Парамон. монологический рассказ

ПАРАМОН
Монологический рассказ

Действие происходит в конце пятидесятых годов 20 века

   Молодой рыжий конь нетерпеливо всхрапнул, потоптался в стойле, стуча копытами, прислушался, напрягся, прядая ушами. Отбросив непокорную чёлку взмахом головы, повёл, блеснув в полумраке конюшни зрачками выразительных глаз и замер в ожидании.
   Каждое утро он слышал этот, так ему знакомый, металлический звон ключей, старческое покашливание, улавливал чуткими ноздрями запах махорки, но главное - поступь шагов. Нет, так никто не мог ходить, только он, конюх Егорыч! Его приближение по хрупким льдинкам оттаявшего и вновь подмёрзшего за ночь февральского снега, знакомо коню. Слышался, вначале тяжёлый чёткий шаг правой ноги, с характерным треском ломкого льда, шуршанием снега. А вот уж левая! Она издавала короткий, резкий взвизг морозного, колючего снега, будто ввинчивалось, вкручивалось в него что-то тяжёлое! Это протез, деревянный протез левой ноги конюха Егорыча. Грубая «колчушка», пристёгнутая потёртыми ремешками к бедру конюха.
   Конь волновался, ожидая встречу. А как же иначе? Во-первых, Егорыч принесёт что-то вкусное, лакомое, это обязательно! Потом, есть возможность пробежаться, дыхнуть свежим воздухом, взбить копытами снежную целину. Застоялся конь! Главное - это беседы. Долгие, порой успокаивающие, будто журчит голос Егорыча, при этом конь расслаблялся, присмирев, частенько поучительные, а бывало - поругивающие, укоряющие. Тогда коню делается неловко, и он стоит, переступая с ноги на ногу, переминается, стыдится, склонив понуро голову. Всяко бывает. Наверное такая она, дружба между ними, конь не знал точно, но всегда ждал встреч этих с нетерпением.
   Дверь в конюшню приоткрылась, впустив свежий прохладный, ещё морозный, воздух. На фоне тусклого серого рассвета в проёме её появилась фигура человека в большом сером валенке, стёганых тёплых штанах и такой же стёганой телогрейке, за пазуху которой засунуты большие тёплые рукавицы. На голове треух.
 - Здорово Парамон! Как нонича спал-ночевал? Кобылки снилися, дявчонки,- и похлопывая по крупу, пообещал коню,- скоро, скоро уж поваляисси на лужку, поухажорничаишь с нимя. Кровушка, гляди-кась, взыграить. Вясну-та носом, поди, чуишь, а, Парамон?
   Конь приподнял верхнюю губу, оголив розовые дёсны и желтоватые крупные зубы, будто желая, подтвердить этим слова конюха. Принюхался.
   Егорыч запустил руку в карман телогрейки, вытащил газетный свёрток, не торопясь развернул. Парамон приплясывая ожидал угощения. Большой чёрный сухарь, густо посыпанный крупной солью протянул Егорыч на ладони к морде коня и тот, пошевеливая, перебирая влажными тёплыми губами, аккуратно вобрал, принял в широкие зубы угощение и смачно, аппетитно захрустел, прикрыв удовлетворённо веки.
 - Другия дам опосля! Как сабе весть будишь, тады поглядим, - проговорил Егорыч, тщательно заворачивая и пряча газетный свёрток в карман, чем видимо огорчил Парамона, да что тут поделаешь?
 - А таперя пошли на двор,- надевая недоуздок, проговорил Егорыч,- у нас сёдни дялов пропасть. Надоть в поле табе сбегать пару-тройку разов, привезть соломы на постилку в телятник, коровник, да и так, много чаво ещё.
   Вывел Егорыч коня, привязал к коновязи у конюшни, сам принёс сбрую и принялся неторопливо и обстоятельно надевать упряж. Вот тут и началось!
   Парамон «хрюкнул», всхрапнул пару раз, затанцевал, вихляя задом, не позволяя подступиться конюху. То приподнимая передние копыта, то взбрыкивая задними, он никак не хотел надевать амуницию, протестовал.
