На одном дыхании

                Первая любовь

Весна в этот год налетела, не разбираясь, что да зачем. Везде где можно неслись ручьи, в которых так же неслись эскадры из пробок, деревяшек которые сопровождали мальчишки уже без головных уборов. Солнце старалось вовсю. В школе не усидеть.

     Матвей в эту весну встретил первую свою любовь. Вот как это было.
После школы, и позже чем обычно, запыхавшийся Матвей влетел в кухню, крутнул несколько раз круглый с выступами диск на бронзовом кранике и припал к струе. Соседка, Татьяна Георгиевна повернулась от своего стола в коммунальной кухне к Матвею грузным телом и тепло произнесла.
«Всё носишься?»
Матвей сделал несколько глотков. Подумал, не разгибаясь, и ещё попил. И только после этого выпрямился и поздоровался с Татьяной Георгиевной.
Матвей такое пережил, что, во-первых улыбался во весь рот, а во вторых не зная как поступить с пережитым, улыбался глупо.
«Что-то ты припозднился?» Сказала ещё Татьяна Георгиевна, посмотрев на ручные часы. «Уж какой раз замечаю». Матвей уже с час как должен был прийти из школы, где он учился в восьмом классе «А». И Татьяна Георгиевна естественно, как почти мама, послеживала за мальчишкой.
Матвей  всё это услыщал конечно, но даже не насторожился, а, постояв, решил, что надо ещё и лицо ополоснуть, что он и сделал. Лицо горело, алело, почти дымилось.
     А произошло вот что!
Матвей сначала бежал вверх по переулку за Новослободской улицей, затем по дворам и улицам Тверских улиц и переулков, домой, на Четвёртую Тверскую Ямскую улицу дом 37-мь. А бежал он потому, что несколько минут назад, зажмурившись, и как-то сбоку, как стоял, так, основательно прицелившись, чтобы не промазать, поцеловал в щеку девочку из параллельного седьмого «Б» класса и… рванул со всех ног, только его и видели! Чего-чего, а бегать Матвей умел. Никто в футбол не мог его догнать, когда он отрывался с мячом, как и обыграть никому не удавалось.
И вот утром этого же дня, идя в школу, как только ему в голову пришла мысль, что надо Галю поцеловать, Матвей перестал соображать. Они с Галей шли по весенней Москве, Галя что-то говорила, но он её не слышал. Просто перестал слышать. А она не замечала и рассказывала, рассказывала. День был тёплый. Они шли снизу, с бульваров, от Трубной, осыпанные весенними тёплыми лучами солнца, в расстегнутых пальто, окружённые весенними запахами московского воздуха и разговаривали о великом! Вернее Матвей слушал о великом. Великим в этот момент были какие-то вязания, нитки мулинэ, пяльцы и ещё что-то очень далёкое от футбола, книжек, которые он с упоением читал, и разным по настоящему мужских дел. Он разглядывал Галю, успевал пробежать глазами по ручейку несущему по своим весенним надобностям. Но мысли его были совершенно в иной, далёкой от мулине, плоскости. Он думал о первом поцелуе. Про поцелуй Матвей прочитал в книге, где точно вычитал, что кавалер через какое-то время знакомства просто таки обязан поцеловать даму своего сердца.
Галя была хороша! Вернее Матвей точно знал, что она ему нравится! Про любовь он ещё не знал, не ведал. Возраст не тот, а вот про нравится и про поцелуй… А ещё когда он вспомнил, что во всех книгах написано, что  мужчина должен поцеловать женщину, вот тут-то он совсем перестал слышать, что говорит Галя. А так как их познакомили уже больше двадцати дней, в конце марта, то получалось что пора… Все эти дни, весенние, лёгкие, солнечные, томительные, если честно, сразу же после школы они Матвей и Галя гуляли и разговаривали. Иногда и Матвей что-то отвечал ей, но эта сбивающая с панталыку мысль про поцелуй, просто изводила восьмиклассника и лишала его разума.
