Западня

- Ой, Верка, что делать-то?
- Да не реви, что-нибудь придумаем.
- Чего ты придумаешь?
Нина, младшая из трёх сестёр Васнецовых, утирала рукавом слёзы, которые, не переставая, текли и текли из глаз.
- А метрику-то ты хоть успела свою забрать?
- Да, все документы при нас. Мать сказала им, что документы сгорели при пожаре, а те и поверили.
- Ладно, это главное, чтобы документы в целости были. Смотри, никому их не отдавай, поняла? Показывай, если что, только из своих рук!
- Ясное дело. А ты что делать будешь?
- Пока не знаю, подумать надо.
- Некогда думать, сегодня-завтра всё сделать надо, потом поздно будет.

Почти четыре года училась Вера в акушерском техникуме на сестру милосердия. Через пару месяцев должна была сдавать экзамены, а тут такая напасть – всю её деревню, где жили отец с матерью, сёстры и братья, другие родственники, раскулачили. Верочка задумалась. И откуда в их родной деревне взялись кулаки, ведь всем известно, что в вятском крае никогда не было помещиков, крестьяне испокон веку в государственных ходили и даже свободу получили ещё в начале XIX века, аж на полвека раньше большинства российских. В деревнях было общинное устройство и никакого расслоения на бедных и богатых, на кулаков зажиточных и нищих в принципе не могло возникнуть. Землю-то плодородной назвать было очень даже сложно, урожаи зерновых - низкие, а выращивали главным образом картошку, поэтому к моменту коллективизации никаких кулаков в удмуртских деревнях не было.

Она внимательно посмотрела на сестру, которая, стирая тыльной стороной ладошки слёзы с некогда пухлых, а теперь странно ввалившихся щёк, аккуратно примостилась на краешке кровати, застеленной грубым солдатским одеялом в её, Веркиной, комнатушке. Со своей подругой, девчонкой из соседнего села, за гроши она снимала её у сторожихи техникума. С подружкой и работу напополам делили: ночь одна полы в техникуме мыла, ночь другая. Тут им, конечно, подфартило: работать, учиться и жить практически в одном месте, кому ещё так повезёт…

- А ты-то как здесь оказалась? Свалилась, как снег на голову.
- Вот так и оказалась… Приехал к нам, в деревню, какой-то рабочий из Ижевска, не помню, как звать даже, сказали, что уполномоченный, собрали всех деревенских в клубе, а тот встретил нас очень даже ничего: вынул из кармана наган, положил на стол, потом - лист бумаги и сказал: «Товарищи-крестьяне. Вот Вам две дороги: одна к социализму - путь к нему через колхоз, а вот дорога к капитализму – это для тех, кто не хочет идти в колхоз. Ставлю на голосование: кто в колхоз - поднимите руки». И что ты думаешь? Подняли все.
- Ну, и что?
- Как что? Землю нашу отобрали. Мы её унавоживали, каждый клочок своими руками перетирали, прежде чем что посадить, сколь горбатились, навоз этот проклятущий таская. И что? Теперь кто-то нашими трудами пользоваться будет…
- Ладно, не реви, теперь что сделаешь? Ничего. Я говорила тебе, учись, со мной поступай в техникум, вдвоём-то легче, а у тебя всё парни на уме.
- Да какие парни! Сейчас в деревне стоящих парней днём с огнём не сыщешь!
- Ну, а дальше что?

- Да что… Ничего хорошего, заставили корову, лошадей отдать в общее пользование. Нам только курей да гусей оставили. Свиней батя тут же ночью и порезал, мясо спрятал, да нашли быстро, с собаками ходили по дворам. Всё забрали, сколько на посадку зерна оставляли… всё под чистую, ой, беда-то какая, ой, горюшко наше… картошку только мало-мальски оставили, морковь да репу. А батю в холодную посадили за то, что свиней зарезал. Сказали – кулаки мы.
- Так и сказали?

- Да. Так и сказали – вы враги, кулаки, значит. Ну, таких, как мы, видно, вся деревня. Кто зерно прятал, кто картошку, кто скотину резал… Вот всех в кулаки и записали. А батю-то, батю – в холодную, за что? Он, говорят, не вынес холода… В яме-то, поди, не лето, во льду сиднем пять дней сидеть, да и болел он последнее время… Говорят, помер, но только мы ничего не знаем, нас, детей, вместе с мамкой в повозку посадили и в город отправили, а потом по вагонам и в Сибирь.
- И я ничего не знала, хоть бы весточку какую передали…
- Как передать-то? Не пускали ведь никуда. Сутки на вокзале держали… А потом… ой, ужас какой, кому рассказать – никто не поверит…
- Да…
 
