История женщины- русской немки, 14 часть

                СТАНЦИИ  НЕИЗВЕСТНОСТИ.
                Часть 2.  БРАНДЕНБУРГ.


   Город Бранденбург на берегу реки Гавел, в январе сорок пятого года. Какая-то чужая местность в какой-то промежуток времени...  Могли ли мы предугадать, какое значение для наших жизней будет иметь это место и это время? Что такое человек перед лицом Времени, перед обстоятельствами, в которые он поставлен?
   Мы старались изо всех наших сил выжить,- день за днем, шаг за шагом; прочь от фронта, где смерть, вперед к жизни.
Но это только слабые человеческие попытки, всего лишь...
Оглядываясь сейчас назад, я должна все же признать, что человек не может избежать, как бы он ни старался, того, что суждено. Он будет настигнут временем, обстоятельствами и, в итоге, судьбой. Почему нам было суждено в сорок пятом очутиться именно в Бранденбурге?
   Ранним морозным утром мы прибыли в этот город. Было очень холодно, и прежнее неприятное чувство страха перед неизвестностью пронзило нас. Как оно было нам знакомо!
Что на этот раз ожидало нашу семью? Как все пойдет дальше?
Сестры из Красного Креста снова занялись беженцами. Нас всех отправили в гостиницу «Розенганг», большую по площади, но переполненную ранеными солдатами и беженцами. Когда закончили с формальностями, то дали людям горячий обед. На следующий день всем определили место пребывания. Беженцев распределили среди местных жителей, каждый из них должен был потесниться и поместить нас.На автобусе мы въехали в Бранденбург.

Здесь, по адресу Ратсвег 42, поселили мою маму с сестричками. Владельцем дома был господин Ольс, который со своей женой владел продуктовой лавкой внизу. У них росли две дочери- пятнадцати и восемнадцати лет. Для беженцев господин Ольс выделил в доме комнату с маленькой кухней под крышей. Но там было мало места для всех нас.
Поэтому отца поселили в доме напротив, в семье Витшток. Я попала в соседний дом на верхний этаж к фрау Зайдеман, 32-летней аптекарше. Ее муж пропал на фронте. Хозяйка приготовила мне горячую ванну, вымыла мою голову и дала свежее белье, платье, так как у меня не во что было переодеться. Добро и человеческое участие  этой женщины невозможно забыть.Она показала мне в ее новом доме комнату, где я должна была спать. Получалось, что я приходила туда только переночевать. Целый день приходилось помогать маме. Она была, между тем, уже на сносях, к тому же ослабевшая после побега. Я готовила на их кухне под крышей обеды, ходила за покупками, водила малышек сестер к врачу. Наш отец оформлял все неодходимые семье документы, разыскивал биржу труда и другие официальные учреждения.  К тому же, мы ходили ежедневно в лес, где собирали валежник для кухни.
   Фрау Зайдеман очень заботливо относилась ко мне, даже повезла меня на вокзал Шарлотенбург в Берлине, где находилось бюро находок. Она считала, что там можно еще найти наш пропавший багаж. И, действительно, к моему большому удивлению, мне повезло. Нашлась моя сумка с документами, но документы родителей и багаж нет.
Во всяком случае, мы, как и все, лишившиеся жилья, получили карточки на одежду. На них  нам выдали кое-что из одежды и одеяла, обеспечили, в итоге, всем необходимым.
   Еще в Польше я подавала  заявление, чтобы пойти учиться на медсестру, но мне отказали тогда из-за юного возраста. Теперь фрау Зайдеман отговорила меня от этой профессии. Она считала эту профессию неподходящей для молодой девушки,особенно тяжелой в военное время, с ранеными солдатами, может быть даже на фронте. Она собиралась найти мне место ученицы в аптеке. Каждое утро фрау брала меня с собой в аптеку и давала мне там  витамины в таблетках. Относилась она ко мне, как к  родной. Я не знала причин такого ее отношения, но однажды эта фрау сказала мне:»Магдалена, оставайся у меня. У твоих родителей есть же еще дети.» Но я, конечно, не хотела оставлять родителей и ответила: «У меня очень хорошие мама с папой. Я не могу их бросить.»  Было очевидно, что она была очень одинокой, эта добрая фрау Зайдеман. Не часто встречаются такие хорошие и сердечные люди, какой была фрау Зайдеман.

