Психопатия

  Костя сидел у окна. На широком подоконнике добротного каменного дома и небрежно всматривался во двор, со всех сторон окружённый грязно-жёлтыми стенами того же здания. Красивый фасад – атрибут центральных улиц; здесь же наружу вылезала вся подоплёка неухоженных, старых стен, кое-где отвалившейся штукатурки, ржавых водосточных труб и карнизов с выщербинами и сколами, а то и вовсе отсутствующими кирпичами. Загаженные голубями откаты окон, закрытые железом печные трубы и покосившиеся антенны, для надёжности привязанные тросами к тем же трубам или перилам крыш. Заколоченные окошки мансард и затянутая зелёной сеткой часть стены, где штукатурка держалась особенно ненадёжно. Костя безучастно разглядывал эти особенности дворовой архитектуры, и они были ему приятны – куда больше, чем если бы всё здесь было в идеальном состоянии.

  С неба сыпалась какая-то мокрая субстанция, напоминающая кусочки пропитанной влагой ваты. Она покрывала неровный асфальт двора крапинками, в качестве своеобразного индикатора обозначая все его огрехи – в малейших впадинах тут же сливаясь в лужицы и теряя цвет, превращаясь в серую, как асфальт, размазню, а бугорки обозначая почти идеальной белой накидкой. Любой проходящий оставлял чёткую дорожку следов, вскоре растекающуюся и заполняемую такой же серой размазнёй. Она была даже в воздухе – размывала очертания окон и стен, дышала сыростью и простудой. Она смывала действительность позади вас, едва та превращалась в историю.

  Девушка в ярко-красном пальто уверенной, но не торопливой походкой пересекала двор; видно было, что ей не очень хочется идти туда, куда пролегал её путь, но ей известна его необходимость. Она подошла к входной двери подъезда. Раздалось пиликание домофона – мерзкое пищание, оно вдребезги разбило застывшую тишину квартиры.

  Костя встал, добрался до трубки и без разговоров нажал кнопку. Затем отворил дверь на лестничную площадку и прислонился к косяку межкомнатного проёма. Гулкие шаги приближались. Вскоре девушка уже снимала в прихожей пальто, расстёгивала сапоги. Мокрая вата, сделавшись прозрачной, ещё висела в её волосах, превращаясь в капельки воды. Она встряхнула головой, пару раз провела по шикарным тёмно-коричневым локонам щёткой и откинула их назад.

  Привычным движением поддев мягкие тапочки, она прошла по скрипучему паркету в комнату, куда удалился молодой человек, едва она вошла. Костя ждал её, привалившись к письменному столу. Комната была большой; из мебели – собранный диван, стол с компьютером, стол побольше, вроде обеденного, пока отставленный к стене между двух окон и заваленный немногочисленным барахлом, большой платяной шкаф старого образца (деревянный); сервант, пара кресел и стульев – всё в коричневых и бежевых цветах, мягких и тёплых. Обстановка сочетала советский стиль с примесью небрежно раскиданной современности, что говорило о непритязательности её обитателя; в общем-то, в ней не было ничего необычного или неприятного. Царил полумрак; через окна, выходящие во двор-колодец, проникало мало света, да и на улице его не было в излишке. 
Девушку звали Лиза. Она неторопливо пересекла комнату, осматривая её как бы с ностальгией; и прислонилась, сложив руки на груди, к спинке одного из стульев при большом столе. Так ей лучше было видно Костю – он стоял слева и в глубине, и скудный свет хоть как-то освещал его; ему же она представилась лишь очертанием. Он молчал и с любопытством поглядывал на неё. Любопытством вызывающим и жгучим. Этот взгляд трудно было бы вынести многим, но в Лизе он вызывал лишь усмешку и приятное шевеление внутри.
 
