Би-жутерия свободы 68

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 68
 
 Опа-нас Непонашему, человек с истончённой душой Ваятеля по живому, открытой перед всеми настежь, но не нараспашку, истерически ненавидел мух и мечтал о карьере жёсткой кисточки бычьего хвоста, дабы отгонять надоедливых (сцена достойная кисти или щиколотки художника). Несомненно, Опа был по-своему привязан к хвостам, пропуская нелепость сквозь просяное ситечко вызревающего сознания. Неизменный поклонник пива и лужковской де’Юреволюции благочестивый за счёт государственных дотаций Опа-нас придерживался выведенного им в тепличных условиях неореалистического правила – воздавай должное, не отнимая у себя время посреди бела дня, даже если вражеская пуля истекает кровью. Как человек-луч, преломляемый в призме событий, Опа обладал двумя неоценимыми качествами – не эксгумировал оригинальные мысли и не хоронил присвоенные. Наряду с этим его, писавшего с оглядкой и боявшегося переусердствовать, огорчало бездушность монструального государства не выделявшего поощрительных субсидий: графоманам, не допущенным к разделу литературного пирога, чтобы они не писали; ворам, чтобы не воровали; и новорождённым, чтобы те, после появления на свет, научились завязывать пупки без посторонней помощи.
Опа гордился набором молекул в состоянии броуновсого движения, из которых состояло его не совсем атлетическое тело, которое он время от времени экспонировал на пляже, привлекая внимание непритязательных женщин и прибрежной полиции. Засевший в нём расторможенный гений, без тени кокетства с высоко поднятыми бровями, над глазами подёрнутыми поволокой, не без основания относил себя к людям, выкладывающим всё без утайки на бумагу в эпилептических припадках. К примеру, ему принадлежала выдержанные как вино (краситель, скрашивающий вдвоёмчатое одиночество) фразы-оборвыши: «Если в животе, где от голода волки воют, имеется солнечное сплетение, значит, и у меня есть что-то от светила» или такое: «Подагра – это звучит... сами понимаете как».
Опа безуспешно пытался обратить на себя внимание в более твёрдую валюту, уверенный в том, что собратья по перу (не обязательно бандиты) создадут профсоюз по принципу «Что ни урод, то любитель пожить красиво». В нём они приобретут покой и защиту... от собственных интересов. В этой проржавевшей от времени проблеме Опа-наса поддерживали импонирующие ему – мастер перевоплощений и эпитафий, не раз пожинавший литавры бутафорской славы, куратор Литаврического Музея в Свинограде поэт Фёдор Бумазея и его заместитель Гена Откупорь, чей подневольный смех и неухоженная бородёнка из волос а ля «Волнистый попугайчик» озадачивали дирекцию.
Скажу пару слов о Фёдоре: «Хрен Федьки не слаще». Он работал в министерстве иностранных дел невпроворот, взламывая ломом лёд международных отношений. До этого Федя трудился, вгрызаясь в гранат науки, над неблагозвучными и неблагородными металлами Периодической таблицы Менделеева и служил по совместительству сторожем-подводником в ощетинившемся морскими ежами «Аквапарке», отдаваясь водному делу с потрохами. Приближённые к нему утверждали, что подавленное настроение, чувствовало себя лучше чем виноград или он сам, представлявший себя художником, изводившим краски в благотворительных целях. Фёдор Бумазея ходил «до ветру», который сам создавал и догадывался, что общая поцеватость, выраженная в сдержанности укрощает, в то время как стоит распеленать глаза, и излишняя жестикуляция начинает превращать его в обезьяну, остерегающуюся заработать себе на мускатные орехи и не заботящуюся о проветриваемом помещении... вкладов. На улице Фёдор двигался как шпагоглотатель по сцене, а дома, где его поджидала жена-колобок, превратившаяся с годами в циркулярную пилу, избегалась по апартаментам в живописных обносках – хуже духовного нищего, обкрадывавшего самого себя. За столом он ловко вылавливал плошкой мух (чемпионов по плаванью) из супа, любовно приготовленного его супругой –  птичкой-невеличкой, не страдающей развлекательным комплексом, не отличавшей монгола от мангала, и не различавшей, где проходит демаркационная линия границы его терпения после показа по телевизору чёрно-белого фильма «В шесть часов вечера после войны в двуспальной кровати». Федя и его «ссуженная» нередко сливались в мятежном вальсе затхлых лет, всхлипывая на тему о любви, когда на них находило затмение. Они не оттаптывали пляску «Дамба», испытывая раздвоение зычности. Но когда Федю, любившего фразы свежей выпечки, просифонило на даче на ветру при грабительском отношении к листьям, ночь раскинула над развлекающимися звёздный шатёр. И тогда он допёр, что автострада, по которой бежал, не почувствовала себя колесом, выбившимся из колеи, надо вовремя не уйти со сцены или сцена уйдёт из-под ног приёмом джиу-джитсу в поэзии (из отравленных стрел воспоминаний солдатских посиделок на «очках»).
Итак, проанализировав своё поведение при падающем заборе мочи в урологическом кабинете, опрометчивый Фёдор Бумазея начал принимать участие в негостеприимных забегах, носящих чёрствый характер, прибегая первым к помощи родных после того, как ему удавалось соединить все их точки зрения одной ломанной прямой, пока буфет отбегал в сторону, чтобы побалакать с трельяжем.
Его семья распалась на пятой беременности. В этом ему помогала девушка со стороны – Агнесса Сугроб, в которой он часто увязал. Так он пришёл к выводу, что счастье – это узенький проход, а расписанные потолки могли бы оставаться холостыми, если бы не прихоть художника Парапета Пожелтяна, напоминавшего Феде его собственные слова, сказанные в трансе и в порыве откровения ветра: «Как бы я ни старался, что бы ни делал – ей всё Гватемала».
Теперь уже бывшая Федина жена Ефросинья напустила порчу на мелкий рогатый скот и ушла работать на фабрику женских трусиков под лозунгами Надежды Константиновны: «Если надя Надя, мы пойдём кружевным путём!» и «На каждую Джульетту по своему Альфа-Ромео!» На фабрике в стенной газете Ефросинья наткнулась на стихи Опа-наса Непонашему, посвященные поразительному случаю – одна дама после смерти мужа решила насильно оплодотворить любовницу супруга спермой изъятой из его трупа.

