Николай Карамзин. Подвиг честного человека

 Подвиг честного человека - так Александр Пушкин охарактеризовал событие, совершившееся ровно двести лет назад. В  начале 1818 года свет увидела «История государства Российского» Николая Карамзина. Первые восемь томов, которые публика принялась неистово читать,обсуждать, хвалить и критиковать. Уже в начале марта Николай Михайлович с удивлением пишет: «Сбыл я с рук последний экземпляр моей Истории. Это у нас дело беспримерное. В 25 дней продано 3000 экземпляров».

Со школьной скамьи мы  знаем, что автором этого труда был официальный придворный историограф. Что  путь постижения им исторической диалектики начинался у стен штурмуемой парижанами Бастилии, а закончился перед каре восставших полков на Сенатской площади. Нам даже известно, сколько стоили восемь томов – от 50 рублей серебром – сумма по тем временам весьма солидная. Знаем, что император выделил на печать книг 60 тысяч рублей. Но редко задумываемся, где, как и при каких обстоятельствах создавалось произведение, которое и по сей день не утратило своего значения. А между тем, сама история создания «Истории…» не менее драматична, чем события, описанные в «карамзинских фолиантах». И создавалась она отнюдь не в императорских чертогах, а в сельском уединении, в усадьбе со странным названием Остафьево.

Остафьевский затворник

В 1802 году Карамзин овдовел. Переживал тяжело. Однако конец 1803 и начало 1804 годов ознаменовались событиями, которые предопределили судьбу Николая Михайловича на двадцать лет вперёд. Он был произведён Александром I в небывалую доселе должность историографа с назначением солидной пенсии в две тысячи рублей в год и вскоре женился. Его избранницей стала Екатерина Колыванова – внебрачная дочь князя Андрея Ивановича Вяземского и единокровная сестра Петра Вяземского. От первого брака у Николая Михайловичаоставалась годовалая дочь Софья, которой Екатерина Андреевна заменила мать. Женитьба оказалась на удивление удачной и …привела Карамзина в Остафьево. Здесь, относительно недалеко от Первопрестольной, историограф жил с постепенно разраставшимся семейством до лета 1816 года и написал первые восемь томов своей знаменитой «Истории государства российского». Здесь он горевал о смерти малолетних детей – Андрея и Натальи. Здесь придумывал хитроумные планы по добыванию вечно недостающих для содержания семьи денег. Вспоминал о том, как начинал свой путь в журналистике, издавая собственные журналы, в том числе и ныне здравствующий «Вестник Европы». Здесь принимал многочисленных гостей. Но, главным была, конечно, работа.
Пётр Вяземский описывал распорядок дня Карамзина так: «Он вставал довольно рано, натощак ходил гулять пешком или ездил верхом в какую пору года ни было бы и в какую бы ни было погоду. Возвратясь, выпивал две чашки кофе, за ними выкуривал трубку табаку… и садился вплоть до обеда за работу, которая для него была также пища и духовная и насущный хлеб. … Во время работы отдыхов у него не было, и утро его исключительно принадлежало Истории и было ненарушимо и неприкосновенно». Впрочем, и сама усадьба, где поселилась семья Карамзина, буквально «дышала» историей.

Под сенью «Русского Парнаса»

Старинное село и полторы сотни проживающих в нем крепостных крестьян, а также  одноименную неказистую усадьбу Остафьево Андрей Иванович Вяземский приобрел в 1792 году за 26 тысяч рублей ассигнациями не от хорошей жизни. Покупка стала результатом грандиозного семейного скандала. Молодой князь из продолжительного путешествия по Европе привез не только массу впечатлений, коллекции произведений искусства и книги, но и жену – ирландку Дженни, которую…отбил в Бордо у мужа – французского офицера. Естественно, в благородном вельможном семействе разразилась буря, тем более, что князь уже замочил свою репутацию связью с замужней женщиной – Елизаветой Сиверс, родившей ему дочь, впоследствии и выданную  замуж за Николая Карамзина. Но состоятельный ловелас мог позволить себе просто так «хлопнуть дверью». Он продал принадлежавшее ему по законному праву наследования имение Удино  и купил усадьбу, очаровавшую своей роскошной липовой аллеей. Именно её впоследствии и назовёт «Русским Парнасом» на раз гостившей в усадьбе Александр Пушкин.
Покупка имения была приурочена ко дню рождению сына Петра – будущего поэта, историка, государственного деятеля и одного из основателей Русского Исторического общества.