– Ну вот, пришла я, как ты и просил, – наконец сказала она, нарушив безмолвие комнаты.
  Молодой человек, на миг посмотрев в пол, мягко и как-то загадочно отозвался:
– Я вижу.
– Ты ждал меня?
– Нет.
Такой ответ она предполагала.
– Ты сидел на подоконнике, я тебя видела.
– Сидеть на подоконнике и смотреть в окно – не значит ждать.
– Ну да, это же опять твоя… отрешённость.
– Угадала, – едва улыбнулся он.
– Если не ждал, зачем приглашал? – Задала она совершенно бессмысленный вопрос.
– Да так, мало ли, сказать что захочешь, объяснить.
– То есть ты меня позвал к себе, чтобы ещё я и объясняла? Хороша логика.
На его губах мелькнула самодовольная ухмылка.
– Почему бы и нет? Сама ты не решишься, вот я и даю тебе шанс.

  Девушка задумалась. Пока она ничего необычного не услышала. Костя, продолжавший пристально на неё глядеть, неожиданно заявил:
– Твой цвет волос подходит моему паркету.
– Мне считать это за комплимент?
– Как хочешь. Просто я вдруг понял, что же в тебе есть такого родного для меня.
– В таком полумраке к нему любой цвет подойдёт.
– Я же говорю не про этот конкретный полумрак.

  Лиза выдохнула, поправила не требующую поправлений блузку.
– Надеюсь, ты позвал меня не только за этим. Может ты всё-таки пояснишь, что именно я должна тебе сказать? – Попросила она вполне честно, потому как не знала, какая именно особенность её поведения требует разъяснений – в его понимании их могло быть либо слишком много, либо все они не имели на самом деле значения. Иногда она совершенно его не понимала.
– Мы с тобой встречаемся уже год, – изрёк Костя, чуть подумав, – вот я и хочу понять, должны ли быть наши отношения продолжены, или их следует прекратить.
Этот вопрос действительно его интересовал. Дело в том, что где-то неделю назад они вроде бы расстались, не ругаясь и не предъявляя друг другу каких-либо претензий – просто разошлись, сказав «пока», и всё, но некое непроходящее послевкусие не позволяло их мыслям успокоиться и переключиться на что-то другое, и теперь он, отбросив все предрассудки, решил позвать её и прямо это спросить.
– Я много об этом думала, – призналась Лиза, но ждать откровенности не пришлось. – И что я в тебе нашла?
Она произнесла это с пренебрежением, удивляясь сама себе. Сколько их было у неё… и все никакие, да и этот ведь тоже, но что-то же в нём не то…
– Должно быть, то же, что и я в тебе, – возразил он весомо, припоминая в свою очередь свои «пройденные этапы».
– Я, кстати, ещё ни с одной так долго не был, – добавил он чуть погодя, взял со стола пачку сигарет, зажигалку и закурил прямо здесь, правда подойдя к окну и приоткрыв его. Вместе с сыростью комнату посетил отдалённый шум улицы.
 
  Теперь Лиза видела его профиль. И правда, что она нашла в нём? Тощий, как Кощей, лицо землисто-бледное и даже серое от курения, волосы тонкие и прямые, как пересушенное сено, длинные – прикрывают уши, и – хорошо, хоть немного объёма добавляют его черепушке, а то совсем страх божий. Лицо, впрочем, симпатичное, правильное, с красивыми скулами и тонкими губами, только – краски бы ему. Кожа тонкая и чем-то напоминает папирус; кажется, коснись её – и она рассыплется в прах под пальцами, но когда прикасаешься на самом деле, руки точно гладят согретый южным солнцем песчаный камень с мелкими выщербинками. И так приятно исследовать каждую из этих выщербинок, ведь не в идеале заключена подлинная красота…   Сам – вечно хмурый, думает о чём-то своём и вид как будто отстранённый, а если и улыбнётся – так уголком рта и лукаво. Вся одежда ему всегда велика и висит на нём, но это чертовски ему идёт, ведь если в размер купить – точно как скелет будет. Хотя высокий и при всей своей худобе не сутулится, что удивительно. А присмотреться – и она ведь не сахар, смой косметику – так та же серость.
 
– Я тоже – так долго не была, – призналась наконец Лиза, любуясь его стройной фигурой. Он уж почти докурил.
– Так что ты надумала?
– О чём?
– Ты сказала, что долго о нас с тобой думала. Что мы с тобой на удивление долго вместе, как прилипшая к клейкой ленте парочка мух. Это твоё единственное умозаключение?
– Про мух я не говорила.
– Ну так подумала.
– Вероятно, их союз на липучке покрепче нашего будет.
– Значит, это твой вывод?
– Я не знаю, – ответила Лиза нетерпеливо и растроенно; по правде сказать, ни к какому определённому выводу она так и не пришла.
 
