Пукамерон

Вчера часов в пять вечера небо вдруг резко заволокло свинцовыми тучами, воздух моментально пропитался соленой влагой настолько, что даже дышать стало нечем. И стемнело так, что, если бы не было часов, можно было подумать, будто наступила глубокая ночь. Чайки, до этого почти весь день носившиеся над водной рябью с воинственными криками, куда-то исчезли, словно их здесь и не было никогда. Море тут же вспенилось и стало швырять на берег тонны воды, как будто хотело смести все на своем пути. Хорошо, что наша палатка стояла метрах в пятидесяти от берега да еще на небольшом возвышении, и при всем желании волна сюда не долетела бы, хотя брызги разбившейся о гальку воды с грозным шипением упирались в брезент нашей большой палатки и падали вниз со смертельным стоном.
А потом так засверкало и загрохотало вокруг, что можно было подумать, что все небесное войско пошло войной на наш маленький, безоружный и беззащитный отряд. Спустя полчаса небесный вентиль сорвался, и на нас обрушились потоки воды. Водопад   ни на секунду не прерывался, и было ощущение, что начался новый виток всемирного потопа, вот только свой ковчег мы не только не успели заполнить, но даже не начали его строить. Нам даже страшно стало – как бы не смыло наше убежище: ведь все же колышки не в песок или землю были вбиты, а вколочены и завалены камнями.
Второй год подряд мы всей компанией приезжаем сюда, на этот чудом сохранившийся клочок дикого берега на самом берегу моря, километрах в десяти-двенадцати от  ближайшего поселения. Клочок и в самом деле невелик – метров семьдесят в глубину – от берега до подножия крутой скалы; чуть меньше в длину – от едва заметной тропы, про-рубленной посреди той самой скалы, и только профессиональный водила  Пашка (да и то с нервозом и предварительной высадкой всех из салона) мог сюда заехать на «хаммере», до гладкого, как моя бритая голова, валуна ростом с невысокого человека, одним краем упиравшегося в скалу, а другой стороной вытянувшегося в сторону моря. Между этим валуном и спускавшимся подножием скалы было пару метров пустого пространства, а затем – густой кустарник самшита, настолько туго переплетенный, что ни в прошлый раз, ни в этот мы даже не рисковали далеко в него углубляться. Поэтому даже не знаем, на сколько далеко этот сплошной кустарник тянется. К тому же, кто поручится, что мы не наткнемся там на какого-нибудь ядовитого змея? Зато между этим валуном и кустарником мы устроили себе уборную… Нет, не подумайте ничего дурного: мы же люди  цивилизованные – мы с собой привезли биоунитаз. Наш главный заводила и спонсор Ильнар все предусмотрел заранее.
 Мы – это банда пятерых, как говаривал покойный Мао Цзедун, когда надо было найти крайних в своих неудачах и идиотских решениях, дабы удержаться у власти, обвинив в этом свою супружницу и еще троих ее якобы сторонников из опять же бывших своих соратников (там, правда, была «банда четырех»). Помимо меня – мой самый лучший по жизни друг Ильнар, с которым мы дружим еще с детского сада, когда сидели рядышком на горшках, т.е. почти уже тридцать лет. Это хорошо сложенный физически татарин среднего роста с крупной, черноволосой головой, слегка оттопыренными ушами, округлым чуть скуластым лицом, по большей части улыбающимся. У него был свой небольшой, зато, как сам Ильнар говаривал, честный бизнес, позволявший ему не только содержать жену и двоих детей, но и пару раз в год выступать спонсором поездок, типа нынешней. 
Третьим был уже упомянутый мною Пашка, который учился в одной школе со мной и Ильнаром, правда, на класс старше. Подружились мы с ним совершенно случайно, хотя в школе, конечно, виделись, но не более. Как-то мы с Ильнаром гуляли летом в парке, одни. Дело было летом, а мы учились то ли в третьем, то ли в четвертом классе – уже и не помню. Как не помню и то, отчего началась драка – нас встретила троица приблатненных пацанов примерно нашего возраста, но ростом повыше, а мускулами пошире. Короче, мы начали драться, жестоко, до крови, они, разумеется, стали брать верх. Мы не кричали, а только тихо подвывали и постанывали. Дело было в тихой аллее, где почти никто никогда не ходил, поэтому надеяться на чью-то помощь было бесполезно. Мы уже готовы были сдаться, чтобы не погибнуть, но вдруг почувствовали, что нам стало легче – наши противники, один за другим, отваливались от нас. Когда мы, наконец, пришли в себя, то увидели перед собой Пашку. Потом он сказал нам, что возвращался с тренировки (а он всегда возвращался через парк по этой дорожке) по дзюдо, и увидел, как трое бьют двоих. Подойдя поближе, он узнал нас, ну и, разумеется, решил вступиться. Тем более, что силы были неравные – трое на двоих.
Пашка до сих пор ходит на тренировки, но уже просто так – для поддержания тонуса, как он сам говорит. Обладатель коричневого пояса. Он – самый мощный из нас, и единственный – кто институтам предпочел сначала службу в армии, а затем обычную трудовую деятельность. Еще в армии научившись водить машину, он стал профессиональным водителем и сейчас работает на междугородной маршрутке в частной кампании. Ростом слегка за метр восемьдесят, широкоплечий, светловолосый, с такого же цвета маленькой бородкой, узкой полоской соединяющейся с аккуратными усиками. Да, и, несмотря на не такой уж высокий рост, обувь он носил сорок пятого размера. Я про такие ноги всегда анекдот вспоминаю: «Приходит мужик в обувной магазин и спрашивает продавца: «Девушка, у вас ботинки сорок девятого размера есть?» «Нет! – отвечает та. – У нас после сорок восьмого начинаются чемоданы». Пашка женат уже второй раз – с первой женой не сложилось, разбежались через три года – типа, характерами не сошлись, хотя это несходство характеров не помешало им заделать прекрасную девчонку, которая теперь видит папу лишь пару раз в неделю, да и то несколько часов. Год назад мы все гуляли у него на второй свадьбе и сейчас его жена уже полгода как беременна.
Последним в нашу банду влился Филипп. Точнее, предпоследним. Он учился с Ильнаром на одном курсе, и там они сдружились. Это был среднего роста сухощавый рыжеволосый очкарик – о таких обычно говорят «ботаник». Впрочем, он ни в коей мере не занудничал, как это делают многие ботаны, просто периодически подавлял всех нас своими знаниями, причем отнюдь не только по истории. Их пути с Ильнаром после окончания университета резко разошлись: Ильнар подался в бизнес, а Филипп ударился в науку. Теперь он кандидат наук, гордится этим, хотя о своей зарплате распространяться не желает. Они с Ильнаром случайно встретились на одном мероприятии, где первый был в числе одного из спонсоров, а Филипп – в числе одного из устроителей. И с тех пор их дружба возобновилась, а Ильнар предложил ему влиться в нашу банду. Когда он знакомился с нами лет пять назад, то представился так:
- Филипп! Можно просто Филя.
