд мчался по пути, проложенному по узкой каменной полке.

С одной стороны этого пути каменная стена устремлялась ввысь, чтобы незаметно перейти в высокое каменное небо.

С другой стороны имелось огромное широкое ущелье, по дну которого протекала подземная река, вся в бурунах на острых клыках чёрных скал и в клочьях белой пены.

Всю эту картину освещал ослепительный сгусток света, висевший под каменным сводом, оплетённым ржавой, вероятно стальной, предохранительной решёткой.

Кое-где в решётке наблюдались рваные отверстия, оставшиеся после падения каменных глыб, сорвавшихся со свода.

О природе этого источника света в марсианских книгах говорилось так:

И тогда Сыны Неба зажгли не меркнувший огонь, соединив воедино невидимые глазом частицы Сущего и назвав этот огонь “Ла квара стато де аферо”.

По моим понятиям, появившимся после непродолжительного общения с учёными людьми, профессорами Вагнером и Рейнольдсом, а также с нашим универсальным гением дворником Галифакисом, этим здешним светилом вполне мог быть сгусток плазмы.

Техника Магацитлов вполне могла справиться с созданием и поддержанием мощного электромагнитного поля-ловушки для поддержания плазменной частоты высокотемпературной плазмы.

Между тем, наша сцепка сбавила ход и редко постукивая колёсами на стыках рельсов осторожно выехала на подвесной мост.

Толстые многожильные тросы, покрытые коркой засохшей смазки, крепились к каменному небу могучими анкерами.

Эти тросы поддерживали всю ажурную конструкцию моста, висящего над бездной.

Железнодорожное полотно не имело ограждения, и мы все инстинктивно отшатнулись от низких стенок вагона и уселись на пол, стараясь стереть в памяти грандиозный и смертельный провал под нами.

Подъесаул Лось-Лисицкий рассеянно шлёпал ладонями по карманам, глядя вверх над собой, пока я не сунул ему в губы папиросу и не щёлкнул зажигалкой.

Мичман Панин без особого труда добрался до седьмого этажа замысловатого военно-морского загиба.

Мне показалось, что он вовсе не устал, а его благодарных слушателей ожидает ещё множество этажей вывернутой мехом наружу разнообразной архитектуры.

Наконец мост остался позади, и наша сцепка подкатила к низкому перрону обыкновенного, с виду совсем земного, вокзала.

На высоком фронтоне, чуть пониже трёхглавой крыши, розовым неоном светились буквы: 

ZHMURYNKA

и ничего с этим поделать уже было невозможно.

На перроне царили идеальный порядок и чистота.

Не было ни: бабок с кошёлками семечек и початками отварной пшёнки; ни бестолково мечущихся пассажиров с багажом в руках; ни заплаканных девиц с выпирающими из-под попередници на седьмом месяце животами; ни стриженых наголо хмельных призывников с сидорами за плечами; ни шустрых карманников переговаривающихся на "фене"; ни милиционеров в фетровых шлемах и белых гимнастёрках.

Лишь из фанерного киоска, с разложенными на лотке газетами, испуганно выглянула и посмотрела на нас молоденькая продавщица в очках с круглыми стёклами и мелкими кудряшками завитых волос на голове.

Неся на плечах временно обездвиженных пауками товарищей и связки паучьих лап, мы прошли пустым кассовым залом сквозь здание вокзала.

Гулко простучали наши сапоги по каменной плитке и мы вышли на вокзальную площадь.

Вслед за нами, короткой колонной по два, протопали бойцы с ППД, висящими на ремнях у них на плечах прикладами вверх.

Площадь окружали дома в три-четыре этажа высотой, аккуратно оштукатуренные и покрашенные в экономичный светло-жёлтый цвет.

Между кварталами домов уходили вдаль перспективы улиц.

Народу на тротуарах было немного.

Никакой толкучки, все знали куда и откуда они идут.

Возле магазина с зеркальной витриной и надписью на большой вывеской:

KAWA, CIASTO, DOMOWE OBIADY

стояла небольшая очередь из пожилых женщин, одетых бедно, но опрятно.

В руках они держали плетёные из джугары корзинки, некоторые держались за ручки ручных тележек-сумок на колёсиках.

Над крышами домов, вдалеке на окраинах города виднелись заводские трубы.

Все трубы исторгали в каменное небо клубы чёрного густого дыма.

Вращающиеся бронзовые лопасти титанического вентилятора, встроенного в небесный свод, засасывали дым в жерло закопченного, покрытого толстым слоем сажи и пыли воздуховода, уходящего вверх, к поверхности планеты.

Чуть поодаль на площади высился зиккурат, сложенный из тёмно-красного фарсидского порфира.

Обогнавшие нас бойцы поравнялись со ступенчатым зданием и по команде командира перешли на строевой шаг, держа равнение на бронзовые ворота, запирающие вход на первом ярусе зиккурата.

Мы переглянулись друг с другом и двинулись в том же направлении, что и бойцы.

Поскольку никаких встречающих нас представителей местной власти не наблюдалось, нам следовало позаботиться о себе самим.

Надпись на вывеске DOMOWE OBIADY я перевёл как что-то, относящееся к еде.