  Костя докурил; окурок он выбросил за окно. Лиза осуждала подобные его выходки, но он никогда её не слушал, возможно даже нарочно.
– А я вот думаю, что тут что-то похлеще банальной липучки будет, – проговорил он медленно, точно пробуя каждый слог на вкус, и не отводя взгляда от окна.
В приоткрытую раму ворвался ветерок; несколько влекомых им влажных хлопьев упало на подоконник. Он осторожно, точно прикасаясь к тончайшему хрусталю, подцепил указательным пальцем тающую на глазах субстанцию и повернулся к Лизе, вытянув руку:
– Смотри: вот этот клей, – завороженным взором он прилип к пальцу, на котором уже была просто капелька воды, и разглядывал её так и сяк.
– Это просто вода, – заметила девушка.
– Нет, это нечто большее… это то, что точит наш разум, выпиливая из него элементы пазла, а потом берёт и жёстко соединяет кусочки, при том что на соседних частях совершенно разное изображение!
Лиза вздохнула; его сорокавёрстные обходные пути были ей давно известны.
– Я, к своему удивлению, не нашла в нас столь уж сильных различий, – сказала она, когда Костя растёр воду между пальцами и восхищённо осматривался кругом, как будто видя, как она испаряется. – Как, впрочем, и сходств. Я не знаю, почему мы вместе, это какой-то магнетизм.
– Вот! Наконец-то нужное слово, – наигранно воскликнул он и закрыл окно.
Он занял прежнее место у компьютерного стола. Лиза села на диван – ей надоело стоять, да и тело просило совершить какое-нибудь движение.
– Знаешь, – призналась она, – у меня почему-то такое впечатление, что мы не выросли. Что мы пытаемся делать взрослые вещи детскими ручонками. Напяливаем мамины туфли и папины пиджаки и с важным видом ходим по дому и по улице. Но у нас не получается! Это выглядит ещё более глупо, чем дети в пиджаках и туфлях. Те хотя бы вызывают умиление, а мы… мы – омерзительны.
Выслушав её, Костя опять погрузился в себя.
– Омерзительны… – пробормотал он, и обрадовано, совершенно без сарказма, добавил: – опять правильное слово! Магнетизм, мерзость, так – что дальше? Я прямо чую, что мы на верном пути.
– Предложи теперь ты что-нибудь.
– Хм… красота.
– Что красота?
– Ничего не может быть без красоты.
– Что же тут красивого?
– Так ведь для каждого красота своя. Кому-то и липучка для мух Мадонну на стене заменяет.

  Лиза усмехнулась, но тот час же испугалась – правоте его слов.
– Дело в том, что нам просто всё это нравится, – простодушно заключил он.
Девушку передёрнуло; наверное, он капнул слишком глубоко. Желая отвлечься, теперь она подошла к окну, только к другому, добрую часть которого занимала огромная герань. Её ветки чёрными венами вырисовывались на светлом фоне, и из-за контраста цвет листьев не был различим; в комнате почти ничего не имело цвета.
– Странно мне всё это, – заговорила она, совладев с собой, – кто-то ведь находит себе пару да и живёт себе поживает; почему я так не могу? Почему ты не можешь?
– Наверно, мы плохо ищем.

