Диатриба о войне

Часть IV

История доказывает, к несчастью, что война в некотором смысле есть обычное состояние человечества; что кровь людская должна проливаться повсюду на
земле и что мир для любой нации является лишь передышкой.
(Жозеф де Местр)

История об осле, красавице, нищем и царе
 
Жил в одной стране могущественный царь, и не было ему равных в доблести и отваге. Чувствуя в себе силы для великих свершений, задался он целью покорить весь мир. Одну за другой завоевывал он соседние страны и покорял народы, проводя все свое время в боях и походах. Однажды, когда царь возвращался домой после очередной победоносной войны, у самой реки, что текла на границе разоренной им страны, на берегу, он увидел обнаженного человека. Огромное царское войско, приводящее в жуткий трепет жителей придорожных деревень, не произвело на человека никакого впечатления, и он преспокойно продолжал то ли лежать, то ли… Пораженный неслыханной дерзостью, царь отдал воеводам приказ устроить на реке привал, а сам, спешившись, подошел к человеку. Увиденная картина и вовсе возмутила царя.

— Ты кто такой? И что ты тут делаешь?

— Я нищий, а что я делаю, тебе должно быть хорошо известно… — отвечал человек, прекращая заниматься рукоблудием. — Эх, вот бы и голод можно было унять, потирая живот!.. Лучше вели своим псам накормить меня.

— Как ты смеешь так разговаривать со мной! — взревел царь. — Ты что слепой! не видишь, кто стоит перед тобой! Да стоит мне пошевелить пальцем, и с тебя живо спустят шкуру!

— Не сердись, незнакомец, я не хотел тебя обидеть… — в прежнем тоне отвечал нищий. — Я не слепец, и хорошо вижу, что ты, хоть и видный воин, а раним как девушка.

Царь опешил, а человек как ни в чем не бывало продолжал:

— Посуди сам, что твои латы, что броня, когда одно невзначай брошенное слово правды так тебя задело, что ты готов спустить шкуру с человека, не сделавшего тебе ничего худого! Из этого я заключаю, что ты или слишком раним, или безумен. На сумасшедшего ты не похож, значит…

Придя в себя, царь снял с головы корону, велел охране принести еды и уселся рядом, прямо на песок. С минуту оба сидели молча.

— Так со мной еще никто не разговаривал… — наконец произнес царь. — Ты действительно очень меня задел… но правда твоя, и я вынужден это признать. Но неужели ты не боишься умереть?

— Ты хочешь сказать, что, не лишив меня жизни, здесь и сейчас, ты подаришь мне бессмертие? Какая разница, когда умереть — сегодня или спустя год!

— Кто ты, человек? Почему ты голый? Где твоя одежда?

— Я нищий, и у меня нет одежды. Тут довольно тепло, и я в ней не нуждаюсь.

— А где ты живешь?

— Там же где и ты, — равнодушно отвечал нищий. — Под солнцем!

— Я другое имел в виду…

— Ты хочешь знать, где я сплю? Вон там, видишь бочку?

Царь обернулся. Неподалеку, под раскидистой ивой, на боку лежала огромная пустая, местами прогнившая, бочка, с грязным тряпьем внутри.

Ну, не в ней же! — усмехнулся царь.

— Именно! В ней я и живу, если ты об этом. И она меня вполне устраивает. Я не охоч до богатств, и нужда меня мало беспокоит. Река и добрые люди кормят меня, и я доволен своей судьбой… чего не могу сказать о тебе…

— С чего ты взял, что я не доволен судьбой?

— А кто доволен погонщиком? Твоя судьба — твой погонщик, вот ты и скитаешься по свету в поисках побед…

— Тебе не понять, в тебе нет ни честолюбия, ни…

— Ты хотел сказать «гордости»? Да, ты прав, я не считаю гордость чем-то важным, особенно когда она мало чем отличается от чванства… и войну я также не считаю своим делом, а уделом особо одаренных… тебя хотя бы… Скажи, зачем тебе такое большое войско? Вижу, затеял ты недоброе дело…

— А ты большой наглец, как я посмотрю, или глупец, раз не возьмешь в толк, что дело мое хоть и недоброе, как ты посмел выразиться, но весьма нужное, ведь я навожу на земле порядок, новый миропорядок! На днях я был с войной в твоей стране, и там тоже навел порядок…

— Ты прав. Я действительно глупец, так как быть человеком и при этом не быть глупцом крайне сложно. И мне всё равно, в чьей стране ты был, и твой порядок меня совсем не интересует.

