Глава шестая. Арест

У нас есть общество, и тайные собранья,
По четвергам. Секретнейший союз...

А.С.Грибоедов . Горе от ума

17 декабря 1825 года указом  императора Николая I был «Высочайше учреждён Тайный Комитет для изыскания соучастников злоумышленного общества, открывшегося 14 декабря 1825 года». Председателем Комитета был назначен военный министр А.И. Татищев, членами: Великий князь Михаил Павлович, князь А.Н. Голицын, генерал-адъютанты А.Х. Бенкендорф,   П.В. Голенищев-Кутузов и В.В. Левашёв. Позднее в члены комитета были введены: 26 декабря 1825 года — дежурный генерал Главного штаба  А.Н. Потапов; 4 января 1826 года — генерал-адъютант А.И. Чернышёв и начальник Главного штаба барон И.И. Дибич.

Усилия императора были направлены на скорейшее расследование и наказание виновных: «Я думаю покончить, возможно, скорее с теми из негодяев, которые не имеют никакого значения по признаниям, какие они могут сделать, но, будучи первыми, поднявшими руку на своё начальство, не могут быть помилованы».

О  заседании Комитета сохранились, хотя и записанные много лет спустя по памяти, воспоминания майора  32-го егерского полка В. Ф. Раевского: «Я вошёл. Передо мною явилась новая картина, огромный стол, покрытый красным сукном. Три шандала по три свечи освещали стол, по стенам лампы. Вокруг стола следующие лица: Татищев, по правую сторону его - Михаил Павлович, по левую - морской министр, князь Голицын, Дибич, Чернышёв, по правую - Голенищев-Кутузов, Бенкендорф, Левашёв и Потапов. Блудов, секретарь, вставал и садился на самом краю правой стороны...»

В период с 17 декабря 1825 года по 17 июня 1826 года Комитетом было проведено 149 заседаний; сначала они проходили в Зимнем дворце, затем - в Петропавловской крепости.

Процедура следственных действий включала в себя: устный допрос арестанта членами Комитета; его письменные ответы на выданные ему «вопросные пункты»; обсуждение протоколов допроса и ответов на заседании комитета; назначение очных ставок. Заседания Комитета проводились ежедневно и Николаю I, с целью проинформировать его и получить указания по поводу дальнейших действий, постоянно направлялись докладные записки за подписью Татищева. Докладные записки возвращались в Комитет с пометками Николая через канцелярию дежурного генерала Главного штаба.

На допросах всплывали всё новые имена и факты. Всего к следствию было привлечено 579 человек, из них 11 доносчиков.

22 декабря  капитан А.И. Майборода известный в основном как автор доноса на Пестеля и других декабристов, среди прочих показаний следствию упомянул о существовании Кавказского общества, о котором он «слышал от Пестеля». Пестель сначала отрицал показание Майбороды, но доставленный 4 января 1826 г. в Петербург сообщил Комитету, что он слышал о существовании этого общества и о причастности к нему Ермолова от С.Г.Волконского и А.И.Якубовича.

Начались интенсивные допросы всех декабристов, которые что-либо знали или слышали о Кавказском тайном обществе, особенно Волконского и Якубовича. Наиболее подробные показания следствие получило от С.Г.Волконского, который в бытность свою в 1824 г. на Кавказе встречался неоднократно с А.И.Якубовичем, и тот рассказал ему о Кавказском тайном обществе, его структуре, не назвав, впрочем, ни одного из членов.

У декабристов, следует заметить,  была надежда на то, что Ермолов со своим корпусом «пойдёт на Петербург», и они были разочарованы, когда их надежды не оправдались. В то время ходили упорные слухи о том, что корпус Ермолова откажется от присяги Николаю I и двинется на Петербург.

Публицист  А.И.Кошелев в своих воспоминаниях говорит о широко распространявшихся тогда в Москве слухах: «Ермолов не присягает и со своими войсками идёт с Кавказа на Москву». Эти слухи зафиксировала и тайная агентура: «Все питаются надеждой, что Ермолов с корпусом не примет присяги».

