Лампочка

Когда я родилась, меня запеленали в волнистый картон, принесли в магазин и положили на полку к таким же новорожденным лампочкам, как и я. Медленно тянулось время на холодной витрине, а мне все не давали возможности показать себя во всей красе.

Однажды тоскливым зимним утром, когда солнце еще не осветило скудными лучами мою полку, в магазин вошла старушка в аккуратном берете и потрепанном шерстяном пальтишке. Я видела и раньше таких старушек, они часто приходили проведать нас. Иногда уносили с собой кого-то из моих сестер, а иногда просто беседовали с нашей магазинной мамой, вздыхали, что-то ища в своих пакетах, сумках или авоськах, качали головой и уходили.

Но эта старушка была особенной. Теплая такая, уютная, как толстый вязаный шарф у неё на шее. Она, как и многие другие наши гости, поделилась с нашей магазинной мамой какими-то вкусными бумажками (я думаю, что вкусными, потому что магазинная мама всегда в такие моменты была довольна), а потом указала на меня. На меня!
Я не верила своему счастью! Она осторожно взяла меня из небрежных рук магазинной мамы и забрала Домой!..

Дома была всего одна комната и кухня. Их разделяла выцветшая жёлтая шторка на веревочке, натянутой поперек коридора и провисавшей к середине. Стены были пушистыми от обилия красно-коричневых ковров, полных тепла и пыли. Над коврами слабо пестрели тщательно перевязанные резинкой и когда-то яркие пучки неведомых мне цветов. Дома пахло свежим хлебом и душистым туалетным мылом.

Моя новая мама распеленала меня и положила на маленький, поседевший от царапин столик рядом с такой же маленькой узкой кроватью. Потом, с трудом взобравшись на танцующий табурет, она подняла меня к самому небу комнаты. И я засияла!

Я старалась изо всех сил! Я осветила темный лакированный пол, белоснежные занавески на замерзших окнах, жёлто-черные картинки за стеклом буфета... И всё-всё!  Я очень хотела показаться красивой и понравиться моей новой маме. И у меня получилось.

Так мы и стали жить вместе. Днем я спала, а вечером помогала маме мыть пол и гладить, читать и вытирать пыль со старых добротных книжных полок. Мне нравилось быть полезной и нужной. Но бывало, по вечерам мама не хотела, чтобы я горела. Она ложилась на рыхлую постель, не расстилая её, как обычно, и лежала до самого утра… А я была еще маленькая и не понимала, почему она не хочет видеть моего яркого и радостного света.

Иногда моя старушка-мама подходила к буфету и рассматривала нечеткие желтые картинки - фотографии. С них смотрели и улыбались какие-то люди, красивые и молодые. Некоторые лица совсем было не разглядеть, так они потерлись и потрескались. Я не знаю, кто эти люди с картинок. Они никогда не приходили к нам домой. А мама гладила стекло, за которым стояли фотографии, терла глаза и шептала что-то о войне. Но я родилась совсем недавно. Я не знаю, что такое война…

Как-то раз я проснулась с самого утра от громкой музыки, которая лилась с улицы. День был солнечный, как говорила мама, и я восхищалась чистым и насыщенным светом той огромной великой Лампочки за окном. Из маленького ящика в комнате доносился бодрый зычный мужской голос, он говорил про героев, про какой-то союз, наверное, очень важный. И оттуда же, потрескивая и иногда шипя, звучали песни. Когда третий раз пели про Катюшу, раздался стук. Мама вышла из комнаты и вернулась с тремя веселыми маленькими людьми и одним высоким мужчиной в практически квадратном пиджаке с матовым блеском. Они дали маме такой забавный цветочек – сам будто лохматый, алый, на худеньком стебелёчке почти без листьев. У мужчины в руках было еще много таких, но маме он дал только один. Всё-таки удивительно, как красная цветочная голова держится на такой тоненькой ножке!.. А мама улыбалась….

И еще гости протянули ей большущий пакет с яркой красной звездой. Подарок! Я радовалась за неё, потому что уже знала, что подарки – это хорошо.

Потом маленькие люди с мужчиной ушли. А мама раскрыла пакет и достала плоскую коробку – с конфетами. Я видела такие в магазине! Точно! Их ещё обожают маленькие люди! Следом мама вытащила и поставила на наш маленький столик прозрачную стеклянную бутылку с какой-то водой. А потом села на иссохшую табуретку и заплакала…

Мы жили хорошо. Я постепенно покрывалась пылью, но подняться ко мне маме было слишком тяжело… я понимала и не сердилась, исправно светила ей по вечерам. А потом однажды что-то во мне сломалось – я вспыхнула и погасла, и только порванная пружинка затряслась во мне. Мне стало так грустно и страшно! Я думала, что умираю.

Но мама пожалела меня, и я стала частенько помогать ей штопать одежду. Радости моей не было предела! Я снова была полезной! А после работы моя старушка аккуратно укладывала меня в жестяную коробку к ниткам, иголкам и другим моим новым соседям.

Бывало так уютно трудиться по вечерам. Мама пела. Она была очень смешная, когда надевала на лицо стекляшки, от которых глаза у неё становились огромные и круглые, как я! Она управлялась с иголкой, руки её слегка тряслись и мешали попасть в нужное место. Тогда она хмурилась, но потом снова продолжала напевать про далекие зеленые леса, про разных людей - хороших и не очень, а еще про какую-то таинственную и непонятную любовь.

Но в какой-то момент, лежа в своей коробке, я перестала слышать ее голос. Она не напевала, не ворчала тихонько себе под нос, как это бывало, когда кончался сахар или спина старушки сгибалась сильнее обычного. Никто не вытаскивал меня. Не было ничего. Много дней.

Потом был шум, чужие голоса, снова чужие… И я не успела ничего понять, только кто-то открыл крышку и швырнул в мою коробку желтые фотографии.

Теперь я здесь, на свалке. Вокруг возвышаются горы пластиковых бутылок, объедков и рваных тряпок. Тощие облезлые собаки потерянно бродят тут и судорожно роются в мусоре в поисках хоть какой-то пищи. А гнилой ветер разносит по сторонам выцветшие снимки, с которых всё ещё улыбаются красивые и молодые люди.