— А что тебя интересует?

— К примеру, то, как можно не понимать всю тщетность своих предприятий. Вот ты говоришь о каком-то мировом порядке, убеждаешь себя в нужности твоих походов, своей незаменимости и уникальности… А ведь таких как ты тысячи, и каждый считает себя центом мироздания. Что же касается нового порядка в мире, ты сначала наведи порядок в своей душе и в своей опочивальне…

— Ты это на что намекаешь? — возмутился царь.

— Я не намекаю, просто не люблю лишних слов, но если хочешь, могу пояснить.

— Будь уж так любезен!

— Ты прикрываешь новым порядком старые страхи… Ну, признайся, тебе ведь известно, что; случится, если ты проиграешь войну?.. Если сразу тебя не убьют, — это для тебя наихудший вариант, — твои друзья тебя забудут, слуги покинут, а все твои женщины дружно лягут под нового владыку…

— Что тебе известно о женщинах, несчастный! — в сердцах воскликнул царь.

— Хотя бы то, что женщины уходят с победителем, так уж повелось. Скольких охранников, стерегущих твой цветник, ты оставил во дворце? А скольких лакеев ты поставил следить за стерегущими твой цветник охранниками? Что, царь, не доверяешь? не одному тебе по нраву цветы? А говоришь, что равных тебе нет. Нет?! Да ты делаешь точь в точь то же, что и все остальные, и хочешь того же, чего и все. Для меня все вы — близнецы! Скольких женщин ты угнал из моей страны? Тысячу? Две? Больше? А может, покажешь мне тех, кого ты решил оставить себе?

Царь сидел мрачнее тучи и смотрел на воду.

— Молчишь? Вот и я о том же. Ладно, скажи мне, зачем ты воюешь? чего добиваешься? Снова молчишь. Тогда я тебе скажу. Тебе нужна власть…

— Власть… — призадумался царь. — Так ведь ее у меня и так предостаточно?!

— Власти, как и денег, не бывает достаточно, и новые победы тебе нужны, чтобы удержать старые, иначе ты в одночасье лишишься не только всех своих богатств, но и головы… От народной любви до плахи один шаг… Тебе надо постоянно утверждать и подтверждать свою власть. Ты сам себя загнал в угол. Такие же волки, как и ты, уже дышат тебе в затылок, примеряются к твоей глотке, точат зубы на твое брюхо. Они молоды, и с каждым днем их силы прибавляются, клыки крепчают, а ты уже немолод и…

— Замолчи!

— Те девушки, что в обозах, мои соплеменницы, а твои пленницы, отпусти их…

— Ты в своем уме! — вскипел царь. — Что я скажу войску!

— Ты всюду зависим, и я тебя понимаю… все мы повязаны цепями необходимости…

— Даже ты? — с ухмылкой спросил царь.

— И я… просто ты не замечаешь тех увесистых цепей, которые избавляют тебя от трудностей выбора, в то время как меня стесняют даже те иллюзорные путы, от которых при жизни мне не избавиться. Несмотря на то, что они легче бумаги, свобода выбора, которую они предоставляют, увы, неприподъемна, как моя бочка… Отпусти несчастных! Не гневи богов.

— Боги благоволят мне, и этой ночью я принесу им жертву!

— Тебе сегодня повезло, вот ты и восхваляешь богов… Завтра удача изменит тебе, и тогда…

— Что тогда?

— Молитва одной спасенной тобой души перевесит на том свете проклятья тысячи сгубленных…

— Нищий, твои слова тяжелы как камень, зачем ты говоришь их в день моего триумфа?

— Я хочу помочь тебе, ибо ты не знаешь, что истинный день твоего триумфа на земле — это день твоей смерти.

— О чем ты говоришь? Как ты можешь помочь мне!

