Слепые солдаты

Если ты убиваешь ради удовольствия—ты зверь.
Если ты убиваешь ради денег—ты наёмник.
Если ты убиваешь ради принципов—ты фанатик.
Если за все сразу—патриот.
 

Я равнодушно смотрел в окно на удаляющиеся вдаль танки. Первые несколько дней было интересно, потом привык. Привык к этим бесконечным колоннам, конвоям и обозам. Казалось, что их поток неиссякаем, и через год, и через два всё так-же будут пылить за горизонт шумные, грязные стальные махины. Мне везёт, что пехоты в последнее время нет. Потому, как если она будет, то придётся сниматься с места и идти за ними, а я уже не в том возрасте. Вру. Всё еще в том. Тридцать четыре года не приговор, верно?
      Я снял с плиты чайник. Вечерело, и техники стало меньше. Но она не исчезла полностью, движение по этой дороге редко когда прекращается.

***



— «Граждане! Товарищи! Сегодня, в семь часов утра, коварные узурпаторы вероломно нарушили суверенитет нашей Родины! Я, как ваш добрый и справедливый правитель, призываю вас встать плечом к плечу на защиту рубежей нашей страны! Пункты записи в добровольцы работают с восьми до десяти вечера. Враг будет разгромлен!» — мегафон, повешенный на столбе, надрывался призывами к борьбе. Под самим столбом полицейские избивали какого-то паренька.

***



      Правду говорят, в окопах атеистов нет. А еще там нет живых, мы все тут трупы. Заочно. В миллиметре от моей головы пронеслась пуля. И еще одна. В ту же секунду раздаётся свисток. Варварство. Современная эра, люди чуть ли клонировать не научились. А в атаку посылают все так же свистком. Технологии для умерщвления всегда были крайне примитивными. И в то же время — до невозможности изощренными.
       Я медленно поднимаю автомат со дна окопа, вылезаю из него. Вокруг гремят взрывы, кричат люди. Бог войны даёт концерт. Справа от меня, с широко открытыми глазами падает старшина. На камуфляже расплывается красное пятно. Его место занимает незнакомый мне сержант, через секунду он падает в воронку от снаряда. Нет, это не ад. Так казалось лишь в первые месяцы. Теперь это кажется Чистилищем. Местом, где люди либо очищаются, либо опускаются окончательно, превращается в зверя, убивающего без всякого сожаления. И второго случая гораздо больше.

***



— Стоп. — Сжатый кулак лейтенанта взметнулся вверх. — Мне как-то вон-то окно не нравится. Блеснуло как будто что-то. Ну-ка, Власов иди…— Пуля резко прервала его на полуслове. На то самое окно в миг обрушился шквал огня. Стрелял даже наш полевой хирург, месяц назад даже оружие в руки не брал. Война меняет. Пробуждает самое страшное, все потайные животные в человеке будто пробуждаются, заставляя его совершать все новые зверства.
      Из окна выпал подросток со старой, допотопной винтовкой. Партизаны, что с них взять, мы таких вылавливаем уже который месяц. Как каратели, честное слово. И знаете, да вот к черту все это. Отбросив лицемерие, все эти агитаторы вряд-ли смогли бы сказать почему мы это делаем. Всех эта война сломала, даже детей. Хотя вот уж кого, а детей война ломает в первую очередь.