             С М Е Р Т Ь   П Р И Х О Д И Т   С В Е Р Х У.

   Последнее время все чаще звучал в Бранденбурге сигнал воздушной тревоги. Самолеты пролетали над нашим городом в направлении Берлина. Хотя еще ни одной бомбы на Бранденбург не сбросили, но из-за предосторожности люди прятались в бомбоубежища. Каждая семья имела стоящий наготове у двери узелок со всем необходимым на первый случай. По сигналу воздушной тревоги его брали с собой в бункер.
Сигнал тревоги звучал обычно раза три днем и один раз ночью. Так прошло около трех месяцев. Наступило время поста. Я ходила каждый день в католическую церковь, которая находилась около пяти километров от нашего жилья. Можно было, конечно, и автобусом доехать, но мне нравилось ходить пешком.
Я радовалась до глубины души церковной тишине, молитвам..., особенно во время поста, и именно в военное время, когда мы все подвергались постоянным опасностям, и наша жизнь висела на волоске. Эти мысли не оставляли меня ни на минуту.
   Тридцать первого марта мы собирались отмечать пасху. В день Карфрайтага мама пошла к исповеди, отец и я остались с детьми. Из-за малышек нам приходилось по очереди ходить в церковь.
   На следующее утро мы с отцом должны были идти в церковь. Уже был подготовлен  пасхальный костер, чтобы зажечь его утром, а не как обычно, в предшествующую ночь; из-за воздушных налетов это было бы невозможно. Я очень волновалась, ведь еще ни разу в жизни не присутствовала на богослужении с пасхальным зажжением огня.
   В субботу перед пасхой, около пяти часов утра, будильник разбудил меня, и я быстро отправилась в путь. Мой отец ушел, очевидно, раньше, я хотела его догнать. Выйдя на  улицу, посмотрела наверх, на мамино окно. Там все было тихо, они еще спали. Меня вдруг пронзило какое-то странное, доселя не испытанное чувство, даже спина вспотела. Я уже не хотела идти к службе, а хотела к матери. Но нельзя было так рано звонить в дверь и будить остальных жителей дома. Попыталась перелезть через ограду, но не сумела. Пришлось все же двинуться в направлении церкви. Но через некоторое время ноги понесли меня обратно. По каким-то необъяснимым причинам мне нужно было непременно увидеть маму. Я покричала наверх, достаточно громко, зовя  ее. Она открыла окно, и я попросила кинуть мне ее ключи. Но ключей у мамы не было, она отдала их уже отцу. И мне, таким образом, не оставалось ничего другого, как все же идти в церковь.
   Теперь у меня почти не было времени, я побежала. Какая-то внутренняя сила несла меня, я бежала до самой церкви и даже догнала папу, уже у самого портала. Он удивился моему опозданию.
   После службы мы пошли в текстильную лавку, где приобрели на одежные талоны два чудесных платьица для наших малышек-сестричек Хильдегард и Катарины.
Этот сюрприз предназначался им в честь пасхи. И тут заревели сирены. Люди разбежались в поисках ближайшего убежища. При этом все кругом говорили, что сегодня, наверняка, сбросят бомбы на город. Летчики, видимо, уже начали подготовку к бомбежке. В убежище люди рассказывали,что уже даже сброшенные листовки видели, в которых было написано:»Бранденбург, готовься умереть!».
   Мы стали спешно искать убежище. Только спустились в бункер, как американцы начали бомбардировку города.
Нам рассказали позже, что налетело столько бомбардировщиков, что небо стало черным от них. Это было ужасно. Неописуемый грохот,  который заставлял нас  дрожать от страха при каждом налете, панический страх на лицах окружающих нас людей,- все это не оставляло никакой надежды на благополучный исход. Я думала, что мы умрем там.
   Многие люди в бомбоубежище плакали, некоторые молились и прижимали родных к себе теснее. Многие просто держались за руки. Отец тоже крепко держал мою руку, а я все думала о своей маме. Как она одна с детьми будет без нас дальше жить! Я была уверена, что мы с отцом не выберемся живыми из этого бункера. Мысленно все время повторяла: «Милый Господь, смилуйся над нами!» и готовилась к смерти.