Ну, его же никто за язык не тянул. Он и сам тут же понял свою оплошность и даже хихикнул по этому поводу. С тех пор мы (нечасто, но бывало) так и звали его Простофилей.
Наконец, последняя участница нашей компании – настоящее медноволосое чудо с огромными  глазами, цвета чистого изумруда, с длинными черными ресницами и умеренным количеством  веснушек на обеих щеках, которые не только не портили ее лицо, но придавали ему исключительный шарм. Непосредственная и жизнерадостная, смеющаяся по любому поводу, она необычайно оживила нашу строгую мужскую компанию и теперь мы уже даже не представляли, как это раньше обходились без нее. Появилась она у нас года два назад несколько необычным образом. На одну из наших встреч Простофиля пришел не один, привел с собой какую-то невысокую и, как нам тогда показалось, не очень ловкую девчушку лет шестнадцати-семнадцати. Увидев всю нашу компанию, она испугалась и первое время всё старалась спрятаться от наших любопытных глаз за узкой спиной Филиппа. Но разве же за такой спиной спрячешься? На наши удивленные взоры, одновременно устремленные на них обоих, Филипп смущенно, разведя руки в стороны, произнес:
- Друзья мои, представляете? Родители, типа, осчастливили меня, предупредив: к нам приедет твоя двоюродная сестра (наши мамы – родные сестры) из какого-то Закутаевска. Ее зовут Нина. Она решила поступать в театральный институт, и пока будет сдавать экзамены, поживет у нас. Меня попросили взять над ней шефство, поскольку она в Москве первый раз и, естественно, если одна куда-нибудь попрется, то легко потеряется. Она уже месяц у нас живет, экзамены, кажется, сдала, но пока не ясно: поступила или нет. Родители, как назло уехали на дачу на неделю, бросив Нинку на меня. Ну, а я не мог ее одну оставить, раз меня сделали над ней шефом. Но, если вы скажете, что она здесь лишняя, я с ней вернусь назад.
Всё то время, пока Филипп говорил, а Нина испуганно за ним пряталась, я внимательно наблюдал за девушкой. И вдруг заметил, как она скосила глаза на меня, всего на пару секунд, но в этот момент что-то внутри меня кольнуло. Возможно,  какие-то общие творческие начала? Она хочет стать артисткой, а я – литератор, уже выпустивший пару книжек и написавший с десяток статей. Поэтому и решился выступить первым.
- Послушай, Простофиля, – сказал я и тут же заметил, как Нина еще более испуган-но взглянула на брата. – А разве бывают артисты немые?
- Почему – немые? – удивился тот.
- Ну, как же, ты тут целую речь толкнул, говорил не только о себе, но и о своей сестре, при этом сказал, что она поступает в театральный институт, а она, при этом, вообще ни слова не вымолвила.
Я почувствовал, как у Филиппа отлегло от сердца, спало напряжение и у Ильнара с Пашкой. Это означало, что и они были не против, чтобы Нина разбавила нашу мужскую компанию. А когда напряжение спало, все рассмеялись. Нина все еще непонимающе смотрела снизу вверх на брата, а тот тоже все понял, улыбнулся, вытащил сестру из-за своей спины, поставил перед собой, положив ей ладони на плечи и, поворачивая ее в разные стороны, стал знакомить:
- Вот, Нинон. Этого парня, который подумал, что ты немая, зовут Василий. Это Павел. А это наш главный заводила Ильнар. Прошу любить и жаловать.
Каждый, кого Филипп представлял, пожимал руку Нинон, а та смущенно улыбалась и делала в ответ легкий книксен.
В институт она, как ни странно (ведь девочка приехала из провинции без какой-либо «лапы»), поступила с первого раза, и сейчас уже училась на втором курсе. А у нас с ней завязался роман. Иногда даже перераставший в творческий союз: когда ей нужно было где-то выступить, она просила у меня какое-нибудь стихотворение или короткую зарисовку, и читала это со сцены. Первый раз мы поцеловались вот в этой самой палатке, когда в спальниках, повернувшись лицом друг к другу, некоторое время шептались. Кто-то из мужиков цыкнул на нас, чтобы не мешали спать, мы еще больше приблизились, едва не стукнувшись лбами, а потом, как бы невзначай наши губы соприкоснулись, а через мгновение и вовсе утонули в сладком поцелуе.
Собственно наша незаменимая палатка путешествует с нами уже три года. Палатка шестиместная, мы специально такую подбирали под нашу банду. Во-первых, это позволяет нам быть всегда вместе – мало ли что может произойти в безлюдных местах. Во-вторых,  в свободном углу  мы устраиваем что-то типа склада – ненужные в этот момент вещи, пищевые контейнеры, примус, большой китайский термос, несколько бутылей воды, аптечка – все  это и размещалось на этом «складе».
- Что-то мне не нравится этот ливень, – выглядывая наружу, придерживая одной рукой отворот палатки, произнес Пашка. – Мой внутренний голос говорит, что это надолго. Как бы нам здесь не прокиснуть.
Ильнар пытался поймать спутник на своем айфоне, но все тщетно – никакой связи с внешним миром.
- А мне мой внутренний голос подсказывает, что неплохо было бы подогнать машину поближе. Так, на всякий случай, – убирая айфон в рюкзак, сказал Ильнар. – Сходи, а, Паш? И там, в багажнике вытащи контейнер с сухим пайком, а заодно и дождевики притащи. Я так думаю, что нам придется сидеть здесь до утра.
- Как бы еще, чего доброго, скалу не размыло!
- Типун тебе на язык, Филя, – возмутилась предположением брата Нинон. 
- Плохой у тебя внутренний голос, Ильнар, – Пашка повернулся и с укоризной по-смотрел на друга. – Как на солнце загорать, так Павел последний, а как под ливень к машине бежать – так Пашка первый.
Все засмеялись. Но Павел понимал, что это нужно сделать. Порывшись в углу, нашел свернутый пока еще прозрачный полиэтиленовый плащ, который всегда брал в поход предусмотрительный Ильнар, напялил капюшон на голову и вышел. Едва Пашка исчез в темноте, Нинон придвинулась ко мне вплотную и зашептала в самое ухо:
- Вась, я писать хочу.