- А про батю это я уж потом узнала, про батю-то… бедного… и никто-то его не оплакал, никто не проводил, как надо-то, ой… беда, узнала, когда обратно в деревню пришла. Мне показали, где схоронили его, но только я уже не осталась там, говорят, таких беглых, как я, отлавливают и обратно отсылают.
- Беглых? Так ты сбежала?
- Ой, ничего-то ты не знаешь, как мы ехали, а потом как бежали, да от всех прятались…
- А мама что? Как?
- Боже, сколько мы натерпелись всего, не пересказать…
- Мама, спрашиваю, жива?
- Похоронили маму, даже не знаю, на какой станции. Из вагона вынесли и куда дели – не знаю. Не пустили нас, мы в дырочку только видели, как из других вагонов таких же выносили и вдоль дороги складывали… А дядя Серафим, ой, я и не знаю, куда делся.

Он тогда, когда в наш дом пришли эти самые уполномоченные, Петька говорил, ружьё взял и убежал куда-то, в лес, наверно. Про Аньку тоже ничего не знаю… Куда она, с детишками-то… Сейчас таких, как дядька Серафим, много, говорят, в лесу хоронится. Но только долго так они не смогут, всё равно их найдут, или вышлют, или вообще к стенке.
- «К стенке», слов-то каких набралась. Бежали-то вы как?
- Да так и бежали: половина вагона с голоду померли, и Ваня с мамкой… ну, еды никакой, ведро воды на всех… парни доску выломали, с вагона попрыгали все, кто мог, а потом с Петькой и Стёпой шли вдоль дороги, за деревьями в кустах прятались. Парни зайцев да живность всякую ловили, силки ставили.
- А без огня-то как?

- Почему без огня, парни и огонь добывали, кремень-то у Стёпки всегда был, с собой носил. Раз в одну деревню зашли, но только в деревнях теперь плохо, голодно. Всё забрали эти, которые уполномоченные, под чистую… Церкви позакрывали, а попов кого-то расстреляли, кто-то на заготовке леса. Народ в Бога уже не верит, иконы или выбрасывают, или сжигают. Чего творится – с ума сойти…
- Маму жалко… и Ванечку. Ладно, ты пока ложись, а утром пойду в техникум, всё равно что-то делать надо.

На другой день утром Вера пошла к директору, написала заявление, что по семейным обстоятельствам из техникума уходит.
- Ты с ума сошла, Васнецова, у тебя экзамены скоро! Что за глупости!
- Это не глупости, Анна Петровна, у меня семейные обстоятельства.
- Да что за обстоятельства такие, что не могут потерпеть двух месяцев?
- У меня мама умерла и папа. Мне семье помогать надо.
- А, ну, тогда… жалко, конечно, ты способная, из тебя хорошая медсестра получилась бы. Ну, справку-то дадим, дадим, не беспокойся, сколько ты отучилась?
- Три с половиной года.
- Ладно. Может, надумаешь, обратно вернёшься. Кстати, зайди, снимись с комсомольского учёта, не забудь.

Все документы Вера оформила без проблем, пока в техникуме никто не знал о том, что она – дочь кулака. Если бы узнали, то отправили бы её с волчьим билетом. И мечте можно было бы сказать: «Прощай». Но пока всё складывалось более ли менее. Теперь надо было решить, что делать дальше. Экзамены надо бы сдать, но как? Видно, надо ехать в другой город, подальше отсюда, и проситься сдать экзамены там, но какую историю придумать, чтобы всё прошло без сложностей?

2 марта 1930 г. во всех газетах была опубликована статья И. В. Сталина "Головокружение от успехов». Последовали постановления ЦК ВКП(б) об исправлении перегибов. Конечно, местные партийные власти были потрясены такой резкой сменой партийного курса и на некоторое время погрузились в оцепенение. Верочка сумела воспользоваться этим, завершила курс и сдала все экзамены в фельдшерско-акушерской школе в Вятке. На работу устроилась в одну из отдалённых сельских больниц. Медперсонала не хватало, поэтому она смогла пристроить и свою сестру, Нину, санитаркой.

Позже выяснилось, что Аня, старшая сестра семьи Васнецовых, тоже не захотела возвращаться в деревню, устроилась на завод, подальше от родных мест, а Петька со Степаном, мальцы ещё совсем, как только узнали, что теперь в колхоз можно не вступать, решили вернуться в свой дом и работать в кузнице, но дом им не вернули, так что они соорудили пристрой к кузне и стали жить там, надеясь на изменение политики в стране, уверенные, что дядя Серафим и Аня вскорости объявятся и помогут, ежели что. Сельчане постепенно стали возвращаться в своё родное село. Жизнь налаживалась, прошлое забывалось.