На допросе Якубович категорически отрицал существование Кавказского общества и свёл всё дело к тому, что он якобы «в хмельном угаре» решился «похвастаться» перед Волконским, рассказав ему «небылицы» об этом обществе.

В Комитете тщательно собирались справки, не было-ли в войсках Кавказского корпуса тайных организаций. Их, однако, не оказалось, и сам Ермолов  был чужд крайних увлечений. В итоге Кавказское общество было признано следствием «мнимым».

Фамилия Грибоедова в первый раз в комитете была произнесена 23 декабря. Князю Трубецкому был предложен следующий вопрос: «не существуют ли подобные (т. е. тайные) общества в отдельных корпусах и в военных поселениях и неизвестны ли вам их члены?» Трубецкой дал следующий ответ: «Мне неизвестно, чтоб подобные общества существовали в отдельных корпусах или в военных поселениях. Я знаю только, что в 1-м корпусе есть полковник Вольский, с которым я не знаком. В других же корпусах я наименовал кого знал. Г<енерал>-м<айор> князь Волконский говорил мне, что есть или должно быть, по его предположению, какое-то общество в Грузинском корпусе, что он об этом узнал на Кавказе, но он неудовлетворительно о том говорил и, кажется, располагал на одних догадках. Я знаю только из слов Рылеева, что он принял в члены Грибоедова, который состоит при генерале Ермолове; он был летом в Киеве, но там не являл себя за члена; это я узнал в нынешний мой приезд сюда».

Очевидно, это показание и дало повод привлечь к делу Грибоедова. В протоколе Комитета IX заседания 26-го декабря сказано, что комиссия, выслушав письменные ответы Рылеева и допрос кап.-лейт. Бестужева и штабс-капит. Бестужева, положила взять под арест целый ряд лиц, оказывающихся, по их показаниям, соучастниками в обществе мятежников, и в том числе Грибоедова.

Уже 27-го декабря последовало Высочайшее разрешение на приведение в исполнение постановления Комитета.

2 января 1826 г. за № 52 председателем комитета, военным министром Татищевым было подписано Отношение на имя командующего на Кавказе генерала Ермолова: «По воле Государя Императора покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство приказать немедленно взять под арест служащего при Вас чиновника Грибоедова со всеми принадлежащими ему бумагами, употребив осторожность, чтобы он не имел времени к истреблению их, и прислать как оные, так и его самого под благонадежным присмотром в Петербург прямо к Его Императорскому Величеству».
На Кавказ с приказом арестовать Грибоедова  и отобрать его бумаги был послан фельдъегерь Уклонский.

Из воспоминаний Н.В. Шимановского  «Арест Грибоедова»:
«Рано утром мы выступили из Червлённой и часу в одиннадцатом подошли к Горячеводскому укреплению, где назначен был привал с тем, чтобы стянуть обоз с тяжестями, который по случаю переправы очень растянулся.
Гостеприимный хозяин граф Бельфорт, ожидая нас, приготовил целого барана, жарившегося на шашлыке. Мы выпили водки или по-кавказски спирту (когда его разводить!) и принялись за гомерический завтрак на открытом воздухе. День был солнечный и довольно теплый. Исправляющий должность дежурного штаб-офицера гвардии, капитан Талызин, первый увидал, на перевале от Терека, тройку в санях, окруженную 20 или 30 казаками и первый сказал: «Господа, ведь это должен быть фельдъегерь!». Так и вышло. Через полчаса подскакали сани, из которых выскочил фельдъегерь, с одной сумкой на груди. Он назвал себя Уклонским. Мы познакомились и предложили ему водки. Он выпил нашего спирту и принялся с нами за шашлык. Талызин, как ловкий человек, предложил другую чарочку. Тот отказался. Успели принести от маркитанта шампанского; фельдъегерь тоже отказался, сказав, что не пьет виноградных вин. Хотели угостить, чем бы нибудь еще, но он от всего отказывался. Лошадь верховая ему была готова.
Ударили подъем, и мы пошли в крепость Грозную. Погода сделалась сумрачная, да и на душе было невесело; давило какое-то предчувствие.
Подойдя к Шульцову кургану (а теперь называется Ермоловским; это, кажется, в 4-х или в 3-х верстах от крепости), мы согласились поехать вперёд отряда. Талызин, Сергей Ермолов и я, пригласивши с собой фельдъегеря, пустились на рысях и прямо к дому коменданта крепости Грозной».