***



      Я пнул небольшой камень, преграждавший дверной проём. Меркулов махнул стволом автомата, приглашая меня первым. В комнате ютилось примерно десять человек. В центре горит куцый костерок. Все оборванные, грязные, будто из болота вылезли. Командир выстрелил в потолок. Точнее в то, что от него осталось. Они даже не пошевелились. Лишь некоторые повернули страшные, заросшие лица, словно гадая, какую беду им снова принесут солдаты.
—Так, скоты. — Командир не был настроен на долгую беседу. — Значит так, скоты. Нам тут один из ваших донёс, что вы партизан укрываете. Я абсолютно не в настроении проводить долгие разъяснительные беседы, ясно? Поэтому давайте быстро, и я даже никого не убью. — Молчание. Командир стреляет в кучу тряпья в углу. — Это предупредительный. — Пояснил он. Куча издала тихий стон. —А…Ну значит не предупредительный. Будете говорить? — Он пожал плечами. Никто не издал ни звука. — Ладно, уроды. Власов, Меркулов проверьте дальнюю комнату. Ты посмотри как опустились, человека от мусорной кучи отличить нельзя. Мрази…—
      Я перехватываю автомат и распахиваю дверь. Пятеро. Вооружены. Справа выплюнул длинную очередь автомат Меркулова. К нам бегут еще трое, пуля партизана скосила одного из них в пяти метрах от проёма, я в то время уже изготовил автомат к стрельбе. Из-за разрушенной перегородки выглянул молодой парень с пистолетом. Выстрел пригвоздил его к стене. Остальные уже были мертвы.
—Гражданских устраняйте. — Командир устало махнул рукой. — Совсем страх потеряли.

***



Я поправил противогаз. В трущобах было жутко жарко, по крайней мере насколько это чувствовалось через защитный костюм. Улица вся была вся забита «лагерем» под открытым небом. Мы шли вдоль сырых, деревянных коек, на которых то и дело кто-то стонал. А ведь когда-то это были жилые места. А сейчас—уютная газовая камера.
—Э, народ, а тиф же вроде через жратву передаётся, чо мы противогазы то надели?
—Лавров, заткнись. Не до тебя сейчас. — Командир напряжённо вглядывался в подворотни. — Тебе охота сдохнуть в мучениях, так снимай. Но учти, что потом под трибунал пойдешь. — Все нервно посмеялись. В переулке что-то скрипнуло. Смех моментально стих, и в переулок уставилось шесть стволов. Что-то скрипнуло снова. Командир повернулся к нам.
—Так, если еще хоть один звук оттуда— стреляем. — И, словно подтверждая его слова, в подворотне загрохотало железо. Громкий грохот шести автоматов слился в один, вспышки выстрелов каждую долю секунды озаряли трущобы. Пули бились о что-то металлическое, из переулка послышались крики. Бог войны дает концерт.
—Первый пустой!
—Третий пустой!
—Пятый тоже!
—Второй тоже самое!
—Все, прекращаем огонь. — Командир опустил оружие. — Посветите туда кто-нибудь.
      Луч фонаря вспорол ватную темноту, и осветил четыре трупа, одетых в лохмотья.
—Твою мать… Это же… это дети! Они… По помойке тут лазили наверное… Да нет. Нет-нет-нет! Что же мы творим-то?! — В глазах тучного Лаврова блеснул огонёк безумия. Сейчас он стоит и с ужасом разглядывает четыре детских тела, истерзанные свинцом.
—Так, отставить пораженческие настроения! Успокойся Лавров, это война. — Командир повеселел. В отчете можно написать о четырех уничтоженных партизанах.
—Да знаете что… Да к черту эту вашу войну! Вот просто в жопу идите, мудаки! Вы… Вы все тут палачи! Палачи, суки! За что вы воюете?! Я пришел на фронт убивать солдат, а не детей! За что?! Просто потому, что приказали? Да? Ублюдки.— Где-то в глубине души я понимал, что он прав. Но мне было плевать.
—Лавров? Да ты под трибунал теперь точно…—Командир с ужасом уставился на пистолет, направленный на него. Лавров ощерился.
—Страшно, да? А по детям стрелять не страшно было, тварь? — Я и Меркулов подобрались к нему сзади. Меркулов саданул ему по затылку прикладом.

***



       Пред строем выволокли трех солдат. Бывших. Мегафон на плацу надрывался агитационными речами.
Солдат поставили к стенке, где обычно расстреливали военнопленных. Среди дезертиров был Лавров. Меркулов ткнул меня локтём в бок.
—Смотри, щас их расстреливать будут. Вот ты их понимаешь? Это же низко— Родину предавать. И все же, надо народ ведь свой защищать, а? Дом защищать. Семью, детей. А эти? Кого вот они защищают? Уроды, опустившиеся. Предатели. Сам бы расстрелял.
—Ну, может быть они устали людей убивать? — Вяло отмахнулся я.
—Так… Мы ведь не людей убиваем. Врагов. Насильников и убийц. Каждый должен защищать страну, в которой родился. Это… Правильно.
—Как скажешь. — Я вздохнул.