Однажды в больницу, где работала Верочка, пришёл молодой коренастый человек в тужурке, все сразу притихли, попрятались, кто куда мог. Врачи – в ординаторскую, нянечки – в подсобку, санитарки – по палатам. Он прошёл, оглядел всё бедное медицинское хозяйство строгим взглядом.
- Ну, вот что, Васнецову позовите-ка мне.
- А она на операции.
- Хорошо, подожду.
- Так операция неизвестно сколько будет, сложная больно.
- Ладно, ладно, тогда передайте, чтобы зашла, вот бумажка, тут адрес и номер комнаты. И чтобы завтра же, без промедления.

Вера как узнала, поняла, что не к добру всё это, но делать-то что? Этот молодой – власть, а власть ослушаться, ну, никак она не могла. И на следующий день, отпросившись с работы, пришла по указанному в бумажке адресу, зашла в комнату, где за столом сидел молодой человек с серыми пронзительными волчьими глазами.
- Явилась, значит, гражданка Васнецова?
- Да, явилась, - девушка с трудом сдерживала дрожь, но виду не подавала, что понимает, по какому поводу её сюда вызвали, ясное дела, что как раскулаченную. Теперь покоя не жди, затаскают, а то и вообще спровадят куда макар телят не гонял…
- Ну, что, про родственника своего, Серафима Петровича, что-нибудь знаешь?
- Нет, - Вера боялась глаза поднять, усиленно изучала чёрную точку на полу, будто эта точка была её единственным спасением.
- Не объявлялся, значит?
- Я об этом ничего не знаю.
- «Я об этом ничего не знаю». Ты, Васнецова, тут не финти, поняла? Имей в виду, мы про тебя всё знаем.

- Поняла, - как гора с плеч свалилась, всё точно, они всё знают, значит, сейчас вызовут этих, как их, солдат с ружьями и… всё, пришёл конец, больше надеяться не на что…
- Поняла она… А почему сразу к нам не пришла и не повинилась, что ты, мол, дочь кулака, что виновата, мол, перед советской властью.
- Так ведь, когда их там раскулачивали, я уже года, почитай, четыре в деревне не была, училась ведь, - пролепетала тихо так, что и услышать её было невозможно, но парень имел отличный слух, всё услышал, всё понял так, как ему и надо было услышать и понять.
- Да знаю, знаю, что вины твоей особенной нет, но всё ж таки должна ты перед властью оправдаться.

- Как это?- ну, это уж совсем не тот поворот, это вообще что-то новенькое, Вера подняла удивлённые глаза на парня, ничего не понимая, что он вообще-то от неё хочет, чего он тут пришёл и расспрашивает.
- А ты подумай, Васнецова, подумай, как следует, - парень встал со своего начальственного места, потянулся и подошёл к сжавшейся вдруг в комок девчонке. -  Власть мы молодая, врагов у нас, сама понимаешь, много, и где они хоронятся – мы ведь не знаем.
- Так ведь и я не знаю, - ещё больше сжавшись и теперь ожидая удара, уставилась Вера в спасительную точку.

- Вот об этом я и хотел поговорить с тобой, Васнецова, – парень прошёл возле сжавшейся в комочек и напрягшейся в ожидании ударов, он понимал это, девушки, но, поскольку задача его была совсем другая: не напугать, а наоборот, расслабить, заставить поверить, - он постоял немного над ней и снова, сделав пару шагов, вернулся на прежнее своё место начальника. - Ведь чтобы понять, кто нам враг, а кто – нет, надо знать, про что люди-то, и врачи, и сёстры, да и нянечки тоже, говорят. Может, от больных что услышишь… бунтовать собрались или недовольство своё выражают. Вот ты и слушай, Васнецова, а если не запомнишь, записывай. Ну и, иногда, конечно, к нам, то есть, ко мне лично, заглядывай. Поняла меня?

- Поняла, - Вера пока поняла только одно: побоев не будет, слова этого человека ещё не дошли до её сознания, но, поскольку бить не будут, может, и отпустят подобру-поздорову, и она немного успокоилась, но где-то там, в глубине её худенького тельца ещё не только держала, но здорово колошматила дрожь, не давая расслабиться и успокоиться окончательно.
- Только смотри, - парень чуть наклонился вперёд, прищурив свои немигающие волчьи глаза на жертву, - увильнуть не пытайся, я тебя, голуба-душа, из-под земли достану, и пойдёшь ты у меня уже не как дочка врага народа нашего, кулака, кулацкая дочь, а пойдёшь за недоносительство, как самый настоящий враг, гражданка Васнецова, - потом встал, всем видом показывая, что разговор окончен, уточнил: - А Серафим объявится – тут же ко мне. А пока иди, иди-иди… Думаю, у нас с тобой всё будет так, как надо.

