Сказ о трех лесных братьях

Давным-давно, где-то в окрестностях Бремена, была одна деревня. Названия ее сейчас никто уже не вспомнит, да и не важно оно. А интересна эта деревня была тем, что всех жителей ее звали по главным качествам, которые проявлялись в детстве и оставались с ними на всю жизнь. Так, жили в этой деревне лесоруб Доброта, который никому не отказывал в помощи, и повариха Щедрость, кормившая всех голодных и обездоленных — людей и животных. Но были и те, в ком сильнее всего проявились отрицательные качества: например, кузнец Зависть, мастер своего дела, но такой любитель посплетничать о чужом достатке, что по доброй воле общалась с ним одна лишь старуха Клевета.

И жили в этой деревне муж да жена, и звали их Гордость и Нежность. Гордость работал в лесу вместе с Добротой, были они крепкие друзья, оба сильные, рослые, статные — загляденье. Нежность же помогала мужу дома, берегла очаг и пряла чудесные платки и шали. Со всей деревни к ней ходили за рукоделием, а иногда и из самого Бремена приезжали знатные гости, чем муж ее очень гордился.

Но вот однажды забеременела Нежность, и родились у нее через девять месяцев тройняшки-сыновья — русые, кучерявые, прелесть! Имена им, конечно, сразу не дали: когда придет время, наречение само собой произойдет. А пока звали их просто Первый, Второй и Третий.

Долго ли, коротко ли, прошло четыре года, и начали проявляться у мальчиков характеры. И тут родители почуяли неладное: нехорошие черты проявлялись у детей. Задумались Гордость и Нежность, однако списали все на малый возраст и решили еще подождать да поглядеть. Подождали, поглядели, да пригорюнились — оправдались их опасения. К шести годам уж было не до сомнений, поэтому вздохнули родители тяжко, поплакали, да нарекли своих сыновей.

Третий был очень боязлив сам, но боялся это показать, и потому полюбил запугивать других. Прочие дети обходили его стороной и вздрагивали, когда он появлялся рядом. Имя ему дали Страх.

Второй любил помогать людям, но никогда ничего не делал задаром. Любое доброе дело он считал одолжением и не гнушался требовать плату, чем обесценивал любые свои поступки. При этом от уплаты собственных долгов он старательно увиливал. Нарекли его Корыстью.

Первый же не был ни жестоким, ни добрым, ни жадным, ни великодушным. Он выполнял поручения родителей, но ни к чему не проявлял интереса; однажды он увидел, как птенец выпал из гнезда, но только посмотрел на него и отвернулся. Но самое жуткое в нем было его обыкновение разговаривать. Каждый, кто перебрасывался с ним несколькими словами, начинал чувствовать неуверенность, а уж если кому не повезло поговорить с ним подольше, тот уходил в себя на сутки, а то и на неделю, ни с кем больше не общаясь и стараясь на людях не показываться. Перекрестились родители и назвали старшего сына своего Пустотой.

Так и жили: Гордость с Нежностью да дети их, Пустота, Корысть и Страх. Вся деревня сочувствовала родителям, но из уважения к ним никто вслух этого не говорил. Каждый раз, услышав о новых деяниях своих сыновей, Нежность горько плакала, и глаза ее стали красными, а в волосах появилась седина, хоть и была она еще очень молода. Лик же Гордости стал словно высечен из камня, и гордая улыбка, так часто украшавшая его черты еще совсем недавно, больше не появлялась на его губах.

Прошел еще год, и вот пришел как-то вечером Гордость к своей жене, пока она пряла у окна, сел перед ней на скамью и завел разговор, который давно уже хотел завести. Заплакала Нежность, но твердо кивнула: она поддерживала решение мужа, даже если ее материнское сердце рвалось на части. Быстро пришли они к согласию, обнял Гордость жену, прижал ее крепко к груди, и просидели они так до условленного часа. А когда пришло время, зашли они к спящим еще детям, поцеловали их, и оставил муж Нежность — она хотела все сделать сама.

