Дорога после дождя

Оранжевый водопад шторы
в это утро морозного февраля
легко впускает солнце.
Лето в изумруде твоих глаз
желанием-дыханием обжигает грудь.
Вслед солнцу замерзшие тополя
хотели бы стыдливо заглянуть
в фиолетовость нашей комнаты.
Но ты ничего не замечаешь,
кроме вздрагивания губ.
Не это ли счастье?

Счастье-счастье… Где оно?.. Из всего этого стихотворения, написанного для нее так давно, сейчас он повторял одну строчку: «…Но ты ничего не замечаешь…» Это его раздражало. Злило. Он глянул в окно на неурочный сумрак. Черно-фиолетовая плотная пелена быстро сгустила вечерние краски. Бросилась на город теплым майским дождем. Внезапно, безрассудно-жадно. Так в пустом горе мнимой любви юная девица кидается на грудь к матери в неудержных слезах.

– О чем ты думаешь? – спросила она. Он не ответил. Тяжело вздохнул. Вызывающе встал из-за стола. Быстро и судорожно, словно дрессировщик тигров, выхватил из осветившейся пасти холодильника бутылку красного вина.

Наливая вино, он подумал в тот миг, что эта жидкость похожа на кровь. Новый прилив бешенства, какого-то ему присущего сомнамбулизма ярости, вскипел в нем. Как это знакомо ей! И всякий раз пугает. Рождает страх и обиду одновременно.

– У тебя неприятности? – нежно и терпимо спросила она, застыв у стола. Год от года она чудным образом сохраняла невинный взгляд девушки, чистый и подчас трогательно-наивный, волнующий в самой душе непонятной силой и прелестью. Но он не смотрел на нее.

– Ты ничего не замечаешь, – повторял он непрерывно одну и ту же фразу…

В полночь, чувствуя легкий стыд и жалость к ней, он вышел из дома, вдохнул прохладу ночи и взглянул на небо.

Оно, очищенное, мерцало. Дышало своей черной беспредельностью. Усмехалось над ним своим величием и грандиозностью. Весь город спал. Окна домов, кем-то вымазанные густо масляной тиоиндиго, казались чернее неба. Как черные дыры втягивали внутрь эту ночь, сжимая ее во что-то незримое, тайное, проникающее в сознание сновидениями. За темными кронами, за домами он увидел ночное шоссе. Свежее, сияющее после дождя, фосфоресцирующее от неона фонарей и фар мчавшейся одинокой машины, неслышной и оттого похожей на призрак, летевший куда-то уверенно и одержимо. Еще дальше, почти у горизонта, чуть видным силуэтом двигался на восток поезд. Что-то знакомое в этой картине показалось ему. Ассоциация давнего, родного. Он задумался и вслух сказал:

– Дорога в Овере после дождя.

…Это было десять лет назад. Они на неделю ездили в Москву…

И будто из космоса, из его тайного межзвездного архива, вырисовывались стойкие живые картинки прошлого в пространстве между этим видимым ночным полотном и сознанием. Как в музыкальном клипе они наползали друг на друга, теснились, исчезали, вновь появлялись в новом ракурсе…

На Казанском вокзале толчея. Броуновское движение. Люди-молекулы спешат в бесконечных направлениях с разными скоростями, прячут внутри себя тайну своих законов, помыслов, чувств… Тогда тоже был май. В Ульяновске ходили в плащах и куртках, а в Москве по-летнему тепло. Они бродили по паркам и проспектам. Время от времени ныряли в шум и трескотню магазинов, кафе и закусочных, в бесчисленные московские глухие дворики. Эти замкнутые выцветшими стенами старых домов и беспокойным навесом густой листвы мирки-дворики волновали неподдельным благородным звучанием, устоявшимся духом, гравюрностью композиции, размеренностью и чистотой. И как восхитительно наблюдать, неспешно и беззаботно, ход иного, незнакомого мира, улавливая его неповторимые оттенки. Особенно весной. Когда теплый ветерок треплет волосы. Когда солнце. Когда любишь…

Когда же дождь? Да, кажется, на третий день заморосило. Они поехали в Новодевичий монастырь. Посмотрели Смоленский собор, росписи, иконостас. Вышли, и дождь этот мелкий, как бы просеянный через невидимое сито где-то в воздушной пустоте, был так кстати, такой милый и дружелюбный. Обогнули собор не спеша, вслушиваясь в легкое шуршание мороси на тугом нейлоне зонта. Кто-то невесомый приютился на нем. Вздыхал и плакал в избытке чувств. А слезы скатывались поочередно с края зонтика. Они долго стояли у гранитного надгробья графини Лопухиной, первой жены Петра I. Капли, падая на холодный камень, беззвучно и мгновенно терялись на его полировке, словно проникали внутрь. В темноту.

– Интересно, где могила Петра?

– В Ленинграде, в Петропавловском соборе, – ответил он.

– Как странно. Так далеко друг от друга. Там тоже сейчас дождь, – грустно вздохнула она…

Да, дождь, дождь… Уже близко от «Дороги в Овере после дождя». Это было на следующий день. Они долго сидели на скамейке Александровского парка. Потом он повел ее в Музей изобразительных искусств.

– Посозерцаем Аполлона и Афродиту, взволнуемся Роденом, освежимся импрессионизмом, – так он выразился тогда.

В зале французской живописи к ним подошел мужчина средних лет, в очках, с приятной внешностью. Симпатичный толстячок-доброхот.

– Вы, молодые люди, зря так быстро отошли от этой картины, – с некоторой укоризной заметил незнакомец.

Это была картина Ван Гога. Небольшое масляное полотно, одухотворенное простой композицией, наивной свежестью и чистотой красок.

– Все трепещет в природе, ликует умытая дождем земля, катится по сверкающей дороге повозка, клубится на горизонте дым паровоза. И домики с красными крышами. Это Овер. Всмотритесь в это пейзажик. Ван Гог вложил в него те же чувства, что и в человеческую фигуру. Здесь сама любовь. После дождя. И поверьте, дожди будут всегда, – возвышенно-печально закончил этот таинственный гид.
 
Кто он? Откуда? Они долго смотрели на это полотно, улыбались и обнимали друг друга… Как это было давно! Как это безмерно-трогательно…

Он вздохнул, поежился от озноба и глянул на созвездия. Безлики и холодны показались звезды. Беспокойство ощутилось  в груди. Неуловимое. Неосязаемое. Он вернулся домой. Она не спала, лежала неподвижно, как мумия. Он привлек ее к себе, поцеловал нежно, как прежде там, в Москве. Она уткнулась в его плечо и горько заплакала.

– Ты знаешь, о чем я думаю? – спросил он.

– О «дороге в Овере после дождя», – ответила она печально.

– Как ты догадалась? – он удивленно посмотрел ей в глаза.

Лето в изумруде ее глаз желанием-дыханием обожгло грудь. Но она ничего не замечала, кроме вздрагивания губ…

1995 год

Издана в сборнике стихов и новелл Ильи Таранова "Белая птица" ГУП ИПК "Ульяновский Дом печати" 1999 г.