Нарциссы и панно Улыбка

Я дарю тебе этот день
В золотистой рамке слов-снов.
Свою-твою любовь написал я
На снежном полотне крыш
Пером-лучом весеннего Солнца,
Пролетевшего над нашим городом
Торжественно и пышно…
Неслышно дым выхватывается из труб-губ
Ревнивым ветром и стелется
Над подмерзшими мазками белил,
Мило прячась в нишах.
Но это подчеркивает прозрачность
Невзрачности заснеженных улочек
И редких, аппетитно плывущих
В разинутый рот горизонта
Весенних облаков-булочек,
Выпеченных нам с тобой к обеду…
Я дарю тебе этот день,
Который мы могли забыть навек.


Безмерно много дней растворяется временем в бесконечности, безмерно много остается в сердце словом, мазком, полотном, чувством. Просто воспоминанием…

Она сидела одиноко в бежевой шляпке с печально склоненной головой. С поджатыми в тихом отчаянии губами оттенка лепестков дикого шиповника, цветущего в крымских горах под жарким солнцем. Оттенка свободы… Оттенка вечной печали, которая неуловимо присутствует во всем совершенном.

Все ее милое лицо скрывала вуаль унынья, сотканного из тончайших, невидимых нитей наивности и меланхолии.

И в этом унынье она была прекрасна, будто сама дочь Зевса, муза любовной поэзии, воплотилась в мою случайную попутчицу в этом дребезжащем, отпыхивающемся на остановках, точно гигантский самовар, автобусе.

– Скажите, который час? – обратилась она к кому-то невидимому, сидящему на крыше «Икаруса».

– Время остановилось, – ответил я тому невидимке, что стерег ее унынье, ее одиночество.

Незнакомка медленно повернула свои печальные глаза ко мне:

– Когда это произошло? – выдохнула-дохнула луговой свежестью, ароматом мимоз.

– В тот миг, когда я сел рядом с Вами.

– А мне казалось много раньше.

– Раньше время шло вспять.

– А Вы можете время заставить идти вперед?

– Для этого я рядом с Вами.

– Кто же Вы?

Действительно, кто? Над этим я давно не задумывался. Верно, все люди об этом стараются меньше думать. И летят-летят по рельсам жизни безоглядно, в беспрерывной болтовне о мелочах, о такой чепухе, которая в большинстве не имеет никакого значения…

И кто же я? Утром боролся с хандрой, которая тяжелыми хлопьями так и сыпала-сыпала. Смотрел в окно на занесенные снегом крыши. На солнце, пытавшееся своими лучами-кистями писать яркое, звонкое, очаровательное полотно «Весна». Но ревнивый ветер мешал. Стирал свежие мазки проталин… Нагнал облака и испортил всю начатую работу снегопадом…

Я смотрел на прохожих, на трамваи, на тополя… И мечтал. Мечтал о несбыточном.

– Что же Вы не отвечаете, – чуть-чуть улыбнулась она. И это чуть-чуть, это крохотное подобие ее возможно настоящей улыбки с трудом уместилось в гудящем салоне автобуса, осветило пасмурные лица пассажиров. Заставило их просветлеть. Подобреть. Влюбиться друг в друга. Влюбиться в шумную женщину-кондуктора. В безмолвного курящего водителя с глазами сенбернара. Влюбиться в дребезжание автобусных стекол.

– Утром я был мечтателем, – ответили мои губы ее серо-зеленым глазам.

– О чем же Вы мечтали?

– О вечном. О чем мечтают все… О любви!

Она отвернулась к окну, исполненная восхитительного молчания. Достоинства. Как бы отвергая непристойную тему, где слова, в каком бы они ни были тончайшем, искусно выполненном обрамлении поэтической мысли, оказываются лишними, безжалостно рвущими паутинку печали.

За отуманенным стеклом прохожие увязали в рыхлом снегу, будто пританцовывали и приплясывали в языческом танце. Машины юзили. Буксовали, усердно перемешивая сахарную пудру снега в грязно-кофейный крем.

– Начало марта похоже на конец января, – дохнула она своим теплом на холодное стекло. – И кто же Вы сейчас?

– Художник-импрессионист.

– Какую же картину Вы пишете, – она вновь повернулась ко мне, чуть усмехнувшись, – «Пьеро и Арлекин»?

– Гораздо изящнее, современнее. Полотно называется «Нарциссы и панно «Улыбка».

– Где же нарциссы? – с любопытством спросила она.

– Закройте глаза. Я напишу для Вас натюрморт с живыми нарциссами.

Она приподняла брови, помедлила, вздохнула и закрыла глаза, чуть запрокинув свою восхитительную головку в бежевой шляпке… Ах, женщины-женщины! В их власти справиться с любым чувством, кроме любопытства. Полчаса назад я видел за дрожащими, густо вымазанными французской тушью ресницами это самое любопытство, заглядывая в окошечко киоска и покупая все-все белые воздушные нарциссы с длинными темно-зелеными пиками листиков. Они, полные грусти, стояли за стеклом витрины и отчаянно склоняли шелковистые головки к запотевшему стеклу. Казалось, никто их не замечает. Зеваки толпились перед витриной-картиной, сосредоточенно рассматривали броские этикетки-мазки, точно они в зале Третьяковской галереи.
И я унес эти цветы от разноцветных коробочек с газовыми зажигалками, от гирлянд дешевых наручных часов, от строгих рядов сигарет, от пиковой дамы с обнаженной грудью, соблазнительно смотревшей с колоды игральных карт.

Я унес эти цветы от девицы-продавщицы, выпускавшей через алое колечко алых губ сизый дым от крепких сигарет. От качающихся в витрине желтого Китая, красной Канады, розовой России на голубом глобусе-брелоке… И спрятал от всего мира на своей груди.

Сейчас я бережно достаю из-за пазухи этот немного помятый букет белых цветов. Тончайший фарфор лепестков просветился, заиграл узорами прожилок, качнулся на длинных стеблях-шейках… И зазвучала таинственная музыка… Музыка любви.

– Открывайте глаза. Картина почти готова.

– Откуда? Откуда появились эти цветы? – она была так непосредственна, проста и прекрасна, как этот букет. Она была в эти мгновения счастлива. Она сияла весенним солнцем. И все-все видевшие ее, конечно, думали: «Она – Весна!»

– Вот видите. Я Вас не обманул. Моя картина «Нарциссы и панно «Улыбка» закончена. Вы очаровательны. Ваша улыбка прекрасна. Прощайте, мне пора…

– И все же, который час?

– Я не ношу часов… Но уверен, время пошло вперед. Будьте счастливы…

Белые нарциссы и ее чуть грустная улыбка уезжали от меня в бесконечность. Был ли я счастлив? Трудно сказать. Тем более сейчас, когда время так далеко ушло вперед. Редкий художник удовлетворен своей работой. А время – просто вода, в которой отражается улыбка Вселенной.

1996 год

Издана в сборнике стихов и новелл Ильи Таранова "Белая птица" ГУП ИПК "Ульяновский Дом печати" 1999 г.