  Она фыркнула и сжала губы. Ей, как и ему, уже двадцать семь, а она успела потерять всякий интерес к отношениям, и двигалась разве что по инерции, не видя дорогу. Догадывалась она, что и он такой же, только относится к этому спокойнее. Костя словно прочёл её мысли:
– Если что-то не получается, что-то не дано тебе – так не надо себя насиловать, получай удовольствие от того, что имеешь.
– Но я хочу по-нормальному! – Повернулась она.
– Что ты подразумеваешь под этим словом?
– Как у всех! Проводить вечера дома, гулять в парках, ходить в кино и театры и сидеть в тёплом кафе, смотря через окно, как все куда-то спешат…
– Ты действительно этого хочешь? – Усмехнулся он, как обычно, приподняв уголок рта.
– А ты таскаешь меня по каким-то путаным дворам, катаешь ночь напролёт на трамвае, в парках мы бываем, разве что когда там никого нет и не сезон; ты лапаешь меня в заброшенных, пропахших сырым бетоном, цехах полуразваленных заводов, а в пастели отворачиваешься к стене!
– В пастели нет остроты, – задумчиво ответил Константин, не глядя на неё.
– А в промозглых подворотнях есть! Ну так купи себе резиновую бабу и таскай её где хочешь, – недовольно сложив на груди руки, она присела было на подоконник, но вспомнила про герань и тут же вскочила, не зная, куда себя деть.
 
  Точно оценив её идею, Костя щёлкнул пальцами:
– Не пойдёт. У резиновой бабы не будет того безумно-упоённого жадного взгляда, с каким ты прижималась ко мне в этих цехах.

  Лиза всплеснула руками и села обратно на диван, надувшись. Моменты, когда она дулась, всегда особенно веселили молодого человека. Надо заметить, что за всё время общения у них не случилось ни единого скандала – всё было по тихому, обоюдному согласию, и он ловил себя на мысли, что если ей и не нравилось что-то из его затей, то только лишь исходя из здравого смысла, который имел на неё гораздо большее влияние, чем на него самого.

  Он перевёл взгляд с недовольной физиономии подруги за окно. Вдалеке, над тусклыми крышами, заслонённый белесым маревом проглядывался купол Исаакиевского собора. Под воздействием необъяснимых сил природы, какие случаются только здесь и какие способны пробить прореху в сплошном покрывале облаков, луч солнца на секунду вдруг коснулся позолоченной кровли, сверкнув, точно маяк ненастной ночью, и тут же исчез, уступив место снегопаду. Сверкнув, как нечто чужеземное и непонятное, как то, о чём уже давно забыли.

– По-нормальному, говоришь? – Очнулся молодой человек, медленно подходя к окну, – о какой нормальности здесь может идти речь? Нет больше места в мире, где красота и мерзость сочетались бы в подобных концентрациях; не удивительно, что у людей едет крыша. Знаешь, чего нет в этом городе? Гармонии. Здесь всё доведено до крайности. Дворцы – и напротив них трущобы. «Лексусы» и попрошайки у метро. Бомжи, заглядывающие в урны и Казанского собора. Нет тут места нормальности! И мы должны соответствовать этому. Иначе – скучно и ненатурально. Согласен – давай играть нормальных на улицах, в театрах и кино, но наедине будет оставаться собою.

  Впервые он так откровенно шёл на уступки ради неё, и Лиза не могла этого не заметить и не оценить. Его объяснение ненормальности, впрочем, ей не понравилось – словно кто-то нашёл то, что ты так усердно прятал, и теперь хвастается. Ход её мыслей был более приземлённым, и причины она всегда искала в себе, нежели в ком-то, и тем более – в чём-то.  Получается, он знает её лучше, чем она себя сама. Решив проверить его реакцию, она скрестила руки на груди и вызывающе заявила:
– Да ведь ты же изменяешь мне.

  Константин с любопытством взглянул на неё, и в падающем сзади свете Лиза различила только насмешливый отблеск в его глазах:
– Неужели?
Сама интонация говорила о том, что это вполне может быть правдой. Поняв, что ей нечего ответить, Костя добавил тем же тоном:
– Ты уверена в этом?
– Теперь – да!
– И что с того?
«Не нравится – проваливай» – прочла она за текстом, но почему она сидит? Прилипла к дивану?
– Почему ты так обращаешься со мной? Ты со всеми так говоришь? Что ты вообще о себе возомнил? – Вспыхнула девушка.
– На какой из этих вопросов мне отвечать?
– Придурок! – Она встала и прошлась по комнате. Костя и интересом за ней наблюдал – оставаясь у окна, он теперь отлично её видел, и про себя не уставал удивляться, как так женщины умеют увязнуть в паутине, которую сами же и свили.
 