Товарищи двинулись в направлении молчаливой очереди, а я, мучимый любопытством и каким-то неясным предчувствием, быстрым шагом направился к красному ступенчатому зданию.

С каждым шагом, приближающим меня к зиккурату, он становился выше и шире.

Когда я остановился напротив него, он заслонил своей красной громадой город и каменное небо над ним.

Над огромной бронзовой дверью, сплошь покрытой чеканными изображениями грандиозных битв людей и нелюдей в любых сочетаниях противников с применением примитивного и изощрённого вооружения, крючковатые и хвостатые буквы из светлого металла, врезанные в камень, складывались в одно простое слово:

ГУСЕВ

Я подошёл ближе, навалился всем телом на маленькую дверь в огромной створке большой двери и ступил на наклонный пандус, полого уходящий прямо и влево от входа.

Стены и пол светились зелёно-голубым рассеянным светом, похожим на свет гнилушек в лесу, но более яркий.

Потолок прохода, наоборот, не светился и терялся во тьме над головой.

Пандус сделал несколько поворотов, закрутившись в спираль и вывел меня в обширную камеру, заполненную красно-багровым светом.

Потолок широкими ступенями уходил вверх, чередуя полосы света и теней, теряя свои очертания в багровой мгле.

Стены камеры были покрыты барельефами, изображающие разные эпизоды Революции Гусева.

На одном из них я узнал сцену штурма Арсенала в Соацере, на соседнем – битву воздушных флотов над Лезиазирой.

Целый лес знамён с полотнищами багрового цвета и золотыми знаками-буквами на них стоял вдоль стен по периметру траурного зала.

В хрустальном саркофаге, на мраморном возвышении, покрытом красным ковром, сотканным из шерсти хаши, лежал Алексей Иванович Гусев.

Одет он был в кожаную хромовую форменную тужурку, кожаные галифе и простые яловые сапоги с золотыми шпорами на каблуках.

Голова его была не покрыта, волосы и усы аккуратно расчёсаны.

Одна его рука была вытянута вдоль туловища, кисть сжимала рукоятку сабли в богато украшенных самоцветами ножнах.

Вторая рука, согнутая в локте, свободно покоилась на груди, перекрещенной ремнями портупеи.

Рядом с деревянной кобурой маузера лежал кожаный картуз с красной звездой над блестящим козырьком.

Всё это великолепие заливали потоки красного света, льющиеся из световых электрических панелей сквозь рубиновое стекло.

Подойдя ближе, я вгляделся в спокойные черты лица Маршала Гусева.

Марсианские бальзамировщики знали своё дело туго.

Алексей Иванович как будто прилёг на недолгое время отдохнуть перед боем.

Казалось, что я застал миг между двумя вздохами – вот сейчас, он пошевелится, откроет глаза, улыбнётся и спросит: -Жив, курилка, Фердинанд?

На серебряной табличке, прикреплённой к кобуре маузера, склонившись перед Маршалом, я прочитал:

“Стойкому защитнику Пролетарской Революции от РВС Западного фронта.”

-Революция, Маша, -
Сказал Гусев
Пряча маузер,
-Это профессия наша.

-Буржуй, Маша,
Он как тут
Так и на Марсе,
Забота наша.

-Не беру тебя, Маша,
С собой, потому как
Не знаю, как сложится
Там судьба наша.

-Инженер Лось, Маша,
Большая умница,
Но идеология у него
Может быть не наша.

-Я лечу на Марс, Маша,
Чтобы знали и там
Пролетарии, какая она,
Республика наша.

-Не помочь, Маша,
Марсианским рабочим,
Это политика совсем
Не наша.

-Выстрелом, Маша,
Рваться к звёздам
Далёким,
Такая судьба наша.

Я не мог тогда знать, что ещё встречусь с товарищем Гусевым.

Мы встретимся, обязательно встретимся!

Я поклонился Маршалу Гусеву ещё раз и пошёл к выходу, рассматривая знамёна, стоящие около стен в специальных держателях в виде бронзовых мускулистых человеческих рук, выступающих из стены.

Это были в основном знамёна красного цвета с изображениями и надписями, сделанными из золотых нитей, армейской и полковой принадлежности.

Особое внимание привлекали богатые по исполнению и очень интересные по содержанию надписей наградные знамёна.

Я шёл мимо, иногда останавливаясь и дотрагиваясь до тяжёлого бархата или лёгкого шёлка, чтобы расправить полотнище и прочитать:

41-й Синайский пограничный отряд МГПУ

35-я отдельная рабочая десантно-штурмовая бригада

25-й отдельный огнемётный полк

7-й стрелковый полк войск охраны водного бассейна Ро

Смерть головоногим захватчикам! 2-я пустынная стрелковая дивизия

За Марс! За Гусева! Им. т. Гусева 1-я Центральная Партизанская Киммерийская группа

Меня охватила возвышенная грусть.

Где-то вдали заиграла мощная торжественная музыка, в который вплетались человеческие голоса, исполняющие гимн на незнакомом языке.

Мелодия и слова гимна прерывались гулкими ударами бронзовых литавр и дробью барабанов.