Разбудила Нежность сыновей и наказала им одеться и собрать немного вещей, а сама же незаметно каждому в котомку положила еды. Насторожились братья — снаружи глубокая ночь, все спят, что же это за дело такое, которое не терпит до утра? Страх испугался и согласился идти только после того, как мать дала ему в руки острогу; Корысть отказывался сделать и шаг, пока Нежность не даст ему два медяка; и лишь Пустота покорно и безучастно собрал свои вещи и вышел во двор.

Повела Нежность сыновей по тропе лесорубов с лампой в руке. На опушке леса остановилась она, обернулась и строго-настрого наказала идти за ней и никуда не сворачивать, иначе заблудятся. Дети кивнули и пошли за матерью. Шли они долго, путаными тропами, и как ни пытались запомнить дорогу, не получалось у них. Нежность же шла уверенно, как будто знала, куда идет, и ничуть не волновалась. Наконец, вышли они на лесную полянку, и как раз в этот миг взошла на небе луна, залив все вокруг своим серебристым светом. Подняли братья головы, чтобы посмотреть на нее, а когда снова опустили глаза, матери и след простыл.

Испугался Страх до дрожи в коленках и стал кричать, звать мать, но ответом ему было только молчание. Корысть тоже начал кликать, но не потому, что был напуган, а потому, что не мог понять, как же это мать его бросила, не дав ничего взамен. Пустота же молча смотрел на поляну и думал о чем-то своем.

Не стали дети уходить с поляны — темно, да и дорогу они не помнят. Решили переждать до утра, а там уж думать, что делать дальше. На рассвете встали они, позавтракали и стали размышлять, как им вернуться домой. Думали-думали и наконец придумали: оставил Страх зарубку своей острогой на дереве рядом с полянкой, и пошли они вместе по тропинке, оставляя на деревьях такие же зарубки, чтобы не потеряться. Радовались братья своей смекалке, да только бродили они по лесу, много часов бродили, а дорогу в родную деревню так и не нашли. В конце концов вышли они на ту же полянку, с которой начали, и вот тогда-то поняли, что бросили их здесь насовсем, и уйти они не смогут.

Прошло двенадцать лет. Для целой деревни срок малый, а вот для одной семьи — большой: родились и подросли у Нежности с Гордостью еще трое детишек, девочек. Не могли родители на них нарадоваться, и лишь изредка печально вздыхали они да смотрели в сторону леса. Но время лечит, и родительские сердца целиком теперь принадлежали трем очаровательным сестричкам: Шалости, Справедливости и Мудрости.

Жили они впятером, не тужили, и казалось, что все у них хорошо, однако стали в лесу у деревни происходить диковинные и пугающие вещи. Все, кто туда заходил, слышали чудные звуки — не то зверя какого рычание, не то когтей по дереву скрежет, и чем глубже в лес, тем громче шум. Лесорубы стали носить с собой всюду распятья, дабы отогнать нечисть, да только не помогали они: звуки преследовали их весь день, до заката, то приближаясь, то отдаляясь.

Потом стало хуже. К звукам добавился звон, словно две монетки стучат друг о друга, а у лесорубов, грибников, ягодников, да и вообще всех, кто смел соваться в чащу, пропадали деньги и ценности. У кого серебряную ложку украли; у кого медальон пропал прямо с шеи; а у кого и вовсе иконы да кресты исчезли. Но совсем уж невмоготу стало жителям деревни, когда перестали из лесу люди возвращаться. Вернее, возвращались они, да уже не те: уйдя первого дня, приходили третьего и ни с кем не говорили, не ели — не пили, и тихо чахли. Поначалу удавалось их спасать-выручать, но когда вот так завяла и умерла юная Сметливость, ушедшая собирать лечебные травы, не выдержали люди и пришли к Гордости и Нежности — просить их разобраться, ибо знали все, чьих рук это дело.

Раздосадован был Гордость, поникла Нежность — знали и они, но что же они могли теперь поделать? И тут нежданно-негаданно вышли к людям три их дочки и сказали решительно: «Мы пойдем в лес». Попытались было родители их отговорить, но те быстро собрались, поцеловали мать с отцом, пообещали скоро вернуться и были таковы.