Нам-то, мужикам, было проще: мы уже пару раз после начала ливня выскакивали наружу и, чуть подальше отойдя от палатки, справляли свою нужду. А Нинон все это время терпела, и вот ее терпению пришел конец.
- Погоди чуток, – зашептал я ей в ответ. – Вернется Пашка, я возьму у него плащ и провожу тебя.
Нинон согласно кивнула и стала ждать. Дождь так шумел, что никто из нас даже не слышал, как Пашка завел машину, подогнал ее поближе к палатке, затем долго копошился в багажнике. Наконец, послышался его голос:
- Эй, кто там, ну-ка помоги!
Мы с Филиппом одновременно вскочили, распахнули двери палатки, впустив внутрь одновременно и свежий воздух, и капли холодного дождя. Помогли Пашке освободиться от вещей.
- Не знаю, что с дорогой будет, если такой ливень будет продолжаться, – сказал он, отряхиваясь и снимая с себя плащ.
- А что с ней может случиться? Это же камни? – возразил Ильнар.
- Ну, не скажи! Посыпятся камни – и кирдык дороге.
Пока они так переговаривались, я мигнул Нинон, она встала, набросила на себя плащ, я надел дождевик, который принес из машины Пашка и мы выскочили наружу.
- Вы куда в такую погоду? – крикнул нам вслед Филипп.
- Не мешай голубкам кугыкать, – усмехнулся Пашка.
Когда мы вернулись, на импровизированном столе были уже расставлены пластиковые тарелки, рядом лежали такие же ложки и вилки, а Филипп заканчивал резать хлеб. Ильнар, капнув в пластиковую же чашку немного воды из термоса, поднес ее к губам.
- Еще горячий, – удовлетворенно кивнул он головой. – Значит, чайком побалуемся.
Есть пришлось всухомятку копченую в маринаде фасоль, свежие помидоры и сваренные еще утром яйца (будто чувствовали, что вечером будет не до этого). Все это вкус-но, но мой желудок  все это переваривает с трудом из-за, как я это в шутку, про себя называю, звездной болезни – метеоризма.
Из-за погоды, точнее, непогоды никому не хотелось ни разговаривать, ни читать. И, помаявшись немного, все стали укладываться спать, разложив спальники. Ближе всех ко входу спал Ильнар – ему вечно не хватало воздуха. Мы с Нинон устроились в дальнем углу. Как всегда еле слышно пошептались, затем беззвучно целовались, держались за руки.
Дождь лил всю ночь, не переставая. Тучи и не думали никуда перемещаться, висели на одном месте, будто привязанные. Никто из нас не мог вспомнить, видели ли такое ненастье прежде. Самое плохое, что ни в уборную не выйти, ни толком еду приготовить. Впрочем, когда я открыл глаза, Нинон с Ильнаром колдовали с примусом, Пашка открывал консервы. Филипп пытался с помощью смартфона связаться с цивилизацией, но, судя по его недовольной физиономии, все его попытки оканчивались ничем. Именно Филипп первым и заметил, что я проснулся.
- О, Василий! Наконец-то! Мы уже думали, не помер ли ты.
- Да нет, просто полночи маялся, не мог заснуть, – сказал я, потягиваясь и вылезая из своего спальника. – Шум дождя мешал, все боялся, как бы палатку не залило.
- Ну, да! А мы лохи, нам ничего не страшно. Спали, как убитые, – хмыкнул Пашка.
- Слушай, Вась, твоя фамилия, случайно не Пердунов? – спросил Филипп.
- Филя, ну не надо, – попросила Нинон, но я тут же ответил:
- Нет! Быков, а что?
Ильнар хмыкнул, Пашка улыбнулся. Нинон почему-то покраснела. Филипп отложил смартфон и посмотрел на меня.
- Надо же! А я думал – Пердунов.
- А в чем дело? – все еще, окончательно не проснувшись, недоуменно спросил я.
- Знаешь, есть анекдот такой, – заговорил Пашка. – Один грузин на рынке продает рыбу, к нему подходит другой и долго смотрит на якобы живого карпа. Затем спрашивает: «Дохлий?» «Пачиму дохлий? Спит!» «А пачиму воняет?» Продавец недолго думая, спрашивает: «Слуший, дорогой, ты, когда спишь, себя контролируешь?».
До меня дошла суть анекдота. Мне стало стыдно, хотя здесь и были все свои. Но мне больше всего было стыдно перед Нинон. Я же говорил, что слишком тяжелая пища дурно влияет на мой организм. Я потому, если честно, долго и не мог заснуть – боялся, что проклятый джинн рванет наружу, и потому потихоньку выпускал шептунов. Но, видимо, сон оказался сильнее меня и тут уж злой дух, сволочь, разгулялся по полной.
Я молча встал, взял плащ, вышел наружу.
- Ты куда, Вась? Сейчас завтракать будем, – окликнула меня Нинон, но я ей ничего не ответил, а потом услышал, как Ильнар сказал:
- Ну, ладно, хватит! С кем не бывает.
Я зашел за камень и застыл в недоумении – нашего биоунитаза нигде не было. Может быть, кто из наших перенес его поближе к палатке. Я осмотрел окрестности, но ничего нигде не нашел. Помочившись в углу, я вернулся в палатку.
- Ребят, никто не знает, где наш горшок?
- В смысле? – спросил Ильнар.
- В прямом смысле. Я пошел сами знаете, куда, а нашего горшка нет. Видимо, вол-ной смыло.   
Ильнар вскочил, на ходу захватив второй плащ. Я пошел за ним, а за мной – Паш-ка, накинув на себя ветровку. Мы обошли весь берег, посмотрели, на сколько смогли, на бушующее море, выкинувшее на берег килограммы коричневых, липких водорослей.
- Я не понял, а вы что, сегодня сюда не заходили? – удивился я.
- Да нет, мы же только поссать выходили, сюда даже не забегали, – Пашка посмотрел на Ильнара, тот согласно кивнул.
- А Нинон?
- Это уж ты сам у нее спроси, – засмеялся Ильнар и направился в палатку.
Мы пошли за ним. У самой палатки Пашка остановился и глянул на «Хаммер».
- Ёпэрэсэтэ! – воскликнул он. – Ильнар, нас явно или твой аллах, или бог помило-вал. Гляньте-ка! – он кивнул в сторону машины.
Мы с Ильнаром подняли глаза и увидели довольно невеселую картину – на том месте, где еще вчера днем стоял «хаммер», лежало огромное дерево, свалившееся сверху от штормового порыва.
- Н-да-а! – покачал головой Ильнар. – Нас совсем отгородили от цивилизации.
Завтракали молча, думая каждый о своем. Я поднялся первым, выглянул наружу – дождь продолжался, но уже не так интенсивно.