Плыла мимо шеренга красных с золотом знамён, струилась багровая тьма, грозным маршем, сотрясающим всё вокруг, шли в бой тысячные колонны бойцов под суровым взглядом Маршала Гусева…

Я вышел на пустынную площадь под яркий свет плазменного солнца и тихо притворил за собой бронзовую дверь, передавшую мне через ладони торжественную дрожь камня, металла и воздуха последнего пристанища Маршала Человечества.

До дома с вывеской DOMOWE OBIADY я дошёл очень быстро, подгоняемый мощными приступами аппетита, жажды и волшебным запахом варёных паучьих ног.

Прости, товарищ Гусев, но живое – живым, а мёртвым – память!

Очереди за продуктами по карточкам у магазина уже не было, зато светились окна первого этажа и на улицу долетали звуки хориолы, на которой кто-то виртуозно исполнял популярную в 1900-х годах мелодию “На прекрасном чёрном Стиксе”.

Я уже поднялся по ступеням на крыльцо, когда хориола запнулась и мужские голоса начали старательно выводить бессмертную “Цефалоподы жгли Азору ”.

Я дослушал песню до конца, вытер слёзы после последнего куплета:

- И счётчик Гейгера зашкалил, и пепел падал на погон,
И на груди его светилась медаль за город Ахетатон,

и только после этого шагнул в жарко натопленную залу.

За ажурной перегородкой, выполняющей роль ширмы в одном углу залы, сидели два каких-то типа и разговаривали.

Между ними на столе стояли бутылка прозрачного стекла, с чёрно-бело-полосатым содержимым и пара простых гранёных муранских стаканов.

Один из них, тот что сидел ко мне спиной, кого-то напоминал, где-то я видел этот стриженый затылок с двумя макушками и волосами цвета соль с перцем...

Но я не обратил тогда на него особого внимания.

Мало ли кто на кого со спины похож?

Вот я со спины, как говорят, похож на Криса Кельвина cо станции на Солярисе.

Мужик тоже сильно похож со спины на Баниониса.

И что теперь?

А вот лицо его собеседника мне очень знакомо.

Вспомнил, совершенно точно - я его физиономию видел на фотографии возле 20-го отделения полимилиции в городе Масквабаде!

В разделе разыскиваются особо опасные и т.д.

Какое мне дело до этих двух?

Сидят, пьют, обговаривают условия трафика хавры в обход Пустынных Патрулей...

Все наши уже сидели на лавках за длинным деревянным столом.

Даже Тараноффа и Ржевского усадили за стол, оперев их спинами о стену залы.

Ходить они ещё не могли, но пить пиво им было не только можно, но и нужно.

Посередине чисто выскобленной ножом дубовой столешницы стояли широкие круглые тазы, наполненные благоухающими, исходящими паром паучьими ногами.

Между ними, поменьше размером, помещались тазики с местной красной “зеленью” – шпинаками, сельдерболтом, покропом, репчатым туком и бинзой.

Есть полагалось руками, пить пиво из литровых стеклянных кружек, а озубки, оплёвки, лущёвки и обсоски надо было сбрасывать в стоящие рядом со скамьями медные вёдра.

Арнольд Лось-Лисицкий, сидящий во главе стола, завидя мой приход, громко подозвал хозяина, пана Марека Шмыгло-Щенкевича и распорядился, зная мои вкусы, подать мне для разгона стопку “Особого Транайского” и пару кружек пива “Кайзер”.

Капитан Кольцов подвинулся и я уселся рядом.

За столом, кроме нас сидело ещё несколько марсиан.

После пары пива мы все перезнакомились.

Жукоглазых кочевников звали Ард Барк, Ок Вок, Зинг Зау и Му Ку.

Местных, городских, я помнил ещё по временам Революции Гусева.

Они тогда работали со мной в Чрезвычайной Тройке.

Напротив меня сидели, пили пиво и поглощали варёную паучину Ешь Потей и Работай Зябни.

Ручки Вотани пил пиво на брудершафт с Арнольдом, одновременно пытаясь нарисовать пальцем на столе, в лужице пролитого пива, карту наших позиций в долине Маринера во время неудавшегося рейда на плато Синай.

Кто-то включил большой ламповый “Телефункен” в углу и поймал танцевальную музыку из Арес-сити.

Кто-то опять затянул про светящуюся от наведенной радиации медаль за город Ахетатон.

Хитрый хозяин, пан Марек, позвал троих молодок из номеров на втором этаже и они приняли участие в общем веселье.

Марылька и Агнешка танцевали с Ок Воком и Паниным под Can't Buy Me Love, а третья девица, из-за шума не расслышал имя, когда представлял пан Марек, залезла на колени поручику Ржевскому, чьего выздоровления надо было ожидать в ближайшее время.

В разгар веселья раздался грохот, здание вздрогнуло, пол заходил ходуном под ногами, полетели стёкла из покорёженных рам.

Я прервал разговор с Работай Зябни о пяти способах ловли сусликов в пустыне Мохаве и бросился к окну.

Это мы все попали…!

Огромный, тридцатиметровый бронзовый диск входного шлюза был сорван взрывом и катился на ребре прямо на DOMOWE OBIADY.

