Роман, каких тысячи Глава10

               



    Что  он  знал  определенно,  так  это  то,  что  никого  и  никогда  в  жизни  он  так  не  любил…  С  ней  он  забыл  ту,  что   болезненно  терзала  его  память  на  протяжении  многих  лет,   ту  «единственную», как он  тогда  считал,  но  которая  не  могла  ему  принадлежать  по  причине  своего  замужества  и  материнства  и  невозможность  быть  с  ней   расценивалась  им,  как  катастрофа  всей  его  жизни.  Оказалось,  что  все  прежнее  было  слишком  эгоистичным, слишком  воображаемым, неразвитым  чувством,  потому  что  сам  он  был  слаб  и  неразвит. Он  никогда  не  ощущал равную взаимность, востребованность  своей  любви. Н.  была  ни  на  кого  не  похожа  и  поэтому  весь  его  прошлый  опыт  не  имел  никакого  значения,  и  сейчас опыт  этот  смыло  начисто  и  удивительно  легко,  не  оставив  никакого  сожаления  о  прошлом  счастье,  которое  -  он  помнил  -  было.  Он  больше  ничего  не  берег  и  не  холил  в  своих  воспоминаниях. 
    В  то  же   время  он  понимал,  что  он  отнюдь  не  «tabula  rasa»,  на  которой  можно  все  писать  заново. Шесть  лет  назад  он  женился. Не  случайно,  не  очертя  голову. Не  только  потому,  что  надо  было  спасться  от  краха  пережитой  неразделенной  любви, грозившей  обернуться  крахом  его  жизни  вообще. К  тому  времени  он  уже  стал  успокаиваться,  но  хотел  еще  большего  -   необратимого  покоя,   своего  дома,  своей  семьи,  хотел  ребенка. Он  чувствовал,  что  для  него  настала  пора  исполнить  предписанный  свыше,  разумный  мужской  долг,  от  которого  нельзя  быть  свободным,  и  дальше  тянуть  с  этим  он  не  мог. Случайно  возникшая  связь  на  вечеринке  в  честь  шестидесятилетнего  юбилея  кафедры  оказалась  как  нельзя  кстати  в  этом  смысле,  тем  более,  что  скоро  переросла  в  искреннюю  сердечную  привязанность  и  новые  радости  бытия  вскоре  захватили  его  целиком,  почти  целиком.  Рождение  Даши  укрепило  его  в  правильности  выбора нормального  счастья. «Вот  женщина,  которую  он  будет  любить  всегда»  - подумал  он,  впервые  взяв новороденную  дочь  на  руки  в  вестибюле  родильного  дома  на  Фурштадской.
    … Любовь -  это  когда  неважно  ничего,  кроме  любви;  когда  неважно  сбылись  ли  ваши  мечты  о  славе,  карьере,  о  кругосветных  путешествиях. Когда   явь  лучше  мечты;  когда  самая  унылая  общепитовская  столовая,  куда  вы  зашли  вдвоем,  становится  солнечным  кафе  в  весеннем  Париже,  а  поиски  импортных  колготок  в  потном  Гостинном  дворе  -  безмятежной  прогулкой  капризных  миллионеров  по  «Дамскому  счастью».  Когда  совершенно  незнакомые  люди,  прохожие  на  улице,  вдруг  взглянут  на  вас  с  очнувшейся  завистью. Когда  полуденный  алкоголик-бомж  всегда  выберет именно  вашу  пару,  чтобы  излить  душу. Когда  подаренные  тобой  цветы  стоят  долго-долго. Когда  каждый  день  расставаясь, все  время  до  новой  встречи  не  отпускает  тебя  изламывающая,  но  гордая  грусть, похожая  на  голос    Пиаф,  где  столько  последней  мольбы  спасти  затравленное  людское  сердце.  Любовь  не  омолаживает,  а  старит  вашу  душу,  опровергая  собой  весь  прожитый путь.  Любовь  не  затасканный  шлягер, и даже  не  любимый  роман, который  вы  время  от  времени  достаете  с  полки,  чтоб  перечесть  еще  раз. Любовь  никогда  не  дается  даром, и  не  торгует  собой. У  нее  может  быть  только  один  конец  -  самоуничтожение
    … Он  любил  смотреть,  как  она  одевается  в  прихожей,  собираясь  выйти  с  ним  из  дома, наспех  крася  губы  перед  большим  зеркалом,  скоро  тормоша  мелкие  предметы  косметички,  которые  сами  собой  мелькали  в  ее  пальцах,  то  появляясь,  то вновь  исчезая,  как  одушевленные. Спешно  примерялись  вещи,  как  будто  впервые, будто  их  еще  предстояло  купить,  и  окончательное  слово  за  ним  -  пузатым  толстосумом,  скрягой  и  счастливчиком,  которому  позволено  заглянуть  за  ширму  кабинки  в  отделе  женского  платья. Даже  если  они  не  спешили, все  равно  это  происходило  как-то  впопыхах, в  очковтирательской  суете  неискусного  шулера,  пытающегося  отвлечь  внимание  от   самого  главного,  что  должно  быть  скрыто  от  посторонних  глаз  …  -  она  не  верила,  что  она  красива.  Но  считала,  что  эту  правду  должна  знать  только  она  одна. А  он,  если  бы  и  захотел, не  мог  представить  ее  некрасивой. Все  женские  лица  проигрывали  ей  именно  в  красоте.  …От  нее  исходил  какой-то  ровный, волнующий  зной, не  такой,  как  от  солнца  или  раскаленного  песка,  но  как  от  остывающего  к  вечеру  моря,  прохладный  зной  после  сиесты  -  что  поделать,  в  его  любви  было  мало  отечественного.