Вера пришла домой. В больницу идти уже не хотелось. Там работали честные и хорошие люди, которых она не просто любила, она боготворила врачей своего, акушерского, отделения, благодаря которым появлялись на свет новые крохотные, ещё пока не понимающие, в какой жестокий мир они приходят, младенцы. Вера, работая бок о бок с этими людьми, как никто другой понимала, что работа врача-акушера – самая сложная работа на свете, тут ведь всё не просто, потому что нужно сохранить и здоровье мамы, и жизнь появляющегося на свет малыша, так что мало кто из врачей их отделения ограничивался только проведением родов, чаще всего женщин наблюдали вплоть до выписки, а иногда хорошие отношения сохранялись и потом, после.
Когда встречались на улице, ни один из бывших пациентов не проходил мимо, всегда здоровались, спрашивали, как дела, что новенького в работе отделения, поздравляли с праздниками, помогали, если помощь была нужна.

А иногда в работе врача-акушера бывали моменты, когда необходимо было проводить операцию. И вот в таких случаях невозможно было обойтись без знаний и умений по хирургии. А какие добрые и сердечные медсёстры и нянечки были в их отделении. Со многими она дружила, ходила к ним в гости. И вот теперь, дрянь такая, должна будет доносить на этих прекрасных людей, чтобы только спасти свою шкуру… Да и как только нашли её, она-то, дурочка, думала, что все про неё забыли. Ан нет… Что же, что же делать?
Вера решила на работу не ходить, ничего, обойдутся сегодня там без неё. Надо бы съездить в город в комиссариат здравоохранения, попытаться найти другое место, где-нибудь в совсем отдалённой деревушке. Конечно, страшно будет покидать друзей и знакомых, но что же делать? Нинку тоже надо будет с собой забрать…

Собралась она быстро, взяла на всякий случай кое-какие вещички, еду на дорогу и попросилась с мужиками, что ехали в город на заработки, чтобы подвезли, те согласились, запрыгнула в телегу, укрылась тулупом и на всю дорогу как совсем пропала, замерла, чтобы её не трогали, потому как всё как следует ей надо было обдумать и не дай Бог, не совершить какого-нибудь опрометчивого поступка там, в городе. Хорошо, что мужики оказались и сговорчивые, и не приставучие, тихие да спокойные. Вопросы не задавали, знакомство своё не предлагали. Всё прошло и мирно, и спокойно. 

Приехала на место только к вечеру. Куда идти? К Анне, сестре своей старшей. Та снимала угол в бараке, жила с детишками, но место для сестры как не найти? Анна сестру Веру и любила, и уважала за нрав добрый, характер отходчивый. Если кто заболеет, Вера всегда тут как тут: поможет где словом, где и лекарствами. Но сейчас, понимая, в каком сложном положении все они оказались, только молча выслушала, ни словом не прервала рассказ и размышления сестры. Анна как никто другой знала, что за словами уполномоченного стояли не простые угрозы, и та же участь ожидала и её с детьми, тем более, что она не знала, где сейчас Серафим, её муж, что он делает, по каким дорогам мыкается. А ну как он выступает против новой власти? Тогда уж ей с детишками несдобровать.

На другой день Вера пошла к центральной площади, где располагались все важные организации, и комиссариат здравоохранения в том числе. Что она скажет, о чём будет говорить, чего будет просить, она толком сама не представляла. И тут увидела большой плакат: «Все на борьбу с трахомой». Вера-то прекрасно знала, какое это страшное заболевание. В голове всплыли отрывки записей, которые она делала на лекциях в училище: «Начало распространения болезни среди европейских народов относится к периоду наполеоновских войн. Войска, вернувшиеся в начале XIX столетия из египетского похода, занесли трахому из Египта в Европу. Болезнь называли «египетским воспалением». Таким образом, трахома появилась сперва среди военных, а потом и у гражданского населения. В 1801 году болезнь обнаружена на острове Мальта и в Генуе, в 1802 году в Англии, в 1813 году в Германии. В 1817-18 годах эпидемия разразилась среди русских войск, оккупировавших Францию, и была занесена ими в Россию».