  Ноги было повели Лизу к выходу, но силуэт у окна и правда примагничивал:
– Ты знаешь, что ты псих?
– А я тебе о чём толкую?
– Такие люди, как ты, разлагают общество; они аморальны и не признают общепринятых ценностей.
Костя улыбался, наслаждаясь моментом.
– Да ладно, я же не маньяк и не террорист, а маленькие секретики у всех найдутся, – ответил он, с трудом сдерживая смех.
– Ну, знаешь! Это уже не на маленькие секретики тянет, а на нездоровую психику.
– А у кого она здорова? Думаешь, у людей, что вон за теми окнами напротив живут, мозги на месте? – Он махнул рукой в сторону двора.
– Откуда мне знать!
– А я вот знаю, что там баба одна мужика своего к батарее привязала и несколько дней кормила, а потом они поменялись, и бурная такая любовь у них, знаешь, всё по-собачьи! А этажом ниже бабка целыми ночами перебирает пшённую крупу, причём одну и ту же, и в тетрадь записывает, сколько крупинок в банке, потом спать ложится, пряча банку под матрас, а с вечера опять перебирает. Чуть левее женщина часто моет окна почти обнажённая. А в самом правом окне третьего этажа – парень, в компе сидит по полночи или телик смотрит, а перед тем как спать завалиться, по двадцать раз проверяет, заперты ли окна и дверь в его комнате.
Лиза разинула рот:
– Ты выдумываешь!
– Не веришь? – Костя пересёк комнату, открыл в серванте бар, где как и у многих вместо вина было всякое барахло, и извлёк оттуда внушительных размеров бинокль. – На, посмотри.
– Ты подглядываешь за людьми?! Но это их частная жизнь!
– Я же не использую полученную информацию против них… да и вообще никак не использую. Ну разве что для сравнения, чтобы убедиться: мы с тобой ещё цветочки! – Он убрал бинокль обратно.
Однако Лиза рассердилась не на шутку:
– Но это… гадко! А если бы за тобой подглядывали?
– Мне было бы приятно.

  Только сейчас она обратила внимание, что на окнах нет штор и даже какой-нибудь жиденькой тюли. Для противоположной части дома, если включить свет, они были бы как на ладони. Единственное, что хоть как-то оберегало личную жизнь обитателей комнаты – разросшаяся герань, но она прикрывала только одно окно, второе предназначалось для курения и «отрешённости».

– Вся фишка в том, – заключил молодой человек, – что эти люди надевают куртки, выходят на улицу и становятся вполне нормальными горожанами; идут на работу и в магазины, сидят в кафе или кино, и никто не заподозрит, что они с прибабахом. Я это к тому, что скрытое внутри не обязательно должно вылезать наружу.
Он её не убедил. Лиза совсем нахмурилась.
– Я ухожу от тебя, – решительно заявила она. Реакции не последовало. – Позволь мне забрать свои вещи.
Костя развёл руками, показывая, что никак ей не воспрепятствует:
– Пожалуйста, всё что найдёшь, можешь даже часть моих взять, на память.
 
  Лиза окинула взглядом поверхности мебели в поисках своих вещей, которые, по правде сказать, если и были здесь, то совсем в незначительном количестве. Второе открытие, которое она сделала за сегодня – у него всегда был порядок. Не идеальный, конечно, иначе бы комната выглядела не жилой; пачка сигарет, пара ручек и карандашей, вазочка с печеньем на столе и несколько каких-то журналов или книг – всё это было, но того количества всевозможных предметов, в некоторых жилищах занимающих все горизонтальные поверхности, она никогда здесь не наблюдала.

