Да, будь моя воля... Глава вторая

Глава вторая

   Я даже не могу сказать, с чего это началось. Помню погода с вечера на «пасмурно» переметнулась, барометр вниз пополз. Отец во сне привидился. Что-то строго выговаривал и велел хорошо подумать, что брать с собой. Вроде как куда-то я в дорогу намылился. Из близких он один мне иногда во снах приходит. Но в тот день, спозаранку, в голове у меня тупо ныла застарелая «вавка». Часам к одиннадцати боль уже устойчиво оформилась чем-то таким острым и давящим на том самом давнившем месте, где-то левее затылка. К сожалению лекарства, даже обезболивающие, тут не помогали. Выходов из этой ситуации было три. Лечь на диван с грелкой, но это, как правило, полного облегчения не приносило. Боль ненадолго уходила, но возвращалась сразу же, как только болезненная точка остывала. Второй вариант был контрполярен первому, можно было взять кухонной прихваткой из холодильника всегда лежащий там на полке полированный холодный камень и, приложив его взамен грелки, сесть в кресло перед теликом. В таком состоянии удавалось выдерживать существенно больше времени. Но на вторые сутки боль обычно спадала при всех обстоятельствах. Только вот последние годы оставалась, правда, почти полная нечувствительность на щеке и по всей половине лица, до середины губ, лба и подбородка. А через пару недель и она отпускала. И так один-два раза в год оно повторялось. Лет уже шестьдесят подряд.

   Но был ещё один - третий, последний, самый трудный, но зато самый надежный вариант выхода их этой «болевой» ситуации. – топать к другу Ваське. Нужно было осторожно переставляя ноги и придерживаясь за соседский штакетник добрести до угла. Там у нас стоял магазинный блок, где без проблем приобреталось требуемое лекарство. А оттуда путь мой по перпендикулярному проулку лежал направо. И если Васёк оказывался дома, то система «лечения» становилась простой и безотказной. После приема патентованного средства боль не сразу, но тупела, а потом и вовсе проходила, перерождаясь к следующему утру в похмельную. Но до утра, как говорится, надо было ещё дожить. А вот кроха сиюминутного хмельного блаженства от возникавшего наркоза была реально обеспечена.

   Болевая точка эта помнилась мне с юности, когда во время зимней хоккейной баталии был я ударом грудь о грудь снесён и брошен на ограждение катка «громилой» Витькой Олейниковым, налетевшим по косой линии справа. Весом он был килограмм на десять больше меня, учился двумя классами старше и в любой такой игре носился, как угорелый, проламывая нашу оборону то с одной, то с другой стороны площадки. Шлемов защитных у нас тогда и в помине не было, а шапку свою зимнюю я, запарившись, сбросил на лежавшую за бортом телогрейку, поэтому вся сила удара о заледеневший за зиму снежный ком пришлась именно сюда, левее затылка. Ещё хорошо, что снег обледеневший, я его головой на куски раскрошил. Если б об настоящий лёд, дело бы хуже могло обернуться. Ну, да Бог милостив!
 
   Помню только, что, когда я очнулся, сидя на льду спиной к ограждению, и приподнял немного застывшую левую руку кверху, чуточку растопыренные мои пальцы налипли на дугу от макушки до левого уха. И набухавшая шишка пришлась точно под средний палец. Машинально я поднес левую ладонь к лицу. Пальцы на руке были окровавлены. Все четыре, кроме большого. Значит ухо цело, подумал я. Витька схватил меня за подбородок и, нагнувшись, пытался заглядывать во всё ещё никак не сфокусировавшиеся глаза. Увидев, что я наконец-таки справился с этим непростым делом, он загреб с отвала жмень снега, сжал его в твёрдый комок, вставил в мой кулак и прижал его к голове. Затем подмигнул и, выпрямившись, свистнул. Игра пошла своим чередом.

   Заводская санчасть наша, располагалась неподалеку от стадиона. Опираясь на клюшку, я побрёл, не переобувшись, по утоптанной снегом тропинке, в надежде, что тетя Полина, соседка наша, колоритная такая и шумная молдаванка, служившая в этой самой санчасти фельдшером, как-то и чем-то поможет. Действительно, даже не спросив про то, где и как получена мною эта «боевая пробоина», (чё спрашивать, когда по конькам и клюшке всё и так видно!) она усадила меня на стул, подкатила лабораторный столик с перевязочным материалом, чем-то там сверху поклацкала, протерла «поле боя» перекисью водорода и наложила три-четыре шва. Боль я перетерпел, не охнув. А она, перевязав мне голову, пощелкала у меня перед глазами пальцами справа и слева, потом велела ощериться и показать сжатые передние зубы. После этого потребовала, чтобы, закрыв глаза, я попал указательным пальцем себе в нос. Мне это удалось со второго раза. Она рассмеялась и подсела к заставленному папками столу записывать данные в медицинский журнал.

   Оттуда, с забинтованной своею стриженной под Котовского головенкой, я вернулся, все ещё раскачиваясь на коньках, на лед. Но там почувствовал себя неустойчиво и покатил, слегка толкаясь правым коньком, к скамье запасных. По дороге прихватив телогрейку и шапку, я повалился на неё досматривать игру. Остальное сколько-нибудь отчетливо в памяти не удержалось. Помнилась только блестяще заброшенная Борькой Ермолаевым последняя шайба, отскочившая от конька вратаря и залетевшая в правый угол наших ворот. Мы проиграли, три  - пять.