- И все же, запас воды у бога не бесконечный.
- Не богохульствуй, Вася, – сказала Нинон.
- Разве ж это я богохульствую? Вот, к примеру, однажды поэт Сергей Есенин куда-то шел с одним своим приятелем, кажется, Георгием Устиновым. Есенин задумчиво молчал, Устинов у него спрашивает:
- О чем ты думаешь?
- Да вот, понимаешь ли, ассонанс... Никак не могу подобрать. Мне нужен ассонанс к слову «лопайте», – сказал Есенин.
И вдруг Есенин поскользнулся и сел в ледяную лужу  посреди тротуара.
- Нашел! – закричал он, сидя в ледяной мокроте и хохоча на всю Тверскую.
И он тут же продекламировал то, что нашел:
- Слушай, вот он — ассонанс, вернее, консонанс: «Нате, возьмите, лопайте/ души моей чернозём./ Бог придавил нас жопой,/ а мы ее солнцем зовем».
Пока все смеялись, я прошел к своему месту и улегся сверху на спальник.
- Кстати, Филя, а что ты за Василия Пердунова имел ввиду?
Филипп пару секунд удивленно смотрел на меня, а потом вспомнил:
- А! Да был такой служивый в роте барона Мюнхгаузена. Того самого Мюнхгаузе-на, между прочим.
- Что, серьезно? Ну-ка расскажи.
Филипп улыбнулся, понимая, что сейчас окунется в родную стихию.
- Вы, наверное, в курсе, а если нет, то сообщаю, что барон Карл Иероним Фридрих фон Мюнхгаузен почти полтора десятка лет провел в России. Прибыв в нашу страну в 1737 году семнадцатилетним пажом к герцогу Антону Ульриху Брауншвейгскому, будущему генералиссимусу русской армии и будущему отцу императора Ивана Шестого (или Третьего, если считать от Ивана Великого, а не от Калиты), в 1739 году он отпросился у герцога в отставку и был зачислен корнетом в кирасирский полк, уже через год он получил звание поручика, а еще через 10 лет стал ротмистром. Кстати, именно это обстоятельство спасло Мюнхгаузена от ареста во время переворота Елизаветы Петровны, свергнувшей младенца-императора и сославшей его вместе с родителями в места не столь отдаленные. Впрочем, продолжим о бароне, причем, о реальном, а не о том, который за волосы себя из болота вытаскивали и скакал только на одной половине коня. Так вот, в подразделении, где служил барон, процветали жульничество и воровство. Например, при починке 10 кирасирских ружей некий мастер Колокольников утаил четыре медных скобки, каждая стоимостью 2 рубля. В донесении в канцелярию полка Мюнхгаузен просит удержать эти деньги с кирасира или же прислать ему дополнительно эти злополучные скобки. А вот кирасир Федор Лебедев умудрился украсть четыре четверика овса (четверик — примерно 26  кг). Поручик Мюнхгаузен вынужден был взять кирасира под стражу и немедленно отправить рапорт с просьбой решить его судьбу. Однако не только нагоняи от начальства доставались бравому поручику, он и сам вершил солдатские судьбы. Например, однажды к нему с рапортом обратился кирасир Феофан Томилов: мол, служит он уже 11-й год, ему 30 лет, вот надумал жениться, невеста — сестра рижского мещанина Лавизия Обросимова. Отзывы о ней хорошие, замужем не была, в рядах заговорщиков против российской армии не числится, потому просит Томилов поручика разрешить ему жениться. Сам Феофан Томилов в силу неграмотности написать рапорт не смог, и от его имени сделал это кирасир Федор Лебедев (тот самый). Мюнхгаузен ставит резолюцию: «Жениться разрешаю».
А в январе 1741 года все та же неугомонная полковая канцелярия приказывает поручику Мюнхгаузену отправить в Ригу получившего отставку рядового Василия Пердунова! Немедля отправить! Как будто не было в Российской империи дела важнее, чем срочно дать героическому Пердунову долгожданный дембель! Напомню, что отставку Пердунов мог получить, только прослужив на царской службе 25 лет.  Как говорится, до полного изнеможения. Крепкие были люди! Не то что нынче, когда, простите, пукнуть солдат не успеет, а уже служба кончилась — год отдал Родине, строя кому-то «секретный объект» — то есть, командирскую дачу, и домой! Не тот теперь Пердунов пошел…
- Филя, это фамилия такая у человека, он же не виноват… – начал было я, когда Филипп замолчал, но тут же едва ли не хором мне возразили тот же Филипп вместе с Ильнаром.
- Вась, успокойся! Ты разве не знаешь, что фамилии на Руси изначально давались по роду деятельности человека? – сказал Ильнар.
- Вот именно! Видать предок этого Василия, холоп, так сильно достал своего барина, что тот ему и всучил такое прозвище.
- Ладно, ладно! Сдаюсь! – поднял я кверху обе руки. – Но я все-таки хотел спросить, известны ли в истории случаи, когда чей-нибудь пук на что-нибудь влиял?
Филипп задумался, сняв очки и почесывая переносицу.
- Ну, не знаю!..
- Филя, давай я тебе помогу. Я в какой-то книге какого-то итальянского историка читал, что был случай в Италии, когда народный пук во время массовых гуляний разбудил спящий вулкан. А в царской России военные соревновались, кто одним пуком потушит больше свечей.
Филипп хихикнул.
- Ну да! Ты еще вспомни байку от профессора Кедрова, что, согласно Дарвину пуки сбросили с деревьев на землю обезьян, выпрямили их и сделали людьми.
Все засмеялись, а Филипп, почесав затылок, серьезным тоном добавил.
- Вспомнил один реальный случай. Во время Второй мировой войны были зафиксированы случаи, когда от вздутия живота летчиков в военно-воздушных силах погибло около полутора тысяч летчиков. Причина их смерти заключалась в том, что самолеты «В-17» (так называемая Летающая крепость) были плохо загерметизированы, поэтому, когда они поднимались на высоту 6.000 метров, объем газа в кабине увеличивался, и их кишечник просто разрывало на кусочки.
 Некоторое время царило молчание. Мы не знали, как на все это реагировать – это была комедия или трагедия. Но обстановку разрядил Пашка.
- Ребят, а я вдруг вспомнил. Мой дед по матери, покойник, любил проговаривать, как он мне говорил, народную мудрость – «Лучше пукнуть по-геройски, чем предательски набздеть». Это когда кто-нибудь что-нибудь норовил исподтишка сделать, а потом не желал в этом признаваться.
- Ребята, вспомнил еще один исторический анекдот на эту же тему, – Филипп уже заранее начал улыбаться.