  Молодой человек прислонился у окна к стене. Он часто так делал, даже обои в том месте были потёрты (он вообще любил к чему бы то ни было прислониться). Видя её смятение (она лихорадочно вспоминала, где могут быть её вещи и какие именно – расчёска, заколка, может, шампунь…), он поинтересовался уже вполне серьёзно:
– Чего ты боишься?
– В смысле, чего я боюсь? Я ничего не боюсь!
– А я вот вижу, что ты боишься самой себя. Тех мыслей, что бродят в твоей голове и иногда слишком настойчиво вырываются наружу. Ты подчиняешь их, но иногда контроль ослабевает.
Лиза гневно на него зыркнула:
– Да что ты в этом понимаешь!
– Видимо, побольше тебя. Я вот своим тараканам иногда выползать не мешаю, и знаешь, намного легче потом. Поползают-поползают, да и уберутся обратно. И – всё нормально.
– Мы… говорим о какой-то ерунде, – Лиза в расстройстве опустилась на диван. – В ней нет ничего определённого.

  На этот раз Костя приблизился и сел рядом. На лице его, как ни странно, не было ни ухмылки, ни отрешённости – это была редкая минута, когда он всецело принадлежал настоящему.
– Нет, не о ерунде. Мы говорим о том, что наполняет вот эти вот пространства за квадратными проёмами в стенах. О том, что выделяет людей из серой массы в их собственном понимании. О том, что делает невзрачные будни чуть долее яркими, о том, что заставляет с собой бороться – или скрывать это – и тем самым наполняет существование неким тайным, известным только тебе одному, смыслом. Не у всех он есть, согласен: многие и правда пусты, как яйцо из «Киндер-сюрприза», в которое забыли положить игрушку. Смотришь на человека, разгадываешь его – а в нём ничего нет. Хуже нет разочарования, чем разочарование такого рода. Большинство живут так, словно нацепили на голову полиэтиленовый пакет и дышат только тем, что сами же и выдыхают. Радоваться надо, что мы с тобой не такие.
 
  Лиза будто призадумалась. Через несколько минут она произнесла:
– Ты и правда думаешь, что у нас с тобой этого пакета на голове нет? Мы просто тронутые немного, точно в него веселящий газ напустили вместо воздуха, а так… по мне – одно и то же.
– Может, ты и права, – сказала молодой человек, тоже подумав, и погрустнев. – Может… и не пакеты это вовсе, а холщёвые мешки, как у висельников. Слышно через них и воздух проходит, может и видно что-то, но исход всегда один. И ведь с ума сойдёт человек, если мешок-то ему это снять… если не тьма последует за ним, а, совсем неожиданно – свет. Перспективу тогда он увидит и суть. А это опасно… но сдаётся мне всё же, что нам с тобой, если мешки и не сняли, то всё же дырки-то для глаз проделали.
 
  Начинались сумерки; свет, пробивающийся сквозь плотную снежную завесу, становился совсем слабым и рассеянным; в комнате тут и там малейшая тень превращалась в сплошную черноту, словно из углов сочились чернила, растекаясь и захватывая всё новые элементы мебели. Люстра, здесь – странный элемент потолочного декора, никогда не используемый по назначению, влажно поблёскивала хрустальными прожилками, как огромный кокон внеземного насекомого… его комната – вот где есть гармония.
– Помнишь, как мы познакомились? – Нарушил тишину Костя.
– Помню. Ты курил на набережной, а я попросила у тебя сигарету. Хотя ведь не курю…
– Вот!
– А зачем куришь ты?
– Любое действие всегда отвлекает от мыслей. Если твой разум – опущенное в колодец ведро, то сигарета – верёвка, которая вытащит его обратно. Знаю, многие курят вообще без какого-либо смысла или  ради примитивного удовольствия, но поверь, это точно не то удовольствие, ради которого я бы стал портить лёгкие.

  Лиза мысленно с ним согласилась: она припомнила дни, когда он вообще не курил, и дни, когда дымил без остановки – и, кстати, именно тогда был наиболее задумчив. Наверно, по этой же причине она спросила тогда у него сигарету… тут он озвучил продолжение её дум:
– Ты, как и я, бесцельно шаталась по берегу, всматриваясь в чёрную воду. Что-то столкнуло нас и продержало вместе вон как долго, и я не думаю, что этому нужно сопротивляться теперь.

