Ящерицы отбрасывают хвосты

 - Здравствуйте, дядя! Джинги, как ваше здоровье?
 - Улым, Камиль, ты ли это? Ой, какие гости! Проходите скорее в дом!
Камиля слушала радостно-возбужденные голоса и спросонок ничего не понимала. Солнечный луч, упавший на постель сквозь неплотно задернутые занавески, не давал открыть глаза и взглянуть на часы, висевшие перед кроватью. Сколько же сейчас времени? Отец еще дома. Значит, нет и шести.
 - А Камиля... Она дома?
Камиля даже не подозревала, с каким наслаждением можно впитывать в себя чей-то голос. Она боялась вдохнуть.
Сердце стучало в груди часто-часто, словно она только что на едином дыхании взбежала на девятый этаж.
 - Спит твоя Камиля. Сейчас разбужу.
 - Нет, джинги, подождите, я сам. Где эта соня?
Послышались торопливые шаги, но прежде, чем отворилась дверь, Камиля вылетела из постели и в тот же миг с криком восторга повисла на шее двоюродного брата. Он кружил ее по комнате, а Камиля целовала в шею, в лицо, в ухо - куда ткнутся губы - и сильно-сильно обнимала его горячими руками:
 - Абыем, ты приехал! Я знала, что ты все равно когда-нибудь вернешься.
Ей хотелось смеяться, и плакать, и кричать.
 - Конечно. Куда бы я делся. Но я не один, - и, крепко придерживая Камилю, брат поставил ее на ноги. Камиля секунду помедлила, а затем стремительно обернулась: в комнату входили взволнованная мать, отец, а за ними - высокая девушка с высоким животом. Ее короткие льняные волосы легкими прядями падали на бледное лицо, прикрывая ярко-голубые глаза.
 - Здравствуйте, доброго вам здоровьичка, - заметно окая, сказала девушка и со спокойным любопытством посмотрела на Камилю.
 - Это Надя, прошу любить и жаловать, - по-русски представил ее Камиль, помогая жене снять плащ и усаживая на диван.
"А-про-же-ну-то-я-за-бы-ла", - почему-то по слогам подумала Камиля.
Спустя полчаса они сидели за столом и пили чай с клюквенным вареньем, которое Надя достала из баула. Отец и мать были несказанно рады молодым.
 - Ты правильно сделал, сынок, что приехал и привез жену, - сказал отец. - Мы не знаем, что у тебя произошло с родителями, но очень переживали.
 - Ничего не знаете? - осторожно переспросил Камиль и покосился на Камилю, которая в это время, наклонившись к Наде, о чем-то весело и беспечно говорила с ней.
 - Нет, - чуть помедлив, ответил отец. - Но в нашем роду еще не было случая, чтобы сын оставил родной дом.
 - Мы в отпуск, - объяснил племянник. - Наде лучше рожать здесь, чем в тайге. Да и познакомиться должна с новой родней. Потом уедем. А что было - то было. Вы правы, дядя. Родной дом всегда остается родным.
Камиля болтала с Надей и успевала вполуха прислушиваться к отцу и брату. Надя окала, ее низкий грудной голос звучал по-особенному красиво. Она стеснительно оглаживала сбоку живот и тихонько, чтоб никто не заметил, вздыхала.
 - Устал маленький. Дак мы двое-то суток в дороге, - шепотом пояснила она матери. - Но вы не волнуйтесь. Попью чайку-то да и отдохнем.
"Она мне нравится, - подумала Камиля. - И где только родятся такие белокожие и светлоглазые?"
Мать словно прочитала мысли дочери.
 - Ты откуда родом, Надюша?
 - А поморы мы, с Коряжмы. Слыхали, небось, про Коряжму-то?
 - Нет, не слыхали, - улыбнулась мать и ласково погладила девушку по плечу. - Да и ты, наверное, о наших краях мало что знаешь.
 - Дак у нас-то говорили - здесь на верблюдах ездят и в кибитках живут. А вы вон-то как, - и все засмеялись.
 - Верблюды километров на четыреста южнее. Жаль, не увидишь, - усмехнулся отец и встал из-за стола. - Ну, мне пора в кузню. А вы отдыхайте.