Главный дом-дворец Остафьева строился с конца XVIII века вплоть до 1807, когда князь Андрей скончался, успев, впрочем, препоручить заботу о сыне своему зятю – Карамзину. Создателем помпезного здания в  русском классицистическом стиле предположительно был  архитектор Иван Егорович Старов – ученик известного тогда профессора Российской Академии художеств Жана Валлен-Деламота.
Усадьба Остафьево известна не только как один из культурных центров России, но и причастна к истории отечественной аэронавтики. Именно здесь в мае  1804 года приземлилась первая россиянка-воздухоплавательница …Гагарина. Княгиня Прасковья Юрьевна опустилась на воздушном шаре, управляемым  французом Гарнереном на лужайку, где среди удивлённых зевак был и юный князь Петр Вяземский, который в 1811 году стал её… зятем!
На протяжении немногим более ста лет владельцы Остафьево трепетно относились и к усадебному ансамблю, и к парку. В период с 1911 по 1913 годы на территории  парка появились памятники известным гостям имения  Николаю Карамзину, Александру Пушкину, Василию Жуковскому, а также его владельцам Петру и Павлу Вяземским. В конце девятнадцатого века Вяземские начали формировать знаменитый Остафьевский архив, в котором были собраны бесценные исторические документы о литературной и культурной жизни России конца XVIII- начала XX столетий. Сегодня этот архив размещается в фондах Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге.

«Несть лести…»

Работу над «Историей» иногда приходилось прерывать. Несколько месяцев Карамзин посвятил сочинению обращённого к государютруда,который затем долгое время находился под   цензурным запретом и полностью, без купюр, был опубликован только на исходе XX века. Записка «О древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях», эпиграфом к которой автор выбрал строку из 138 Псалма Давида: «Несть лести в языце моем», была написана по просьбе  младшей сестры императора – великой княгини Александры Павловны. «Настоящее бывает следствием прошедшего» начинался этот смелый труд, которым Карамзин хотел открыть глаза государю на ошибочность всей его государственной политики. Император прочёл «Записку…», но верноподданство Карамзина, видевшего настоящее и будущее России исключительно в форме самодержавного управления, не оценил. Встреча Карамзина с государем в Твери, где царь некоторое время жил и познакомился с «Запиской…», закончилась печально.19 марта 1811 года – «…на другой день после чтения, в день отъезда …Карамзин с великим удивлением заметил, что Государь был совершенно холоден к нему и, прощаясь со всеми, взглянул на него издали равнодушно».  Карамзин остался один на один со своей «Историей…», с долгами и с семьёй, которая разрасталась и требовала достойного содержания. Вопрос об издании «Истории государства Российского» отдельными томами по мере написания, как задумывал историограф, оставался теперь под большим вопросом. Зато число недоброжелателейсразу же возросло.

Зловещая тень «Золотого венца»