      «Ты должен.»

      Дезертиров поставили к стенке.

      «Враги—Не люди.»

      Расстрельная команда вскинула винтовки.

      «Выполни свой долг.»

      Толстый майор махнул рукой.

      «ВЫПОЛНИ ПРИКАЗ!»

      Три выстрела. Три трупа.

      «НЕ ОТСТУПАТЬ!»

      Тела тяжело падают на окровавленный бетон.


***

  В ангаре было пыльно. Пыльно и душно. Вся трофейная команда утирала пот со лбов и чихала. Всюду были разбросаны гильзы, трупы. Еще недавно это была территория врага. Бои идут в нескольких километрах отсюда
      Меркулов сел на ящик, промаркированный как продовольственный.
—Вставай, задница. Тут работы еще, не перетаскать. — Козлов, наш интендант, не терпел, что бы кто-то сидел без дела.
—Угу. Слушай, Аркадий, может еду гражданским раздадим? У них там совсем жрать нечего.— Меркулов кивнул на ящик.
—Да щаз. Во первых, мне за этот ящик начальство глаза на сапоги натянет, во вторых—не надо гражданским. Я тут ходил с ревизией по деревне. Видел… Э…Много всякого. Поверь, лучше не надо. Не заслуживают они этого.
—Да как же—не заслуживают? Каждый заслуживает право на достойное существование. Ну… Мы же армия-освободитель!
—Армия-освободитель, как же. —Козлов хмыкнул. —Давай, тащи этот ящик в угол. Командир ваш придет, так вам вставит. Давай-давай, лентяй! …

***



Сидим в окопе. Уже который день сидим. Постоянно обстреливают, хоть нос из землянки не высовывай. Бывает, обстреливают даже свои. У уродов-артиллеристов «сбивается прицел.» И правда, великая армия-освободитель. Здесь к нам не относятся как к солдатам. Нам внушают, нам орут изо всех сил: «Вы солдаты! Солдаты!», но на деле к нам относятся как к пушечному мясу, коим мы впрочем и являемся. Нас атакуют, а подкреплений нет—мы молчим. Нас бомбят свои—мы молчим. У нас не хватает припасов—мы молчим. У мяса нет права голоса. Мы здесь только ради одного. Умереть. Никому из сидящих наверху неважно, выживем ли мы. Им неважно вообще ничего. Мы— истинное лицо войны. Дедовщина, муштра. Все это сопровождает нас везде, но даже после того, как нас научат ходить строем, мы не станем солдатами. Мы как были, так и останемся тупыми болванчиками, иного не дано. Но знаете? Мне плевать. Правда. Я уже здесь, изменить что-то не в силах. Я могу лишь выполнять приказы. Я инструмент. Я—оружие.

***



      В землянку влез Меркулов. Рожа была довольная.
—Вставай, нас на задание отправляют. — Чертов прямолинейный идиот. —Оно важное, так что через пятнадцать минут у командирской палатки.

***



—Ну ты же понимаешь, да? Не делай такое лицо, я же знаю. Вот ты мне лучше ответь, почему ты сомневаешься? Мы ведь не можем иначе, враг напал, мы защищаемся. — Далековато защита зашла. Далековато.
— Мы же не звери какие, Толя. Только ради победы ведь. Мы не терроризируем людей, даже помогаем где-то... Вот почему ты не можешь просто признать то, что мы—добро? Бери, и наслаждайся статусом Воина Света, так что же ты?
—Угу. Наверное ты прав. Мы—воины добра.— Я хотел напомнить о расстреле детей, но к черту. Он не поймет. Он конечно переживал, но в стране не усомнился ни на секунду.
       У назначенного места уже собрались все наши. Пятеро. Даже военврач. Его то зачем? Такой дефицит с кадрами? Нет конечно, просто им лень выискивать кого-то на замену. Отряд должен выступить в полном составе.
—Ага, все здесь? Видимо да, потому что я начинаю брифинг. — Командир прокашлялся. — Итак, нам нужно…