                Х     Х     х

 - Послушай-ка, сестренка, - сказал вечером Камиль, - возьми отпуск и поедем к моим в аул.
Они стояли на балконе и смотрели, как далеко за крышами гасло солнце и всходила яркая луна. В комнате устраивалась на разложенной тахте Надя, звякала посудой мать.
Камиле было тихо и покойно, как давно она уже себя не чувствовала.
 - Наде будет нелегко привыкать. Ей нужно с кем-то общаться. А наши, сама знаешь, по-русски плохо говорят. Я не смогу быть постоянно рядом: сенокос, дрова - самая горячая пора.
"Целый месяц, - подумала Камиля. - Это целых тридцать дней".
 - Хорошо.- Она резко встала, чтобы уйти. - Если меня отпустят в библиотеке.
Камиль тоже встал, потянулся и плотно закрыл балконную дверь.
 - Ты изменилась.
 - Может быть, выросла? Тебя ведь не было столько лет.
 - Сколько? - в упор посмотрел Камиль.
 - Очень долго, - вдруг жалобно развела руками Камиля. - Тебя не было целую вечность и целую жизнь. Я успела умереть.
 - Нет, ты живая. Живее не бывает. И я рад этому.
Камиль в сумерках смотрел на Камилю. «Это я умер пять лет назад и ни к чему тебе об этом знать. «Я кончился, а ты жива". Так, кажется, у Пастернака?"
 - Ты все еще читаешь Пастернака? – вспомнил он.
 - Нет, конечно, - легко отреклась Камиля, - ведь это твой любимый поэт, а не мой.
Она скользнула мимо, а Камиль еще стоял, облокотившись о перила, смотрел на городские крыши и курил.
В комнате, залитой лунным светом, лежала Надя. Она вспоминала прошедший день, думала о дне завтрашнем, прислушивалась к движениям ребенка внутри себя и ждала мужа. Неправду говорят, что женское сердце необыкновенно чуткое. Надино сердце молчало и не подавало сигналов тревоги. Да и с чего бы? На балконе разговаривали двоюродные брат и сестра, давно не видевшие друг друга. Надино сердце не задавало себе загадок.
А может, оно просто становилось по-бабьи мудрым?

            Х     Х     Х               

На цыпочках и еле дыша, чтобы не разбудить спящих, Камиля прокралась через сени. Хотелось пить. Осторожно, боясь звякнуть, черпнула в ведре воды и с жадностью припала к прохладному ковшику.
 - Ты где была?
Голос за спиной, похожий на окрик, раздался так неожиданно, что Камиля вздрогнула, вода выплеснулась ей на подбородок и грудь.
Она обернулась. Цветная ширма неразобранной стояла в углу. Вид у Камиля был такой, словно он и не засыпал. Между ним и женой лежал большой Надин живот.
 - Я спрашиваю, где ты шлялась?
Камиль рывком сел на деревянной кровати, так, что она заскрипела всеми своими старыми суставами, а Надя зашевелилась и открыла глаза.
 - Послушай, - высокомерно начала Камиля и облизала саднившие губы, - я уже большая девочка...
 - В самом деле, Камиль, - вступилась Надя. - Когда же и гулять-то, как не в девках.
 - Помолчи, - оборвал ее муж. - Это у вас считается нормальным, если девчонка шляется ночь напропалую неизвестно где. Здесь другие нравы. И Камиля прекрасно об этом знает. Пока она находится в нашем доме, я несу за нее ответственность.
Он недобро сощурил глаза на сестру:
 - Посмотри в зеркало, на кого похожа.
Но Камиля и без зеркала чувствовала, как опухли и горели у нее губы, и волосы растрепались, и глаза виноватые.
 - Это мое дело, с кем я целовалась, - сказала она, со стуком поставила ковшик на лавку и прошла на бабушкину половину. "Завтра же уеду".
Наступило утро, сырое и пасмурное. Надя читала Спока: училась ухаживать за младенцем. Дэу-эни вязала носки. Клубок белой шерсти то и дело закатывался под саке, и Камиле приходилось лазать за ним, пока она не догадалась принести из чулана свое детское расписное ведерко. Зейнаб-апа молча возилась на кухне. Ей не нравилась русская сноха. Но тетка держала на лице радушную улыбку, ласково называла Надю "кызым" и следила за тем, чтобы той доставались лучшие куски за столом.
Камиля слонялась из угла в угол и слушала, как бормочет в лопухах дождь. Черный лохматый пес, вытянув морду на лапы, грустно поглядывал на отсыревшший мир из конуры. В распахнутых дверях сарая мелькали фигуры дяди и Камиля, доносились звуки рубанка. Камиле хотелось пойти к ним и увидеть теплое сияние стружки, услышать запах свежераспиленного дерева. Когда-то она много часов провела в этом сарае, наблюдая, как дядя собирает для очередной соседки буфет или какая ладная, аккуратная полочка выходит из-под рук Камиля. Столярничать в этой семье мужчины любили.
Но она вспоминала ночную ссору и, злясь, стискивала зубы. Первой мириться не пойдет. «Я ни в чем не виновата. Это он виноват передо мной - и на всю жизнь». Подумав так, Камиля замерла. Открывалась что-то тяжелое, пугающее. Она быстро оделась и схватила коромысло:
 - Зейнаб-апа, я воду натаскаю для бани.
 - Что ты, - всплеснула руками тетка, - дождь на улице. Завтра успеешь.
 - А я завтра, если подсохнет, по ягоды уйду.
Зейнаб долгим взглядом проводила в окно племянницу, выбежавшую с ведрами со двора.
А та без передышки до самого обеда носила воду с реки и наполнила ею все кадушки в бане и в загоне для скота, а потом ходила на дальний родник - за водой для чая. А потом мыла полы в доме, и не просто мыла, а оттирала добела липовой мочалкой и золой некрашеные половицы в половине дэу-эни. А потом устроила постирушку, а потом... Словом, была занята и не нужно было ни с кем говорить. Вечером, засыпая у бабушки, Камиля всхлипнула один или два раза - и это было ее единственной и запоздалой реакцией на упреки брата.