«...Приехал из Петербурга рыжий фельдъегерь. Мы говорили между собою: от рыжего добра не будет. И точно. Уже до нас дошли слухи, что в Петербурге как-то неладно, что многих забирают, в особенности из 2-й армии; но мы на Кавказе были так спокойны, будто этот ералаш до нас не касался»,- сообщает в своих записках Э.В. Бриммер, служивший в Кавказской артиллерийской бригаде.

Сергей Николаевич Ермолов сообщал своему брату: «...У нас здесь Грибоедов, он вместе с Алексеем Петровичем приехал к нам из Екатеринограда, идет с нами в Чечню из любопытства, я очень рад был его приезду, ибо, признаюсь, немного у нас осталось таких товарищей; с нами Устимович, Шимановский, Жихарев, Талызин, Мирза-Джан и много фельдъегерей, вот вам вся наша компания, и все идут в поход, с нами также и подполковник Ковалев, прекрасный и премилый, и Ефимович, и также отправляются с нами»  (12 января 1826 г.).

«Алексей Петрович, - продолжает свой рассказ Н.В. Шимановский, - сидел за большим столом и, как теперь помню, раскладывал пасьянс. Сбоку возле него сидел с трубкою Грибоедов. Когда мы доложили, что прибыли и привезли фельдъегеря, генерал немедленно приказал позвать его к себе. Уклонский вынул из сумки один тонкий конверт от начальника главного штаба Дибича. Генерал разорвал конверт; бумага заключала в себе несколько строк, но когда он читал, Талызин прошёл сзади кресел и поймал на глаз фамилию Грибоедова. Алексей Петрович, пробежавши быстро бумагу, положил в боковой карман сюртука и застегнулся. Потом он начал расспрашивать Уклонского  о событиях в Петербурге. Очень толково и последовательно рассказывал Уклонский. Я не обратил внимания на Грибоедова; но Талызин мне после сказывал, что он сделался бледен, как полотно. Так как это было зимой, то мы были в черкесках и полушубках».

«Ермолов, - пишет Денис Давыдов, - желая спасти Грибоедова, дал ему время и возможность уничтожить многое, что могло более или менее подвергнуть его беде. Грибоедов, предупрежденный обо всём адъютантом Ермолова Талызиным, сжёг все бумаги подозрительного содержания. Спустя несколько часов послан был в его квартиру подполковник Мищенко для произведения обыска и арестования Грибоедова, но он, исполняя второе, нашел лишь груду золы, свидетельствующую о том, что Грибоедов принял все необходимые для своего спасения меры. Ермолов простер свою, можно сказать, отеческую заботливость о Грибоедове до того, что ходатайствовал о нём у военного министра Татищева» (Д.В. Давыдов "Анекдоты о разных лицах, преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове").

«В "Русском Архиве", и некоторых других изданиях было сказано, что при аресте Грибоедова..., в конце 1825 года, А. П. Ермолов дал ему возможность сжечь некоторые бумаги, которые могли послужить уликами его сообщества с декабристами. Что он со многими из них (с Кюхельбекером, Бестужевыми, Рылеевым) был в переписке, в этом нет сомнения; но едва-ли участвовал в заговоре… Если бы оно было так, то возможное-ли дело, чтобы он заставил пошляка «Репетилова» говорить подобные фразы:

У нас есть общество, и тайные собранья,
По четвергам. Секретнейший союз...