— Если ты их отпустишь, твоя власть над ними станет абсолютной, и каким бы слабым и немощным ты ни стал, в их душе ты навсегда останешься непобедимым. Даже дряхлыми старухами они будут рассказывать о тебе своим внукам и правнукам. А может статься, кто-то из них всплакнет на твоей могиле…

— Довольно!

— То, что ты царь, не твоя заслуга, судьба сжалилась над тобой… Так сжалься и ты! И потом, между нами, ты ведь не станешь отрицать, что вся твоя власть не в твоей отваге, а в трусости окружающих… Ты можешь властвовать над миллионами, но если найдется хоть один, кто скажет тебе правду в лицо, ты останешься на бобах…

— Я вижу, ты мастер говорить правду в лицо. Скажи, откуда у тебя синяк на лице?

— Ерунда! Недавно я был в жилище у местного богача, который обещал меня накормить. Не дом, а дворец! Так вот, его холуй сказал мне: «Видишь, как здесь чисто, смотри не плюнь куда-нибудь, с тебя станется». Я осмотрелся и плюнул ему в лицо, заявив: «А куда же плеваться, если нет места хуже».

— Ха-ха-ха! — захохотал царь. — Вот уморил! Еще час назад я хотел править миром, минуту назад — убить тебя, а сейчас — выслушиваю твои оскорбления и нравоучения. С тех пор как умер мой отец, никто не смел указывать мне.

— Я не указываю тебе, мне вообще нет дела ни до тебя, ни до кого-либо еще…

— Я смотрю, ты не очень любишь людей. А ведь люди бывают не только плохие…

— Не люблю ни тех, ни других. Плохих — за то, что они творят зло, хороших — за то, что позволяют им это делать. И потом, где ты видел людей? Покажи мне это место, сделай одолжение. Если даже ты…

— Что я? — спросил, насупившись царь.

— Нет, ничего… просто забавно, если ты всерьез думаешь, что те, кто зовут себя людьми, могут править целым миром и наводить в нем порядок.

— Тебе не понять… — обиделся царь. — Тебе ведь достаточно и бочки…

— Это тебе не понять! В бочке я укрываюсь не только от непогоды, но и от существующего в мире зла. И нет более надежного укрытия! Как нет такого замка, который устоял бы перед злыми силами. Троя и та пала! А моя бочка неприступна… даже для тебя.

— Пропади пропадом и ты, и твоя бочка! — закричал гневно царь, видимо, снова больно поранившись об острые, как кинжал, слова правды. — Самое большое зло — это твой язык!

— И снова ты не прав. Я лишь зеркало, и если в него смотрится обезьяна, то и выглядывает тоже обезьяна… Если хочешь, можешь спустить с меня шкуру, но прежде отпусти пленных.

— Нет, я не буду тебя трогать, но и отпускать никого я не собираюсь…

— Я и не сомневался в этом. Было бы неплохо осудить тебя за каждое твое злодеяние, за каждый твой военных поход.

— Да что ты такое говоришь! Кто? Кто должен меня судить? Кто вправе меня судить? Кто сможет меня судить?

— А ты отвлекись… представь, что это можно, представь, что есть сила, противиться которой ты не в силах. Кстати, имей в виду, такая сила есть… Представь, что ты маленький мальчик, который нашкодил и должен предстать перед отцом. Что бы ты тогда сказал в свое оправдание?

— Я никогда не оправдываюсь! — заорал царь при словах про отца.

— Я так не думаю… — спокойно возразил нищий, — возможно, сейчас ты и не оправдываешься, но это не значит, что так было раньше и так будет после.

— Ты ошибаешься, я решаю, кому жить, а кому умирать, кому хорошо жить, а кому…

— Тут неподалеку есть большой муравейник… муравьев там видимо-невидимо…

— При чем здесь муравьи! Что ты несешь?

— Я — царь над этим муравейником! Я решаю, кому жить, а кому умирать, кому хорошо жить, а кому… Уверяю тебя, если бы твой народ не был одурманен страхом, нуждой и невежеством, то не позволил бы тебе решать кому жить, а кому умирать, не позволил бы убивать себя без всяких причин… Думаю, тогда война исчезла бы с лица земли… навсегда! вместе с твоей блажью.