Грибные места, неспортивная «гребля»
меня интригуют и увлекают,
причём отвлекают от зла и отребья,
на фоне которых конфликт возникает.

Неисповедимый отправился  к Богу,
жены не спросясь и любовницу бросив
по имени Пакля. Окрещенный Гогой
посмертно с подачи жены опоросит.

Ах как интересна и сверхнеобычна
судьба трупной спермы в колонке газеты...
И я представляю судью недвулично
На взятие спермы, «наклавшему» вето.

Стишки произвели на Ефросинью неизгладимое впечатление и она решила поближе познакомиться с творчеством поэта и с ним самим поближе. Вот что ей удалось узнать. Опина ошеломительная карьера двурушника (у него всего-то было два полотенца), в которой фрамуга являлась дверезаменителем, закончилась в Одессе в результате насильственного откровения английского замка на ул. Маркса-Энгельса д.8, кв.13, где он жил в стеснённых условиях йогуртом с мамой. Фанату симметрии Опе ближе всех был двоякомыслящий двуликий Янус. Когда Опа ненароком получал по морде слева, он подставлял небритую правую. В подобных начинаниях Опа-насу симпатизировал эссеист-домососед Рома Данов, с трудом отличавший внезапное от Вапничного. Он с другом Дима Гогия, предложил ломбардопоэту кругосветное путешествие «голеностопом», но Опа-нас Непонашему пообещал пустить их по миру со словами: «Корабли постоят... пока не присядут на мель».
Опа, поблагодарил Рому, которому фанатично аккомпанировала на «Ундервуде», не изменяющая своим эгоистичным принципам безработная безделушка Агафья Интуиция вызывала у подслушивающих Волгоград упрёков и осыпавшая Ромула лепестками поцелуев Рема в достопримечательные места и вдребезги. Когда-то многодетная Ага занималась любовью ежедневно со стаканом ежевичной водки в руке без отрыва от воспроизводства, пытаясь наскрести побольше гринов на заграничную визу, теперь она подрабатывала метеорологом, считая, что в престольном граде Бристоль всегда 40 градусов, соответственно закладывая стакан за стаканом. Что же касается Ромы, то он был протеже старпома Константина Во-Пля – человека с проницательно-вороватым взглядом на носильные вещи и острым выступом подбородка, любившего при каждом удобном случае повторять: «Баба у меня змея с удивительно извилистым жизненным путём, и нет на неё заклинателя».
Портрет Ромы Данова – этого художника слова оказался бы неполным, если не упомянуть, что эссеист-домососед злоупотреблял красками. Он мешал их в непривычном для обывателя порядке и пытался убедить его, что Опа-нас Непонашему неоткровенен, а зачастую и просто лжив, как это принято в среде ему бесподобных, считающих его тщеславие наносным, как ил Нила, выброшенный на берег, но именно он подкармливал египетскую цивилизацию.
Высиживание Опы часами на подоконнике напоминало Роме жизнь комнатного растения, которое критики поливают как и когда им вздумается, учтиво признавая несомненные достоинства.
Фильтрующийся вирус творчества обуял прислужника Пегаса Опа-наса после успеха серии бесконечных рассказов «Босиком по стерне», «Ороговение мужской популяции» и «Морячок с бушлатом воды, измерявший скорость в несовмещённых узлах». Три месяца он интенсивно погонял полезный вирус и двенадцать недель пришпоривал его, узнав, что дальняя знакомая Роза Моисеевна Ветров неожиданно обнаружила у себя ниже линии грудей, заканчивавшейся двумя сосками, Западное полушарие. Казалось никто не сможет избавить Опу от заразного поэтического токсикоза жеманства после полученной им информации, а тут ещё проза жизни нежданно-негаданно подвалила. Тогда он задумал получить утрусского «Пукера» за болезнетворческий триллер «Не сомневайтесь ваши фары протухли в назревающей ночи», в котором герою миссионерская позиция «на спининге» сильно поднадоела и он захотел окопаться в тылу женского батальона.
Его предыдущее разномастное руководство в постели для ортодоксальных «В заоблачном разрыве простыни» было поднято на смех, охаяно и заклеймено спасательными сионистскими кругами, как отпадающая ветошь, что в три раза увеличило тираж руководства, не обладавшего патологовосприятием еврейского юмора.