Весной 1811 года, когда многим царедворцам и российскому генералитету война с Францией казалась лишь вопросом времени, на Карамзина был написан донос. Он не был анонимным. Уже в который раз попечитель Московского университета и сенатор Павел Иванович Голенищев-Кутузов обвинял историографа «в безбожии и безначалии». Министру просвещения графу А.К. Разумовскому ябеда спешил сообщить, что Карамзин «не иначе как французский шпион», и припоминал, что без малого двадцать лет назад во время сурового следствия над книгоиздателем Новиковым и московскими мартинистами, всплывало имя и Карамзина – «брата Рамзея», которого масоны отправляли в Европу с особым заданием.
На протяжении почти двух веков после кончины Карамзина,  а при его жизни тем более, рассуждать о причастности историографа к масонству было не принято. Даже в наши дни историки и литературоведы упоминают об этом факте лишь вскользь, между прочим, особо не вдаваясь в детали. А между тем, архивные документы, которые чудом сохранились после пожара Москвы 1812 года или не были преднамеренно уничтожены самим Карамзиным и его родственниками, однозначно говорят о том, что ещё в  1784 году в Симбирске юный Николай вступил в масонскую ложу «Золотой венец». Оказавшись затем в Москве, «брат Рамзей» очень быстро сумел проявить свои литературные способности. Но прежде был принят в ложу «Гармония», которую возглавлял Николай Иванович Новиков, известнейший в России книгоиздатель, создавший первое в нашем отечестве акционерное общество – «Типографическую компанию». Именно масонские связи позволили молодому человеку стремительно войти в мир только ещё зарождавшейся российской журналистики – с 1785 по 1789 годы Карамзин редактировал издаваемый Новиковым первый в России журнал для детворы – «Детское чтение для сердца и разума». Свободно владея французским и немецким языками, он перевёл на русский язык изданную вскоре в новиковской типографии пьесу Шекспира «Юлий Цезарь», затем свет увидела переведённая им трагедия«Эмилия Галотти» Лессинга, множество других произведений западноевропейских писателей. В это же время вышло и первое собственное произведение Карамзина – повесть «Евгения и Юлия». Именно на средства московских розенкрейцеров, снабжённый рекомендательными письмами, двадцатитрехлетний Карамзин выехал из Москвы, направившись в путешествие по Европе, включая Англию, которое продлилось полтора года. Он встречался и беседовал с видными деятелями эпохи Просвещения – Кантом, Гердером, Виландом, Лафатером. Через несколько лет впечатления Карамзин осмыслил и издал отдельной книгой «Письма русского путешественника». Однако первые главы «Писем» вышли в самом начале 1791 года в «Московском журнале», который Карамзин основал сам, но на средства опять же своих старших «братьев». (Примечателен факт - в 1991 году «Московский журнал» возродился и благополучно выходит по сей день, вопреки всем кризисным тенденциям в современном сегменте российских печатных СМИ).

«Я в главном не переменился»

А тогда,в начале своего пути,Карамзин жаждал славы и рисковал. Императрица Екатерина II,осознав, что дух политического вольнодумства достиг, наконец, и России и даже сделался здесь в моде, решила приструнить масонов. В 1792 году она собственноручно составила список вопросов, на которыек примеру арестованный Новиков должен был ответить в письменной форме. Эти ответы, начертанные орешковыми чернилами при тусклом свете масляной лампы под сводами камеры Шлиссельбургской крепости, сохранились. Но об истинных целях поездки Карамзина в Европу осуждённый впоследствии на пятнадцатилетнее заточение масон-просветитель ответил невнятно, сославшись на плохую память и то, что молодой человек поехал в путешествие «на свой кошт» и «любопытства ради». Сие помогло Карамзину выйти «сухим из европейской воды.» Вскоре в официальных кругах причастность молодого человека к кружку московских мартинистов забылась. Но «осадочек»  остался, остались  во власти и люди, которые при случае вспомнили о масонском прошлом историографа.
Впрочем, и он сам давал время от времени повод «ворошить прошлое». В 1815 году побывал в подмосковной усадьбе Авдотьино у старика Новикова. Ему же на следующий год, буквально за две недели до того как навсегда покинул Остафьево и Москву, написал в имение на берегу реки Северки пространное письмо, к которому приложил свой портрет, что было тогда в обычае у русских масонов. В письме Карамзин уверял: «Верьте, что люблю вас искренне. Если в портрете моём не находите выражения этой искренности, то он верно не похож; я в главном не переменился». Тот факт, что «в главном не переменился», Карамзин подтвердит в 1818 году, вскоре после смерти Новикова. Пользуясь своим положением и близостью к императору, на гребне славы историограф лично подаст Александру I пространную «Записку о Н.И.Новикове». Прочтите при случае это произведение, многократно переизданное в сборниках трудов Карамзина, и вам откроется образ «теософического мечтателя» Новикова и благородное сердце Карамзина, сострадающего оказавшимся в бедности и несчастии детям его почившего благодетеля. Родоначальник сентиментализма в русской литературе следовал своим нравственным воззрениям и в жизни.
Но вернёмся в 1811 год. Чтобы подать царю «Записку о Н.И.Новикове», нужно было снова заслужить всемилостивейшее доверие и приязнь. Ведь нелицеприятная записка о «Древней и новой России…» и  эхо доносов недоброжелателей, напомнивших о   причастности историографа к кружку московских мартинистов времён «суровой и великой бабки», заставили в итоге Александра I на пять лет отвернуться от Карамзина. Правда, это отчуждение могло бы оказаться и не столь долгим, но «гроза двенадцатого года» внесла свои коррективы в судьбу государя и государства, а также и в судьбу создателя  «Истории» нашего Отечества.
 