 - Экай жа ты дурной да балОванай, братец! Я к табе с расположением, а ты, гляжу артачисси, кобенисси, - огорчённо покачал головой Егорыч,- не-е-е, так дела не пойдёть у нас.
   Оставив коня возмущаться и дальше, Егорыч, отойдя чуток в сторонку, достал кисет, вынул из него листок газетный и, сложив между пальцами левой руки «лодочкою», насыпал небольшим валиком махорку.* Проведя языком по краю листа, закрутил цигарку*.
   Парамон притих, наблюдая.
   Откусив и выплюнув кончик полупустой бумаги, прикурив, Егорыч выпустил длинную струйку терпкого, голубого дыма, который тут же и растаял в воздухе, оставив только едкий запах. Он приблизился к коновязи, опершись о неё неторопливо, даже не глядя на Парамона, заговорил:
 - Вот ты тута в довольствии проживаишь, в тёплам дому, фураж* тожа знатнай, а сам выдрыгиваисси, из узды выпрыгваишь кажнай раз, не хорошо ета, да-а-а.
   Парамон навострил уши, напрягся, покосился на Егорыча, сверкнув белками глаз.
 - Я табе не сказвал, как заместо ноги культю приобрёл? Не сказвал?
   Парамон, задрав кверху голову, тряхнул гривою, будто припоминая.
 - В обозе я служил на фронте-та. Под Брянском переправлялися чрез болоту, в окружении были. Гать там имелась, подлатали чуток её. Но ить болота она и есть бо-ло-та, топко, дыхать тяжко, пОтом уливаисси весь. А лошадям, думаишь, как былО? Так жа! У мене пегая лошадка. Смышлёная, умница! Ёй-та было за што дать сухарик, а ты лодырь! Да-да! Ну вота, значить, началси обстрел. Немцы с пушек ка-а-ак жахнули! Прям возля нас упало. Вверх кочки, воду, гнилушки подняло, да так высОко! А вонь такуя взбаламутило, болотнаю! А нервы-та у всех натянутыя, будто вожжи. Моя лошадка так и дёрнулася в сторону с гати-та. Капыты осклизнулися и провалилася она в болоту. Я вцапилси в тялегу, удержать, вытягвать её надумал балбес, такой кругом кошмар началси. Вой, визг снарядов! В само пекло попали мы. Лошадка тонить, болота засасваить её, за собой воз тянить. Я как мог дяржуся, вцапилси обеими руками. Да куды мене! Воз перевярнулси. И ступицею колеса расплющило мене ногу, раздавило в ляпёшку. Чаво потом было - не помню. Боль адская!
   Егорыч молча нервно затянулся пару раз, рукавом утёр глаза.
   Парамон будто замер, глядя вдаль, видимо не желая смущать Егорыча. Лишь тревожно глазами поводил в его сторону.
 - Пока мене до эвакогоспиталя доставили, воспаление в ноге случилося, да это уж и не нога была вовси, оття-я-япали. Сказывали, ежели ба чуток припозднилися, мене ба каюк тады. Во как.
   Парамон взмахнул хвостом, всхрапнул.
 - Предо мной потом долго, ночию и днём тожа, стояла тонущая в болоте лошадь. А глаза у ей! Будта помощи просила, молила и сляза из глаз у ней катилася. Так и погрузилася в болоту, тока бульки поверх ещё долго были, но этова я уж не видал. Сам в ту пору к праотцам сбиралси. Однако знаю, так бываить. Тосковал посля о своёй лошадке-та! Жуткая у ей судьбина и конец страшнай, кому не доведися. Эх, жизня, растудыть тваю в сопатку!
   Егорыч бросил окурок в снег, загрёб протезом.
   Парамон принялся рыть копытом.
 - Ну-у! Запрягёмси штоль, а?- спросил Егорыч, приближаясь к коню, с сидёлкою в руках.
   Парамон не возражал.
   Надевая седёлку, проверяя не давит ли, застёгивая ремень, подтягивая его, Егорыч молчал, крепко сжав губы. Да, нелегко сразу отрешиться, уйти мыслями в другое, мирное время. Надевая хомут, широкой стороной вверх, переворачивая на шее присмиревшего Парамона, шлею, чтобы не ровён час в пути не сполз хомут, пристёгивая к нему, размышлял Егорыч, не имея сил унять бередящие душу воспоминания.