— Это не моя блажь! И война не исчезнет никогда! До тех пор, пока жив хотя бы один солдат, она будет…

— Уж не о своих ли вояках ты говоришь? Спроси у любого из них, зачем он воюет, и он ничего внятного не ответит… как впрочем, не ответил ты сам… Мне достаточно десяти минут, чтобы повернуть твое войско в любую сторону, в том числе против тебя…

— Ты прав, старик, и если бы мой отец был жив, я действительно не был бы так спесив, и если бы мои солдаты знали истинные причины войн, то я не смог бы провести ни одной войны. Но почему бы тебе не объяснить им это? Не сказать всего того, что ты говоришь мне? Может, тебе стоит заняться этим? Было бы любопытно… Ну, давай, давай!

— О нет!

— Вот видишь!

— Просто я не вижу смысла и в этом… В любом случае, все они так или иначе умрут, также как и мы с тобой. Чего же ради суетиться? Ну, проживут они днем дольше, месяцем дольше, годом дольше! Что дальше? Будут воевать или нет — тем более нет разницы! Единственное, что имеет значение в этой жизни — это смерть…

— Ты меня удивляешь… Если так, зачем требуешь, чтобы я освободил пленниц?

— Тот, кто дает радость миру, стоит еще выше над всеми людьми, чем тот, кто завоевал целый свет! Спеши творить добро, ибо времени у тебя немного, а возможностей предостаточно…

— А что же ты не спешишь?

— Ты словно ребенок… У меня, в отличие от тебя, много времени, а возможностей мало. Вот я и пытаюсь творить добро хотя бы твоими руками…

— Нищий, ты меня не перестаешь удивлять.

— Не больше, чем ты меня. Хорошо, скажи мне, царь, что ты собираешься делать после того, как покоришь все окрестные страны?

Царь задумался.

— Я же сказал, что собираюсь покорить остальной мир.

— Допустим, а что после? — спросил нищий.

— А вот после, — рассмеялся царь, — после того, как я завоюю весь остальной мир и наведу там новый… свой порядок, я расслаблюсь, как и ты. Надеюсь, ты позволишь мне прилечь подле тебя, на берегу?

— Если после завоевания мира ты просто собираешься расслабиться, то почему бы тебе не расслабиться прямо сейчас? Неужели нужно завоевывать весь мир для того, чтобы просто расслабиться? Я вот не завоевывал мира, а чувствую себя прекрасно, чего желаю и тебе.

— Возможно, ты и прав, но прежде я должен завоевать мир, я должен довести задуманное до конца, — ответил царь.

— Я знаю, ты не в силах порвать цепи на своих руках, они сильнее тебя… Но дело твое. Только помни: другого мира не существует!

— О каком другом мире ты говоришь?

— Ты собираешься покорить этот мир, и, если даже тебе это и удастся, в чем я сильно сомневаюсь, как только ты его завоюешь, сразу же попадешь в затруднение… Другого мира для завоеваний уже не будет, и тогда скука погубит тебя…

— Я же сказал, что как только покончу с миром, приеду к тебе! Уж с тобой мне точно не соскучиться, — рассмеялся царь

— Нет конца нашим желаниям, и насколько ты могуч, настолько и глуп. Клянусь богами, ты хоть и царь, а напоминаешь мне осла!

— Чудак! Всему есть предел, не испытывай мое терпение! И единственная причина, по которой за твои дерзкие речи я тебя не убью, — в том, что ты мне нравишься, и я уверен, что ты не разбрасываешься словами и говоришь дело. Так объяснись же, я жду!

— Спешу тебя расстроить. Во-первых, предел есть не всему: нет предела человеческой глупости. А, во-вторых, никогда не будь ни в чем уверен… Что же касается оскорблений, ты, конечно, прав: я не хотел тебя оскорбить, просто я всегда говорю, что думаю.

— И что же ты подумал, когда так плохо отозвался обо мне?

— Ничего плохого о тебе я не говорил. Чем ослы хуже нас?? Они хотя бы не убивают друг друга, а в остальном от людей не слишком отличаются… У одного моего знакомого есть осел, очень упрямый и глупый, к тому же ленивый, как и его хозяин. Тот вечно колотит осла палками, когда он упирается. А так как упирается осел постоянно, мне стало его жаль…

— Знакомого?