потом:

Но государственное дело:
Оно, вот видишь, не созрело,
Нельзя же вдруг.

Это было написано за два года до события 14-го декабря… Мог-ли бы Грибоедов так глумиться над заговорщиками, если бы он сам был членом тайного общества?» (П.А. Каратыгин "Мое знакомство с Александром Сергеевичем Грибоедовым").

«Я говорил им, что они дураки» -  вот  слова  Грибоедова, которые  всегда  повторял  Степан  Никитич <Бегичев>,  говоря  об  отношениях  его   к заговорщикам".

Вновь дадим слово очевидцу Шимановскому:
«Я вышел, чтобы узнать, где наша квартира, которая была отведена на нас четверых почти что рядом, в офицерском флигеле: мне, подполковнику Жихареву, Сергею Ермолову и Грибоедову. Это была квартира капитана Козловского (после дослужившегося до чина полного генерала, Викентия Михайловича, бывшего председателем кавказских вечеров в Петербурге).
В сенях встретил я Талызина, который отдавал приказание одному из ординарцев генерала, уряднику кавказского казачьего полка Рассветаеву, чтобы он скакал в обоз, отыскал арбу Грибоедова и Шимановского и чтобы гнал в крепость. Я спросил его по-французски: на что это? Талызин отвечал: "После скажу!".
Когда я возвратился к А. П. Ермолову, снявши свой полушубок, то Грибоедова не было в комнате. Он выходил куда-то, но скоро возвратился, был по видимому покоен и слушал рассказы Уклонского, который назвал много арестованных. Приказано было подавать ужин, к которому генерал велел пригласить прибывшего перед тем дежурного по отряду артиллерии полковника Мищенко, приехавшего с донесением, что голова колонны прибыла и расположена бивуаком около крепости, а равно и фельдъегеря Уклонского. Походный ужин незатейлив: два блюда; стало быть, он недолго продолжался, но россказни Уклонского заставили просидеть за столом лишнее время, а может быть, и нужно было продлить ужин и для других целей. Генерал после ужина сиживал за столом всегда подолгу; тут бывали разные шутки, россказни и анекдоты; но на сей раз, ничего подобного не было, и когда мы встали и люди убрали посуду, то генерал, обратившись ко всем, сказал: «Господа, вы с походу, вероятно, спать хотите, то покойной ночи!» Все стали расходиться.
Под квартиру нам отведена была одна большая комната, но без всякой мебели; нам постлано было на полу и чтобы удержать подушки, наши переметные чемоданы были приставлены к головам. Так было и у постели Грибоедова.<…> Вдруг отворяются двери, и является дежурный по отряду полковник Мищенко, но уже в сюртуке и шарфе, точно так и дежурный штаб-офицер Талызин, а за ними фельдъегерь Уклонский. Мищенко подошел к Грибоедову и сказал ему: «Александр Сергеевич, воля государя императора, чтобы вас арестовать. Где ваши вещи и бумаги?». Грибоедов весьма покойно показал ему на перемётные чемоданы, стоявшие в голове нашей постели. Потащили чемоданы на середину комнаты. Начали перебирать белье и платье и, наконец, в одном чемодане на дне нашли довольно толстую тетрадь. Это было "Горе от ума".
Мищенко спросил, нет ли еще каких бумаг. Грибоедов отвечал, что больше у него бумаг нет, и что всё его имущество заключается в этих чемоданах. Перемётные чемоданы перевязали верёвками и наложили печати Мищенко, Талызин и Уклонский, у которого оказалась при часах сердоликовая печать. Потом полковник Мищенко сказал Грибоедову, чтобы он пожаловал за ним. Его перевели в другой офицерский домик, где уже были доставлены часовые у каждого окна и двери».

В архиве гражданского управления Кавказа сохранилось дело «Об отправлении коллежского асессора Грибоедова в С.-Петербург арестованным и об описании у него бумаг» в котором записано, что осмотр чемоданов его был произведён в день прибытия в крепость Грозную Уклонского, т. е. 22 января 1826 года, артиллерии полковником Мищенко и дежурным штаб-офицером  Талызиным, в присутствии Уклонского.