***



      Под ногой хрустнула ветка. Командир на меня шикнул. Лес все не кончался, мутная зелень шла сплошным коридором, то и дело слышались звуки выстрелов, разрывы снарядов. Спустя пятнадцать минут показался передний край вражеского окопа. Залегли. Разведка, мать его, прифронтовая. Умираем все вместе, и никто в одиночку…
      Солнце почти село, словно давая отмашку к выдвижению. Ползти в мокрой земле—приятного мало, но мы же, ****ь, солдаты. К черту, у нас нет иной мотивации, кроме абстрактной «солдатской чести.» Как много нам о ней говорят.
      Спрыгнули в траншею. Никого. Повезло. Рядом блиндаж, вроде офицерский. Командир махнул рукой.
Меркулов тихо открыл импровизированную дверь. Тихо, воздух затхлый. Командир включил фонарь. Так и живём. Разведчики. С фонарями. Даже звучит глупо.
      Следующий блиндаж оказался таким же пустым. Как и окопы. Как и палатки. Тишь да гладь.
—И? И где они все? Враги-звери? Чо мы сюда шли-то? —Командир разочарованно подтянулся из траншеи.
—Может… Дезинформация? — Военврач рассеяно оглядел ряды палаток. —Ну, они же отступают.
—Ага, отступление отступлением, но что-то здесь нечисто. — Командир указал рукой на неприметный крытый капонир. —Все к нему.

***



      Командир прищурился от вони, которая стояла над ямой.
—Матерь божья...Это...это они сделали?— Я посмотрел в расширившиеся глаза Меркулова. Ага. Те, с кем ты и сражаешься. Мордор, те самые маньяки.
      Запах мертвечины буквально обволакивал меня, а затем пронизывал насквозь, тяжелые пары поднимались над капониром, доверху заваленного трупами.
—Они. Родненькие. Кто если не они? Или кто другой носит такой камуфляж? Уроды, ёб. Какая бессмысленная бойня. Сраные страны. Сраные люди. — Финк сплюнул. Забавная у него все-таки фамилия. Я кинул взгляд на изуродованное тело. Или это не фамилия вовсе?
      Тем временем, Меркулов плакал. Смотрел на убитых детей, пленных солдат с выколотыми глазами и плакал. Плакал не слезами ребенка, плакал так, что становилось трудно жить. Плакал так безысходно и исступлённо, что даже наш командир, этот непробиваемый человек отшатнулся. Но не я. Мне наплевать.

***



—Нет, надо уходить.— Финк воровато оглянулся. —Уже второй час по этому лагерю шатаемся.
—Ага. Ладно, здесь все равно уже ничего интересного. Меркулов, ты там что?— Командир ехидно глянул на бойца. Тот промолчал. Смотрел себе под ноги.
      В сторожке было душно. Тут мы ждем сеанса связи. Финк смотрит на радио, и матерится. Еще сорок минут.
—Стойте...Там прошуршало что-то...Как будто листья сапогом разворошили.—Испугано сказал радист.
—Ага. И я слышал.
—Угу.
И тут за стеклом кто то ругнулся.
      Все моментально схватили автоматы и подползли к окнам. Командир достал из нагрудного кармана зеркальце и поднес к проему. В нем отразилась чья-то грудь в камуфляже старого образца. Командир показал три пальца, и начал их загибать. Один. Два…
   
***

   Я всю жизнь был куклой. С самого рождения. Моя семья никогда не жила хорошо, я же—не жил вовсе.
Через год после моего рождения родители развелись, отец выгнал мать и меня на улицу. У нас не было средств к существованию, у нас не было ничего.
      Люди помогли, мы получили комнату в коммуналке. Я даже и не знаю, стоит ли благодарить за это.
Мать нашла себе мужа, старого пьяницу, они жрали спирт вместе. Даже не водку—спирт.
      По ночам, я лежал на кровати, набитой клопами и слушал Летова. У меня был плеер и один диск. На нем были записаны две песни: «Русское поле экспериментов» и какой-то хардкор.
      Отец… Я должен был ненавидеть его? Мне все говорили, что да. Он сломал мне жизнь. Однако, за годы такой жизни, я настолько выцвел, что во мне осталось лишь отвращение ко всему. Все кругом твердили мне о чувствах, о ненависти, о злобе. А я просто хотел умереть. Но тем не менее. Я считал его моральным уродом. Потому что должен был. Потому чточто это нормально, и так делают все. Всю жизнь я должен.
       Когда мне было десять лет, моя мать впервые попыталась покончить с собой. Я помню окровавленые осколки стекла, которыми она пыталась вскрыть вены. Соседи остановили. Они не поняли, какую же ошибку совершили.
       Вскоре эти животные перешли на наркотики. В доме не было почти ничего. Все меня жалели. Но ничего не менялось.