«Готов умереть за Москву…»

Французы форсировали Неман и устремились к Москве. В Остафьево было ещё спокойно, но чувствовалось приближение грозы. Карамзин, несмотря на немолодой уже возраст,  рвался в бой, подтрунивал над Василием Львовичем Пушкиным, спешно ретировавшимся в свои нижегородские имения. В августе он пишет своему старшему другу И.И.Дмитриеву: «… у меня была лихорадка за лихорадкою. Я переехал в город, отправил жену и детей в Ярославль с брюхатою княгинею Вяземскою; сам живу у графа Ф.В.Ростопчина и готов умереть за Москву… Я рад сесть насвоего серого коня и вместе с Московскою удалою дружиною примкнуть к нашей армии. Я простился и с Историею: лучший и полный экземпляр ее отдал жене, а другой в Архив иностранной коллегии».В те дни он с ужасом думал о судьбе оказавшегося на Бородинском поле молодого князя Петра Вяземского – адъютанта генерала графа Михаила Милорадовича, о судьбах тысяч своих сражающихся соотечественников. Но страшно было и за судьбы летописей, хроник, библиотек…
Отечественная война 1812 года, разорение усадеб и пожар Москвы, оставили свой печальный след не только в истории России, но и в истории её историографии. Самая главная известная нам потеря – «Слово о полку Игореве», сгоревшее во дворце нашедшего этот шедевр графа А. Мусина-Пушкина. Потеряно было немало и других реликвий, в том числе и тех, которые в своё время нашёл и использовал в работе над своей «Историей…» Карамзин. В его московском доме сгорела вся библиотека, которую историограф собирал на протяжении четверти века. Об этой утрате, особенно гибели в пожаре древней Троицкой летописи, Николай Михайлович горевал до конца жизни. Но при  нашествии французов Остафьево не пострадало, уцелели и найденные историографом Ипатьевская летопись и  Судебник Ивана Грозного, которые находились в усадьбе. Позднее археографы подсчитают, что Карамзин использовал при создании своей «Истории» около сорокаразличных летописей и добрую сотню других памятников древнерусской книжности. В том числе Псковскою и Морозовскую летописи, «Повесть о Куликовской битве», «Моления Даниила Заточника», «Путешествие игумена Даниила». И все они побывали на грубых деревянных лавках второго этажа остафьевского дома, в знаменитой «Карамзинской комнате», аскетичная обстановка которой так неожиданно удивляет посетителей нынешнего Государственного музея – усадьбы «Остафьево» - «Русский Парнас».
В 1812 году в Остафьево появились французские войска, столкнувшиеся с  русскими арьергардными частями. «Я вечор узнал по печатным известям, что французы удостаивали... Остафьево своим посещением, и что происходила в нем маленькая сшибка, — писал П.А. Вяземский А.И. Тургеневу. — Тихое убежище, в котором за несколько недель тому назад родились страницы бессмертной «Истории» Николая Михайловича, истории славных наших предков, было свидетелем сражения с французами, покорившими почти в два месяца первые губернии России». С тех самых пор хранятся в Остафьеве пушки времен войны с Наполеоном. Какова же была радость семейства Вяземских – Карамзиных, вернувшихся сюда после изгнания французов! И потекли ставшие за год такими долгожданными мирные дни. «Остафьево достопамятно для моего сердца: мы там наслаждались всею приятностию жизни, немало и грустили; там текли средние, едва ли не лучшие лета моего века, посвящённые семейству, трудам и чувствам общего доброжелательства, в тишине страстей мятежных», – вспоминал Николай Михайлович Карамзин.
Весной 1816 года фортуна повернулась к нему лицом. Путём сложных дворцовых интриг, после унизительного визита к графу Алексею Аракчееву, историограф был принят государем. Александр I, казалось,забыл прежние обиды. Николай Михайлович был обласкан, получил чин статского советника и Анну с лентой «через плечо», приглашён для дальнейшей работы над «Историей» в Петербург. И, самое главное, –из казны выделены деньги на издание первых восьми томов!
Вскоре с Остафьево пришлось расстаться навсегда, Карамзин перебрался с семьёй на берега Северной Пальмиры.
В 1821 году вышел из печати девятый том «Истории», посвящённый царствованию Ивана Грозного, в 1824 году – десятый и одиннадцатый тома, рассказывавшие о бурной эпохе правления царя Фёдора Иоанновича и Бориса Годунова. Смерть Карамзина, не дожившего всего полгода до своего шестидесятилетия, в июне 1826 года  оборвала работу над двенадцатым томом, который посвящался «Смутному времени». «Орешек не сдавался…» - это была последняя фраза, написанная его рукой. Двенадцатый том «Истории» увидел свет только в 1829 году. Его подготовили к печати вдова Е.А. Карамзина и друзья историографа.