                Х     Х     Х             

 - Вот ты где, - послышался Надин голос, но саму ее не было видно. Камиля лежала в траве, заложив за голову руки. Высоко в небе таяли легкие облака. "Я лежу среди травы, за голову - руки. Давят тонны синевы на земные звуки..." Слова выстраивались в ряд легко и просто, словно бусинки нанизывались на невидимую нить - маленькие жемчужные бусинки.
 - Много насобирала?
Надя тяжело присела и заглянула в бидончик:
 - Тю-ю-ю, да он у тебя пустой. А я, посмотри, - похвасталась она, - пока сюда
 поднималась, кувшин-то и наполнила. Чаю попьем. Люблю, как пахнет земляникой.
 - На этом косогоре, - задумчиво сказала Камиля, - прошло мое детство. Среди белых камней и трав. Тут водятся суслики и ящерицы. Знаешь, такие юркие зеленые ящерки. Весной они выползают на разогретые камни. И замирают. Как неживые. Издалека посмотришь - сучок лежит, мусор прошлогодний, а через секунду ящерица скользнет в траву - то ли была, то ли нет. В минуту опасности она отбрасывает хвост. Так и спасается. Совсем как люди, правда? Отбросишь прошлое, как ненужный хвост, - эта боль все равно пройдет, зато можно жить дальше.
Она искоса взглянула на невестку. Беременность Надю нисколько не портила. Не по-здешнему белым продолжало оставаться ее лицо, даже горячее июльское солнце не трогало. Голубые глаза в светлых ресницах доверчиво и прямо смотрели на Камилю.
 - Вы как сына решили назвать? - без всякой связи с предыдущим спросила Камиля.
 - Еще не выбрали, - засмеялась Надя. - А почему ты думаешь, что будет мальчик? Хочешь стать крестною? Ой, что это я? - опомнилась, засмеялась, замахала руками. - У вас ведь по-другому. Но все равно, если хочешь, можешь придумать имя. Камиль будет рад.
 - А ты? - Камиля пощекотала травинкой маленькое, в бледных веснушках Надино ушко. - Мне приятно, что ты это сказала. Я подумаю. Смотри, как я умею.
Она быстро перевернулась и покатилась по склону, как перышко, подхваченное ветром, рассыпая ягоды, увлекая за собой мелкие камни и глину.
 - Да ты сумасшедшая, - доносился испуганный Надин голос. – Остановись-ка, девка. Разобьешься ни то.
Домой они пришли веселые, смеющиеся. Камиля, хохоча, постанывая и морщась, обмывала из лейки ссадины и порезы. Надя стояла над ней с пузырьком зеленки. Лицо ее было жалостливо и злорадно одновременно:
 - Пацанка, взрослеть надо.
И вот такую картину наблюдал Камиль, оторвавшись от верстака.
 - Мир, абыем, - кричала ему Камиля, отдуваясь и приплясывая на месте, когда Надя проводила зеленкой по ранке. - Мир, честное слово. Пойдем сегодня в клуб?
Он, улыбаясь, стоял в дверном проеме, а сквозняк шевелил за его спиной золотистую стружку. Таким вспоминала его потом много раз Камиля: полуулыбка на губах, только глаз не видно, глаза в тени.
 - Идите, идите, - отмахнулась вечером Надя. - Мне потом перескажете. Я фильмы слушать люблю.