- Ну-ка! – подбодрил его Ильнар. 
-  Один солдат очень  хорошо умел пукать, так что мог даже напукивать некоторые музыкальные мелодии. И вот дошел слух о его таланте до государя императора. Вызывает государь к себе солдата. 
- А что, служивый, можешь ли пропукать «Боже царя храни»?
- Так точно, Ваше величество!
- Ну, так давай.
И вот начал он пукать, да вдруг замолчал, ну перестал, то есть.
- Что такое, служивый?
- Извините, Ваше величество, на ноту выше взял, в штаны наложил-с.
Мы все долго не могли отойти от смеха. Мне даже показалось, что наш ржач пере-крыл грохот грома, всколыхнувшего в этот момент окрестности.
Когда в этой дикой глуши нельзя было высунуть наружу даже нос, подобное времяпрепровождение пришлось как нельзя кстати.
- Послушайте, у вас тут анекдоты, а у меня в моей маршрутке десятки таких историй случались, – утирая указательными пальцами выступившие слезы, произнес Пашка.
- Ну-ка, Павел, поддай газу, – сказал я.
- Вот именно об этом и моя первая история. Я уже не помню откуда и куда я ехал. Суть не в этом. В переполненную мою маршрутку заходит парень с девушкой. Я попросил передавать за проезд. Парень нагрёб кучу мелочи и передал людям, чтоб те передали мне. В это же время в маршрутке кто-то громко перданул. Я в голос говорю: «Фу, ё-маё! Кто так дал??!!!» Парень же, который платил, крикнул в ответ: «Это я так дал, за себя и за девушку»…
- … Или другой случай. Еду я, значит, по маршруту, смотрю,  мужик на обочине машет рукой. В салоне есть еще пару пустых мест, ну, я и остановился, открыл дверь. Правда, чуть проехал вперед. Мужик пробежался немного и лихо так заскакивает, но, видимо, сделал чересчур резкое движение и при этом громко перднул. От смущения он покраснел и сразу же выскочил из автобуса. Я закрыл дверь и поехал дальше. А через пару минут, видимо, отойдя от шока, одна баба и выдала: «И что, ради этого прикола мы останавливались?». Народ со смеху выпал, мне даже остановиться пришлось, чтобы самому успокоиться.
Время за такими разговорами бежало очень быстро и, если бы кто-нибудь ухитрился в этот момент прислушаться к тому, что в палатке раздается беспрерывный взрыв хохота, а на улице продолжается беспрерывный ливень, то, наверное, подумал, что мы все сошли с ума.
Тем временем, к рассказам подключилась и Нинон. Вот уж чего не мог от нее ожидать. Она рассказала о своем первом потенциальном женихе. Она тогда еще школу заканчивала и на весенние каникулы поехала в деревне к бабушке.
- Я каждое лето почти отдыхала в деревне, иногда со старшей сестрой, иногда одна. Несколько лет назад умер дедушка и мама просила, чтобы мы не оставляли бабушку без внимания. А там у меня «жених» был местный. Всякий раз, когда я появлялась в деревне, он ни на шаг от меня не отставал. Не могу сказать, что он мне вовсе не нравился, хотя не был красавцем. Но, как говорят, первый парень на селе. Работал трактористом и одновременно учился в сельскохозяйственном колледже, то есть, будущий агроном, я так думаю, или что-то в этом роде. Короче, серьезный парень. Местные девки даже ревновали меня к нему, но я же не виновата, правильно?  В общем, за день или за два до моего возвращения домой в соседнем селе(километрах в двух от нашей деревни) в местном клубе устраивали дискотеку. Он меня уговорил сходить потанцевать. А в тот раз еще и моя старшая сестра со своим женихом приехала. Ну, и сестра с женихом тоже рванули на танцы. Я спросила у бабушки, не будет ли она возражать?
- Да иди уж, чего там! Дело-то молодое! – согласилась бабушка. – А я как раз в райцентр съезжу. Давно Люську не видала. Даже не знаю, жива ли.
Словом, все четверо, приодевшись соответственно, рванули мы на танцы. Диджей, конечно, там был так себе. Но для нас что самое главное? Чтобы музыка звучала, правильно?
Ну, протанцевали мы два три танца, а потом женишок мой и шепчет мне на ухо: пойдем, мол, назад, к тебе, пока никого дома нет. Я тут же глазами стала искать сестру, но Ирки нигде не увидела. Ну, и ладно, подумала: может тоже уединились куда. Пойдем, сказала я ему. Всю дорогу он рассказывал мне про свою учебу, про колледж. Но, если сначала голос у него был бодрый, то, чем ближе мы подходили к бабушкиному дому, чувствую, он все больше стал зажиматься, периодически замолкал, то и дело сжимая и разжимая кулаки. Я-то это заметила, но не придала абсолютно никакого значения. Мало ли? А потом мне сильно приспичило по малой нужде. Я ускорила шаг, боясь, что не успею. Наконец, вошли во двор, я открыла дверь в дом и практически втолкнула молодого человека в темную комнату:
- Заходи! Дома никого нет. А я сейчас.
И побежала в уборную. Что произошло потом, мне со всеми красками живописала сестра. Едва за мной закрылась дверь, раздался такой треск, будто у кого-то что-то пошло по швам, и даже шторы на окнах зашевелились. Потом еще и еще раз.
- Чтобы я еще раз съел эту грёбаную гороховую кашу, – произнес он негромко, тут же наклонился, присел и дунул еще сильнее. Потом вприсядку попрыгал и стал принюхиваться – есть ли запах? К счастью, «аромат» был не очень сильный, но, чтобы и его выветрить, снял пиджак и стал им гонять воздух. Благо, комната у нас большая. Он, видать, так разошелся, что даже не слышал, как я вернулась, вошла и включила свет. А там… на диване, испуганно обнявшись, сидят моя сестра с женихом и с расширенными зрачками смотрят на моего молодого человека, который размахивал своим пиджаком прямо у них перед носом. Больше я этого своего женишка ни разу не видела. Бабушка сказала, что он куда-то уехал.
Отсмеявшись, Филипп как-то странно взглянул на меня и произнес:
- Смотри, сестренка, не променяй шило на мыло.
Намек был вполне прозрачный, у меня даже кулаки от злости сжались. Ильнар, почувствовав недоброе, как бы невзначай стал между нами и с упреком сказал Филиппу:
- Ты, Простофиля, иногда все-таки регулируй свои мысли.
А Нинон была еще более категорична:
- Дурак!
Но Филипп, явно прикинувшись шлангом, спросил удивленно:
- А что я такого сказал?
- Вот то и сказал, что ты дурак! – повторила Нинон, и на этом инцидент был исчерпан.