Больных трахомой Верочка никогда не видела, но была наслышана об этом заболевании. А теперь болезнь молниеносно распространялась по тем районам, где люди голодали, не случайно ведь на площади вывесили этот плакат. Вот теперь она знала, что ей делать и уверенным шагом поднялась по лестнице, ведущей ко входу в комиссариат здравоохранения.

- Ты с ума сошла! А если заразимся? – Анна прижала к груди детей, в ужасе всматриваясь в серьёзное лицо сестры.
- Знаешь, ты должна привыкнуть к тому, что и врачи, и фельдшеры всегда рискуют своим здоровьем. Если ты со мной, тогда тоже пиши заявление об уходе. Вместе проще, не так страшно. И Нинку с собой возьмём, помогать будет.
- Значит, и тебе страшно, - тихо стала собирать свои и детские нехитрые пожитки Аня, увязала всё в большой узел, потом сбегала на работу, предупредила, что по комсомольской путёвке и по зову сердца едет помогать людям. Задерживать её при таких обстоятельствах не имели права. И без отработки, сразу она получила расчёт, так что долго ждать Аню не пришлось, и вернулись они всем табором в комнату, которую снимала Вера с сестрой при больнице.

- Лучше помогать людям там, чем доносить на врачей здесь. Понятно, что этот, в тужурке, следом за мной не поедет, струсит. Пусть ищет для себя другую жертву, а меня – увольте, - Вера была тверда в своих намерениях и этим упорством буквально заразила обеих сестёр, так что Нина, младшая из троих, не задумываясь последовала примеру старших и к вечеру уже была готова ехать куда угодно и с кем угодно. Сёстры обнялись перед дальней дорогой.

- Всё правильно, вот только почему он меня не вызвал, а к тебе пристал? – этот вопрос долго не давал покоя Ане. Она никак не могла взять в толк, почему, ведь разыскивали её мужа, о нём никому не было известно, а у Веры ни детей, ни мужа…
- Кто ж их разберёт. Не знаю.
- А я знаю, потому что тебя все любят, тебе доверяют, вот он на крючок и решил тебя поймать. Решил, что испугаешься, струсишь…
- Не выйдет, рыбка уплывёт. Надо только курсы пройти.
- Какие ещё курсы? Ну, нет, я учиться не люблю, - Нинка взбунтовалась поначалу, но довольно быстро поняла, что кое-какие знания ей всё-таки понадобятся, поэтому хоть и не хотелось, но учиться стала и даже преуспела в этом деле. «Учиться надо обязательно, твои знания тебя же и спасут», - эти слова сестры засели глубоко в сознании, поэтому Нина училась старательно, с большим трудом, но всё-таки постигала сложную медицинскую науку…

В деревнях и сёлах республики открывали противотрахоматозные пункты, в которых проводили массовые осмотры населения. На борьбу с трахомой мобилизовали не только взрослых, но и детей, чаще всего пионеров, с ними проводилась разъяснительная работа, а для бесед привлекались врачи, фельдшеры и учителя. Анна устроилась в таком пункте, при пункте была небольшая комнатушка, в которой она поселилась с детьми, поэтому никуда не ездила, всё свободное время проводя с детьми, но Вера с сестрой постоянно выезжали, и только в те деревни, где обнаруживался очаг заболевания. Нина прекрасно понимала, почему сестра стремилась в самые отдалённые, глухие деревни, но молчала, во всём подчиняясь старшей по возрасту сестрёнке.

- Ну почему эта болезнь такая страшная, такая заразная? Почему она появляется именно у нас, в наших деревнях?
- Как ты не понимаешь, грязь способствует распространению инфекции. Питания хорошего нет… люди-то голодают… нужны антибиотики и сульфаниламиды, а лекарств нет, вот, а лечить как-то надо… И как тут выходить из положения… А если не лечить, будут гнойные выделения. Посмотри, как быстро инфекция распространяется… Да что говорить. Ты и сама всё видишь и всё понимаешь.
- А что же будет с теми, кто ослеп?
- Надо всё сделать, чтобы не ослеп. Главное – не доводить до второй стадии, когда больные контагиозны.
- Что это значит?
- Ну, Нинка, ты же училась, всё должна уже знать, когда они заразны, то есть, когда есть вирусная инфекция слизистой оболочки глаза. Понимаешь теперь, почему так важна профилактика?
- Конечно, я понимаю. Чистота – залог здоровья.

- Хорошо, что понимаешь. Вот там, во второй палате, лежит молодой парень, обработай-ка ему глаза.
- Чем?
- Ну, раствором натрия или этазола, потом мазью. Эх, жаль, тетрациклиновой мази нет, а то бы он быстро пошёл на поправку.
- Он тебе, я вижу, нравится.
- Да, приятный, но, я думаю, он ослепнет. У него уже третья, похоже, стадия…, - Вера обречённо вздохнула.
- Жаль парня.
- Мне тоже.

