Отрубить голову

               

   Тихое деревенское кладбище, вдали от больших дорог, на широком плоском бугре, у молодого сосняка. У сосняка, посаженного во времена поднятия целины. Тогда и организовали совхоз.  Старое село, ровесник  Отечественной войны 1812года, внизу, вдоль реки. На погосте, среди кустов и редких сосен-берёз, ряды крестов и скромных памятников. Так же чирикают, заливаются ранним утром птахи и неистово, неугомонно стрекочут в жаркий полдень невидимые кузнечики. Здесь и в жару прохладно, зной не застаивается: с реки несёт свежестью,  вольный ветерок, прорвавшись сквозь ветви, несётся дальше - в обширные поля.
   Сюда стремится душа, здесь лежат самые родные, близкие. Хожу среди оградок, выбирая заметный памятник, читая по пути имена односельчан. Много незнакомых, неизвестных - давно не был на родине.
На Новодевичьем кладбище: там также - неизвестных меньше. На Ваганьковском (армянском), во время перестройки, набрёл на проросшую толстыми деревами могилу Андрея Платонова, удивительного, загадочного, много страдавшего гения. Невольно вспомнилось вычитанное в каком-то издании, при разгуле демократии. В литинституте, в гардеробе, Андрей Платонович подавал Александру Трифоновичу пальто, классик, шатнувшись, сыто молвил, положив руку на плечо:
   - Ну что, брат, так-то…, - и отслюнил трояк.
   Вновь стою, в наше время, у надгробия Андрея Платоновича. Плотно подселены крестики с табличками родных, близких, в оградке порядок. Нашлись наследники…
   В разросшихся буйно кустах, рядом с памятником - присевший набок крест, алюминиевая табличка: Красавин Николай Нифонтович 1932-1992г.г. Дядя Коля. Всю жизнь проработал в совхозе нормировщиком. Ходил с папочкой, в затасканной фуфайке, как все, посмеивался, иной раз хохотал, поджав живот, но чаще хмур, озабочен делами, тёрками в семье. Лицо узкое, долгонос, блекл, в годах: с работягами строг, неуступчив, занозлив.
   Как-то по лету в МТС бригада со стройучастка сколачивала из досок сарай для нового дизель - генератора. Красавин держал на контроле и этот объект. Мужики при его появлении замолчали. Было дело, он как-то урезал расценки на их работу. Подошёл, молча, не поздоровался.
   - Скоро закончите? - спросил, ни на кого не глядя, повесив большой нос свой долу.
   В ответ - тишина.
   - Ну, ну, давайте. Чёй-то не торопитесь.
   - А то ты не знаешь!? - ответил за всех нервный Анатолий Базаркин, сосредоточенно тюкая топором бревно.
   Закончили работу, составили наряд, среди прочих работ вписали: Николаю Красавину отрубить голову, и проставили за труд - 3руб.62коп. Наряд сдали в контору МТС, бухгалтер Валентина Базанова прощёлкнула костяшками эту цену, вывела итог и отнесла ведомость в центральную контору. Там прокрутили на рингометре и эту цифру, не вникая в подробности. Мужики получили свои заработанные рубли с копейками и отнесли в свои семьи, не забыв заткнуть рублишки в заначку.
   Но углядела бдительная главбухша Раиса Илларионовна (что-то ёкнуло внизу живота) в годовом отчёте магическую цифру 3.62. (Муж ейный крепко попивал, чрез это и лёг досрочно в сырую землю: побежал 7 ноября за бутылкою в лавку, как всегда не хватило в компании, - сбил трактор. Но это позже.).
   Прочла Раиса Илларионовна запись в оригинале, усмехнулась. Поднялась на второй этаж к парторгу, положила на стол бумагу, ткнула пальцем в строку.
   - Что случилось, Раиса Илларионовна? - вынув сигарету изо рта, прокартавил парторг (буква «р» каталась и булькала в горле), и уставился в лыко. Пробежал, покрутил в руках, перевернул, посмотрел, положил на стол, придавил.
   - Но и что теперь прикажете делать, Раиса Илларионовна?
Они жили по соседству, приятельствовали, случалось, и гуляли по праздникам вместе.
   - Это ты должен что-то делать, Иван Михайлович, ты у нас секретарь партийной организации совхоза, - отчеканила главбух, выдернула бумагу из-под пухлых рук парторга, развернулась, и, поводя крепкими бёдрами, направилась к двери.
   - Постой, постой, Раиса Илларионовна. Рая! Когда это было-то!? Теперь уж все и забыли. Да и помнили ли… Ты со своими разберись.
   - Ну, уж, Иван Михайлович! Я-то разберусь! А куда девать 3.62? Может, ты внесёшь эти деньги в кассу?
   - Что ты так-то, Рая. Соберём собрание, обсудим. Если надо - накажем, - он так и говорил, не поднимая головы, боясь напора яркой, восточной красоты главбухши.
   - Вот и накажите!
   - Ладно, разберёмся, - буркнул парторг вослед, взглянул на дверь и принялся рыться в своих, посыпанных пеплом, бумагах.
   На повестке открытого партсобрания стройучастка два вопроса. Первый – текущие дела, второй – недостойное поведение отдельных товарищей.
   - А что это за отдельные товарищи? – выкрикнул с места Иван Гычев, белобрысый, мелкий, вечный холостяк, и беспартийный. Старший брат его, Борис, такой же, только чёрный, высокий и серьёзный.
   - Помолчи, Ваня, узнаешь, - поднял руку прораб, ладонью на Ивана, как будто хотел прихлопнуть.
   Быстро проскочили текущие: всё идёт по плану в соответствии с…, план выполнили на…, намечены перспективы…
   - Слово предоставляется прорабу стройучастка Заворотникову Владимиру Ивановичу.
   Владимир Иванович, деловой, активный, за сорок лет, с синими умными, с лукавинкой, глазами, уже был в курсе и всё понял: надо было играть роль, данную партией, коммунистической. Владимир Иванович зачитал написанное на бумажке, про голову. Мужики заржали, зашевелились.
   - Саша, - посмотрел он на бригадира Александра Цильх, – что там случилось?
   - Меня в этот день не было, Владимир Иванович.
   - А кто оставался за тебя?
   - Борис.
   - Борис, отвечай.
   - А чё я-то, Владимир Иванович.
     Повисла пауза. Парторг поднял голову от бумаг. Борису надоело, что им помыкают, а сейчас представился случай всё высказать.
   - Ну.   
   - Кто меня назначил бригадиром? - задал он свой наболевший вопрос.
   - Ты же всегда оставался старшим, когда Александра нет.
   - А мне платят?
   - Ладно, ладно, заплатим, - махнул примирительно Владимир Иванович. - Кто составлял наряд?
   - Ну, я.
   - И что?
   - Не знаю.
   - Как так не знаешь?
   - Писал не я.
   - А кто?
   - Фёдор Борисович Киссен, он у нас самый грамотный... Был. - Конечно, они составляли наряд вместе, Фёдор писал и корректировал, он и устроил эту хохму.
   - И где теперь его искать? В селе Дъектиек? - Владимир Иванович посмотрел на парторга, тот кивнул.
Прораб чуть пожал плечами… 
   - Садись пока, Борис.
   В прорабской вновь образовалась тишина, мух не слышно, их нет - зима.
   - Ну, ладно, всё ясно, Владимир Иваныч. Вы тут сами разбирайтесь,  решайте, наказывайте, - прокатил в горле «р» парторг, скрутил папочку, и не торопясь присогнувшись грузно вышел.