Согласно документам «Дела» чемоданы были вскрыты и все найденные в них бумаги были зашиты в холст, опечатаны печатями присутствовавших и сданы под расписку Уклонскому, а вещи и книги возвращены Грибоедову. Сохранился список найденных у Грибоедова книг. Здесь были: 1) Словарь Российской Академии, 2) Сочинения Державина, 3) Географическое и статистическое описание Грузии и Кавказа, 4) Описание Киево-Печерской Лавры, 5) Краткое описание Киева, 6) Народные сербские песни, 7) Сербский словарь, 8) Старинные малороссийские песни, 9) Киевские святцы, 10) Путешествие по Тавриде, 11) Греческая книга.

При этом оказалось, что часть вещей Грибоедова хранится в двух чемоданах во Владикавказе, у майора Огарёва. Ермолов распорядился доставить их в станицу Екатериноградскую и там вскрыть в присутствии фельдъегеря.

23 января Уклонский и Грибоедов выехали из крепости Грозной в станицу Екатериноградскую.

«На утро мы проводили Грибоедова до кургана, - сообщает Шимановский, - Прощаясь, он повторял нам: «Пожалуйста не сокрушайтесь, я скоро с вами увижусь».

Дальний родственник Грибоедова  Д.А.Смирнов  в своих записках отмечает:  «Еще прежде слыхал я  от  Бегичева,  что  товарищи Грибоедова по службе или, может быть, просто люди знакомые, находившиеся так же, как и  он,  при  особе  Ермолова,  отпуская  Грибоедова  в  Петербург  с прискакавшим за ним курьером, крепко-накрепко наказывали этому  курьеру довезти Грибоедова цела и сохранна или никогда уже к  ним  не  показываться: этот курьер имел частые поручения в Грузию. Грибоедов, как видно,  не  очень беспокоился о том, что его ждет в Петербурге»...»

Об этом печальном выезде также писал и Бриммер:  «Мы шли с Дейтрихом из крепости в лагерь рано утром; слышим, за нами едут; оглядываемся — на тройке Грибоедов и рыжий.
— Прощайте, Александр Сергеевич!
— До свидания, господа!
— Кто это? спрашивает громко рыжий,— и помчались далее с сильным конвоем казаков».

Фельдъегерь вёз с собою в Петербург секретное Отношение Ермолова к начальнику Главного штаба  барону Дибичу, где Алексей Петрович с похвалой отзывался о службе и поведении Грибоедова: «Господин военный министр сообщил мне Высочайшую Государя Императора волю взять под арест служащего при мне к.<оллежского> а<ссесора> Грибоедова и под присмотром прислать в Cпб. прямо к Е.<го> И. <мператорскому> В.<еличеству>. Исполнив сие, я имею честь препроводить господина Грибоедова к ваш.<ему> прев.<осходительству>. Он взят таким образом, что не мог истребить находившихся у него бумаг; но таковых при нём не найдено, кроме весьма немногих, кои при сем препровождаются. Если же бы впоследствии могли быть отысканы оные, я все таковые доставлю. В заключение  имею честь сообщить, что Грибоедов во время служения его в миссии нашей при Персидском дворе и потом при мне, как в нравственности своей, так и в правилах не был замечен развратным и имеет многие хорошие весьма качества». 

30 января в Екатериноградскую из Владикавказа были привезены чемоданы Грибоедова и  осмотрены воинским начальником станицы в присутствии нескольких офицеров. Бумаги опечатали и вручили Уклонскому. При осмотре чемоданов оказались следующие книги: 1) Родословная история о татарах Абульгаза, 2) История Бургунции, 3) Правила Славянского языка Домбровского, 4) Зендевеста в немецком переводе, 5) Топографическая карта Крыма.

В тот же день Грибоедов и Уклонский выехали из станицы Екатериноградской и фельдъегерская скачка продолжилась.