   Шум снаружи усилился настолько, что мы были уверены,- все вокруг нас обрушилось. Каждую минуту нужно было ожидать, что и крыша бункера упадет и погребет всех нас. Стены сотрясались от каждого взрыва, казалось,- вот-вот нас засыпет.
   Этот кошмар длился около четверти часа, а нам казалось, что прошла целая  вечность. Убежище оказалось, действительно, засыпанными. Но люди все же смогли выбраться наружу. Картина разрушения, представшая перед нами, была ужасающей. Пришлось пробираться по горам обломков, через развалины. Домы были разрушены частично или полностью. Дали сигнал отбоя тревоги, И люди поспешили к своим жилищам. Мы тоже отправились обратно на Ратсвег, но не смогли подойти близко. Нам сказали, что улица перекрыта, там все разрушено. Можно было в обход, но там тоже блуждали люди в поисках прохода. Мы попытались с другими людьми пойти в другом направлении. Но и там невозможно было пройти. В этой толпе мы услышали, что пекарь и торговец овощами с нашей улицы попали под бомбежку.

Их лавки были разрушены. Это стало еще одной причиной нашего беспокойства, потому что продуктовая лавка господина Ольса, где жила мама, находилась между ними.
    Подойдя ближе, я увидела, как из под развалин вылезают жена и сын торговца овощами. Это зрелище невозможно забыть. Они стали неузнаваемыми: покрытые пеплом, с опустошенными  невидящими глазами, как бы пришедшими с того света. Их волосы стояли дыбом от пережитого ужаса, лица посерели. Я не могла поверить в то, что увидела: на их головах  каждый отдельный волос стоял торчком, как свечка.
   Вдруг мы услышали, что, кажется, дом господина Ольса подвергся прямому  попаданию, и семья Ольсенов с беженцами не выбрались из под развалин. Они, якобы, не успели в бункер и укрылись в подвале их дома. Одна женщина узнала меня и вдруг  прижала к себе. Я вырвалась от нее и побежала к месту, где был дом. Отец поспешил следом. Работники Красного Креста находились уже там, начиная разбирать завалы, чтобы вытащить засыпанных людей. При мне вытащили из под обломков мою восьмилетнюю сестренку Катарину. Я видела,как она один раз глубоко вздохнула и умерла. Ее сразу положили на носилки и накрыли простыней. Потом достали оттуда же мою младшую сестричку, двухлетнюю Хильхен. Она была уже мертва. Мои маленькие девочки..., я была им, как вторая мама. Хильхен, которой я так радовалась, когда красиво причесывала ее и одевала; когда учила ее не выпячивать так сильно животик. Как я всегда гордилась, когда люди принимали меня за молодую маму обеих девочек! И вот..., как только могло такое произойти?  Я не могла осмыслить, не могла поверить, что я тут видела. И вот вынесли мою мать, она была мертва. Меня как парализовало. Отец бессильно опустился на груду развалин, спрятав лицо в ладонях, горько плакал. Перед ним валялась сумка с двумя платьицами... Ко мне навстречу поспешила госпожа Зайдеман и долго держала, крепко прижимая к себе. Это объятие я не забуду никогда.
   Людская толпа разошлась, а мы остались сидеть, не знаю, как долго, на развалинах. Наши мертвые родные лежали перед нами на носилках. Потом отец все-таки поднялся и пошел на почту, чтобы написать обо всем случившемся Антону.
    Когда он ушел, как раз появился почтальон и передал мне три письма. Они были от брата. В каждом конверте лежало по пасхальной открытке: для меня, для Катарины и для Хильхен. В этот момент я еще не знала, что держу в руке последние весточки от моего брата Антона...
   Я огляделась вокруг. В развалинах  нашлись молитвенник и розенкранц матери, она молилась на него каждый день. Я прижала эти вещи к груди, чтобы сохранить, как реликвии.
   По улице медленно продвигался грузовик, чтобы собрать трупы. Когда он остановился около меня, я бросилась к телу мамы. Рыдания сотрясали мою грудь, я кричала и не могла отпустить ее. «Мама, мамочка, что же мне делать?»- кричала я. Помощник водителя вышел из кабины и, буквально, оторвал, меня от безжизненного маминого тела, оттолкнув в сторону. Мертвых погрузили и отвезли в полицейский участок, где их разложили по порядку  рядами в большом помещении.
