Китайские кеды

                Китайские кеды

       Весьма вероятно, что я родился с одним заострённым предметом в знакомом всем месте. Почему я так сужу? Да потому что и  до армии у меня случилась масса приключений, а уж так состряпать сюжет, чтобы попасть в кедах зимой в Заполярье на службу - это надо уметь! А было так: Узнал у подвернувшегося лейтенанта, что часть, в какой мне выпало стать воином, начинается с шифра ЮЯ (к слову дальше - 81269, я уволился в 1968 году, вот память). Я поинтересовался я у офицера, ЮЯ, это где? И получил весьма точный армейский ответ - южнее Ялты. А по географии у меня всегда были пятёрки, поэтому подумалось, что сейчас в Ялте самый сезон, можно и в кедах. А забирали нас 8 ноября, как раз на Москву нагрянула зима, мела позёмка, хлестал ветер. Собрали с утра – так было в повестке - на Ипподроме, прямо под трибунами. Примерно тысяча нагих новобранцев прикрывали свои доприсяжные достоинства листиками бланка медосмотра, примерно в половину А-4, и представали по фамильно перед длинным на пять персон столом, где по центру сидел седоватый армейский чин в белом халате, слева и справа по две молодых девочки, тоже в халатах, но ещё и чепчиках, И если и медики, то уж слишком молодые, отчего убрать этот листик с причинного места было невозможно стыдно.  А они ещё и во всю своими глазищами на нас смотрели. Ну хотя бы как наши мамы возрастом были, так нет же. И пока эта медкомиссия ставила галочки в листочках прикрытия, где-то внутри здания вся наша одежда подвергалась жаровой обработке от московских москитов, блох, и болезнетворных микробов, будущие воины СА СССР стеснялись как девицы. Я тоже.
   А накануне этого предармейского стыда, вечером ко мне домой пришла моя с наших с ней двенадцати лет подруга Ирка Паюнова  с предложением мне отдаться. Мотивировка её была такая - она, на правах друга знает, что я в этом ещё мальчик!!! (а это было именно так...) А армия дело такое, всё может быть!!! так, что вот, чтобы хотя бы знал, что это такое!!! Я опешил! Столько лет разделять с ней все её радости и беды и в том числе… интимные, но чтобы вот так просто, как старинный друг, но женского пола, и главное сходу в лоб! Подруга моя начала свою любовную лирику лет в двенадцать. Знаю это потому, что всё началось в пионерском лагере Салют от нашего очень секретного института, где мы с ней были в одном отряде. А знались раньше, так наши мамы дружили, ну и… рикошетом и мы задружили. Первой её любовью стал Борька из более старшего отряда, о чём она мне после ужина и шептала.
Шептала  в восхитительных образах, сбивая меня с панталыку, так как я знал этого Борьку совсем иначе! Шептания продолжались недели две, и к концу изменись в корне. Оказывается Борька совсем не тот, за кого себя выдавал. А вот Юрка…  Две недели ушли на Юрку. Ещё с месяц на Витька. А тут и лету конец. Последние её на моё плечо слёзы, автобус и Москва. Жили мы в разных районах, поэтому зимой у меня был перерыв. И так каждое лето. Ближе к возрасту, как сейчас говорят, согласия, за лето я узнавал от неё, как умеет целоваться светловолосый т длинный Гоша, наклоняясь над Иркой. И как, стесняясь, но всё делилась Ирка, её грудок касался Серёжка, мой сосед в футбольной команде по нападению. Я играл семёрку, он шестёрку. Перед армией меня понесло в большую жизнь, и даже из Москвы, в геологические экспедиции, но по приезду я снова выслушивал все её перипетии яркой личной жизни. Такой я у неё был вверенный поверенный! Поэтому она точно знала, ну не молчал же я в наших разговорах, что без неё я бы был, возможно, первым девственником Советской Армии. Но как у нас в экспедиции говорил водитель ЗИЛ 131, Пашка Муравьёв, если мы да не солдаты, так и Волга не река, я не сдрейфил от Иркиного отдаться. Замечу, что Иришка, скорее всего, тоже изрядно волновалась. Одно дело дружить, а другое... Да и с чего начать-то, тоже вопрос. Но притушили свет и стали разоблачаться! Не целоваться же, когда сто лет знаем друг друга ка облупленных. И это оказалось почти что самым сложным. Надето было, «мать заставляет» пояснила Ира, тьма чего. И пройти сквозь слои разных одежд, от верхних, до нижних, через какие-то рейтузы и прочее, (это сегодня сразу под пальто начинается лысая пиписка) и добраться до того места, где начинается не девственник, стало первым испытанием. И этот путь мы с ней не прошагали, мы проползли и вышли из него мокрыми, растрёпанными, с горящими глазами, и с моим персональным неизгладимым удивлением на этот немногим ниже живота тёмный предмет, состоящий их волос. Я в своих юношеских мечтах представлял себе сие слегка иначе.