 - А-а! Вота давно табе всё пыжуся историю одну сказать, слышь, Парамоша?- конь мотнут пару раз головой в ответ.
   Осадив и заставив попятиться, Егорыч ввёл коня в сани, между оглоблей, вешая их на гужи. Дугу надетую закрепил к гужам и всё молчал, не решаясь начать историю. Клещи хомута завязал, стянул крепко супонью. Затянул чересседельник. Надевая его на оглобли, просовывая сверху подпругу в подбрюшник, сказал:
 - Не смогу об этим и говорить и запрягать табе. Счас управимси, посля покурим, тады уж, - объяснил Парамону Егорыч,- тяжко. Да ты, поди понЯл, уж.
   Проверив подбрюшник, супонь, хмыкнул:
 - Устал топтаться-та? Ничаво! Русскай долго запрягаить, да едить быстро. Главно, штоба в дороге не перепрягать табе. Морока ета!
   Надев уздечку, подтянув недоуздок, в рот коню вставив удила, протянул вожжи, подпругу проверил, под нос напевая:
             Ну, трогай, саврасушка! Трогай!
Натягавай крепче гужи!
     Служил ты хозяину много,
        В последний разок послужи!
 - Во какая песнь, горямычная, слыхал поди Парамон? Эх, растудыть тваю, в сопатку!
   Угостив коня ещё одним сухарём, Егорыч закрутил цигарку и затянувшись, облокотившись на коновязь, не спеша начал свой рассказ:
 - Мужики мене сказвали, в прошлом годе об лошади одной. Имя у ней было - Тамара, да. Колхозная лошадка, не норовистая, добрая и трудилась справно. Как война-та началася, лошадей тоже призвали, и Тамара эта на фронт ушла,- Егорыч выпустил вверх дымок и чуток помолчал.
   Парамон напряжённо вслушивался в слова и голос конюха и казалось, всё сказанное понимал.
 - Когда война закончилась и мужики стали возвяртаться до дому, частенько сиживали на буграх с бутылкою самогону и поминали дружков погибших. Поговорить-та было об чём. Вот раз видють бредёть вдали лошадь, еле ноги переставляить. Худющая, кости да кожа. Ближе-та подходить, батюшки светы! Тамара! Спина и брюхо истёртая вконец, раны, аж кровь запяклася. Ноги гнялыя, белыя черви в ранах! Полусляпая, рот порватай удилами, загноилси. Мужуки оторопели, притихли. Тамара мима них, тах-та прошла и в колхозную конюшню прямиком, да в свою стойлу и встала. Диво! Народ прибёг ласкають лошадю ету, бабы воють, будта по покойнику, робятёнки вторють им. Такая жаль взяла всех. Скорея кормить её, поить. Дохтура привяли, тот взялси лячить её. Годы голодныя были, фураж пожаливали, экономили, а вот уж для Тамары, прям када захочить штоба ела, от пуза. Так и постановили и записали. В неограниченном количестве, во как! Ничаво не жалели для фронтовички - та.
   Егорыч замолчал, а Парамон так разволновался, что принялся топтаться на месте двигая сани вперёд-назад и громко ржал да всхрапывал.
 - Когда Тамаре полегчало, отъелась чуток, выправилась, раны залечили ей, стала работать как и прежде. Конюх медаль свою, «За отвагу», снял и ей на хомут прицапил. Чтоба все видали, гярой пред ними. Она дажа матерью раз стала, жеребёночка принясла, да-а-а. А уж када померла, то хоронили яё стоя, как несгибаемую, ветерана войны. Вота чаво! Вся сяло хоронило.
 - Эх, растудыть тваю в сопатку*!
   Егорыч неуклюже завалился в сани, дёрнул повод:
 - Поехали штоль за соломою, Парамон? ВилЫ я кажися взял, присунул с того боку. Но-о-о-о, пошёл, милай!
   Конь Парамон не возразил, не взбрыкнул, а размеренно, потянув за собою сани, направился со двора.

2018г.
Словарь южно-великорусского тамбовского говора:
сопатка - нос
цигарка - самодельная папироса из газеты и махорки
махорка - табак
фураж – корм.