Парня звали Михаил и фамилия такая же, как у сестёр, – Васнецов. Всё чаще и чаще Вера оставалась после работы в палате, где лежал Миша. У них было много общего: оба потеряли родителей, жили в соседних деревнях, у обоих отцы были кузнецами, оба самозабвенно любили необыкновенную природу родного края. Оба мечтали быть счастливыми. Миша ослеп. Болезнь не дала ему никаких шансов. Он поступил в лечебный пункт слишком поздно, болезнь прогрессировала, конъюнктива зарубцевалась, роговица помутнела. Мишу выписали, но идти ему было некуда, и Вера приютила его в своей каморке. Так они и стали жить: Вера с Мишей и сестра Ниночка.

Миша, когда был зрячим, очень любил читать. Любимая книга – Анн и Сержа Голона «Анжелика». Верочке он поведал много историй из этого авантюрного романа, поэтому, когда у них родилась дочка, они её назвали Анжеликой. Миша стал работать в деревенской школе учителем, с маленькой Желечкой Вере помогала Нина. Жили впроголодь, но дружно, пока не пришла новая беда: сыпной тиф.
- Миша, ты почему не спишь?
- Не знаю, что-то на душе не спокойно. Голова такая тяжёлая…
- Спи, завтра вставать рано.

Но Миша больше уже не встал. Утром он бредил. Температура держалась выше сорока. На четвёртый день развился инфекционно-токсический шок, сердце не выдержало. Затем заболела Нина, потом сама Вера. Желечку определили в дом малютки до тех пор, пока мама не выздоровеет. Из болезни сёстры буквально выкарабкивались с трудом, но были молоды, сильны и физически выносливы, поэтому с потерями, но болезнь всё-таки одолели…

Прошло несколько лет, раны постепенно зарастали, надо было жить, растить дочь, выдать замуж сестру и помогать ей с детишками. Верочку уже называли не Верой, а Верой Александровной, она работала не только операционной сестрой, но и акушером, принимала роды. Говорили, что у неё лёгкая рука, и роженицы просились именно к ней. Но однажды…

- Пригласите, пожалуйста, ко мне Веру Александровну.
Серое пальто, мягкая фетровая шляпа. Из-под шляпы – холодный взгляд серых пронзительных волчьих глаз. Этот взгляд Вера очень хорошо знала, он снился ей по ночам, от ужаса она просыпалась, вскрикивала, пугая дочь своими ночными кошмарами. Ей казалось, что взгляд этот преследует её повсюду, не давая спокойно жить, быть счастливой.
- Ну, что, увильнуть, голуба-душа, у тебя всё-таки не получилось. Наконец-то я тебя нашёл.
- Да.
- Что, да? Как уговор, в силе? Ну, конечно, в силе, ты же умная женщина, теперь ещё и мать. Дочь тебе не жалко?
- Жалко.
- Значит так, жду тебя завтра по этому адресу. Не придёшь – сгною. Поняла?
- Да.
- Не слышу, ты поняла меня?
- Да, я вас поняла.
- Вот так-то лучше. До завтра.

На следующий день Вера Александровна сидела в кабинете старшего майора государственной безопасности ГУГБ НКВД краевого управления Петрова В.В.  «На повышение пошёл, сволочь», - подумала Вера и плотнее сжала губы, которые против её воли выдавали сильнейшее волнение. Спину, по обыкновению, она держала прямо, вытянувшись в струнку.
- Ну, вот мы и встретились, Вера Александровна.
-?
- Что молчишь, слыхала, наверно, о процессе двадцати одного?
- Да.
 - Да, Максима Горького убили, моего любимого писателя… такие же, как твои, в белых халатах… А ты защищаешь их, эх, Вера Александровна, Вера Александровна… Или ты думаешь, что в нашей республике такого быть не может? Может, может, поверь мне, если мы с тобой, Вера Александровна, не будем на страже интересов нашей родины. Я и ты, Вера Александровна, только вместе, только сообща мы сможем уничтожить врагов нашей власти. Ты понимаешь меня?

- Да.
- Точно понимаешь? В глаза мне смотри!
- Да.
- Ну, вот и хорошо, вот и ладненько. А теперь рассказывай.
- Что?
- Ну, какая в больнице обстановка.
- Хорошая обстановка.
- Дальше.
- По утрам политинформацию проводим. Изучаем все постановления партии и правительства.
- Дальше.
- А дальше всё. Больных лечим, я практически всё время на операциях. Вы же знаете, я работаю сейчас операционной сестрой.
- Я про тебя, Васнецова, всё знаю. Дальше.
- Подруг у меня нет. Ни с кем я не разговариваю, только по работе, а по работе вам не интересно.