А познакомила их Люда Бушук. Небольшого росточка, с круглым лицом, с косицами, и круглыми ясными глазами. На переменке Люда оттянула за рукав гимнастёрки Матвея к широкому окну, подальше ото всех, и тут же выпалила: «А тебя Матвей, полюбила одна девочка!» Немного осеклась на слове любила, потому, как у них разговор с Галей был совсем не такой, и добавила: «Ну, ты ей понравился, понимаешь!»  Матвей каким-то шестым чувством понял, что всё пропало! Но стоял внешне спокойно и, кивая головой, с начинающими рдеть ушами, слушал. А Люда, совсем запутавшись в терминах, невольно ещё усилила своё сообщение: «Влюбилась она в тебя! Теперь понятно?» Матвей на все её слова, которые становились всё непонятнее, ещё кивал, соглашаясь. Людка ещё так заговорщицки оглядывалась, что Матвей  невольно следя за ней, тоже стал оглядываться, и вдруг заметил, что не чувствует ног. Вся школа с коридором где бегали младшие и солидно прохаживались девочки в тёмных фартуках на коричневых  платьях, двери классов, стенгазеты куда-то отодвинулись. Остался только Матвей и Людины губы, которые что-то говорили. И когда она его подёргала за рукав, понял, что надо как-то ответить, дать понять, что всё понял и готов. Поэтому он сумел пробубнить: «Всё понятно». Подумал и спросил: «А что же теперь делать»? «Да ничего! Вскинулась Бушук. Чем на один миг, но обрадовала Матвея. «Я вас познакомлю, пойдёте гулять, или ещё как, в кино, например»! «В кино»! Матвей  понял это как дело решённое и что уже сегодня надо идти в кино, а он никак не собирался в кино, да и денег нет. Люда посмотрела в окно и договорила: «Ладно, решили. Пошли на урок, а после я вас познакомлю». И легко, почти вприпрыжку побежала к двери класса. Матвей же на незнакомо ватных ногах дошёл до парты и не сел, а как на воздушной подушке, опустился на лавку, не почувствовав её жёсткости. Тут же пришла мысль о ком говорила Люда. Матвей, пытаясь вспомнить девочку, о ком говорила Бушук, Иванова! Галя Иванова, совсем не слышал учительницы. Урок, казалось, никогда не закончится… В голову чего только не лезло… После уроков Люда стояла в дверях и всех пропускала. Затем заговорщицки посмотрела на Матвея, выглянула коридор, и поманила его к себе. Матвей обречённо вынул портфель, положил в него тетрадку с книгой и пощёлкав замками, закрыл.
     Галя стояла и смотрела, как они к ней идут. И Матвей тут же её вспомнил. Как и все девочки, две косы сзади, пробор ровный на голове, форма, узкое и… красивое лицо, брови стрелками. Плюс, невольно об этом подумалось, уже была грудь. Не как у Людки, у этой она была больше всех в классе, что все ребята заметили первого сентября, в первый день учебного года, когда все друг с другом здоровались. У почти всех девочек за лето появилась грудь. А у Бушук такое под формой выявилось. Совсем недавно, когда кто-то из ребят вбежал в класс с воплем: «Бегом в гардероб, девчонки пуговицы режут», и все бросились с четвёртого этажа, а Матвей, самый проворный, первым влетел в свой ряд вешалок, и обхватил было пискнувшую, но тут же затихшую девочку, которой и оказалась Бушук, потому как руки Матвея твёрдо держали её за груди. Людка сжалась и замерла, не шевелясь. Ни звука. И тут Матвея покрыла испарина, потому как он почувствовал, что держит и крепко Людины груди. Что то, что у него в руках, на что и смотреть-то нельзя, не то что цапать, что в руках оказалось совершенно запретное, обе её груди. По штуке на ладонь!