   Когда отец вернулся с почты, мы отправились в полицию, где были собраны погибшие люди. Бомбежка длилась пятнадцать минут, и за этот короткий промежуток времени в Бранденбурге в этот день погибло две тысячи мирных граждан. Эти две тысячи трупов лежали рядами в громадном зале, где мы и нашли без труда маму. Слева и справа по ее бокам лежали мои сестрички. Мы встали на колени перед ними и помолились.
Потом, по католическому обычаю, заказали заупокойную службу и взяли из церкви святую воду. Каждый день мы навещали наших погибших; опрыскивали их святой водой, склонялись и молились, чтобы их души обрели, наконец, покой. Я попрощалась со своей мамой Маргаритой Хекер, с сестренками Катариной и Хильдегард.
   Молитвы и прощания продолжались еще несколько дней. Потом мы не могли их больше навещать, потому что воздушные налеты участились. Появились к тому же низколетающие бомбардировщики, и мы почти не вылезали из бункера.
   Через несколько дней пришло извещение о захоронении наших близких. Их положили в общий гроб и похоронили на особом кладбище для жертв налетов в Мариенберге, на поле №6, место 64.
Раньше, до смерти родных я всегда боялась аладбищ, ночной темноты. Помню еще, как я избегала в  нашей деревне Мюнхен ходить по темноте через кладбище или хотя бы мимо него. Этот страх исчез теперь бесследно. Вплоть до сегодня кладбище для меня – это место успокоения, которое подходит для тихих прогулок и молитв об усопших.
В это время я иногда просыпалась по ночам и начинала обыскивать все углы в моей комнате. Я ничего так ни  хотела, как только еще раз увидеть свою маму. Но она никак не появлялась. Даже во сне я ни разу не видела ее.
   Между тем, русские войска приближались. Говорили, что в Берлине уже шли уличные бои. Позже – что Берлин пал. Бранденбург наводнила волна беженцев. Все стремились в направлении Эльбы. Там, якобы, на другом берегу Эльбы должны были стоять американцы. И оставаться там и позже. Русские расположатся на этой стороне вдоль Эльбы. Фрау Зайдеман со своей подругой тоже собралась в дорогу. Мне дали через некоторое время другое жилье, так как квартиру фрау Зайдеман  распределили под новых беженцев.   
   Наше горе из-за смерти близких было так велико, что невозможно было найти в себе силы вовремя бежать. Меня охватила такая печаль, что я ничего не хотела знать об этом мире. Только всю жизнь носить траур. Я поклялась уйти в монастырь, запереться за высокими стенами и только молиться за живых и мертвых; но особенно за маленьких детей, у которых война отняла родителей, и которым было еще хуже, чем мне.
   Только в конце апреля мы влились в поток беженцев. В Бранденбург вступили одиннадцать русских танков. Город охватили пожары. Вечерами все небо освещалось ярким заревом. Мы с отцом схватили наши пожитки и смешались с потоком бегущих. Люди были полностью измождены. Одни  едва спаслись от пламени, другие – из горящих  уже домов или из развалин выбрались и сразу двинулись прочь. Ничего не было видно в эту ночь, кроме неба и множества людей. Бесконечный поток спешащих измученных людей. И наш путь продолжался. Мы снова были в пути, по дороге в неизвестность. Так прошагали мы несколько дней. Мы не ощущали ни холода, ни голода, ни усталости. Просто шли все дальше и дальше, лишь бы уйти прочь от всего. Через три дня услышали через громкоговоритель сообщение:“Адольф Гитлер погиб из-за тяжелого ранения в голову“. Мы думали, что теперь, возможно, война закончится. Но грохот канонады был по-прежнему слышен. Видимо, все продолжалось, все еще шли сражения.       Прошагав, примерно, с неделю, мы вышли к Эльбе. Ближайший населенный пункт назывался Фишбек. Здесь, у Фишбека мы пробыли три дня. На другом берегу стояли американцы. Они переправлялись три раза в день пароходом на наш берег и забирали беженцев на другую сторону. Но это был все-же длительный процесс, и не всем людям удалось перебраться на тот берег. Образовалась длинная очередь, продвигались строго в порядке очередности. Но подошли немецкие солдаты, несколько сотен, и наступил полный хаос. Люди перестали сдерживаться, нервничали, ругались. Никто не понимал, откуда появились солдаты. Капитулировали они уже или хотели дальше воевать?
Продолжение следует: