Факт смерти

                ...можно не бояться быть прочитанным...
                Вениамин Каверин. Перед зеркалом



Галстуки Бодрича висели на ветках берёзы под окном разноцветным кошмаром самоубийцы. Провожая бывшего, бывшая запустила вслед чемодан с пожитками. В полёте чемодан распахнулся и саморазгрузился на берёзу. Вот, пожалуйста, даже чемодан блюёт от тебя, до чего ты докатился, думал Бодрич. Подпрыгивая, он похватал то, что пониже, и с этим немногим ушёл навсегда.

Жить нужно было продолжать, того требовали вопросы литературы.

- Зачем отправлять! - вскричал Бодрич, переживая за автора и мучаясь с ним заодно. - Не делайте этого!
Хороший критик и литературоед всегда мучается больше автора: автор мал, не понимает...
- Вы пишете... вот, вот.
Критик выхватил очки из рукава, как показалось мне, и не глядя ткнул в сторону носа (автор зажмурился):
- "Поздняя античность никуда не кончилась... Вчерашние варвары сняли овчины... sic... откопали Урим и Туммим, это я не знаю как понять... сели в скрипториях и..." Ну, думаю, достаточно, - как вы считаете?
Очки совершили обратный вольт, сверкнув вольтовой дугой перед восхищённым автором.
- Ведь это бред.
Бред, автор был полностью согласен. Собственный рассказ (вот он, на столе перед Бодричем, - а Бодрич молодец...) вдруг предстал во всей своей отвратительной, родной наготе, как старый отец, брошенный сыном в доме престарелых. Умирать неизвестно у кого на руках! Если на руках... "Не буду отправлять никуда, - дал себе твёрдое слово пристыженный автор, - ни в "Когтябрь", ни в это... "Задне-сибирские огни"! Вообще сожгу. Домой приду - и сожгу!"
Бодрич смотрел на меня ласково и с прищуром, как второй сын брошенного отца.
- Пусть это будет только ваш бред. Ваш, и больше ничей. Да?
"Тоже бред", - с сомнением подумал я.

В жизни "до холстов" писатель волен жить и творить чего вздумается. Попав в рамки, он одновременно попадает под власть того диктума, который отныне диктует ему и его читателю, как быть. Оракул тёмен, его толкует критик-литературоед, и уже "в толцех" бездна премудрости выдаётся рабу в виде причастия.
Хуже толковника критика только толкующий писатель.

- Но ведь Генис...
- Какой на*уй Ведьгенис?! За*бали уже эти ведьгенисы, - закричал не стесняясь дам за ближайшим столиком зоилистый Петроний. - Расписались, когда их "Свобода" стала уже не нужна! Мне и раньше она была не нужна! "Свобода"... у входа! На улице! Улицейские, О*уевайли, Ведьгенисы! Улица язЫков! Маца навынос... и распивочно.
Дамы за столиком слушали и видимо упивались.
- Мацу не пьют, - неуверенно вступился я.

- Сплетни! И ничего больше. Интеллектуальные сплетни, - Бодрич нахмурил брови и сразу стал похож на дорогого Леонида Ильича на охоте.
- Однако... Он написал, - я помёл по сусекам памяти, но ничего не вымел, кроме... - книгу о еде!
- Я не люблю еду, - отчеканил критик.

- Стал много срать, - пожаловался Бодрич при встрече.
Вид у него был озабоченный. Я тоже озаботился:
- Жидким?
- Нет, нормальным, густым. Консистенция в норме. Цвет...
Он хотел добавить "и запах", но вовремя остановился.
- Ну... это случается, - не зная, что сказать, сказал я. - Обычное дело с нашей водой.
- Помру скоро, - со вздохом сказал он.
Всё, что случалось, Бодрич рассматривал в контексте бренности земного существования. Его больше всего удручало, что факт собственной кончины он, Бодрич, не сможет как следует осмыслить. Более того, он вообще не узнает об этом вопиющем преступлении против человечества. И это... озадачивало.

"По поведению мне хотели поставить одиннадцать, но поставили всё же двенадцать, жалея мои успехи." Эти строки Бодрич считал лучшими. На мой взгляд, лучшими следует признать следующие две: "Теперь Вы мне пишите на адрес подруги, и это даже лучше, потому что можно не бояться быть прочитанным..."

Решительный поворот в жизни и судьбе случился по причине кота. Критик принёс в дом уличного кота, в надежде скрасить последние дни добром и лаской к малым мира сего. Животных он раньше не держал. С этим малым вышел конфуз. Кот не давал покоя - требовал свободы, рвал когтями обои и всё что под руку попадётся. В туалет он ходил куда захочет, а в довершение всего нападал из-за угла на своего благодетеля, и хотя ущерба не причинял, но мог напугать, особенно во время ночи.
Невыспавшийся критик однажды по ошибке похвалил стихи бывшего пожарного Своякова, сказав, что это уже почти Рубцов местами. Свояков потом бегал по друзьям, пыжился, гудел и много пил за здравие.
Пришлось кота выпустить обратно в натуру. Бодрич увидел в этом происшествии намёк и подал документы на выезд. Ответ пришёл, когда критик находился в отделенческой больнице, избитый накануне в своём подъезде. В подъезде курили, проходивший мимо Бодрич сделал замечание. Узнав, что пришёл ответ, рассказывают, Бодрич заплакал.
На самом же деле, он сказал:
- Насрать.
Факт смерти, не поддающийся осмыслению, настиг его на следующий после выписки день.


9 марта 2018 г.