Надо заметить, что никогда ещё после лета ребята в классе не заговаривали между собой о том, что появилось у девочек, и только поглядывали, удивляясь… И, конечно же, Матвей никак не думал, что он вот так будет держать это самое таинственное, особенно видное на уроках физкультуры, в руках, и не знать как сейчас с этим быть. Люда молчала и Матвей молчал. Так и стояли, не зная как быть. По другим рядам раздавался писк и возня, крики, топот ног. А в этом ряду тишь и благодать.
     Это обстоятельство, которое как-то незаметно и закончилось, сблизило Бушук и Матвея, можно сказать породнило, и, наверное, поэтому Люда так легко выполняла просьбу школьницы из параллельного класса, и остановившись перед Галей, произнесла: « Вот, Матвей» И уже Матвею: «А это Галя» Помолчала, не совсем понимая как быть дальше, но договорила: «Ну я пошла». И правда пошла. Но тут Галя её вернула, чему и Матвей сильно обрадовался, и они спустились в гардероб, оделись, и втроём пошли гулять… И догуляли до кинотеатра. Матвей на левом фланге, Бушук посередине и так далее. Разговаривали они сами с собой, поэтому у Матвея было время и присмотреться к Гале и прислушаться, что на правом фланге говорят! А вот в кинотеатре хитрая Бушук, как только медленно растаял свет, тут же переместила Матвея к Гале и Матвей оказавшись так быстро между двух знакомых девочек, начал тихо, но внятно волноваться! А когда через несколько минут Галя, о боже мой, нашла его руку и потянула к себе, и он как-то не совсем по-мужски, но взял её ладошку и так просидел, волнуясь от незнакомых чувств, до конца кинофильма, совершенно не замечая самого кинофильма, он думал, что вот-вот с ним что-то случится . И очень переживал, не видит ли этого Бушук. Из кинотеатра они уже пошли  рядом, а тут и Бушук попрощалась. И стали они гулять уже вдвоём. Матвей встречал её после школы, и они шли и разговаривали. О том, что было в классах, о уличных сценках, о кино, о весне, о том, что было, о книжках. И так догулялись до дня, когда Матвей прилетел на кухню и припал к крану. Матвей конечно видел, как это делается в кино, в жизни, да и его целовали, но это были родственники. А чтобы вот так сам и девочку. Поэтому по пришествии этой страшной идеи он и потерял дар слышать, возможно, и речи. Но нужды в этом, слышать, и говорить не было, Матвей полностью занятый разработкой плана поцелуя, ничего не замечал. Даже идя рядом и иногда останавливаясь, Матвей, подбиравший момент, и уже несколько раз было решался произвести это самое, как Галя, повернувшись на каблуках и совершенно не замечая изменений в Матвеевом поведении, шла дальше и дальше и вот они уже дошли до её дома, до высокой деревянной лесенки приложенной к дому, по которой можно было подниматься на второй этаж, а Матвей всё не решался на поцелуй. Но миг этот настал, или сейчас, или никогда! И Галя так удачно стояла, и лицо вверх подняла, на лесенку посмотрела. И вот тут Матвей, зажмурившись, Глаза сами собой закрылись, прикоснулся к её щеке своими жаркими, надо полагать, на этот момент губами, которыми уже через двадцать минут пил на кухне воду.
     Ещё не успев положить на стол книги и тетрадки, готовиться к завтрашним урокам, как к нему застучалась совершенно осязаемая,  и нехорошая мысль, что он ведь без спросу поцеловал! Чем, скорее всего, если судить по книжным романам, нанёс оскорбление! Ни за что обидел даму своего сердца. И если пока он летел домой, он ликовал и праздновал ещё непонятно что, возможно победу, то по приходу этой мысли, он весь съёжился, медленно опустился на стул, положив руки на колени. «Что я наделал» сверлило в голове огромную дыру. Матвей  непонятно как дожил до утра следующего дня. Вечером мама допытывались, что это ты такой, а не заболел ли? А что ответить? Ночь долго тянулась тревожными размышлениями, а затем как-то сразу из пространства прозвенел будильник. По радио шла зарядка.