— Нет, осла… и я посоветовал дурню сесть на осла, не накормив его перед этим, и на палку привязать любимую ослиную еду, и так, держа лакомство перед самой ослиной мордой, направлять его в нужную сторону…

— Ну, и как всё это связано со мной? — строго спросил царь.

— Всё просто. Осел — это ты, лакомство на палке — это твои желания, а дурень — это твоя судьба. И ты никогда не расслабишься, потому что не знаешь одной простой вещи: расслабиться можно или сейчас, или никогда. Если ты понимаешь это — тогда отпусти пленных, распусти войско, ложись и отдыхай. Если же не понимаешь, тогда просто забудь меня и поступай как знаешь.

Царь, поразившись уму нищего, спросил:

— Мне хотелось бы увидеть тебя, когда я вернусь. Я должен идти, но с удовольствием посидел бы и послушал тебя. Я никогда еще не встречал такого замечательного человека, как ты. Могу я сделать что-нибудь для тебя? Хочешь, я велю построить тебе дом? Прямо здесь! Только слово, намек — и это будет исполнено.

Нищий сказал:

— Если ты не можешь отпустить пленниц, тогда немного посторонись.

— Посторониться? Почему?

— Потому что ты закрываешь мне солнце.

Царь молча отошел в сторону и подозвал к себе воеводу. Он что-то шепотом сказал ему, после чего к царю привели очень красивую и статную девушку в дорогих одеждах. Она была бледна и напугана.

— Нищий, я не такой бессердечный, как ты думаешь. Эта девушка самая красивая из всех, что я пленил, она дочь знатного вельможи, и я берег ее лично для себя… Но теперь она свободна, как ты и хотел… Ты свободна, — обратился царь к девушке, — ступай!

Ошарашенная девушка не верила своим ушам, она упала на колени и стала сквозь рыдания благодарить своего спасителя.

— Не меня благодари, а его… — сказал царь.

Нищий поклонился царю и сказал на прощание:

— Ты никогда не вернешься, потому что твои амбиции чересчур велики, а жизнь слишком мала, чтобы вместить их. Тебе никогда не удастся удовлетворить их…

— Я пришлю за тобой, нищий… и мы еще потолкуем. Дай слово что навестишь меня.

— Даст Бог свидимся, на этом свете или на том…

Слова нищего оказались пророческими, и вскоре царь погиб в бою. Известие о его смерти народ принял с апатичным безразличием, впрочем, так же, как раньше встречал царские победы, а через какое-то время и вовсе о нем забыл, полностью отдавшись власти и блажи нового правителя. Нищий, узнав о кончине царя, воскликнул: «Вот и долгожданный триумф!» и, решив сдержать данное царю слово, отправился на поиски его могилы. Он проделал долгий путь, сбив в кровь ноги, а когда с большим трудом пробрался к гробнице, обнаружил, что могила была заброшенной и густо поросла травой. Ветви старых деревьев и заросли кустов сирени затеняли ее, а в заросших каменных плитах сновали грызуны. Ни родных, ни близких, ни охраны, никого…

Уставший после долгого пути, нищий решил устроить себе ночлег в густом кустарнике неподалеку, где и проспал до утра, как обычно, крепким сном. А рано утром его разбудило щебетание пташек в ветвях и… чей-то плач. Он неспешно выбрался из своего укрытия и увидел на могиле царя рыдающую женщину. Дорогая одежда и роскошный экипаж, ожидавший поблизости, выдавали в ней госпожу. Нищий незаметно подошел и спросил, кем приходился ей покойный. Женщина, заслышав чужой голос, испугалась и чуть было не позвала на помощь, но когда увидела нищего, на мгновение застыла, а затем бросилась к его ногам. Нищий усмехнулся, странная улыбка озарила его худое и изможденное лицо. Это была та самая пленница, для которой на берегу реки он когда-то выпросил у царя свободу. «Теперь вы квиты, — с облегчением сказал нищий женщине, помогая ей подняться. — И молитва одной спасенной души перевесит на том свете проклятья тысячи сгубленных…»