Такие разные по осени цыплята

Мы сидим  с Олегом в креслах  распаренные после стоградусной сауны.
Он -  на правах гостя, в моём старом  махровом синем халате, чуть не тридцатилетней давности,  но памятном еще по Германии,  который я купил в «Центруме» на Александер-Платц в Берлине.  Уже давно пора выбросить, новых  дома  хватает, но не всегда хочется избавляться от прошлого. Особенно, когда оно теплое и приятное.
Я сижу  на правах хозяина, завернутый разве что не по уши в махровую простыню.   На столе рядом со мной дымит большой чайный  бокал с  крепким, на мяте, зеленым чаем.    Перед приятелем -  бутыли с «Радебергером», «Мартини» и «Смирнофф». Ну, куда деться  от ментальности своей.   Так уж у многих на Руси принято считать: где пиво, там без водки и воблы  и стол пустой.  Помнится, среди тех же немцев тридцать лет назад  считалось дурным тоном пить пиво с копченой и соленой рыбой.  Наверное, сейчас-то научились.
 Ну, а «Мартини»  на столе -  дань времени и ещё Джеймсу Бонду, наверное. Идёт с успехом     проникновение Европы на русские просторы  с нелегкой длани  Петровой.   Только теперь уже к Европе примкнули все, кому не лень: и Америка  и Азия и Австралия с Африкой . Да всех и не пересчитать.  И не плохо оно, закономерно, казалось бы, только вот во всем ли?
За окном только-только чуть запорошило. Хотя, если по-хорошему, как было еще на памяти, последняя декада ноября на Руси бесснежьем не отмечалась.  Всё везде перепуталось.
 - Да, брось ты, Вовка!  Олег с чувством и,  зажмурив глаза, медленно впустил в себя рюмку холодной и почти не пахнущей ничем, кроме мороза, сорокаградусной  и слегка маслянистой на вид прозрачной   отравы.
Меня редко кто  «Вовкой»  называл, разве что он, да еще пара-другая друзей-приятелей, которые или по жизни все растаяли или, если и появляются, так только по телефону и не чаще раза в год.
-  Ничего с твоей печенкой-селезенкой не случится, если рюмаху-другую  махнешь! Смотри, сколько ты всего понаставил! И селедочка под живые ягодки можжевельника  с пореем и картошечка вон паром исходит! Тут пивком радбергерским всё это благополучие запить, крабиком закусить,  а там и  смирновской догнать, - сам Бог велел! А ты – нельзя, нельзя!
- Олежек, дорогой, это тебе, вояке старому, закаленному, воспитанному в духе пролетарского интернационализма,  -  он криво улыбнулся, пока еще по-трезвому, и поморщился  (я  нарочно, для смягчения обстановки утрировал, давно ни с кем из однокашников не виделся, и  полковником он в отставку вышел уже как лет пять тому)    - тебе, любезный,   что водка, что пулемет, а мне как-то чайком здоровее будет. - Так что, давай вкушай и накидывай без меня.  Без обид!
- Вов, я, знаешь чего думаю: конечно, цыплят, известное дело, по-осени считают, да только вот осень у всех одна, а цыплята, получается, разные.
-Эк, ты, братишка, круто завернул! Ты, понимаю, на деликатесы намекаешь, да на антураж. Вон, мол, у тебя джип под окном, да другой в гараже, да дом с сауной, да в городе  квартира  с видом на Кремль, да...
Он не дал мне разразиться тирадой.
- Да, нет, старичок,  - извини, что перебиваю,  - это отчасти только. У меня вон тоже жип, ну с жильем ты меня чуть обогнал, мне снимать приходится.  Я, т-с-зать,  в глобальном масштабе! Он как-то хитро и вроде как доброжелательно улыбнулся.
Теперь пришла моя очередь морщиться.  -  Ну, узнаю генштабовские замашки (или где ты там восседал?).  – В глобальном масштабе мы все песчинки, только думающие, что умеем думать. А потому, не будем глобально, давай чуть проще – мы же с тобой не перед телекамерами сидим, когда только правильные слова говорить полагается! - Вот я тебе пример из жизни приведу. Вот дом этот, где мы с тобой восседаем ныне, десять лет тому, разные люди делали. Проект Саня делал, архитектор от Бога, и без всякой оплаты, так посидели пивка попили и не боле, и не потому что зажмотился  я, - просто мне неловко было ему, как доброму приятелю  что-то предлагать, а ему неловко намекать на это что-то.  Надо было ему что-то в презент послать, да тогда и не на что особо было, всё на дом пошло, а потом много чего произошло. Так вот, я о чем, бишь! Саня-то бесплатно и от души всё нарисовал, разметил, а потом делали дом уже всякие-разные мастера и приблудившиеся к ним люди и людишки.  И был один такой – Фёдор, как  внука  моего звали.  Прапор бывший, наших с тобой лет. На тот момент уже, как и ты сейчас, в отставку вышедший. А служил он толи завгаром, толи просто хозяйственником, короче говоря, - тыловиком. А здесь (и где его прораб отыскал, тот тоже был из бывших вояк-строителей) подрядился в бригаду по плотницкой части. Можно сказать, не снабженческое это дело – топором махать, да пилой со стамеской управляться. Так, у него получалось. Только до поры. Сидим мы как-то, он мне вроде как и без зависти или злобы, но вдруг говорит:
- Вот почему, Володь, так получается: мы с тобой ровесники, каждый работал, служил, но у тебя все есть, а у меня – ничего нет.