     В школе на первой перемене он так Галю и не увидел, на второй тоже и только на третьей, уже и отчаявшись и наволновавшись, поднимаясь в кабинет физики, он как-то вдруг её увидел. Матвей остановился, подождал как она опустится к нему, мысленно поправил сюртук, шпагу и произнёс совершенно не свойственное и времени и себе: «Галя, я вас вчера оскорбил». У Гали, как Матвею показалось, от таких слов, даже лицо вытянулось, брови уж точно встали ромбиком. Поэтому от, конечно же, сильного волнения он опустил глаза и увидел её коленки в коричневых хб в резиночку чулках, сосредоточился на них, и донёс окончание фразы до ушей дамы. «Простите, если сможете, и я так больше никогда» и запнулся, потеряв окончание. Как произнести это слово «поцелуй». И выкрутился: «Так делать не буду»! Не поднимая головы, только коленки, он ждал ответа. Где-то в голове застучали металлические блестящие шары, и Матвей сквозь туман заметил, что коленки побежали по ступеням лестницы вниз. И тут же от вида убегающих ног, коленок, края подола понял, что прощения ему не будет и скорее всего никогда. Скорее всего никто из школьников рядом, а они точно были, не заметили всего трагизма состояния Матвея, его сердца и души и не заметили как Матвей в последнем порыве надежды, поднял своё лицо накрытое мольбой как туманом. Галя убегала. «Ну что же ты?», мысленно кричали его, к слову, синие глаза? А Галя  весело посмотрела с нижней площадки на неузнаваемого Матвея и прозвенела: «Я буду ждать тебя»…
     Ко всем этим несчастьям, ещё и день после школы, оказался пасмурным и гулять под первым дождиком было не с руки. И Матвей не знал, как поступить, потому, как ещё не было у них таких дней. Было солнечно и пахло по очереди талым снегом, ручьями, затем почками. Над Москвой и вдоль улиц летали весенние ветра, внося сумятицу в поведение и Гали и Матвея. Под этим слабым дождём они дошли до Галиного дома и лестницы на второй этаж, Матвей всё же как-то надеялся, что Галя найдёт слова прощения его поступку и успокоит его душу, но Галя как будто и не слышала тех слов, уже у своего дома, сказала легко, как будто в сотый раз: «А пошли ко мне, я тебе выкройки покажу»… И Матвей впервые в своей мальчишеской жизни, поднялся по скрипучим ступенькам в дом, где жила девочка. Он и раньше был в чужих домах, но это было дома друзей, родственников, но никак не девочек. Он шёл двумя ступенями ниже Гали и только и видел, что полоски рисунка чулок на рельефных икрах и подмокшие туфельки. Но когда он помог снять и повесить на вешалку её пальто, повесил свою курточку, он перестал дрожать, понял, вот так почти вдруг понял, что ничего страшного-то нет. Что руки ноги целы. Портфель вот он, что Галя тоже человек, хоть и девочка. Галя провела его на кухню, где поставила чайник. Отодвинула белую занавеску на окне, и Матвей увидел в окно мокрые ветви большого дерева, соседний кирпичный дом. Потом повела в ванную, руки мыть, дала полотенце, в общем, как-то так освоился!