Возникший болезненный процесс в распределении денежных премий брал начало с динамичного танца с ятаганами наложниц пошлины на турецкой таможне «Скрещивание крещёных ног по-турецки». Во главе девушек разных каст на паласе из палашей строптиво возлежала шарнирная акробатка, перенесшая грипп на руках Джеральдина Доливайко, весьма примечательная дамочка без устали подправлявшая накладные букли и стоявшая во главе жюри. Несмотря на контуженное восприятие окружающей среды Джеральдина добилась значительных успехов сидячей работы в лежачем положении. Её без устали любил весь цирк, начиная от работников арены и до директора в конторке. А ведь до неё директор делал перерыв только на секретарше. Несмотря на бессонницу в любви с безоговорочной капитуляцией в постели, Опа-насу денег из акробатки выбить не удалось, причиной явилась предсказанная синоптиками в текущем фискальном году жестокой зимы – времени озябших мыслей, а он полагался на прогнозы, утеплённые ослиными обещаниями, связанными с установкой вентиляционной системы в подвалах газет. В финансовых претензиях не помог даже принадлежавший Опиному изобретательному перу быстротечный анекдот, котировавшийся полдня на Драйтоне:
«Утрусские мужики, щедрые на посулы, сверкая золотыми коронками, вызывающе гордо дерутся у входа в кафе «Симфония». Мимо проходят двое латинос, хрустя высохшими креветками под ногами. Один другому шепчет на идиш: – Чтобы было ша, Вонзалес, бабы – это что, главное, чтобы нам не изменяла память! Теперь мне понятно почему говорят, что улицы Нью-Порка вымощены золотом и город переименуют в Эльдорадо».
Опа-нас Непонашему, считавший, что утрусский медведь в Гомерике, не ленясь занят лапосакшен, собирал досье на себя, так, на всякий случай, если придётся раскаиваться в чём-то не содеянном или недопонятом кем-то заштатном анекдоте. Он с детства мечтал подняться до белеющего потолка Его Величества Юмора, делясь с почитателями своим кастрированным чувством его и забывая, что делясь сокровенным с людьми, зачастую теряешь целостность.
И несмотря на это Опа лез вон из кожи, чтобы замалевать Однообразие чёрным и описать разновидность любви «В час по чайной ложке» в противовес разновидности самоубийства «Затянуться плечевым поясом любимой и не проснуться». Живя в разносортной компании неадекватных мыслей при аварийном паспортном режиме между Конфеттэном и Большой Свиной отбивной, Опа отыскивал лазейку (loophole) на Уолл-Стрите, осознавая, что пути в литературу ему заказаны, если на нём бежевый костюм в лестничную клетку и хромосомные сапоги на бетонной платформе.
Поглядывая на пританцовывающих свиристелок и их пыжащееся сутенёрское сопровождение на улицах, Опа-нас (упрощённый вариант своего отца) рассуждал неординарно – зачем ставить вопросы ребром, на грудной клетке, объединённой грудиной костью спереди и позвоночником сзади? Есть ли жизнь после отсрочки смерти, и почему бы ни воровать при удобном случае в государствах где ограбление принято за норму, и судят за честность? За этим последовали его зек-философские: руководство для воров и налётчиков «Перед посадкой» и семинары «Семи пядей, поедая воблу».
Непонашенская поэзия, не страдавшая избытком вышколенных фраз, была заклеймена в речитативной Турции критиком Мирзой Пакостьен, подрабатывавшим тем, что разносил утренние пеструхи-газеты в пух и прах, как вредоносная водонапорная башня с антисоциальными элементами, не допущенными в периодическую систему Мендель-Еева.
Разглядев не раскупоренную бутылку выдержанного взаперти цыганского «Рома», Мирза поморщился и произнёс на французском (здесь приводится неточный перевод): «Если рука тянется к штопору, спиртное подлежит немедленному уничтожению. Тюрьма излечивает от скромности, и когда я умру появится вакансия порюмочного осушителя ликёрных болот».

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #69)