  Долго (а может, так только показалось) они сидели молча, наслаждаясь угасающим в проёмах окон днём. Вскоре серое небо приобрело мутно-жёлтый оттенок, как моча с повышенным содержанием белка: включили уличное освещение. Свет рассеивался между небом и землёй, ему некуда было деться. Комната тоже наполнилась желтоватой мутью; да, тьмы сегодня не видать. Костя очередной раз вздохнул про себя, что в их городе слишком много фонарей. Подростком он любил бродить по вечерним улицам и подмечать, какие из фонарей не горят; тогда ему хотелось, чтобы их поскорей чинили, теперь же он предпочёл  бы обратное.
Лиза будто бы собралась с духом и резко встала. Гадкая желтизна рассеивала грёзы. Наверное, это и было её основное назначение: удерживание людей в реальности, а уж потом – банальное освещение улиц. Она, к слову сказать, всегда выбирала наиболее тёмные места для прогулок.
– Мне пода идти, – вздохнула она.
– Почему?
– Потому что мне нужно со всем этим разобраться. Я должна подумать…
Она направилась в прихожую и зажгла там свет – последние грёзы рухнули. Костя вышел проводить её, когда она уже застёгивала пальто.
– Почему ты носишь пальто такого яркого цвета? – Спросил он, снова подпирая косяк.
– Наверно, стой же целью, с какой люди включают свет – боюсь потеряться в темноте.
По его лицу было видно, что ответ ему понравился.
– И что, пальто тогда укажет тебе путь?
– Нет, но я хотя бы не потеряю само пальто.
Она взяла небольшую сумочку и уже открыла дверь на лестницу, но задержалась на пороге:
– Скажи… а вот про ту пару… ну что к батарее друг друга поочерёдно привязывают, ты ведь выдумал?
С крайне загадочным видом молодой человек ответил:
– Ну про пару может быть и выдумал.
Лиза ещё немного помешкала.
– А про бабку, перебирающую пшено?
– Всего лишь чуть-чуть приукрасил.
 Девушка словно что-то определила для себя, кивнула, бросила «ну пока» и ушла. Лестница отозвалась эхом гулких шагов. Костя закрыл дверь. Никогда никакой сентиментальности при расставаниях – как ему это в ней нравилось!
Он вернулся в комнату, оставив свет в прихожей, взял со стола мобильный и набрал номер некой Ани.
– Ну, разобрался ты со своей бывшей? – Донёсся из трубки нетерпеливый голос после краткого приветствия.
– С «бывшей»? Да, разобрался. Теперь всё ясно.
– В смысле? Что ясно?
– Мы с ней просто созданы друг для друга.
– Я не поняла: ты издеваешься или что?
– Я – на полном серьёзе. Ты там всё подготовила, как я просил? Ужин, свечи, музыка – всё готово?
– Готово, – отозвался голос примирительно, испугавшись настойчивого тона.
– Отлично, тогда жди: я где-нибудь через час буду, – и он повесил трубку. В планах на вечер у него значилось поиграть в романтику, и в недавнем выяснении отношений он не нашёл повода, чтобы не выпускать сегодня своих тараканов на прогулку.

