Фреска

           Моей любимой тетушке С-вой Валентине Леонидовне посвящается
    
     Валечка  вся   обсыпана известкой, кругом валяются  куски штукатурки и разбитого стекла. Очень болят спина и рука. Взрывной волной  ее закинуло  обратно в школу, когда  стояла на пороге и ждала маму, а где-то недалеко  взорвалась бомба. Валечка сидит  на ступеньках и тихо плачет. Громко плакать в свои шесть  лет она уже разучилась. Да и плачет не от боли, а от огорчения. Под завалами осталась  ее сумочка, в которой были тетрадки из обоев, карандаш и  кусочек хлеба, который  мама дала в школу. А Валечка решила съесть его  после занятий, потому что на уроках  можно  поспать. (Когда спишь, есть не хочется – заметила Валя). Закутанная в шаль учительница дремлет, а все  сидят  очень тихо, боясь ее разбудить.  Мама тоже по ночам гасит зажигалки и тоже все время хочет спать.

     Хлеба  очень жалко! А еще Валя боится, что ее будут ругать за  потерянную  сумку, потому что  новую шить не из чего, нитки – мама сказала – золотые. А сама их потратила на самодельную куклу из тряпок с улыбающейся рожицей (У ребенка должны быть  игрушки!) и починку старого плюшевого медведя. Лапы у него были подшиты кожей, ее отпороли и сварили суп. Его ели  целых три дня. Медвежий суп был очень вкусный…Хотя – нет!  Вкуснее был  тот суп из лошади пожарников. Ее убило осколками прямо перед их окнами на Боровой. Соседи  бросились  резать ее на части. Отец принес домой большой кусок мяса вместе со шкурой, мама была такая счастливая. Она спрятала бабушкину пудру «Кармен», из которой варила суп-болтушку, и сказала, что это на черный день. Интересно, а что такое черный день?

     Наверное, это день, когда соседка  бабаклава  все-таки поймала   кошку Нюську и съела ее. Нюська была очень умная, она пряталась ото всех и домой приходила только по ночам. Но противная бабка  подкараулила бедняжку, съела,  а потом выбросила на помойку ее шкурку. Так и узнали, что это она съела кошку. Но  потом бабаклава  умерла, а папа сказал, что это из-за того, что  Нюська ела крыс, а они ядовитые.

      Почему же так долго нет мамы? Можно, конечно, идти домой и  самой. Дорогу Валечка хорошо знает, но  придется проходить мимо  очень страшного  дома.  У него нет  стены, и все этажи видны, как в игрушечном домике:  кровати, столы, шкафы, покрытые снегом… А  на другом  доме  проступает  какое-то лицо, у которого остались только глаза, огромные, печальные, внимательные. Мама говорит, что это «мозаика». Она очень  грустная, эта мозаика. И Валя всегда покрепче прижимается к маме, когда проходит мимо этих домов.

      После школы они с мамой идут за водой на прорубь.  Валечкины санки очень пригодились, на них ставят два ведра, мама берет еще одно, а  маленькое  ведерко  несет Валя, тоже впряженная в санки. «Если в доме есть хлеб, вода и тепло – мы выживем»,  - говорит  мама,  растапливая печку, которую она  называет смешным словом - «буржуйка». Буржуйка уже съела два шкафа, книги из  бабушкиной библиотеки и обеденный стол.

      Среди редких прохожих  Валя узнала родную фигурку. Мама! Она торопится, но идет все равно медленно в бабушкиной  шубе  до пят и  огромных валенках. Валечка бросается ей навстречу, утыкается  в холодный, заиндевелый мех и облегченно плачет.  Мама рассеянно слушает  Валечку, гладит ее по голове и не ругает ни за  потерянный хлеб, ни за сумку. Наоборот, она целует ее  бледные щечки и просит больше не плакать, потому что… Просто -  не надо плакать!

     Возле парадного  стоят Валины саночки, а на них  лежит замотанная в  какое-то тряпье фигура. Валечка уже знает, что  это значит – «умер» или «умерла».  Мама велит попрощаться с тетей Соней. Валечка недоуменно вертит головой и не видит ее. Тетя Соня уже две недели  лежит дома и не встает. Приходила  тетя врач и  кричала на  нее, говорила, что надо вставать и ходить. «Иначе – умрешь!»  Валечка решила, что она будет все время ходить, чтобы ее  тоже не отвезли на саночках навсегда.

      Приходит бабушка  и уводит Валечку домой. Она  наливает  суп-болтушку из пудры и дает  кусочек хлеба, а потом подмигивает и наливает  сладкой воды, подкрашенной  сушеными желудями. В  углу комнаты стоят три  мешка   земли, спекшейся с сахаром. Эти мешки отец с матерью принесли  от  разбомбленных  Бадаевских складов. Землю процеживают и пьют. Она тоже очень нравится Валечке, потому что сладкая, хоть и серая.

      Бабушка  топит  буржуйку разломанной этажеркой. В комнате  становится теплее, сытую Валечку клонит  в сон, она послушно  идет за бабушкой, заворачивается в ее теплую огромную шаль, укладывается  под  тяжелый отцовский овчинный тулуп и засыпает. Во сне она хочет увидеть  много хлеба и  разноцветные конфеты-подушечки… .
***

     Очень старая женщина  медленно шла  по улице, оглядывалась по сторонам, пытаясь узнать места своего детства. Она давным-давно уже живет на Гражданке, в центр  ездит редко и только по необходимости.  А тут прочитала  в газете, что  на улице Правды на здании  института кино отреставрировали  старые мозаики,  и всплыло в памяти, казалось бы, давно  забытое. Никому ни слова не говоря собралась и  поехала. Шла дорогой  своего прошлого и постепенно  меркли яркие краски  нынешнего нарядного Петербурга,  окрашивались в мертвенно-белые, серые и черные тона блокадной зимы, как на кадрах  сохранившейся кинохроники. Вновь  лег серый снег на  развалины домов,  снова открылся взгляду тот страшный дом, где не было фасадной стены, по улице потянулись редкие закутанные  прохожие. Кто тянул за собой санки  с покойником, кто,  еле передвигая ноги, нес драгоценную воду, возле  булочной  змеилась угрюмая очередь…

     И только подойдя к зданию института кино и телевидения, она вновь обрела  способность видеть мир в красках. На нее с высоты  смотрел Христос, благословляющий детей.  И она сразу узнала его. Это его глаза следили за маленькой Валечкой, когда шла она в школу и обратно, это он оберегал ее детское сознание от ужасов  блокады, это он поддерживал в ней дух жизни… Сухой, морщинистой рукой перекрестилась она и прошептала едва слышно: «Христос спаси и  сохрани».