Вслед за ним, в образовавшийся проём, один за другим шагали боевые треножники с поднятыми вверх тепловыми генераторами.

Не иначе как нам повезло попасть под вылазку головоногих из города Олимп!

Я незамедлительно выпрыгнул из окна на площадь.

Мне передали в руки недвижного мосье Тараноффа и я как мог поспешил убраться с пути катящегося на нас диска.

Ещё через минуту диск вломился ободом в дом и тут же повалился набок, придавив ещё несколько строений поблизости.

В самом городе уже выли сирены оповещения.

Из ближайшего переулка с лязгом выехала лазерная установка на шасси танка Т-72.

Из кузова выскочили трое бойцов и стали “накачивать” лазер, вращая длинную кривую ручку генератора.

Я видел, как рубиновый стержень, повинуясь движению маховиков наводчика, рывками поднимается и поворачивается, стараясь поймать цель.

А цель – боевой треножник высотой в двадцать метров мчался по площади на нас со скоростью курьерского поезда.

В последний момент наводчик успел навести на цель и нажать педаль спуска.

Когерентный пучок света ударил в лобовую часть боевой кабины.

Броня лопнула со вспышкой света, ноги треножника заплелись и он со всего маха рухнул на каменные плиты.

В снопе искр с громовым лязгом треножник помчался на нас, теперь уже в положении лёжа.

Вслед за этим, тепловой луч с другого треножника разрезал Т-72 пополам, топливные баки взлетели на воздух в фонтане огня.

Нас сшибло с ног взрывной волной, поволокло вместе со всяким уличным хламом.

Я ударился головой.

Сознание покинуло меня.

Странное дело, в последнее время я периодически, по разным причинам, нахожусь в отключке и пробуждение каждый раз всё чуднее и чуднее.

Вот и сейчас – пришёл в себя от дикой качки.

Голова билась обо что-то твёрдое, мутило, я перевернулся на живот и меня вытошнило.

Давясь горечью, я открыл глаза и увидел далеко под собой стремительно несущийся песок и камни.

Я находился вместе с другими людьми и жукоглазыми в глубокой металлической сетчатой корзине, которая была прикреплена к боку боевого треножника.

Ещё несколько треножников двигались с большой скоростью широкой цепью в сторону огромной горы, вершина которой скрывалась за горизонтом.

У подножия можно было разглядеть разбросанные тут и там сооружения, похожие на производственные цеха.

Но не грандиозные монтажно-испытательные корпуса привлекли моё внимание, а огромная пушка, которую я сначала издали принял за трубопровод исключительно большого диаметра, зачем-то проложенный от подножия горы к её невидимой вершине.

Между тем треножники дошагали до территории, огороженной тремя рядами колючей проволоки.

Несколько зданий барачного типа, сделанные из грубо склёпанных гофрированных жестяных листов, стояли посередине загородки.

Треножники просто перешагнули через проволоку и стали металлическими щупальцами, похожими на извивающихся огромных кольчатых червей, вытаскивать из корзин свою добычу, бросая с небольшой высоты людей и нелюдей на песок.

Пока мы вставали на ноги и отряхивали с себя и вытряхивали из одежды песок, от бараков к нам подбежали Kameradschaftspolizei, или в лагерном просторечии – капо.

Это были исключительно рослые двухголовые горцы, изъясняющиеся на ломанном суржике.

У каждого в руке был кожаный бич из толстой кожи сора-тобу хиру, которыми они действовали виртуозно, мгновенно сбив нас в рабочие отряды.

После переклички, опроса и переписи нас по очереди погнали к бараку-столовой, где каждый получил мятую алюминиевую миску с варевом из маисовых и сорговых зёрен и щербатую эмалированную кружку с киселём голубой агавы.

Ложек нам не полагалось, а потому каждый справлялся с кашей как мог.

Я, например, сначала выпил кисель, а потом черпал кашу кружкой.

Мы с поручиком Ржевским попали в один отряд и старались держаться вместе.

Будущность казалась нам туманной.

Поручик сразу же стал придумывать план побега из лагеря, я же старался как можно больше увидеть и понять, чем здесь занимаются цефалоподы.

Нас каждый день направляли на работы.

С утра, после побудки выдавали для бодрости кружку разбавленного мескаля с маисовой лепёшкой и кусочком сыра из молока хаши.

Потом на плацу была перекличка и развод на работы.

В основном это были хозяйственные работы по объекту – подмести, подгрести, покрасить, круглое – катить, квадратное – носить.

Вскоре меня приметили и стали назначать на работы в Затворный корпус.

Ничего серьёзного лагерникам не доверяли, а потому я занимался уходом за вертикальным механизмом наводки – ежедневно очищал шестерни от старой смазки и вновь наносил смазку ГОИ-54.

Прошли два месяца нашего плена – вирго и капуа.

В начале месяца либра технический персонал охватило возбуждение.

Ожидалось прибытие руководителей страны, которые должны были присутствовать при начале операции вторжения на Землю.

К этому времени уже были изготовлены десять снарядов для супер-дупер пушки, с диаметром ствола 10 метров.