Филипп, как дежурный, принялся разжигать примус. Пора было приступать к приготовлению обеда.  Пашка, накинув плащ, вышел к машине. Вернулся, держа в руках две бутыли с водой. Поставив их, выпрямился, скинул плащ.
- Ребят, вы как хотите, но вот эта вода – последняя. А сколько еще будет продолжаться дождь – не известно. Так что, я призываю воду экономить.
- Да, что-то я на этот раз просчитался. И с водой, и с продуктами, – сказал Ильнар.
- Ты, скорее, с погодой просчитался, а не с продуктами, – ответил я. – Никто же не предполагал, что мы вторые сутки будем безвылазно в палатке сидеть. А когда делать нечего – еда сама в рот лезет.
- Это верно! – согласился Пашка.
Пообедав, мы каждый прилег на свое место. Непогода клонила ко сну. Начали подремывать. Только мне, видно, не спалось. Повернулся я к Нинон. А она лежит лицом ко мне и часто-часто моргает, чтобы не заснуть. Мне смешно стало. Она вся такая разомлевшая и красивая, такая нежная и трепетная. Я подмигнул ей, она хихикнула. Тогда я спросил:
- Скажи, Нинон, а у тебя были еще какие-либо истории, связанные с пуком.
Она от обиды даже свои влажные губки надула. Однако через пару минут, почесала переносицу и хмыкнула.
- Ну, ладно, расскажу еще. Я приподнял голову, оперся локтем о спальник и приготовился слушать.
- Первый раз было, помню, это когда мне нужно было на сцене выступить. Иду, значит, на сцену, и на предпоследней ступеньке грохаюсь, юбка задирается, и пукаю, к счастью, не очень громко. Встаю, смеюсь. В зале тоже смех. Понимаю, что сказать ничего не могу – смех разбирает.... Ну, взяла себя в руки, кое-как выступила...
- Ой… я еще случай вспомнила, – Нинон захохотала и захлопала в ладоши. – Наш курс должен был практику проходить в каком-то… ну, не помню я, как городок называл-ся. Там люди никогда живых артистов не видели. Да и театра там никакого не было, а был просто Дворец культуры, где играли аматоры… Ну, самодеятельность.  Мы там должны были играть отрывки из разных пьес, в том числе и из «Евгения Онегина». Вот дошла очередь и до дуэли Ленского с Онегиным. Да, забыла сказать. Мы с собой почти никакого реквизита не взяли, в основном, только костюмы. Думали, что все у местных найдется. А у них – ну, не доросли они до таких вещей. Почти ничего и не было. Кое-как, с трудом нашлись пистолеты, причем, явно не девятнадцатого века. Впрочем, это не важно, а важно то, что они были без пистонов и хлопушек. Что делать? А тут еще и реквизитор их вдрызг напился. В общем, объяснили режиссеру, ну, который местный, что пусть что хочет делает, но обеспечит нам выстрелы. А он, бедный перепуганный, головой кивает и нервно так отвечает: «Буд… сделано!» Ну, буд, так буд. Короче, вы же помните?
Вот пистолеты уж блеснули,
Гремит о шомпол молоток.
В граненый ствол уходят пули
И щелкнул в первый раз курок…
Ну, и далее:
«Теперь сходитесь».
Хладнокровно,
Еще не целясь, два врага
Походкой твердой, тихо, ровно
Четыре перешли шага,
Четыре смертные ступени.
Свой пистолет тогда Евгений,
Не преставая наступать,
Стал первый тихо подымать.
Вот пять шагов еще ступили,
И Ленский, жмуря левый глаз,
Стал также целить – но как раз
Онегин выстрелил…
Пробили
Часы урочные: поэт
Роняет молча пистолет…
Так вот, в тот самый момент, когда Онегин должен был выстрелить – из-за кулис молчание. Наш режиссер задергался и в тот момент, когда он оказался за кулисами, прогремел взрыв, да такой хлесткий, продолжительный, словно автоматная трель. В зале, конечно, ничего не поняли, а упавший Ленский не мог удержаться от ржачки. Но тот хоть лежал на сцене, его практически не было видно, а каково было Онегину? Он забыл все свои движения, прошел вглубь сцены, плечи его тряслись в беззвучном хохоте. А произошло следующее. Не найдя в реквизитах хлопушки, местный режиссер не нашел ничего лучшего, как взять микрофон, поднести его к заднице и ка-ак перданул в него. Задержка произошла от того, что кишечник не сразу сработал. Видимо, от волнения. Но он-то думал, что звук получится резкий и короткий, а он, как назло, затянулся. Прервать-то его как? В общем, конечно, аплодисменты мы получили заслуженно, но всю дорогу назад никак не могли успокоиться после такого спектакля.
- Да, фартовый оказался ваш спектакль, – подлил я масла в огонь.
- В смысле? – не поняла Нинон.
- Объясняю. По-английски слово «пукание» звучит, как fart. Соответственно, и спектакль у вас получился фартовый. Хотя, первоначальный смысл «fart (пукание)» был – «ветер из заднего прохода». А на жаргоне – это и вовсе означает счастье, удачу, везение.
 - Слушай, Василь, это что ж, когда про спортсмена говорят, что он фартовый, это значит, что он пердун, что ли? – недоуменно спросил Пашка.
- Выходит, что так, – после небольшой паузы подтвердил я.
И снова палатка взорвалась от хохота.
К вечеру ливень стал стихать. С неба уже сыпались просто ленивые капли. Появилась надежда, что завтра распогодится, и мы сможем, наконец, выбраться из своего случайного плена. Впрочем, если погода наладится, возможно, и уезжать не захочется. Но то будет завтра, а сегодня мы практически весь день проводим в палатке. И, кстати, очень хорошо, что она выдержала все эти неприятности. Мы даже раздвинули полы палатки, чтобы напичканный йодом и солью воздух освежил наше жилище. Правда, при этом пришлось утеплиться, но это уже мелочи.
После ужина первым заговорил Ильнар.
- Вы тут всё хохмили по поводу пуков, а я знаю одну историю про пук, которая едва не закончилась трагически.
Он замолчал и загадочно обвел взглядом всю нашу банду.
- Ну, так расскажи, чего тянешь-то, – предложил я. – У тебя всегда так: скажешь, намекнешь, заинтригуешь, и в кусты.
- Ну, в кусты я пока не собираюсь, хотя перед сном не помешало бы, – усмехнулся он. – Ладно, слушайте. Эту историю мне рассказал дед, а тот ее услышал от своего отца.