   После чая Галя привела Матвея, как щенка что ли, в свою комнатку странно похожую на увеличенное в размерах купе в поезде. Так же как на кухне посередине  стол от окна,  с занавесками, только больше. С одной стороны стояли два стула, с другой кушетка под серым покрывалом. В изголовье лежала подушка, на стенке коврик с горными вершинами. На столе лежали выкройки. Матвей сам себе показался большим в этой комнатке. А вот выкройки, он вспомнил, у мамы их видел, и поэтому знал, как они выглядят. А Галя, уже переоделась в незнакомое платьице в талию, с беленьким воротником, перестала быть школьницей и стала с увлечением показывать и рассказывать, что она придумала сшить, и как это будет выглядеть, и показывала это на себе, прикладывая выкройки к телу! От этой демонстрации и прикладывания, голова у Матвея слегка опухла. Ну, то есть Матвей и видел и понимал про платье, но когда всё это впервые! Так что волнения его было совершенно объяснимы. Он держался, кивал опухшей головой и никак не выдавал себя, заметил, что всё больше и больше волнуется от такой близости девчачьего тела и разных к ним прикладываний. Правда, даже что-то спрашивал. На кухне снова запел чайник, что и спасло от этого возникшего волнения. Галя сбегала несколько раз на кухню и накрыла, убрав выкройки, стол. Чашечка, блюдечко, ложечка, сахар, бублики, заварник… Парок из носика. Всё такое простое, понятное и привычное.
     После чая, Галя совсем убрала выкройки. Матвей сидел на её кушетке и  наблюдал как она всё это делает. Что-то на полку, нитки в ящичек швейной машины, лекало, такое удивительно большое, повесила на специальный крючок. Поправила скатерть и села, ой, рядом с Матвеем. И так близко, что Матвей даже подвинулся, чтобы место было и Гале. Но Галя…
     Галя вдруг, получилось, что вдруг повернулась к нему, и положила обе руки на ему на плечи, приобняла, притянув его голову к своей груди. Затем так же по простому отодвинула его от себя, и Матвей  зажмурился, потому как увидел, что Галя тянется к нему губами! И она дотянулась, покуда у него сердце падало непонятно куда, но вниз, и прикоснулась не горячими, нет, какими-то угольями к его губам и Матвей тихо скончался. Даже не дёрнулся. Но сквозь, оказывается даже не сон, хотя и не явь, почувствовал на щеках и закрытых глазах Галино дыхание и мягкие, и какие-то уверенные прикосновения, которые тот час же становились поцелуями. Совершенно не зная как поступить и что делать, Матвей не только страдал с закрытыми глазами, но и не дышал. А зачем дышать? Да и нечем дышать!  А Галя всё чаще и целовала, целовала, ерошила волосы, гладила голову и вела себя с Матвеем как с совсем маленьким! Матвей молчал. Молчал как партизан! Изнутри щурился и отчаянно боялся этой незнакомости и необходимости открыть глаза. Да ещё руки висели плетьми. Даже сидя. Сквозь всё это незнакомое услышал Галин незнакомый шёпот: «Мотик, а ты целоваться умеешь»? Голос был тихим, почти неслышимым, отчего Мотику пришлось открыть глаза, чтобы удостовериться, не показалось ли.  И Матвей открыл глаза. Лучше бы он этого не делал! Он увидел, да так рядом, что дух вновь захватило, её круглые серые с синью глаза, за нами маленькие уши и косы… Ну, просто глаза в глаза. Августовским шмелём прожужжала мысль «пропал», ну может быть и не августовским, но прожужжала явственно. Даже почувствовал ветерок от крыльев.
   На этот вопрос Матвей не знал что сказать! Ну, просто совсем не знал! Совершенно! Сказать что никогда ничего такого не было, что и было правдой, как-то язык не поворачивался, а сочинить… Враки… И как ни пробовал что-то начинать говорить, как язык отказывал. Но сказать пришлось, и совсем тихо, как будто извиняясь: «Совсем нет». И к своему удивлению увидел, что Галя как будто обрадовалась этому! А ещё, когда открыл глаза, удивляясь видел, и удивлялся ещё сильнее, что весь трясётся мелкой дрожью. Особенно руки. Он даже сел на них. А Галя куда-то сбегала и вернулась со словами: «Сейчас и научимся»! И стала учить!