Какой длины был ствол у пушки из разговоров головоногих инженеров и техников я не понял.

Так что, какой у пушки был калибр, сказать не могу, а врать я не умею.

Но десять гигантских снарядов лежали рядком в подающем лотке.

А в подземном бункере ждали своего часа взрывные ультралиддитовые заряды.

За день перед стартом меня, Ржевского и ещё десятерых марсиан накормили по двойной норме, после чего связали и перенесли в снаряд №1, где поместили в отдельной камере, уложив в противоперегрузочные коконы.

Ночь прошла неспокойно.

Я ворочался с боку на бок и уснул лишь под утро.

Я догадывался, что нас перенесли в снаряд в качестве бурдюков с кровью для питания марсиан.

Ржевский никогда не читал романов Уэллса, а потому спал спокойно, как и остальной расходный материал на борту №1.

К нам в отсек никто не заходил.

Так что о происходящем за переборками и стенами можно было только догадываться по содроганиям снаряда и различным звукам.

Обслуживая механизм наводки, я успел внимательно рассмотреть все прочие механизмы, обслуживающие и обеспечивающие выстрелы суперпушки.

Так, я предположил, что при выстреле уменьшение потерь на трение по длине ствола должно обеспечиваться какой-то смазкой.

Марсианские инженеры использовали простейшее сочетание воды и низкой температуры.

Перед выстрелом особый многоногий механизм, похожий на сколопендру, при открытом затворе забирался внутрь ствола и с помощью кольцевых форсунок разбрызгивал воду.

Отрицательные ночные температуры воздуха охлаждали металл ствола до температуры замерзания воды.

Таким образом, внутри ствола образовывался метровый слой льда, обеспечивающий скольжение снаряда с расчётными скоростями.

Третья космическая для Марса мне не была известна, но я имел все основания предполагать, что местные астрономы и инженеры имеют в своей головогруди достаточно мозгов, чтобы обеспечить все необходимые условия для перелёта на Землю своего экспедиционного корпуса.

По моим наблюдениям, конструкция марсианской пушки была похожа на германский проект V-3, всё та же многокамерная система с последовательным воспламенением вспомогательных зарядов.

Я даже несколько раз издали видел человека в белом комбинезоне с папкой чертежей под мышкой, который руководил стройкой.

Головоногие почтительно называли его герр Кёндерс.

В этот раз поганцы учли ошибки своего предыдущего Вторжения – блицкрига.

Во время тренировок я видел на их рылах изолирующие противогазы с коробками-регенераторами.

Ещё об одной предосторожности мне суждено было узнать в ближайшие часы, так как наш снаряд явно готовили к выстрелу.

Через несколько часов после начала намораживания воды и подачи снаряда в зарядную камеру, наконец с лязгом и сотрясение закрыли циклопический клиновый затвор, а в переговорном рупоре прозвучала лающая команда головоногого пилота залезть в гамаки-компенсаторы, что мы поспешно и выполнили.

Потом начался обратный отсчёт: дек, нa, ок, сеп, сес, квин, квар, три, ду, уну…

Марсианский пилот проорал в рупор: -Поехали!

Потом грохнуло так, что я чуть было не наделал в штаны, а потом меня буквально размазало по сетке гамака.

Несколько десятков секунд я был не толще листа газетной бумаги, сложенной вчетверо.

Потом снаряд вылетел из ствола и наступила блаженная невесомость.

Блаженство длилось, по моему внутреннему ощущению, несколько дней.

Мы ели, пили, спали, разговаривали.

Мы с Ржевским были рады, что летим обратно на Землю и строили планы каким образом убежать с корабля по прибытии на Землю.

Мы гадали – куда в этот раз упадут марсианские снаряды?

И как нам предупредить местные власти о начавшемся вторжении?

Марсиане, которые летели с нами в одном отсеке, наоборот, были погружены в тревожное ожидание.

Они слышали о том, что на Земле сила притяжения больше, чем на их родине.

И, кроме того, подспудно они понимали, что нас взяли на борт снаряда не для развлечения.

Что-то должно было произойти, и оно произошло.

Внезапно ранее задраенный люк в соседний отсек открылся.

Из люка высунулось металлическое кольчатое щупальце и схватило поручика Ржевского.

Я бросился к нему на помощь, но не рассчитал своих усилий, пролетел мимо и врезался в стенку отсека.

Поручик Ржевский не издал ни звука, но успел только взмахнуть на прощание рукой.

Я не сомневался в личном мужестве поручика.

Помню, мы с ним присутствовали на званом балу в имении графа Доливо-Добровольского.

Дело было после Отечественной войны, году, эдак, в 14-м или в 15-м.

Поручик был, как всегда, окружён настоящим цветником из дам, выказывающих восхищение по поводу его воинских подвигов.

Вот и в тот раз, после того, как молодая княжна Жерепцова спела “Оду к радости”, а поручик удачно аккомпанировал ей на фортепьяно, дамы аплодируя повскакивали со своих стульев в парадной зале и шурша юбками окружили инструмент.

-Ах, поручик, вы были так храбры на войне с супостатом! Но ведь когда-то и вам бывало страшно? –щебетали они, восторженно глядя на нашего героя.