Не успели сестры зайти за опушку, как тут же услышали то ли рев, то ли скрежет когтей. Вздрогнули Справедливость и Мудрость, и только Шалость засмеялась, достала из котомки перочинный ножик и провела лезвием по стволу дерева. Раздался похожий звук, а тот, другой, вдруг затих, но тут же повторился — ближе, громче. Шалость снова засмеялась и стала водить ножом по коре, подражая звуку из леса. Тот будто бы сопротивлялся, старался ее напугать, но тщетно — девочка заливалась смехом и продолжала дразниться. Не выдержав пытки, вышел из чащи Страх, повзрослевший, помрачневший, потемневший. Волосы густые, спутанные, глаза лютые, бешеные. Зарычал он на сестер и замахнулся острогой, которую держал в руке, но Шалость тут же подбежала к нему, ловко запрыгнула ему на шею и давай его щекотать. Сколько ни отмахивался Страх, сколько ни отбивался, Шалость оказалась проворнее и одолела его: повалился он наземь и стал хохотать вместе с ней. И вот устали они оба, расцепились и лежат, смотрят друг на друга. В глазах Шалости пляшут искорки, а в глазах Страха — удивление и радость. Встали они, взялись за руки и пошли прочь из леса, а Справедливость с Мудростью, обняв сестру на прощание, продолжили путь в чащу.

Вскоре у сестер начали пропадать вещи. Сначала они заметили, что лишились колец, подаренных матерью на день наречения. Затем у обеих исчезли бусы, а за ними серьги. Мудрость лишь нахмурилась, но ничего не сказала, а Справедливость просто сняла с себя все оставшиеся украшения, вытащила кошель с пятью монетами, которые ей накануне дал отец, и с улыбкой положила их на землю. И вышел на тропу перед сестрами Корысть — глаза его горели недобрым огнем, но был он весьма смущен поступком Справедливости. Наконец, наклонился он, чтобы подобрать ценности, сгреб их в охапку и посмотрел на среднюю сестру еще раз. Та стояла, все так же улыбаясь, но теперь протягивала к нему руки, словно для объятия. И не выдержал Корысть, и наполнились глаза его слезами, и отдал он все драгоценности обратно обеим сестрам. А Справедливость нежно взяла его за руку, как своего родного брата, коим он и был, и ушли они вместе, поочередно обняв Мудрость, которая решительно направилась вперед, вглубь леса.

Шла она и шла, лес становился все гуще и темнее, тропинка — все незаметнее. Но не терялась Мудрость, а твердо продолжала свой путь. И вот, наконец, вышла она на поляну, в середине которой стояла избушка. Кривая, косая, кое-как сложенная из необтесанных стволов, с торчащими ветками и зияющими дырами в крыше и стенах. Мудрость точно знала, кто в ней живет, и потому тихо постучала в дверь. Та открылась, и взору Мудрости предстал Пустота, сидевший за покосившимся столом напротив входа. Описать его было бы нельзя, и не потому, что столь страшен он был или великолепен; он был незаметен. Выдавали его истинную сущность лишь его глаза, большие и черные, смотрящие на Мудрость, но не видящие ее.

Подошла старшая из сестер к старшему из своих братьев и села за стол напротив него, и был у них долгий разговор. Тянулся он медленно, но они никуда не торопились. Пустота говорил о неизбежности смерти; Мудрость отвечала словами о тем большей ценности жизни. Пустота перечислял людские пороки; Мудрость называла благодетели, которые тем ярче сияли во мраке. Пустота рассуждал о бездонном океане зла и отчаяния, выпадающего на долю столь многих; Мудрость вспоминала о крупицах счастья и добра, что познает каждый без исключения. Длилась их беседа три дня и три ночи, и чем сильнее брат пытался вогнать сестру в тоску, тем увереннее становилась она в своих ответах. Наконец не устоял он, вспылил, вскочил и перевернул стол, закричав на Мудрость, а та лишь улыбнулась ему и протянула руку: «Видишь, и ты не так уж пуст, как думал». Оторопел Пустота, посмотрел на свои руки и на Мудрость, а потом вздохнул, покачал головой и взял ее ладонь в свою. И так пошли они, брат с сестрой, рука об руку в родную деревню.