разговор вслух

У нас было две машины и целое лето впереди. Поэтому, недолго думая, мы упаковали палатки и спальные мешки, закупили еды на три дня вперед и поехали в лес, недалеко от города. Прав у меня не было, и одну машину вел Даня Варокин, а другую Настя Чиж. Всего нас поехало шесть человек. Там недалеко от Маслово был сосновый лес, в которой часто ездили любители природы и кемпинга.
Свернув с проселочной дороги на лесную тропу машины поехали еще медленнее. И вот наконец остановились на небольшой опушке, окруженные величественными сухими деревьями. Мы вышли из машин и с чувством радости и облегчения ступили на мягкую, мшистую землю. Лесная тишь обступила нас со всех сторон. Варокин благодарно вдохнул полную грудь елового воздуха и, разминая затекшие после долгой дорога ноги, проговорил:
- Шестой час – пора палатки ставить.
И правда несмотря на летние ночи, солнце клонилось к западу, и до его захода надо было поставить лагерь, развести костер и прочее…
Все принялись за дело, кроме меня. Люда и Чиж пошли собирать ветки. Белла (вообще-то ее звали Лизой, но я звал ее Беллой) расчищала поляну от шишек и прочего сора, а Варокин и  Маша Гладышева начали ставить первую палатку. Я же отправился осмотреть окрестности. Я знал, что друзья не оценят моего поступка, равно как и посмеются над ним и не обидятся. Я поднялся на холмик, откуда было хорошо видно наш лагерь и ручей, протекающий метрах в ста от места, где мы оставили автомобили. Вокруг насколько хватало взгляда росли сосны и изредка березы. Лес был ясный и свежий. Лишь вдалеке виднелся дымок от Масловских домишек. Мы же поехали на северно-запад от города, поэтому посреди леса лежали огромные валуны, покрытые мхом и травой. Земля была неровная, но изрытая оврагами и буераками, это делало пейзаж еще живописнее, и я не удержался и черканул в маленькой тетрадочке пару слов. Вечерняя прохлада напитала воздух, становилось зябко, пора было возвращаться к друзьям.
Когда я пришел, они уже закончили ставить вторую палатку. Наш лагерь приобрел форму треугольника, в центре которого горел костер, а по углам стояли палатки. Я с Даней притащил два поваленных бревна, чтобы на них сидеть, и мы положили их по обе стороны от костра, который к этому времени Белла уже развела. Маша и Люда достали овощи, а также хлеб, сосиски и другую еду, какую обычно берут в походы.
***
Смеркалось. Солнце почти село и деревья метали длинные тени по земле, упираясь в наш костер и палатки. Дрова весело трещали, объятые ярким пламенем. Мы поужинали и теперь просто сидели болтали о том о сем.
 Первой зевнула Люда. И разговор постепенно перешел на тему сна. Стали решать кому с кем лечь. Нас шестеро, двое парней, четыре девушки, три палатки… Начались недомолвки, ехидные улыбки, косые взгляды и подмигивания. Решено было продолжать сидеть у костра хоть всю ночь.
Было то лето, когда мы закончили школу и теперь должны были поступать в университеты. Мы заговорили об образовании и будущих профессиях.
- На какого врача ты поступаешь? – спросил я Люду.
- На хирурга, людей резать буду, - и заулыбалась. – Нет, а если серьезно, родители посоветовали, ссылаясь престижность работы и высокую зарплату.
- А я не пошёл учиться на доктора, хотя мне много советовали, -сказал я. - В том числе и бабушка, опиралась на авторитет моего прадеда в медицинской области. Но я никого не слушал и не хотел посвятить свою жизнь такой благородной цели как спасение людских жизней не потому, что боялся провести жизнь подле больных, умирающих людей, но потому, что постоянное присутствие их в повседневной жизни убивает сострадание к ним.
- Но позволь..., - меня хотели перебить.
- "Избыток вкуса убивает вкус", - я чуть повысил голос. - Здесь точно так же. Видя больного или немощеного раз, скажем, в полгода я искренне желаю ему поправится, хочу помочь. Так было, когда я лежал три дня в больнице после операции. Вокруг меня были несчастье люди, и я разделял их несчастье. Но для доктора это становится профессией. Он спасает людей не ради жизни, а ради денег. Конечно есть и исключения, но это большая редкость…
- Я не согласна, - Люда будто обиделась и слегка надула нижнюю губку, что придало ее лицу еще большую умильность.
-  И я не согласен! – заговорил Даня Варокин. – Врач – человек, выполняющий почти святую работу. Он не может быть злым или корыстным, ведь его призвание помогать людям. Он, ну как… как… как священник в своем роде!