-Да! Помню один раз при Слободзее… В атаке моя кобыла Натали подвернула ногу и я вылетел из седла. Покатился, как водится, по земле и только поднялся на одно колено, как на меня налетел огромный янычар с кривым ятаганом! Пардон, медам, я обделался…, -рассказывал поручик.

Дамы стали его утешать: -Ну что Вы, господин поручик! Ах, какой ужас! Тут любой бы испугался!

-Да нет, вы не поняли… Я только что обделался, -заявил наш герой.

Такого несравненной храбрости воина не могло испугать какое-то металлическое щупальце!

И, верно, через несколько минут то же щупальце выбросило через люк поручика обратно к нам в отсек.

Затем оно пошарило по углам, схватило жукоглазого марсианина и утащило его за переборку.

Перед тем как люк захлопнулся, до нашего слуха донеслось довольное уханье головоногих.

Я оттолкнулся от стенки и полетел к поручику, который как будто отдыхая плавал посреди отсека между гамаками.

Подлетая, я обратил внимание на бледность кожи Ржевского и безжизненно раскинутые руки и ноги.

-Что с Вами, друг мой! –воскликнул и дотронулся до его плеча, разворачивая лицом к себе.

На шее поручика, прямо под кадыком, я увидел багрово-синее отверстие толщиной с карандаш.

Кожа поручика под слоем лагерной грязи приобрела цвет мела и обвисла складками.

Поручик выглядел измождённым, но не побеждённым.

Головоногие твари высосали из его жил всю кровь.

Всех оставшихся живых в этом отсеке ждала та же участь.

Мне надо было подготовиться, чтобы достойно встретить смерть.

Сегодняшний день был так же хорош для этой встречи, как и любой другой.

Когда-то Дайдодзи Юдзана сказал так:

- Настоящая смелость заключается в том, чтобы жить, когда нужно жить, и умереть, когда нужно умереть.

С тех пор ничего умнее никто не придумал.

Я объяснил испуганным сокамерникам какая участь ждёт нас.

Кто-то молился, кто-то плакал, кто-то застыл в отчаянии.

Тем не менее, мы успели выкинуть на пальцах: камень, ножницы, бумага и установить очередность ухода.

Стоило лишь щупальцу появиться за новой жертвой, как тот, чей черёд настал, сам бросался в его смертельные объятья.

Настал и мой черёд, лишь один боец МРА стоял в очереди после меня.

Мы обнялись с ним на прощание, и я дал щупальцу обвить мой торс и увлечь за собой.

В соседнем отсеке я увидел пять головоногих марсиан, плавающих в невесомости вокруг круглого стеклянного сосуда на треть заполненного кровью.

От сосуда к голове одного из марсиан тянулась каучуковая трубка, прикреплённая к шприцу специальной конструкции, которым кровь вводилась в височную вену на головогруди.

Меня перехватили щупальца одного из марсиан и зажимами закрепили вверх ногами на штативе.

Прямо перед моими глазами оказался прямоугольный металлический ящик серого цвета с прикреплённым на боку шильдиком.

На шильдике имелся с детства знакомая пентаграмма с буквами ССКР – Знак качества, а буквы, несомненно, были аббревиатурой: Союз Советских Коммунистических Республик.

Ещё там было написано буквами поменьше:

Блок гамма-источника БГИ-А.

Я обомлел – не иначе эти уроды начали стерилизовать кровь, очищая её от болезнетворных микроорганизмов.

Урок первого неудачного вторжения явно был учтён!

Об этом надо было сообщить властям на Земле!

Но…

Одним из щупалец марсианин вогнал мне в синус каротикус толстое стальное жало прикреплённое к армированной каучуковой трубке.

Я запрокинул голову, но зажимы удержали меня на штативе.

Было странно находиться на границе жизни и смерти, понимать, что последнее, что я увижу в своей жизни, не милое лицо Вареньки и не море напротив Отрады, а ….

Всё поплыло перед глазами после того как марсианин открыл конусный пробковый краник на трубке.

Вакуума в пространстве вокруг снаряда было навалом, а потому его широко использовали на борту.

Марсианин вакуумировал сосуд для приёма крови и под действием вакуума и артериального давления, моя кровь потоком хлынула в стеклянный цилиндр рядом со свинцовыми раздвижными шторками гамма-источника.

-Прощай, Варенька! –успел подумать я перед тем как …

-Ну, ну же, штабс-капитан! Уже всё закончилось! –донёсся из забытья до моего слуха чей-то голос.

Потом я обонял невыносимо резкий и отвратительный запах меркаптана, дёрнулся вновь появившимся собственным телом и резко открыл глаза на голове.

Я сидел, приходил в себя с помощью вновь обретённых органов чувств, пытаясь сфокусировать глаза на цветных пятнах, плавающих передо мной.

Наконец всё прояснилось перед глазами и я опознал окружающий мир.

Похоже, что я опять находился в заведении пана Шмыгло-Щенковского.

За моей спиной шла гульба, топали по полу ноги, из динамика ревела ливерпульская четвёрка:

Can't buy me love,
everybody tells me so
Can't buy me love,
no no no, no.