  В задумчивости Лиза пересекла двор и через арку вышла на набережную. Снега подвалило уже порядочно, и на тротуарах и проезжей части он превращался в жидкую кашу, заставляя при ходьбе думать о ногах и о том, как бы не упасть, а не уноситься мыслями в необозримые просторы фантазии. Из подворотни за ней скользнула длинная, слегка неуклюжая тень.
– Лиза, Лиза! Подожди!
Девушка обернулась:
– Ты что, всё это время торчал здесь? Не замёрз? – Осведомилась она, впрочем, не слишком участливо.
– Нет, не замёрз.
  Она пошла дальше. Фигура двинулась вслед. Это был хрупкий молодой человек, завёрнутый в куртку с капюшоном, так что лица почти не было видно; в узких джинсах, больше напоминающих рейтузы, и низких кроссовках, зачерпывающих снег и явно не подходящих для такой погоды. В них, однако, по наблюдению Лизы, передвигалась основная часть молодого населения города, и ей вспомнились теперь слова об отсутствии гармонии – они, если приглядеться, подходили здесь к каждому метру мостовой, к каждому явлению и каждому слову. Лиза ему не поверила – как такое тщедушное создание могло провести на холоде больше часа и не продрогнуть? Он волочился за ней пару месяцев, причём буквально – таскался следом почти везде, и иногда её это забавляло – так кошка играет с пойманной мышью перед тем, как оставить её бездыханное истрёпанное тело (или вовсе съесть).
– Ты поговорила с ним? – Спросил он почти жалобно.
– Поговорила.
– И что?
– Теперь всё понятно.
– Что понятно, Лиза? Ну скажи!
– Мне нечего тебе сказать. Кроме того, что тебе лучше всего было бы пойти домой.
– Может, зайдём в кафе?
Не ответив, Лиза перешла через дорогу, непосредственно на набережную, и медленно побрела вдоль облепленной снегом решётки, подставляя лицо ветру. Она сделала это намеренно – узкая гранитная дорожка не позволяла идти двум людям рядом, и её наивный спутник топтался позади или забегал сбоку, соскальзывая с поребрика и часто чуть не падая.
– Лиз, ну ты всё, рассталась с ним? – Повторил попытку молодой человек.
– С чего ты взял?
– Ты обещала… поговорить… он больше не будет тебе звонить? Всё кончено?
Лиза усмехнулась в шарф. Как легко наивная молодёжь оперирует такими весомыми понятиями…
– Не знаю. Позвоню завтра сама. А может, и вечером сегодня.
– Но… – он запнулся, – то есть, ты остаёшься с ним? А как же я?
Она повернулась к нему и искренне произнесла:
– Миш, иди домой.
В этот момент ей стало его жалко. Она продолжила путь, чуть ускорив шаг. Он бежал за ней, точно карманная собачонка, пребывая в ужасе от того, что хозяйка, всегда носившая её на руках, поставила вдруг её на землю и заставила самостоятельно семенить крошечными лапками.
– Лиза! Лиза!
– Что ты во мне нашёл? – Резко остановилась она, переходя по небольшому мостику на другую сторону. – Я старше тебя на семь лет, мне уже не интересно то, что может увлекать тебя; у нас нет общих тем и общих занятий. Зачем я тебе?
– Я люблю тебя, – ответил он совсем испуганно.

  Боже, какая размазня! Добрая и хорошая, но размазня, даже лужа. Эта его фраза прозвучала почти как вопрос, адресованный себе же. Всё понятно – попытка резкими словами заполнить внутреннюю несостоятельность. Она пошла дальше, разозлившись на саму себя и на него тоже. В молодом человеке, возможно, и зарождалось что-то доброе, способное наполнить его смыслом и умиротворением, ей же было это смешно, и от того – горько, что столь светлое чувство вызывает в ней холодную усмешку да злорадство.
– Но ведь он же изменяет тебе, ты сама говорила! – Не унимался Миша, продолжая припрыгивать за ней.
– Не важно, в ком твой член, а важно, с кем твой мозг… ну и сердце, конечно, – заявила она резко, и оторопев от этой фразы Михаил отстал на несколько метров.
Завидев неподалеку кафе-пельменную, Лиза вдруг остановилась и взглянула на своего горе-спутника: лёгкая пелена снегопада уже разделяла их. В ней всколыхнулось, доставляя необъяснимое жгучее удовольствие вседозволенности и необычности, глубокая внутренняя жила – как раз та, о которой предупреждал её друг.
– Ты вроде что-то говорил про кафе? – Взяла она повелительную ноту.
Миша неуверенно подошёл к ней, как бы опасаясь нового пинка.
– Ну так что насчёт перекусить? Безумно хочу есть; этот козёл даже чаю мне не предложил.
На беззастенчивом лице Миши изобразилась лёгкая надежда:
– Пошли!
И она, для пущей убедительности взяв его под руку, направилась к манящему тёплым светом окошку закусочной, к горячему чаю, греческому салату и целой тарелке плавающих в масле или сметане, приправленных укропом и прочими пряностями пельменей. Этот вечер у неё вообще-то свободен… так почему бы не выпустить сегодня своих тараканов на прогулку?
– Ты ведь выдумала насчёт того, ну… что важно, с кем твой ум… – осторожно поинтересовался Миша, наверняка покраснев.
– Ну… может быть, всего лишь чуть-чуть приукрасила.