   Стою на бугре, думаю, далеко внизу под высоким откосом, речушка; летом просвечивает ровное песчаное дно – по щиколотку; весною же – солнце гонит с необозримых полей талую воду – речка превращается в неукротимый поток, и душа замирает от вида стихии: льётся, гудит, шумит, и трепещущие прутики лозняка разрезают мощь мутной воды. Берег моется, гложется – и обваливается, вместе с берёзами. Где раньше бежали по простору две колеи – ныне оборвались и повисли над бездною. Теперь другая дорога, тесная, петляет в густом березняке. Сколько их сменилось за два века жития русских людей на этой земле?
   Дума моя простая. Мне совсем не хочется сюда, в тишину и покой. Да и нет даже в мыслях этого. Видно, не все ещё дороги прошёл, что мне уготованы, не всё ещё сделал на этой земле, натворил ли… Вот это я знаю точно. Хотя…
   Хотя, слышал я эти слова. В Москве, мой великий, шестидесятичетырёх лет, земляк: крепкий, как грибок-боровичок, не чихнувший в жизни ни разу в простуде, загадывал поработать на пользу великой России ещё лет двадцать - свалился с инсультом. Откачала добрая женщина-соратница, оказавшаяся в этот момент  рядом. Со вторым ни он, ни она уже не справились…
                2017г.