      В школе все было так же. О, как же меня гнобили, избивали. Они думали я страдаю. Глупцы. Идиоты. Я серый, пустой человек. Мне плевать.
      В двенадцать лет, моя классная руководительница, эта жирная, уродливая шлюха, прилюдно хлестнула меня указкой. Все взрослые меня жалели. Никто не заступился.
      Все дни были похожи, как под копирку. Но я не мог назвать себя несчастным. Я никак не мог себя назвать. Я не был ни счастливым, ни несчастным. Я был никем.
      Школа все так же оставалась для меня каким-то странным местом, которое кто-нибудь другой назвал бы адом.


      Я неплохо закончил среднюю школу, и пошел бы и в десятый класс, если бы не был сраным нищебродом. Я пахал на стройках как проклятый, слушал унижения хачей, а сквозь зубы улыбался. Меня били—Я улыбался. Меня оскорбляли—Я улыбался. Меня пытались убить—Я хохотал в голос.
      Но все же было то, что заставляло меня жить. На одной шабашке я познакомился с девушкой-волонтеркой. Я был крайне удивлен, она приняла меня таким какой я есть. Бесцветным, бедным. Именно она поддерживала во мне жизнь, была моим светилом, путеводной звездой. А потом заболела мать.
      Деньги на операцию нужны были просто чудовищные. Четыреста тысяч. Их бы еще можно было достать, если бы мать не была обдолбанной наркоманкой. Дома не было ничего ценного.
      Она ушла к другому. Бизнесмен, деньгами сорит. Как еще. Но он тайно передал мне за это нужную сумму. Черт… Я впервые в жизни… Чувствовал? Чувствовал себя жалким, продажным мудаком.
       Затем пришли федералы. Сказали, деньги поддельные. Но они обещали столько же, если сдать этого богача. Ее закрыли вместе с ним. Подельники что уж.
       На суде я не проронил не слова, и в этих случаях же сложно смотреть обвиняемому в глаза? Мне плевать, как смотрел так и смотрю.

      Что люди делают обычно, когда их жизнь сломана? Пьют наверное, в алкоголе можно многое утопить. Моя же жизнь не была построена с самого начала, я привык. Я как патриот, для которого не существует других стран, так же для меня не существовало других жизней. Я сделал то, что делают все пустоголовые люди—пошел в армию.
      Нет, я не обрел смысл жизни, не прозрел внезапно. Я просто погреб эти вопросы под кучей автоматических действий. Мне незачем жить, но мне и незачем умирать.
      Для меня существует лишь автомат.
      Для меня дом только казарма.
      Моя мать это сержант.
      Для меня отец это ублюдок.
      Чистка оружия. Зарядка. Пробежка. Обед. Строевая подготовка. Снова чистка. Ужин. Наряд на кухне. Кровать. Сон. И опять сначала.

***

Я опустил пыльную сумку на землю. Солнце палило нещадно, раскаляя вокзал. От всего, будь то вагоны, или металлические скамейки пахло резиной. Неприятно, но я привык. Моя электричка.

      Я забыл с чего я начал, но я точно знаю что будет в конце. Кто я? Зачем я живу? Я не задаю себе вопросы, однако… В войне был мой смысл жизни, и пока остальные обманывали себя, я был рад. На войне нет места бесполезным самокопаниям, там бы выжить. Идеальный мир, идеальный. Я упивался войной, я жил войной. А теперь… Она кончилась. Кончилась и моя жизнь.