7-го или 8-го февраля, в 4 часа пополудни, Грибоедов со своим спутником прибыли в Москву и остановились у Дмитрия Никитича Бегичева в Старой Конюшенной, в приходе Пятницы Божедомской. Степана Никитича вызвали к брату запиской; при первом взгляде на фельдъегеря верный друг понял, в чём дело.

«...А какую  штуку  отшил  в  Москве,  - пишет  далее Д.А.Смирнов,-  так  это,  действительно,  можно  только  с грибоедовским характером. Вот она, по рассказу Бегичева. Приехавши в  Москву, Грибоедов проехал прямо в дом Дмитрия Никитича в Старой  Конюшенной,  в приходе Пятницы Божедомской. Он не въехал к Степану Никитичу, вероятно,  для того, чтобы не испугать его. Дельно!  « В  этот  самый  день,  -  рассказывал Бегичев, - как Грибоедов приехал  в  Москву,  у  меня  был  обед:  съехались родные. Брат Дмитрий Никитич должен был, разумеется, обедать  у  меня  же  в обществе родных. Ждали мы его, ждали - нет! Сели за стол.  Во  время  самого обеда мне вдруг подают от брата записку следующего содержания: « Если  хочешь видеть Грибоедова, приезжай, он у меня». На радостях, ничего не  подозревая, я бухнул эту  весть  за  столом,  во  всеуслышание.  Зная  мои  отношения  к Грибоедову, родные сами стали посылать меня на это так неожиданно приспевшее свидание. Я отправился. Вхожу в  кабинет  к  брату.  Накрыт  стол,  сидит  и обедает Грибоедов, брат и  еще  безволосая  фигурка  в  курьерском  мундире. Увидел я эту фигурку, и меня обдало холодным потом. Грибоедов смекнул  делом и сей же час нашелся. « Что ты смотришь на  него?  -  сказал  мне  Грибоедов, указывая на курьера. - Или ты думаешь,  что  это  так  просто  курьер?  Нет, братец, ты не смотри, что он курьер,  он  знатною  происхождения:  испанский гранд  Дон-Лыско-Плешивос-ди-Париченца».  Этот  фарс  рассмешил  меня  своею неожиданностью и показал, в каких отношениях находится  Грибоедов  к  своему телохранителю. Мне стало легче. Отобедали, говорили. Грибоедов был  весел  и покоен, как нельзя больше. «Ну, что,; братец, -  сказал  он  наконец  своему телохранителю, - ведь у тебя здесь есть родные, ты бы съездил  повидаться  с ними». Телохранитель был очень рад, что Грибоедов его отпускает, и сейчас же уехал. Мы остались одни. Первым моим  вопросом  Грибоедову  было  удивление, какими судьбами  и  по  какому  праву  распоряжается  он  так  своевольно  и временем, которое уже не принадлежало ему, и  особою  своего  телохранителя.
«Да что, - отвечал мне Грибоедов, - я сказал этому господину,  что  если  он хочет довезти меня живого, так пусть делает то, что мне угодно.  Не  радость же мне в тюрьму ехать». Грибоедов приехал в Москву в 4 часа, около обеда,  а выехал в 2 часа ночи. «На третий день, - прибавляет Бегичев, - после проезда Грибоедова через Москву я был у его матери,  Настасьи  Федоровны, и она  с обычной своей заносчивостью ругала Грибоедова: «карбонарий», и то, и  сё,  и десятое. Проездом  через  Тверь,  как  я  от  него  узнал  после,  он  опять остановился: у телохранителя была в Твери сестра, и они  въехали  к  ней.  К счастью и несчастью Грибоедова, он, войдя в комнату, увидел  фортепиано,  и, глубокий музыкант в душе, ученый теоретик, он не  мог  вытерпеть  и  сел  за фортепиано. Девять битых часов его не могли оторвать от инструмента».

11 февраля они добрались до Петербурга, и Грибоедов был посажен вместе с другими привлечёнными к делу на Главную гауптвахту Главного Штаба.