- Ах-ха, свяще-енник! – протянула Гладышева, молчавшая до сих пор. – Есть у меня одна история про священника, - сказала она и бросила сучок в огонь. - Давно правда было, ну, так вот:
не люблю, когда берут мои вещи без спроса. В частности, это правило касается и книг. Это случилось со мной на даче, мне лет девять только исполнилось. Дело было летом, тогда я подолгу находилась загородом у бабушки. Жила я в маленькой комнате под самым чердаком, двери не было, вернее дверь была, но не было ни петель, ни щеколды поэтому она просто прислонялась, закрывая проход в комнату. Потолок в комнате был косой, так, что стоило сделать шаг от порога и непременно ударился бы головой. Также там была кровать, маленькое окошко, торшер и низенький стол на котором я хранила свои вещи и книги. Тогда я увлекалась всем волшебным, безоглядно верила в чудеса и сказки. А леса окружающие дачный поселок только будоражили мое воображение и манили сокрытыми в себе тайнами. Книжки я тогда читала соответствующие. Лежала у меня на столе одна… не помню, как называлась, только помню, что была она про эльфов. И вот однажды мой дядя, очень строгий и религиозный человек, зайдя ко мне в комнату нашел на столе эту книгу. Позже я выслушивала нотацию о темных силах, которые происходят «от лукавого», черной магии и вреде такого рода литературы. Я была мала, и ничего возразить и ответить я не могла. После он решил, что мне надо ехать в церковь на исповедь и рассказать батюшке о своих грехах и злополучной книжке. В ближайшее воскресенье мы поехали в соседнюю деревню Сологубовку. Как проходила исповедь я рассказывать на буду. Книгу мне посоветовали сжечь. До этого времени в моей жизни была еще одна исповедь. Тоже по инициативе дяди, тогда я была на причастии не исповедовавшись, потому что дядя думал, что я еще младенец. Помню, после этого у меня было чувство чего-то неправильного и постыдного, словно я действительно совершила грех. Я пошла на исповедь со страхом, но вышел оттуда с чувством нравственной чистоты. В этот же раз все было по-другому. Я не только не призналась батюшке о содержании книги, но и умолчала о других каких-то вещах, о которых, наверное, нужно было сказать. В результате исповедь оставила неприятный осадок где-то глубоко в души, и с тех пор к церкви я стала относится весьма сомнительно. Это я к тому говорю, что, казалось бы, священник – самая святая профессия, но на деле выходит не так. Правильно ты сказал: «избыток вкуса убивает вкус» так и тут. Если бы в религии меня не судили так строго, на стремились насильно привить веру, то может я и была бы христианкой, а так получается, именно из-за дяди я не могу принять веру в свою душу. Нет у меня доверия ни к священникам, ни к тем, кто слепо верит в Бога.
- Верит? – как-то зло и непонятно кого спросила Белла. – Верит, ты говоришь? Я знаю один случай… но стоит ли?
- Давай уже, раз начала.
- Ну… если коротко… у меня есть бабушка. Она живет в двухкомнатной коммунальной квартире. В одной комнате она, в другой – соседка. Только я каждый раз как приезжаю туда, дверь в эту комнату плотно закрыта. Раньше она с мужем там жила, я в четыре года называла его Дядей Ромой и любила приезжать к бабушке, потому что он брал меня на руки поднимал меня над головой и говорил, что я вертолет. Теперь я понимаю, какой доброты был этот человек, ведь я ему не дочь, не внучка, а он каждый раз играл со мной или просто сажал меня на колени и рассказывал сказки. Дядя Рома мне как отец был, и он был электриком и очень набожным человеком… - тут Белла запнулась, и какая-то недобрая усмешка искривила уголок рта. – Чинил он однажды у себя дома розетку. И жена его тут же в комнате была рядом. И, наверное, провод где-то оголенный был… я точно не знаю, мне же бабушка рассказывала… знаю только что он этим крестом за провод… ну… задел.
Страшно же это, когда твой муж, любимый человек, у тебя на глазах…  там же напряжение.
  Не верю я в Бога, не будь на дяде Роме этого чертового креста…
Два года прошло, а соседка все пьет, сидит целыми днями в своей коморке и пьет. Выйдет бывает за водкой, а как придет, запрется у себя, только и слышно, как она плачет.
Все замолчали. Стало неловко и неуютно. Даже костёр словно не грел и только раздражал светом, а сзади спину и затылок ласкала зловещая темнота. Каждый по-своему воспринял беллин рассказ и теперь молча переваривал услышанное.
- Я спать, - сказала Гладышева, вставая с бревна.
- Маш! – Даня хотел ее вернуть.
- Пусть идет…
 И как-то резко и неестественно она ушла в одну из палаток. Мы проводили ее взглядами.
- Простите, - проговорила Белла тоном человека, который понял, что сказал что-то лишнее.
Я понимал, нужно было растормошить ребят, рассказать анекдот, ну или там пошутить, иначе все так будут сидеть с такими унылыми лицами, словно съели лимон, не посыпав его сахаром. Но делать это мне совсем не хотелось, вместо это в голове вертелся один случай, навеянный прошлым рассказом, который, может, тоже не стоило рассказывать сейчас, однако я начал непроизвольно, случайно:
- Знаете, между кремацией и классическим захоронением я выбрал бы второе. У нас тоже были соседи. И родители их тоже пили. И вот жена умерла, ее и кремировали, а потом прах стоял в вазе у них же на столе около недели. А, ну и собака у них была, такая… беспородная, хороший такой пес, дворовый. Так она, собака случайно стол задела и прах рассыпался, разлетелся.
Тогда муж взял собаку, отнес на реку и утопил, вот и вся история.
Смотрите, светает, пойдемте спать.