    И  реального. Как  он  дорожил  этой  возможностью  отречения  от  действительности,  от  знакомых  скучных  людей  с  их  пресной  проблематикой  бытия,  которую  они  неизбежно  навязывают  всем,  как  бы  вы  не  сопротивлялись,  и  единственная  возможность  сохранить  свое  «я»  -  это  все  время  его  прятать,  чтоб  никто  не  увидел  унизительного  несоответствия  межу  твоим  «я»  и  его  бедной  скорлупой. На  работе  его  окружали  хорошие, умные, дельные  и  образованные  люди  и  всех  их  объединяло  что-то  одно  -  они  не  умели  и  не  желали  жить  страстями. Как   будто  при  рождении  над  каждым  был  совершен  один  и  тот  же  обязательный  обряд  вроде  обрезания  пуповины  -  лишение  дара  страсти.  А  только  страсть,  считал  он,  делает  человека  подлинно  прекрасным,  достойным  зависти  и  любви. Подделки,  конечно,  встречались  -  и  написание  диссертаций,  и  хобби, и  вздохи  о  неверно  выбранном  пути,  но  мнимую  страсть  всегда  можно  удовлетворить  рано  или  поздно,  не  так  уж  трудно  рубить  сук  по  себе. Марк  Изралиевич, зав.отделением  анестезиологии  и  реанимации, умнейший  человек  и  высочайший  профессионал, как-то на  полном  серьезе,  гордо  поделился  с  ним,  что  у  него  дома  есть  «библиотечка  поэта»… чуть  не  стошнило.  Нет,  это  не  то.
    Он  любил  людей,  которым  могли  присниться  львы  на  отмели…. Поэтому  он  и  любил тот  странный,  смуглый  зной  ее  лица  -  другое  ее  дыхание. Он  чувствовал  этот  зной  на  себе  всякий  раз,  когда  смотрел  на  нее  в  тот  момент,  когда  ее  мысли  были  заняты  не  им,  чем- то  посторонним, взывавшим  у  него  ревность. Когда  вдруг  прервалась  стремительность  ее  жизни  и  она  замирала, зависала,  как  птица  в  воздухе.
    Он  любил  чувствовать  ее  рядом,  когда  они  оказывались  среди  толпы,  на  людях,  на  выставке  в  Эрмитаже,  в  кафе,  на  улицах,  в  автобусе…  Она  нашла  этому  верное  объяснение :  « Я  иду  тебе».
-  Конечно.  Как  никто  другой, курчавое  ты  мое  создание,  носатое  и  горделивое.
-  Та-а-к. У  меня  стало  быть  нос  длинный,  а  у  вас  ,  значит,  миниатюрный  и  ладный?  Да  ехидней  вашего  носа  я  вообще  не встречала!  И  таких  лысых  глаз  тоже.
-  Что  значит  «лысых»?
-  Ну,  как  у  Проскурина,  у  артиста.
-  И  что  же  мне  теперь  делать?
-  Ничего  не  делать.  Я  люблю  лысые  глаза.
-  Я  знаю,  вы  были  влюблены  в  Проскурина.  И  в  Моню  Виторгана…
-  А  вы  в  Рафаэлу  Кару…  Вот  он  ваш  вкус,  она  же  типичная  парикмахерша. Кстати, точно  такая, как  и  прежняя  ваша  пассия  - детская училка  музыки. «В  траве  сидел  кузнечик,  совсем,  как  огуречек,  зелененький  он  был…» -  кривляясь,  дразнила  она  его.  -  А  у  нее  какие  глаза?
-  Ни  одни  глаза  не  умеют  так  туманиться,  как  твои. Сразу  ощущаешь  себя  букашкой,  недостойной  жить  на  свете.
-  Глупый  ты.
    … Так  они  и  носились  этой  весной  и  летом  со  своим  новорожденным,  беспомощным  счастьем,  как  дурни  с  писаной  торбой,  прости  господи