Бравой песне вослед...

               

 В те поры  солдаты ходили по городу строем и с песней. Для нас, мальчишек не было ничего более волнующего, чем солдатский строй с покачивающейся щетиной трёхгранных штыков. Солдаты появлялись как бы ниоткуда, из тех частей города, куда по своей малости мы ещё не проникали. Теперь-то я понимаю,  шли они из старинных Михайловских казарм.  Строй вырастал с приближением. Каблуки начищенных кирзачей били по булыжнику мостовой в такт громыхающей  солдатской песне. Всем без исключения становилось ясно: от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней! Ясно, что не хор Александрова пел на марше. Скорее, было бравое скандирование в такт  ста двадцати шагам в минуту, как заведено задолго до того, как Русскую Армию превратили в Красную. И даже до того, как русское войско стали именовать Императорской Армией. Но мы, всё наше дитячье сообщество, пребывали в неописуемом восторге! За  такой песней можно было идти в любые дали дальние. Стоял жаркий-прежаркий июль. Однако, никаких скидок и отступлений от порядка не допускалось; Карабин с прмкнутым штыком, подсумки с патронами на поясе, шинельная скатка через плечо, вещмешок,  сапёрная лопатка и, конечно же, фляжка в защитного цвета чехольчике – вот, сколько всего. Потому налобная кромка пилоток уже оторочена тёмной полоской пота.
- Раз, раз, раз, два, три, левой! – задавал темп капитан, шагавший по левому флангу. А замыкал строй солдатик с предостерегающем красным флажком. Хотя машины на улице тогда были скорее исключением, чем правилом, но ломовики ездили, а возчики – известное дело - мимо рта не проносили и больше полагались на лошадиную смекалку, нежели на  помутившееся  зрение.
- Айда за ними! - предложил Витёк мне и Серёньке.
- Куда? - Опасливо спросил Серёнька
- Они за Линию идут. Там стрельбище! Пошли. Посмотрим, потом гильз наберём.
- Мне нельзя без спросу! – заканючил Серёнька. – Отец надерёт.
- А ты? – спросил меня Витёк. Или тоже…
Конечно же, и у меня отец не сахар и при случае воспитательных мер не жалел. Но признаться в этом, да при всех, гордость не позволяла. И мы пошли вослед строю. Сперва  по растрескавшемуся асфальту тротуара. Потом асфальт сменился хорошо утоптанной землёй. Затем  дорога поворотила направо и вниз в сторону железнодорожного переезда. Здесь лежала мягкая и тёплая пыль, и по ней бежать следовало вприпрыжку – а по иному не получалось идти вровень со строем. Витьку хорошо – он старше и ноги у него длиннее. И  к хождению далеко от дома привычнее меня. А я  вдобавок ещё и босой. Поскольку за сандалиями домой  сбегать было нельзя: во-первых, солдаты уйдут, во-вторых, зачем лишние расспросы!
Дошли до переезда. Рельсы блестели и обжигали босые ноги. И натоптал я  их, поскольку к босому хождению несвычен. Дальше – влево. Ещё немного по колючей выгоревшей траве, и мы пришли.
- Эй, бойцы! -  Окликнул нас капитан. – Вы куда?
- Дядя командир, – ответил Витёк.- Мы с вами.
- Мы посмотреть, - добавил я.
- Посмотреть?!  Призовут, тогда и насмотритесь. А сейчас, чтобы духу вашего тут не было!
- Дядя командир…
- Отставить разговоры! – И капитан начал отдавать команды солдатам, располагавшимся в окопчике.
Нам оставалось только подчиниться. Но уйти? Ну, уж нет! Зря, что ли шли в этакую даль! Мы отошли за спины солдат метров на двадцать, за границу стрельбища и присели у кучи серой щебенки, которой укрепляют рельсы со шпалами…
  Стрельбище…Много лет спустя, отец, читая роман Симонова «Живые и Мёртвые»,  вспомнил, что ни до  того, ни после вслух не делал, июнь Сорок Первого года. Он  уходил на фронт добровольцем в числе первых. Их, обмундированных в х/б и обутых в ботинки с обмотками, привели на стрельбище за линию. Полковник с орденом Боевого Красного Знамени на груди, с тремя «шпалами» в петлицах диагоналевой гимнастёрки взял в руки «трёхлинейку», вогнал пять патронов в магазин и, стоя, выпустил пять пуль в мишень, изображавшую фашиста в рогатой каске: четыре - в сердце, а пятую - в лоб. Потом умело бросил осколочную гранату, громыхнувшую в рытвине, продемонстрировав, что прежде надо рвануть кольцо. Потом улёгся на заботливо расстеленную плащ-палатку и насквозь продырявил выстрелом из противотанкового ружья толстый круглый балансир от железнодорожной стрелки.  Затем зычно пояснил, что только так надо бить фашистов, и что немец русского штыка боится, скомандовав: «По вагонам!», добавив, что оружие выдадут по прибытию на фронт. Так и вышло: своё противотанковое ружьё отец осваивал уже под немецким обстрелом в окопе. Вернулся ли домой кто-то из ехавших с ним на фронт в теплушке… Отцу, однако, повезло.
  Это было то самое отцово стрельбище, но тогда я об этом, и знать не мог. Мы сидели с Витьком и слушали, как протрещали после команды «Пли!» три залпа по бумажным  мишеням, развешанным на кольях. Затем солдаты собрали мишени, каждый свою, и отдали командиру. Отряхнули песок с обмундирования после команды «Оправиться!» и  «Запевай!» строем, взбивая сапогами дорожный прах, зашагали в город.
Мы с Витком рванули к окопам за гильзами. Но гильз-то в окопах и не было. Видно, их велено собирать и сдавать для отчётности по истраченным боеприпасам. Это был удар! У меня сразу заболели изнеженные, натоптанные по камушкам и сухой траве подошвы. Я разнылся, так что Витёк до переезда даже тащил меня на закорках – всё же, он постарше и посильнее меня. А дальше я побрёл сам, загребая ногами ласковую, тёплую пыль.
  Мы возвращались домой без трофеев, но всё-таки гордые, повидавшие то, что никто из дворовых и не нюхал, твёрдо зная: Красная Армия всех сильней.  А мы вырастем, пойдём служить «срочную» и постреляем. Прикажут - не только по бумажным мишеням.
 Дома пришлось во всём признаться. И за дальний поход, как вы понимаете, меня не поощрили. Но красноармейскую песню я  запомнил на всю жизнь. И откуда мне было знать, что в оригинале припев бравой  песни Покрасса и Горенштейна про Белую  Армию и Чёрного Барона звучал так:
Так пусть же Красная
Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой
С отрядом флотских
Товарищ Троцкий
Нас поведёт на смертный бой!