   А под сводами ипподрома всё шло свои чередом. Мальчики с трудом отрывали листики от череночков, клали их на столы под ручки медперсонала и рдели. Но вскоре мы таки получили свои одежды, тёплые после печей, и кеды тоже, и стали ждать отправки в Ялту. И дождались! Нас привезли на Ярославский вокзал, где под нас стоял целый состав. Распределили по вагонам, и часов в пять поезд дёрнулся. Утром я обратил внимание, что станции, которые ми миновали не совсем южного направления. Подумав, я решил, что это такой секретный план. Чтобы условный противник и его шпионы не догадались, что мы едем в Ялту! Поезд кружил несколько дней вокруг Москвы, и подался ! на север. Ага, я подумал, это чтобы уж точно оторваться от их глаз, следы заметает, чтобы уж точно никто из шпионов не узнал, что нас везут на юг, в Ялту! Но когда мы проехали Ярославль, Вологду, я не то, что засомневался насчёт Ялты, но подумал, что это уже лишнее, столько километром накручивать! С тем и заснул. А утром, а по географии у меня пятёрки всегда были, я впервые засомневался насчёт ЮЯ. А когда закончилась домашняя еда и питьё, (в смысле алкоголь) и мы, сидя и лёжа по полкам уже запели разные песни, а за окном простирались совершенно белые и свободные от всего поля, нас выгрузили в снега не доезжая километров сто до Мурманска на ж.д. Кильдинстрой! И температура на станции была сосем не Ялтинская, минус двадцать семь градусов. По Цельсию, естественно! Что мы все увидели на большом, в метра полтора, градуснике, висящем на стене вокзала. Я постоял на снегу, в мгновение одубевших изделиях народной республики Китай, и от такого серьёзного холода стал переминаться так, как если бы стоял на углях. Ребятам было не лучше, ботинки, туфли… Но про Ялту всё-таки спросил. Капитан, закрываясь от снега, переспросил, Ялта? Я показал на КЕДЫ, как на подтверждение, что не смеюсь. Ах, черти, удивился капитан и добавил,  ладно, сынок, потерпи, сейчас в баню, а там.... До "там" мы пробежали три километра, правда, вниз, с сопки, я в кедах, по ничем не тронутым снегам в час ночи. Ноги были целы. В бане настоящий жар. До трёх часов мылись, и, натягивая на себя солдатскую форму, гимнастёрки, брюки, а примеряя головной убор, переставали узнавать друг друга. Наматывали портянки и примерялись к шинелям. Ещё три километра по той же, уже набитой нашими туфлями и моими китайскими кедами дорог, по иссиня белым снегам, под звёздным небом, но уже в кирзовых сапогах, что не было по первости не намного теплее кед, мы прибежали неизвестно куда, но услышали слово казарма и нам показали где можно лечь спать! На часах пять утра, это последнее что я запомнил из мирной жизни. А в интервале между семь ноль одна, и семь ноль три, впечатление было, что я только только заснул, как откуда-то, возможно с того света, в туман уставшей от всего головы и тела рванули совершенно незнакомые, для сознания слова: "Рота, подъём!" Я озлился, поднял сонную голову и как можно громче, чтоб дошло до кричавшего «Рота подъём», дошёл мой вопрос, я прорычал «Какой идиот разорался?» Идиотом оказался, выяснилось, мой и наш непосредственный и самый близкий начальник, из хохлов между прочим, замкомвзвода, старший сержант, тоже позже выяснилось, Валентин Конопа. Он поинтересовался, кто это так насчёт идиота спрашивает, подошёл к койке, где я лежал на втором ярусе. Я ответил ему, что это я спрашиваю! Он не стал спрашивать причины вопроса, а произнёс пока не знакомое мне выражение, «наряд вне очереди». Не зная, но догадываясь, что это может быть, я парировал своим «Да хоть пять!» Он кивнул и произнёс «Два наряда вне очереди». Я ему, да подожди ты со своими нарядами. Ты знаешь, во сколько мы легли, и показываю ему часы? Он даже с каким-то смаком произнёс «Три наряда вне очереди». Я ему, вот же заладил, наряды, наряды, ты понимаешь, что мы сейчас не солдаты. Два часа сна, мы же мешки. И тут к нам пришёл ещё один начальник, но уже старшина, что тоже вскоре узнали, быстро понял, что к чему и уже ко мне обратился и вежливо «Понимаете, у нас тут режим… Его никак не отменить! Сейчас завтрак. А если вы сейчас не позавтракаете, то куда нам всю