И Камиль с Камилей и в самом деле пошли в клуб. На экране кипели нешуточные индийские страсти со слезами и танцами, пока не оборвалась лента.
 - Антракт, - объявил киномеханик Шакур. - Артисты чаю хотят.
Народ из душного зала потянулся на воздух.
 - Я на минутку, - дернула брата за рукав Камиля,- а ты пока покури.
Он, не спеша, вышел вслед за ней на крыльцо. Ребята стояли группой в стороне, дожидаясь танцев. Знакомых лиц почти не было. «Молодая поросль. Ты уезжаешь из дома, чтобы выучиться, и веришь, что через несколько лет обязательно вернешься. Отрываешься от корней своих с кровью. А когда, наконец, возвращаешься, тебя отторгают, как инородное тело. Ты уже чужой здесь».
Камиля, запрокинув голову, смеялась шутке незнакомого парня. Но когда он попытался ее обнять, ловко вывернулась из-под рук и что-то сердито сказала. Камиль усмехнулся. Вид у парня был растерянный и недоумевающий. «Успокойся, дорогой, эта девушка не для тебя. Не сумеешь ее удержать - выскользнет меж пальцев. Не зря же в детстве ее звали ящерицей».
Камиль вспомнил, какой худой и смуглой была сестренка, вечно с разбитыми коленками. Любила прятаться на косогорах среди камней. Настоящая ящерица. «Мне не следовало приезжать. Я знал это уже тогда, когда покупал билеты в Тюмени».
Он сошел с крыльца:
 - Ты, парень, проводи Камилю после танцев. Знаешь дорогу? - и сжал кулаки в карманах. «Конечно, знает». - Красавица, держи пиджак, ночью будет прохладно.
Он накинул сестрёнке на плечи пиджак и пошел прочь, слегка насвистывая. Камиля смотрела, как удаляется в ночи белое пятно его рубашки. От пиджака пахло таким родным запахом. Сердца не было. Оно летело в гулкую пустоту.

                Х    Х    Х               

Я листаю семейный альбом. С фотографий смотрят любимые лица: мама с папой, молодые, счастливые, только что поженились; дяди и тетки; дэу-эни сложила руки на коленях и строго поджала губы; бабыкай присел на завалинку старого дома; двоюродные братья и сестры - нас много, мы дружны. Вот я сама, зареванная, у высокого трехколесного велосипеда. Мне пять лет, родители купили велосипед, но мои ноги все еще не достают до педалей, и я только что упала. Камиль дул и целовал мои ободранные ладошки. Это наш с ним день рождения. Я родилась ровно через восемь лет после него. Меня назвали в его честь. У татар часто называют детей похожими или одинаковыми именами. Считается, что это укрепляет родственные связи. Но не в нашем случае. Мы видимся в основном на похоронах. Дэу-эни не сразу, но рассказала мне, какой большой скандал был в семье, когда Камиль объявил, что мы поженимся. "Пусть только Камиля окончит школу, и я ее заберу". Он поспешил, а я ничего не знала. Родители указали ему на порог. Мне было четырнадцать. Я ждала, что он вернется. Он вернулся через пять лет - с Надей.
...Его нет на этом снимке. Он остался за кадром. Но я помню, как он дул на мои поцарапанные ладошки. Так кто же из нас двоих был ящерицей, отбрасывающей хвост?