За звон монет
не купить любви мне, нет,
За звон монет,
нет-нет-нет, нет.

Мой визави разлил по стаканам какое-то полосатое питьё и помахал ладонью у меня перед носом, видимо проверяя реакцию.

Я потянулся за стаканом и не чинясь вылил его содержимое в пересохшее горло.

Стало тепло и сухо.

-Вы неосторожны, мой друг! Разве можно так пить “матросов на зебрах”? –воскликнул человек, сидящий за столом напротив меня.

Я занюхал “матросов” суставом указательного пальца и спросил: -Что всё это значит, товарищ?

То, что передо мной сидит именно товарищ, не вызывало у меня никакого сомнения.

Помимо особой стати, имею в виду внешние признаки – причёска, костюм, выражение лица; на лацкане визави имелся небольшой, поблескивающий “горячей” эмалью, значок: на щите располагались красный пентакль в виде звезды, три языка пламени
и короткая надпись ВСЕГДА ГОТОВ!

Я не очень понял, чем им так насолили готы, что они их всегда, но звезда в пламени – это, точно, был советский товарищ.

-Меня зовут профессор Арнаутов! –представился товарищ: -И у меня есть предложение для Вас, товарищ Краузе!

-Слушаю Вас, -ответил я: -Но сначала объясните, что произошло?

-Сначала Вас убили марсиане, а мы вытащили Вас из описываемого времени за миг до того, как игла вошла Вам в аорту.

-Теоретически я понимаю возможность такого темпорального хода, но какое у вас аппаратурное обеспечение?

Я огляделся вокруг и не обнаружил никаких механизмов.

В зале продолжались пляски и угощение.

Я увидел самого себя и моих друзей, которым суждено было быть высосанными… которые погибли… которые сейчас…

Тут я запутался в построении новых для себя причинно-следственных связей, слёзы сами собой потекли по щекам из глаз.

Я налил и тут же выпил ещё стакан “матросов на зебрах” и мне опять стало тепло и сухо.

-Я не вижу поблизости конструкции профессора Рейнольдса для перемещения в Пространстве и Времени… Очевидно и то, что Вы спасли меня не с помощью ПМВ – Питьевой Машины Времени профессора Вагнера. У неё совсем другие возможности…
Тогда что? –спросил я у профессора Арнаутова.

-Видите, ли, товарищ Краузе…-замялся профессор: -Для ответа на Ваш вопрос мне придётся совершить небольшой экскурс в историю Мироздания.

Профессор основательно отхлебнул из своего стакана полосатой жидкости.

Прямо на моих глазах ему тоже стало сухо и тепло.

Арнаутов откашлялся, и начал свой рассказ.

Рассказ профессора Арнаутова.

Вы, вероятно, уже в курсе того что Вселенная, в которой мы обитаем, является продуктом мыслительной деятельности писателей разных планет, перенесённой на бумагу и прочие носители информации.

По теории, все обитатели этой Вселенной должны находиться в жёстких рамках сюжетов, придуманных Авторами и ни в коем случае не выходить из оных рамок.

Однако, на практике, и это Вам подтвердит любой литератор, герои повествования начинают “вести себя”.

Это происходит рано или поздно, в зависимости от таланта пишущего, но происходит всегда.

В абсолютном большинстве случаев поведение героев повествования ни к чему хорошему не приводит, но лишь привносит Хаос в описываемый Мир.

И первопричиной этого хаоса является низкий уровень развития самих авторов, то есть, отсутствие того самого таланта, о котором так много сказано, но который измерить способом, удовлетворяющим самих авторов, до сих пор не удалось.

Вы, несомненно, слышали о таких приборах, как: МЗ (Мензура Зоили); ИЗПИТАЛ (Измеритель Писательского Таланта); БАРС (Беспристрастный Агрегат, Рецензирующий Стихи); МОПС (Механизм, Отвергающий Плохие Стихи); ВОЛК (Всесторонне Образованный Литературный Консультант); ТАНК (Тактичный Агрегат Нелицеприятной Критики).

Все они описаны в произведениях Акутагавы, Стругацких, Шефнера, но ни один из них не преодолел стадии опытных образцов и массовый их выпуск оказался невозможен.

Некоторые теоретики считают, что невозможность существования приборов, измеряющих писательский талант, является одной из физических констант нашей Вселенной.

Так сказать – закон Природы, свойство местного гомеостазиса...

В рамках законов нашей Вселенной всё, что описано авторами существует и действует.

Впервые АБС намекнули на существование МВ (Машины Времени) в повести ПОПЫТКА К БЕГСТВУ.

Устройство Машины Времени (МВ), которой пользуюсь я и мои сотрудники нам неизвестно потому, что ничего, кроме намёков о её существовании никаких подробностей АБС не сообщили.

Предположение о том, что МВ используется в рамках исследований, проводимых в Институте Экспериментальной Истории (ИЭИ), в нашей Вселенной стало реальностью.

Я, профессор Арнаутов, до недавнего времени возглавлял в ИЭИ Отдел Наблюдений Прошлого (ОНП).

В наши обязанности входило осторожное наблюдение за событиями Прошлого на Земле и на других планетах.