- Понятно. Так значит, в бирюльки со мной играть решила…Ну, вот что, заходишь в ординаторскую и записываешь всё, что слышала, слово в слово, поняла? Каждый день. По записям проверю. После операций разговариваешь с врачами. На политические темы. И тоже всё записываешь. Это тебе моё такое задание. Через две недели подойдёшь с записями. Так, через две недели – это 30 сентября. Я записал себе. Помни, что у тебя дочь. Что будет с ней, если… Всё проверю, и не вздумай сбежать. Найду.

Вера вышла. В кабинет вошёл оперуполномоченный ГПУ сержант Семёнов.
- Что, работаешь с приказом № 00447?
- Что хотел?
- Да я так, поболтать.
- Болтать некогда, работать надо.

На следующий день Вера написала заявление на расчёт и попросила, чтобы ей написали характеристику. Но отпускать её сразу категорически отказались, пришлось отрабатывать две недели. Именно две недели сроку дал ей майор Петров В.В. Эти две недели прошли для Веры как в тумане. Она вздрагивала от каждого стука, по улицам ходила, оглядываясь, боялась поднять глаза, когда стояла в очередях за хлебом. Страх сковывал всё её хрупкое существо. Она прекрасно понимала: творится что-то нехорошее, но что, понять не могла. Ей казалось, что за каждым человеком ведётся слежка, а за ней по пятам идут какие-то чёрные люди. Она стала плохо спать, часто вскрикивала по ночам или начинала громко и страшно плакать, пугая Нину и дочку.

Однажды решила всё-таки отослать Нину к сестре Анне, но та отказалась. Быстро сняла крохотную комнатку недалеко от трамвайных путей, работать перешла на завод, там больше платили, сошлась с одним рабочим и перестала общаться с сестрой. Приближался день, назначенный майором Петровым.

Утром Вера встала, как обычно, в шесть утра, оделась, повела дочку в садик, он находился напротив городского рынка, и пошла на работу. Сегодня был последний день, когда она могла бы надеть белый халат. Что будет с ней дальше, она не представляла, потому что именно сегодня после работы должна была идти к следователю Петрову с записями, которых она не делала.

- Девочки, представляете, туда можно поехать и устроиться на работу! Место в общежитии дают!
Когда Вера Александровна зашла в ординаторскую, она даже не представляла, как резко поменяется её судьба в эту минуту.
- Можно в Москву, можно на Кавказ ехать! Вот здорово!
- Так тебя там, в Москве, и ждут…
- Ну как же, об этом во всех газетах пишут. Людей-то не хватает, ведь сейчас очень много строится и больниц, и санаториев, и здравниц всяких. А кто там может работать? Врачи, медсёстры, да и нянечки тоже.

- Ой, девочки, я не поеду. У меня мама больная, с кем я её оставлю?
- А я бы поехала…
- Поехала, поехала. А здесь кто работать будет? Ты об этом подумала? Вера вот уходит, её место освободилось. А кем заменят?
- Да уж заменят, небось. А ты, Вера Александровна, уходить-то чего собралась?
- Да так… Зарплата маленькая, не хватает.
- А где ты больше-то найдёшь?
- Пока не знаю.

Но Вера лукавила. Теперь она знала, что ей делать дальше. Как обычно, она прошла с обходом по всем палатам, дела передала своей напарнице, забрала готовые документы, пораньше ушла с работы и тут же отправилась на вокзал. На её счастье, поезд на Москву отправлялся через три часа. За это время, взяв всё необходимое, она рассчиталась с квартирной хозяйкой, забрала из садика маленькую Анжеличку и за полчаса да отправления уже была на вокзале.
Уже в Москве она подробно расспросила обо всех санаториях, в которых можно было устроиться на работу и выбрала тот, где давали жильё и можно было устроить ребёнка в садик. Это была Мацеста, один из районов Сочи.

Оказывается, врач Подгурский обнаружил необыкновенные лечебные свойства сероводородных источников и благодаря его стараниям в тридцатых годах был построен санаторий, а рядом появился институт курортологии и физиотерапии. Это всё Вера Александровна узнала из газет и поняла, что место для проживания выбрала самое что ни на есть замечательное. Понастроили там множество водолечебниц, и даже дача Сталина была сооружена именно в этом благодатном месте. Курорт обрёл статус всесоюзной лечебницы. Сюда и приехала Вера с дочкой Анжеликой и устроилась на работу в отделение с сероводородными ваннами, где, после непродолжительного обучения, стала проводить всевозможные процедуры.