В двадцатые годы прошлого века большевики в Средней Азии воевали с басмачами. Ну, типа, если кто не знает, прибалтийских лесных братьев или украинских бандеровцев. Воевали жестоко – и басмачи, и красные, в случае сопротивления, вырезали целые кишлаки. В одном из боев, в котором участвовал и мой прадед Керим Юлдашев – командир небольшого отряда красноармейцев, им пришлось отступить из-за предательства одного из местных, заклинившего оба имевшихся в отряде пулемета «Максима». Отстреливаясь, отступили в кишлак, где и до этого квартировали. Там уже была давно установлена советская власть, создана красная артель по производству хлопка. Председатель артели – узбек-коммунист Икрамов дружил с моим прадедом, помогал ему с продуктами и патронами.
И вот басмачи окружили кишлак Икрамова. Оставался единственный выход – уйти в горы – там в одной из вершин была большая пещера, о которой мало кто знал, в ней можно было отсидеться, пока к Юлдашеву не подоспеет подмога – прадед уже отправил одного конного бойца в город, где стоял гарнизон. Икрамов собрал весь партийный актив и сочувствующих, объяснил обстановку.
- Товарищи дехкане! Басмачи окружили нас, но товарищ Юлдашев уже отправил вестового за подмогой. Нам нужно продержаться три-четыре часа. Но опасность велика, поэтому я прошу вас немедленно собраться всем коммунистам здесь, а их жены, дети и старики должны укрыться в горах на это время. Брать с собой ничего не нужно. Разве что, воду и немного лепешек. Товарищ Юлдашев дает нам двух красноармейцев для прикрытия, а мой сын, Рашид, проведет вас в пещеру, где можно будет и отсидеться, пока мы будем сражаться с басмачами. Много времени у нас нет, через пять-семь минут вы должны уйти, иначе вашу колонну заметят бандиты.
Все восприняли слова Юлдашева молча, тут же женщины бросились к своим хижинам, собирать детей, кувшины с водой и узелки с едой. За семь минут не управились, но через десять отряд из шестнадцати человек отправился в путь. Кроме двух красноармейцев и Рашида, был еще один старик, четверо женщин и восемь детей – мальчишек и девчонок, младшему было четыре годика, старшей девочке, Зухре, сестре Рашида – около тринадцати. Это была рослая, круглолицая с чуть припухшими губками девочка, с несколькими десятками тоненьких косичек с вплетенными в них нитями жамалак, скрученными между собой нитями натурального шелка, после окрашенного в черный цвет.
- Ильнар, кстати, прости, но я хотел спросить, на кой ляд у этих азиатов такое количество косичек? – поинтересовался Пашка. – За ними же умотаешься ухаживать, а потом расплетать-заплетать.
- Зато это позволяет дольше оставаться волосам чистыми и не засаливаться, – ответил Ильнар и тут же продолжил.
- Но не все получилось так, как замыслил Икрамов. Был в кишлаке осведомитель басмачей – бывший батрак одного из беев. И вот он незаметно исчез и побежал навстречу бандитам – предупредить о том, что женщины и дети ушли в горы.
Тем временем Рашид Икрамов вел своих односельчан известной немногим тропой к большой пещере, на которую они с отцом случайно наткнулись пару лет назад. Вход в пещеру был не очень заметен издали, только когда подойдешь к подножию горы – нужно было слегка отодвинуть большой камень-валун, прикрывавший этот вход. Правда, толком исследовать пещеру не удалось, потому и не известно было, есть ли там еще один выход. Зато сталагмитов со сталактитами внутри хватало, и от этого воздух был довольно влажный и одновременно спертый. В руках у парня была палка, обмотанная толстым слоем промасленных тряпок – в темной пещере факел будет в самый раз.
Красноармейцы (один из которых шел впереди, другой – сзади) были не очень внимательны – почти не смотрели по сторонам. И совершенно зря. Иначе бы они могли заметить, как вдалеке, на одной из вершин показался всадник с чалмой на голове и биноклем в руках. Остановившись, он внимательно осматривал в бинокль все окрестности, пока, наконец, не заметил группу женщин и детей. А, заметив, убедился, что это именно те, кто им нужен, он развернул коня и поскакал к своему главарю. Селим-бей, выслушав лазутчика, кивнул и отправил в погоню того самого лазутчика и еще одного всадника.
Тем временем, наш отряд добрался до цели. Самые маленькие дети вдруг закапризничали. Рашид недовольно посмотрел на их матерей. Те взяли детей за руки, прижали к себе. С помощью красноармейцев, Рашид отвалил камень от входа в пещеру и через минуту они уже вошли внутрь. В нос сразу ударил спертый запах. Зухра даже чихнула от неприятного запаха. Они прошли подальше от входа. Рашид чиркнул спичкой, зажег факел. Стало светлее. И вдруг дети замерли в удивлении, уставившись на невиданную ими раньше картину – снизу и сверху тянулись друг к другу то ли гипсовые, то ли соляные сосульки. При мерцающем свете факела они иногда меняли цвет и, казалось, будто сама природа решила раскрасить свои творения.
Весь отряд ушел в самую глубину пещеры, укрывшись за этими самыми «сосульками». А у Зухры, видимо, оказалась какая-то аллергия на пещерные запахи. Она снова чихнула. И тут один из красноармейцев заметил, что фитиль факела уклоняется в одну и ту же сторону. 
- Посмотри на факел, – обратился тот к своему товарищу. – Тебе такое поведение огня ни о чем не говорит?
Второй красноармеец долго смотрел на факел, Рашид тоже обратил на это внимание.
- Вы думаете, там есть второй выход? – спросил парень.
- Вполне возможно! – произнес первый и, поправив на плече винтовку, добавил:
- Вы тут, надеюсь, справитесь без меня? А я пойду на разведку.
- Давай! – кивнул второй.
- Возьми факел, товарищ, – протянул ему Рашид факел.
- Оставь, а то детишкам страшно будет без света-то.
Но едва он ушел, в проеме пещеры появились две неизвестные тени. Они остановились, привыкая к темноте. Затем, увидев в глубине слабое мерцание факельного огонька, двинулись вперед.
- Здесь они, шайтаны, – сказал один из вошедших, взмахивая наганом.
- Ну, значит, никуда не денутся. Тут и порешим всех, – пещерное эхо многократно усилило эти слова.
- Выродков икрамовских Селим-бей велел привести.
Осторожно ступая, оба бандита продвигались вперед. Наконец, до Рашида дошло: он тут же опустил факел вниз, наступил на него сапогом, стараясь загасить фитиль. Кто-то из детей хмыкнул, но на него тут же все зашикали, а мать прикрыла ребенку рот рукой.
- Тихо, родненький! Так надо, – зашептала она ему в самое ухо.