На основании материала, собранного ОНП, была создана “Базисная теория феодализма”, ставшая на долгие годы библией теоретиков и практиков ИЭИ.

Да, и практиков тоже, и не только на Аркане…

Институт Экспериментальной Истории, по определению был создан для экспериментов над последней.

Естественно, что эксперименты над историей ставились в благих целях.

Первым, не совсем удачным опытом перемещения из Прошлого в Будущее, было перемещение командира Красной Армии Саула Репнина из июля 1943 года в апрель 2250 года.

Теоретически эксперименты должны были ускорить прогресс общественных отношений на форсируемых планетах, перманентно улучшать условия жизни аборигенов, дабы ускоренным темпом (не за тысячелетия, а за сотню – другую лет) поднять общественный строй этих планет, как минимум, до уровня развитого социалистического общества.

Первые сотрудники, работающие на Аркане, на Саракше, на Лу, на Гиганде, на Сауле, носили статус наблюдателей и не более.

Однако, прогресс в общественных отношениях, штука медленная, а экспериментировать надо.

В дальнейшем статус наблюдателей был расширен до создания резидентур на обитаемых планетах и появления так называемых “прогрессоров” – специально подготовленных на Земле оперативных сотрудников, в обязанность которых входили, в том числе и силовые акции.

Со временем масштаб силовых акций увеличился до размеров войсковых операций прошлых, овеянных легендами, времён.

Как водится, пролились реки крови.

В основном кровь была инопланетная, но “окропить снежок красненьким” своих оперативников тоже пришлось.

Лес рубят – щепки летят!

Умрешь не даром, дело прочно, когда под ним струится кровь...

Помню, как плакаты подобного содержания появились на стенах в тиши академических кабинетов начальства ИЭИ.

Однако, форсируемая публика на собиралась прогрессировать, а наоборот.

После каждой, тщательно спланированной “прогрессивки”, ситуация становилась хуже, чем до начала операций.

Именно в это время, названное “временем мертворожденных”, было осуществлено перепрофилирование нашего отдела.

Отдел был переименован и стал называться Отделом Наблюдений Будущего (ОНБ).

Нам было разрешено наблюдать Будущее не только форсируемых планет, но и Земли.

То, что увидели наши оперативники в Будущем, повергло их в шок.

После того, как члены Мирового Совета ознакомились с нашими отчётами были приняты попытки реорганизовать КОМКОН-2.

В отчаянных попытках изменить Будущее последовательно в разные годы создавались и распускались за недейственностью следующие структуры:

ВЧК – Всегалактическая Чрезвычайная Комиссия;

ОГПУ – Объединённое Галактическое Пенитенциарное Управление;

НКВД – Научный Комитет Всепланетных Дел;

КГБ – Комиcсия Галактической Безопасности;

ГРУ – Галактическое Репродуктивное Управление;

ЦРУ – Центральное Ремиксивное Управление;

ФБР – Фазированное Бюро Ребрендинга;

АНБ – Агентство Надконтактной Безопасности;

СИС/МИ-6 – Специальная Исследовательская Служба/Межпланетные Исследования – 6;

МОССАД – Межгалактический Особый Специальный Совет Активных Дел.

Были там и такие учреждения как СБУ и Штази, но что означали эти аббревиатуры, я уже не помню.

В конце концов, на очередном заседании Мирового Совета встал Леонид Андреевич Горбовский и произнёс свою знаменитую фразу:

Из всех возможных решений выбирай самое доброе.

В БВИ (Большой Всепланетный Информаторий) был произведён поиск по тридцати основным показателям и ста пяти показателям дополнительным.

Среди миллионов никем не читаемых авторских текстов на заброшенном много веков назад портале Проза.ру, был обнаружен цикл произведений под названием “История полётов, осуществляемых на ЛА класса И. М.”.

Имя автора цикла для нас не имеет никакого значения, зато имеют значения герои этого цикла, принявшие участие во многих экспедициях, но успешно справившихся с опасностями и неожиданностями на своём пути.

Осталось самое простое – найти Вас и Ваших друзей с помощью нашей Машины Времени.

Мы специально выбрали момент, когда ваши жизни пресеклись.

Вы и все Ваши друзья погибли сегодня.

Мы произвели Вашу эвакуацию за секунду до наступления клинической смерти с одной целью – сделать Вам предложение, от которого не отказываются.

Мы предлагаем Вам жизнь в обмен на услуги, которые Вы окажете нашему Институту Экспериментальной Истории и всему Миру Полудня.

Ведь Вы мечтали жить в этом мире!

Я не сообщаю Вам сейчас подробности вашей новой работы.

Но поверьте, то, чем вам придётся заниматься, мало отличается от ваших деяний в прошлой жизни.

Вашим друзьям будут сделаны аналогичные предложения.

Мало того, я гарантирую что отказавшиеся с нами сотрудничать останутся в живых.

Мы готовы пойти на нарушение причинно-следственных связей в данном случае, потому что цена Вашего решения очень высока.

Ну, товарищ Краузе, принимайте решение!

И я согласился на предложение профессора Арнаутова.

А вы поступили бы по-другому?