Знаешь, Олег, он меня тогда внезапно огорошил таким вопросом.  Пускаться в долгие философские рассуждения не хотелось,  и потому ответил ему без затей, что у каждого жизнь и работа по-разному идёт, потому и каждый к своему финишу приходит, а не к чужому.
Ясное дело, не понравился ему мой ответ. Но только проходит после этого дурацкого разговора с Федей какое-то время, приезжаю я, когда того нет, только прораб, а мне рассчитываться надо и стал я смотреть как там на втором этаже под потолком раскладка сделана.  Как наличники дверей прибиты. А они никак приделаны, чуть не внахлёст, без всякой разметки углов, напрямую. Ну, сказал  я прорабу, что так только с кривыми руками и мозгами можно работать. А уже потом догадался, что это Федор так мне на мой ответ ответил. Ну, и прораб  ему за месяц ничего не оплатил.
- Потому Олег, возвращаясь к нашему разговору,  почему у одного есть, а у другого нет, можно  ответить незатейливо:  «Что потопаешь-то и полопаешь», а можно и развернуто. Я не знаю, может, тот же Федор честно тащил свою прапорщицкую лямку, да и не мечтал ни о чем большем, удобно ему было и лениво. И лямку тащить лениво, но как-то устойчиво, думать не надо, выбирать не из чего, а главное – не хотелось!  А может, еще больше – воровать очень хотелось:  не сделал, но получил  за несделанное, где-то что-то приписал, договорился, поделился, выдал желаемое за действительное, другими словами – обокрал и дело и других. Сам навар с этого поимел. Но навар тот сиюминутный, и потом уж, извини за брутальность и банальность – Бог – не фрайер, как говорится, всё видит!
-  Да, ладно – Олег всё же не хотел так просто сдавать позиции, -  это всё известно, всё это мы проходили. С такими, вроде этого твоего Федора, всё ясно. А вот, скажем, если обо мне. Сам знаешь, вроде не бездельник я, вроде всегда на неплохом счету был и среди людей, и служба нормально шла. Сейчас, вроде, какой-никакой пост занимаю, но сам видишь...
Я понимал, Олег сейчас о квартире заговорит, которую моя младшая  дочь с семьей раньше снимала и освободила.  Ничего ему не обещал, но сказал, что, если всё срастется, если согласится жена, если старый дом не начнут сносить  и еще «если, если», - можно будет ему и переселиться за много дешевле, чем сейчас снимает где-то у чёрта на рогах.  Видно зря  я прежде времени об этом  с ним заговорил как-то.
- Понимаю, чего ж не понять. О жилье речь, так что ли?
Олег смотрел куда-то в пол. Совсем как-то тоскливо вокруг стало.  Уже и баня не в цвет получалась. Да и чай остыл.
- Ну, что тут сказать... Ты сам ведь выбор делал. Значит, не ко времени, видно, не к месту этот выбор был, ты уж извини за прямоту. Ну, встретил ты молодую,  ну обрыдло тебе  всё в  семейной жизни, но рушить-то всё, ломать – оно надо?
Я понимал, что надо как-то разрядить ситуацию. Умнее было вообще уйти от этого не нужного ни ему, ни тем более мне, разговора. Что можно в такой ситуации сказать? Умнее было вообще промолчать. Но тогда не получалось.
Как-то всё скомкалось,  мы, почти молча, кое-как попили чаю, а потом разбрелись по комнатам на втором этаже. Утром, еще не рассвело, я слышал, как хлопнула дверь, потом заработал стартер и затарахтел мотор. Я понял, что Олег уехал.  На столе лежала записка: «Извини, не попрощался. Наверное, ты прав, но я тут вспомнил слова социолога нашего одного, которые ты мне как-то сам сказал. Наверное, он тоже был прав. Пока, Олег».
И я вспомнил эти слова, кажется,  социолога  Игоря Кона.  Очень давно,  когда вел дневник, в который записывал мысли умных  людей,  я их туда записал. Дневник за много лет потерялся, а слова остались в памяти: «Близкий человек тем и близок, что его душа перекликается с душой страдальца, а не смотрит на неё со стороны с превосходством».
Прошло больше полугода. Олег молчал. Я решил напомнить о себе. Раз, другой... Но телефоны его не отвечали.