К слову

В 1911 году в чудесном усадебном парке, напротив окна «Карамзинской комнаты», стараниями последнего владельца Остафьева – графа Сергея Дмитриевича Шереметева появился памятник Карамзину и его «Истории». За полвека до этого, в 1860-е годы,по бокам парадного  фасада дома - дворца были посажены два желудя. По преданию  их привезла с могилы Джорджа Вашингтона дочь историографа – Елизавета Николаевна. А дуб над захоронением отца-основателя и первого президента молодого североамериканского государствавыросот тех желудей, которые при установлении дипломатических отношений американскому послу подарила сама Екатерина II, и были те желуди из Царского Села… Теперь «карамзинские дубы» стали  великанами. Приезжайте в Остафьево и прикоснитесь рукой к могучим деревьям. Быть может, в это мгновение  вы почувствуете пульс истории…
Весной  1918 года  Иван Бунин приехал в  усадьбу, посещение которой нашло отражение в подборке путевых заметок «Странствия», опубликованных в 1930 году в полузабытой эмигрантской газете  в Приморских Альпах: «…Вспоминаю Остафьево, где был перед этим. Там, в кабинете Карамзина, лежат под стеклом кое-какие вещи Пушкина: чёрный жилет, белая бальная перчатка, оранжевая палка с ременной кисточкой… Потом — восковая свеча с панихиды по нём… Смотрел — стеснялось дыханье. Как всё хорошо, безжизненно и печально! Век ещё более давний и потому кажущийся гораздо богаче, тоньше…».
Вскоре после переезда правительства новой России из Петрограда в Москву кабинет Карамзина  и ещё десять комнат второго этажа остафьевского дома стали местом летнего пребывания наркома просвещения Анатолия Луначарского и его семьи. Вплоть до 1927 года Луначарские  жили здесь как хозяева, в антураже старинных картин, ковров, зеркал и мебели, играли на бильярде «пушкинским кием», гуляли по аллеям «Парнаса». Во многом благодаря, а не вопреки этому, Остафьево уцелело…

Расширенная версия материала опубликована в журнале "Тёмные аллеи" №2/2018 г.
Ещё одна версия текста опубликована в газете "Московский литератор", №9/2018 г.