Поначалу огромное отделение она обслуживала одна, так как медперсонала действительно не хватало, но постепенно стали приезжать люди: врачи и медсёстры - стало полегче. Дочку отдала в детский сад, хотя по возрасту она могла бы уже учиться в школе, но в детском саду ребёнок мог находиться под надзором воспитателей целый день, а в школе – только полдня. Поэтому решила повременить со школой, и правильно сделала. Когда началась война, Анжелика пошла в первый класс.

В годы войны Сочи превратился в город-госпиталь, где ставили на ноги даже самых тяжелораненых, ведь город славился не только своим уникальным климатом, морем и горами, но, прежде всего, «огненной водой» Мацесты - лечебными сероводородными источниками и бальнеологическим курортом.
- Мама, а почему у курорта такое странное название – Мацеста, на имя и похоже и не похоже, - Желя довольно редко видела мать, потому что та работала обычно в две смены, приходила домой уставшая и сразу ложилась спать. Иногда дочка прибегала после школы к матери на работу, помогала ей ухаживать за больными, читала им книжки, рассказывала прочитанные истории или пересказывала то, что читала в газетах. Говорили они редко, поэтому девочка росла, как былинка в поле, предоставленная самой себе.

Довольно часто помогали соседи: кто краюшку хлеба принесёт, кто картофелину. Хотя соседи были разные. Однажды, когда Анжеличка очень захотела есть, а мамы, как всегда, не было дома, решила развести костёр прямо во дворе и на костре сварить себе похлёбку. Положила туда кусочек картошки, немного крупы, как вдруг услышала пронзительный крик прямо над своей головой. Это орала соседка, толстая грудастая баба с крохотными крысиными глазками и крупным носом, похожим на картофелину. Оказывается, той не понравилось, что девочка развела во дворе костёр. Крика женщине показалось мало, она пнула ногой похлёбку девочки и затоптала еле теплившийся костерок. Обед мгновенно впитала в себя земля, оставив ребёнка голодным…

- Почему Мацеста, говоришь.. ну, слушай, местные врачи рассказывали историю одной девушки, насколько она правдива – не знаю, - у матери был небольшой перерыв между операциями, поэтому она, устало прикорнув на кушетке, притянула к себе дочку, прижала и усадила рядом с собой. Мать и дочь сидели обнявшись, ощущая тепло друг друга.

- Вот, слушай. Эта девушка была дочерью горца Керендука, которого люди его племени сослали в «гнилую» долину одной из рек, что впадали в море. За что? Да просто за нарушение свадебного обычая. Что он там нарушил, уж я и не знаю. Так вот, вместе с ним сослали и его жену. И поселились они в долине реки. А когда у них родилась девочка, луна отражалась в реке подобно пламени. И потому родители назвали девочку Мацестой, что значит «огненная вода». Родители в девочке души не чаяли. Росла она, всеми любимая, и родители гордились дочкой, потому что была она и умна, и добра, и к людям ко всем ласкова.

Шло время, родители старели, стали появляться болезни одна за другой. И вот однажды Мацеста в поисках целебных трав спустилась в одну из расщелин, увидела там проход и пошла по нему, продвигаясь всё глубже и глубже, пока, наконец, не вышла к подземному источнику, возле которого обитал Дух этих недр. Тот очень рассердился, когда увидел возле своего источника человека. «Кому нужен твой источник, если ты прячешь его от людей?» - спросила его Мацеста. Но Дух недр не собирался отдавать его людям, тогда начали они биться ни на жизнь, а на смерть. Дух был сильнее и победил Мацесту. Но когда он ударил её своим мечом в сердце, вдруг забил из того самого места горячий источник. Благодарные люди нарекли этот источник Мацестой.

-  А как же её родители?
- Ну, думаю, что родители поправились, ведь они стали лечиться водой из источника. Так дочка спасла не только своих родителей, но и других хороших людей. Конечно, много плохого бывает на свете, ты это знаешь, но не случайно во всех сказках, рассказах, историях, легендах добро побеждает, потому что это – закон жизни, добро всегда должно побеждать, иначе жизнь потеряет всякий смысл…
Больше этого человека, с пронзительными серыми глазами волка, Вера Александровна не видела. Никогда. Во время войны работала в госпитале, спасала жизни хорошим людям, после войны – принимала роды, благодаря ей на свет появлялись другие хорошие люди. Добро должно побеждать, иначе жизнь потеряет всякий смысл, не так ли?