эту еду девать?» Я подумал, а что, резонно! Вокруг нас уже стояли мои одноротники и внимательно слушали и про наряды и про… завтрак. Через минуту к нам пришёл капитан, поздоровался. Выслушал доклад Старшины, отменил наряды. А через неделю мне дали лычку! И я стал ефрейтором. И подружился со старшиной, Николаем Летним. Такая фамилия. Совершенно замечательным оказался человеком. Попали мы, оказывается в специальную армейскую школу, где став её курсантами, должны были в несколько месяцев приобрести необходимые армии профессии, радистов, операторов радиолокационных станций. К концу школы мне дали ещё одну лычку. Но после первого месяца учёбы, а учился я на радиста, о чём можно сказать не мог и мечтать, настолько это было хорошо, для дальнейшей мой геологоразведочной работы, меня перевели в класс изучение РЛС П-15-ть! Радиолокационной станции по низко летящим целям, я пошёл к начальнику школы, полковнику Талому с просьбой оставить меня в радистах. Я вошёл в кабинет, доложил, кто я и попросил и изложил просьбу, мотивируя её своей после армией работой. Но случилась клиника! Полковник Талый почему-то и слушать не стал. Я упорствовал, и ушёл от него с четырьмя нарядами и тоже вне очереди, которые уже никто отменить не мог, и я честно отбарабанил четыре наряда, а затем выучил РЛС П-15 и до конца службы был её начальником. А это, между прочим, старшинская должность. Но из армии я увольнялся младшим сержантом! За язык, за норов, за отвагу и за то, что всю службу был секретарём комсомольской организации части, и что однажды командиру нашей части-роты отказал в удовольствии порубить все свитера и прочие тёплые вещи, которые прислали родители своим служивым чадам. После военной школы меня занесло служить на остров Новая Земля. А это самый, что ни на есть север с метелями, холодом, полярными сияниями и настоящей службой. И вот я замещаю улетевшего в отпуск старшину, а тут приезжает новый ротный, всё проверяет, и дошла очередь до каптёрки. Где по случаю летнего месяца в вещмешках лежали присланные почтой родителями зимние свитера, носки, варежки. Ничего особенного для севера. Но новый командир, впервые на севере, не нюхавший ещё ни бурана ни настоящих отрицательных температур, увидев домашнюю одежду, осерчал и произнёс уверенным голосом «Порубить». На его "порубить" я, буквально понимая, что зимой свитер и варежки, это боеспособность, возмутился и сделал то, к чему подтолкнуло меня сердце. Я встал в дверях и тихо, далеко не вежливо ответил, что сначала меня. И добавил, что только после этого свитера и варежки. Надо заметить, что одевали нас не плохо. Но вот почему-то самая необходимые для тепла веши, носки, рукавицы, свитера напрочь отсутствовали. А минус пятьдесят там постоянно. Меня он рубить не стал, но грозно так прокричал, что я отстранён от службы и буду посажен в дисбат. Зато, ответил я, ребята не замёрзнут. На том и порешили. Я несколько дней слонялся из угла в угол. А тут ещё и старшина подоспел, вернулся из отпуска. И вот как-то он бежит по нашей маленькой столовой и показывает мне большим пальцем вверх - Во! Я даже не понял, что бы это могло значить, а на обратном пути он негромко мне объяснил что за - Во! Оказывается, наши офицеры устроили новенькому суд офицерской чести и меня отстояли. Я, конечно, слышал, что есть такие суды, но вот чтобы так быстро в два конца решилась моя судьба, никак не ожидал. За службу было ещё несколько принципиальных расхождений между моей верой и конкретными офицерами. Кого-то я не только уважал, любил! Кто-то удивил бесстрашием, а кто равнодушием. Не буду описывать - но секретарил я как сердце, и совесть велели. Но вот что скажу. Этот капитан с топором, вот умница оказался! Он выехал из части гораздо позже, чем я уволился в запас, приезжал в Москву к моей маме, и покаялся, повинился ей за меня. А я об этом узнал лет, наверное, пятнадцать спустя! А этого замкомзвода, Валентина Конопу, за неделю как мне улетать на материк, прислали рядовым из-под почти тёплого Мурманска в нашу часть на стройбатовские работы. Разжаловали вчистую. Но я  к этому времени ему всё простил.
 
Александр Зиновьев. 
2007 г.