     О Боги! Так мог бы воскликнуть Матвей, он же Мотик, спустя сколько-то лет в такой ситуации, и набросился бы на предмет женского пола со всей горячностью, а сейчас он замер и исчез. Исчезли мысли, исчезло тело, всё, кроме каких-то электрических ощущений женского и ни с чем не сравнимого сладкого томительного, рушащего остойчивость и точки опор. С тех пор, из того дождливого, первый дождик, дня и часа среди массы не отвеченных вопросов, Матвея время от времени донимает вопрос, ну откуда девочка одного с ним возраста, к этому дню уже умела так целоваться. Прошло много лет, а вопрос так и без ответа.
   А Галя, наверное осмелевшая, положила его руки на свои плечи, показала на себе  как надо складывать, открывать, и что-то ими, губами, делать. Матвей видел её губы, но как  в тумане,  и все эти с прикосновения, вся эта новизна, от которых у Матвея уже пару раз останавливалось сердце и произошло что-то внизу живота, наверно сводили с ума и Матвея и Галю. На дворе темнело, и учёба продолжалась в незамеченных сумерках. И  в какой-то момент Галя после очередного касания губ, ойкнула и завопила: «Получилось, получилось»! Что получилось, Матвей не сразу осознал, но по радостному Галиному лицу и виду, понял, что всё вышло как в кино! По настоящему! Матвей даже осмелился на свой собственный, как сейчас бы сказали, контрольный поцелуй! Это когда захотелось пить. Галя принесла большую эмалированную кружку, из которой они по очереди и попили, и Матвей уже со знанием дела, поцеловал её, влажные и пахнущие водой губы. Ух ты!!!  Только вчера  извёлся от содеянного им у крыльца её дома, а тут как заправский взрослый мужчина! Обнимает своими губами Галины и целует… В какой-то момент Галя как-то так особенно задышала, прижалась к Мотику сильно-пресильно, вздрогнула и затихла.
     В общем, голова конечно кругом. От нервов или усталости, но Галя легла на своей коечке-кушетке на спину и закрыла глаза. Матвей, наверное, в диком восторге и биении сердца, смотрел  на её лицо и не сразу заметил, как Галя взяла его правую руку и потянула его к себе. Он и сам хотел погладить её лицо, но её рука остановилась над тем местом, где у неё была грудь и опустила! Галина рука легла на неё сверху и прижала. Под платьем были такие же, что и у Бушук, но меньше, трепетнее наверное, и касание их было не случайное, а как будто уже имеющее право на это, ещё конечно запретное, но право. Вот только что запретное, а секунды не прошло и… И пока Матвей приноравливался к этому новому, Галя расстегнула две вверху платья пуговички и эту же руку положила под платье, уже на раздетую грудь.
   Так Матвей одним днём очень даже сильно повзрослел, до конца жизни полюбил Галю, её грудь и губы… А ему ещё и грудь минутами позже пришлось целовать и он удивился бусинке соска у себя во рту. Пришёл домой поздно и целый месяц после этого они только и делали, что бежали быстрее к Гале домой и целовались, целовались, целовались… И лежали совсем обнажённые, чего Матвей страшно, до алых шеек, стыдился. И ещё он удивился, что стал мечтать о футболе, о дворовых ребятах, которых не видел уже месяц… О книгах!
      В конце мая Матвей Михайлович уже ехал в поезде в далёкую от Москвы Якутию, в геологическое поле! И всё лето думал только о Гале и переживал всё, что произошло. Изводился настырности, с которой всё в нём мужское просило употребления и женской ласки. А по приезду, уже поздней, снежной осенью, в октябре вдруг испугался звонить! Что-то останавливало… Два раза находил время, чтобы во всей коммуналке  никого не было, и не решался! На третий, всё же набрал номер, и простуженный голос на том конце проговорил: «Галя, тебя». Матвей враз взмок, но на «алё» всё же ответил вдруг осипшим и охрипшим голосом: «Я приехал»!
…
С той поры Шатров что называется очень понимал женщин. Очень!

Александр Зиновьев.

28 февраля 2008 года