Красноармеец снял винтовку с плеча, взвел курок, тихо шепнул Рашиду:
- Веди их туда! – кивнул он в ту сторону, куда ушел его товарищ. – Я их задержу.
Рашид кивнул и молча, дотронувшись до плеча одной из женщин, указал направление.
- Только – тс-с-с!
Неслышно ступая, весь отряд  двинулся вперед. Дети мгновенно прониклись опасностью и даже не пытались хныкать. Тем временем оба бандита, периодически чиркая спичками, тоже прокладывали себе путь. И тут Рашид почувствовал, как в его спину кто-то уткнулся лицом. Он остановился, обернулся. Это была Зухра. Глаза, привыкшие к темноте, разглядели, что девочка обеими ладошками закрыла себе нос, из полуоткрытого рта вылетали легкие всхлипы, на глазах выступили слезы. Рашид испугался, не понимал, что с сестрой. Шедший последним старик тронул Рашида за плечо и тут же, указав кивком головы на девочку, изобразил бесшумный чих. Парень сразу понял, в чем дело: аллергия брала свое, чих рвался наружу. Рашид обнял сестру, губами прикоснулся к ее уху и зашептал:
- Потерпи, Зухруша! Нельзя сейчас…
Девочка кивнула, и в этот момент произошло то, чего больше всего опасался Рашид: воздух, пытавшийся вырваться наружу из ноздрей, нашел новое отверстие. Но негромкий в обычных условиях пук, подхваченный пещерным эхом, превратился в резкий, хлесткий выстрел. Испуганно-виноватые, влажные глаза девочки сверкнули белками сначала в сторону брата, затем в сторону остальных, замерших в тревоге. 
Но то, что произошло в следующий миг, не мог предугадать никто.
Басмачи также восприняли этот звук за выстрел и в ответ оба мгновенно пальнули из своих наганов. И лучше бы они этого не делали. В пещере этой, как и во многих подобных, устроили себе жилище тысячи летучих мышей. Вспугнутые разрезавшими тишину выстрелами, они в едином порыве сорвались с места и устремились на нарушителей тишины. Басмачи принялись поливать их свинцом пуль, когда же патроны закончились, они под дикие ругательства бросились к выходу. При этом трупы некоторых убитых ими в перестрелке летучих мышей падали им на головы. Воспользовавшись ситуацией, красноармеец приложил к плечу винтовку и, едва фигуры басмачей проявились в просвете выхода, выстрелил, сразив одного из них наповал. Второй выстрел просвистел мимо.
Рашид же в это время увел своих подопечных подальше от этого места. И как раз в это время бегом, с винтовкой наперевес бежал к ним первый красноармеец.
- Есть! Есть выход! – кричал он. – Все живы?
- Все! – ответил Рашид.
- Степан здесь? – спросил он про своего товарища.
Не зная, что ответить, Рашид промолчал.
- Степан! – окликнул уже громче красноармеец. – Ты живой?!
- Да здесь я, здесь, – откликнулся Степан, забрасывая винтовку за плечо. – Уложил я одного. Про второго не знаю. Но нам, в любом случае, нужно каким-то образом отсюда выбираться.
- Так я нашел выход, второй, – произнес его товарищ. – Он, правда, маленький: где-то метр в высоту и сантиметров семьдесят в ширину. Но среди нас ведь нет толстяков? А там, сразу ущелье начинается.
Вот так и удалось спастись небольшому отряду, спрятавшемуся в пещере. А прадед мой с остальными бойцами и дехканами Икрамова все это время держали оборону против  отряда басмачей. Силы были на исходе, патроны заканчивались, но им повезло – подоспела помощь – эскадрон красной конницы.
Так закончил свой рассказ Ильнар. Долгое время в палатке стояла тишина. Даже погода угомонилась, море совершенно успокоилось, будто и не штормило вовсе почти двое суток. И только выброшенный на берег ил, водоросли и мертвые уже медузы напоминали о том, что творилось на побережье всего некоторое время назад.
На радостях мы все выскочили на воздух и, словно с цепи сорвавшись, стали бегать по берегу вокруг палатки, орать, подпрыгивать, махать руками и дрыгать ногами. Но минут через пять Пашке удалось всех угомонить.
- Чего орете, как придурки. Если некуда силушку и энергию тратить, давайте лучше дерево от машины оттащим. И я хоть пройду посмотрю, не размыло ли к черту всю дорогу.
- И то верно! – согласился Ильнар. – За работу, товарищи, как любил говаривать незабвенный Ильич, который Ленин.
Дружно вцепившись ствол рухнувшего перед машиной дерева, мы на раз-два-три оттащили его к самому подножию горы, затем я с Ильнаром и Филиппом туда же стали оттаскивать отдельные ветки, Пашка пошел проверять дорогу, а Нинон решила заняться ужином. Вернувшись, Пашка спросил у Ильнара:
- Проехать, в общем-то, можно. Завтра тронемся или как?
- Да, думаю дальше здесь оставаться уже бессмысленно. К тому же, у нас практически закончились продукты и вода.
После ужина занимались кто чем. В основном гуляли, вдыхая в себя свежие капли озона. Потом решили на прощание разжечь костер, благо за дровами далеко ходить было не нужно. Немного брызнули бензина и сырое дерево вспыхнуло, будто полгода пролежало в сухом укрытии. Филипп наяривал на гитаре песни, а я, приложив к уху цифровой диктофон, который всегда и везде носил с собой, заново прослушал все наши рассказы на заданную тему. И вдруг воскликнул:
- Ребят, да у нас с вами прямо какой-то пукамерон получился, – хмыкнул я.
- Объясни, пожалуйста, – попросил Ильнар.
- Ну как же! Помните, был такой итальянский поэт эпохи Ренессанса по фамилии Боккаччо по имени Джованни и его знаменитое сочинение «Декамерон», где герои рассказывали друг другу разные забавные истории, в том числе и эротические? В переводе это означает – десять частей (мерос – это часть по-гречески, если кто не знает).
- Ну, и при чем здесь «Декамерон»? – удивился Простофиля.
- Как же, ребята! А мы что с вами целый день делали? Только истории наши не про секс были, а про пердеж, про пуки. Стало быть, у нас с вами и получился настоящий «Пукамерон».
Когда до всех дошли мои слова, началась такая ржачка, что я боялся, как бы в ответ на гром смеха, снова не вспыхнули молнии и не разверзлись хляби небесные. Нам тогда пришлось бы очень плохо – ведь жратвы-то у нас почти не осталось. А ведь все началось, казалось бы, из-за пустяка: подумаешь, ночью вырвался из моего организма проклятый и ворчливый джинн – злой дух.
Конец