***



      В мешке металлически звякнуло.
—О как! — Бородатый торговец выудил из мешка побитый пистолет. — Да, потертые, но ты не смотри на это, они надежные как мой стояк, гы-гы.
—Мне плевать какой у тебя стояк. Просто продай мне пушки.
—Э, какие мы грубые. Ладно, с тебя…
На прилавок шлепнулась пачка денег.
—Я беру все. Сдачи не надо.
—Ну, хозяин барин.
Дверь неприятно скрипнула и закрылась.

***



       Я наконец по настоящему улыбался. Улыбкой безумца, такого, что рука сама собой тянется к пистолету. Но мне было достаточно и этого.
—Идеальный мир, идеальный мир, идеальный мир, идеальныймиридеальныймир.— Слова казались чужими, будто их говорю не я.
—Эй, ты…— Паренек на КПП кажется меня узнал, служили вместе. Он поперхнулся пулей.
—ВОЙНА ПРИШЛА В ВАШ ДОМ! —Заорал я на всю территорию комплекса. —ВСТРЕЧАЙТЕ ЕЕ, ВЫ ЖЕ ЛЮБИТЕ ВОЙНУ!
       Очередь из автомата прошила солдата насквозь. Секретарша с тихим вскриком забилась под стол. Не спасет. Я то знаю, Меркулова убило, когда он укрылся за точно таким же.
— Идеальный мир…— Кривая ухмылка разрезает мою щеку. Пустой магазин с тихим звоном падает на пол.

***



      Руки двух десятков солдат взметнулись вверх, отдавая честь толстому генералу. Вокруг руины. И длинная ковровая дорожка. Островок роскоши, вокруг бесконечного океана жестокости и страданий, человеческой подлости.
—Бойцы! Сегодня знаменательный день. Мы наконец разбили врага, который так подло напал на нашу страну, освободили нашу страну, и уничтожили вражескую. И пусть эта победа далась нам нелегко, многими жертвами, но все они погибли не зря…
Откуда-то справа раздался хохот. Обычный смех, как если бы смеялись над шуткой или курьезным изречением. Смеялся невысокий, жилистый мужчина, с майорскими погонами. Смеялся так же исступленно, как плакал, когда-то, его подчиненный. Генерал аж покраснел от злости, и уже собрался махнуть рукой двум людям в черном, при оружии.
—Не зря? О, черт возьми, жирная ты мразь, они все умерли зря. Умерли за ваши бесполезные туши. Они погибли с улыбкой на лице, думая, что воюют за страну. Ох, если бы они знали что сдохнут за таких как ты…
—Довольно! Хватит нести чушь! — Взвизгнул руководитель.— Охрана! Увести-и-и!
—Ты прав, фельдмаршал. Пора кончать. Финк, начинаем.
Сорвавшиеся уже было с места опричники, тут же свалились на ступени ратуши, с простреленными головами. Двое бойцов опустили дымящиеся винтовки.
—Ч-что это?! Бунт?! — Генерал жалко попятился ко входу в здание.
—Если тебе так будет угодно, ублюдок. — Мужчина заинтересованно смотрел на лепетавшего что-то руководителя. Вороненое дуло смотрело ему точно в живот.
—Запомни, писарь. Мы умираем все вместе, и никто в одиночку

***



—Ч-что это? Власов? Что ты тут делаешь?
—Я? Я делаю мир! — Я смотрел широко открытыми глазами на того, кто угробил тысячи жизней. Но мне не было до этого дела, я виню его только за то, что он закончил ту бойню. Он лишил меня жизни, когда я ее только обрел. Мне нравилось убивать, но он отнял у меня и это. Так я просто возвращаю себе утерянное. Я направил на него автомат. Мы все когда-нибудь будем платить по счетам.
—З-зачем, зачем, господи! — Его взгляд шарил по трупам, разбросанным по офису. Как забавно. Его же взгляд так же шарил по трупам убитых детей; только вот тогда по еговсему лицу блуждала ухмылка.
—Понимаешь ли, отец-командир…— Я улыбнулся. Почти доброжелательно.

Мы ведь все сошли сума на этой войне.