Крестики-нолики

Для тех, кто знает всё и не хочет знать больше.



Снег пришёл посмотреть. Прошёлся по улицам. Заглянул на крыши - не течёт? по весне потечёт! - и дальше, дальше, мимо сплюснутых в стекла носов, за околицу, на угор. Там повертелся, покрутился, а вот так, а вот так, и вернулся ещё побегать. Понравилось ему у нас.
Тут уже Иван, с лопатой. Неймётся ему, надо поскорее дорожку почистить. Он зимой и летом чистит дорожку. На холмике чёрный крестик. Снег постоял... отошёл - нет крестика! Снег...
Крестиком в наших краях отмечают, кто есть. А кого нет, ноликом.

- А Лука... А Лукой... Тирири-рири-тарарой...
Крепкий, настоящий снег. Он весело скрипит в такт. В прошлый раз выпал, но хилый какой-то, не иначе санкционный. Так два часа только и продержался в суровых наших краях: вытоптали, затоптали... Белые охвостья оставил по бокам чёрных тропинок, и те ненадолго.
Иван шагает широко, размашисто шагает Иван! Ватник нараспашку - пусть грудь подышит, засиделись мы в тесной комнатушке с дружком Егоркой. Вот, музыкой заслушались: Иван бережно, как икону маленькую, прижал к груди пластиночку фирмы "Мелодия". Линда и Пол Маккартни. "Сердце деревни", "В пути", "Дорогой мальчик", "Питайся дома" - такие песни! Вокально-инстр. ансамбль (Англия). 70 коп. Это ведь "битласы". Ох, пластиночка милая, желтенький бумажный конверт... а по конверту петушки. Прыгали, прыгали с Егоркой, аж чуток полку книжную не обрушили себе на головы.
Песня про Луку особенно. Её не забудешь, эту песню. "А Лука... А Лукой..." (1) Настоящие английские "битласы". Семьдесят копеек. Тирири-рири-тарарой.
- Эй, куда прёшь... Глаза разуй, охламон!
Сердитая старушка без церемоний пихнула поклонника "битласов" локтем прямо в сердце. Чисто каратистка, а не старушка. Из переулка вышел крестный ход, народу человек двадцать. Мужики всё бородачи, но их немного. В основном такие бабули-каратистки. Да сбоку идёт, как и не при делах, отец Герасим, чёрная бородища до пояса.
Ваня посторонился и шапку снял на всякий случай. Пока не бьют, но а вдруг? Так и стоял, шапка в руке, пока народ православный чинно протекал мимо. Мужики имели на него зуб, как волосы длинные и лицо какое-то не своё. Мать утром ещё, когда выходил, крикнула следом:
- Подстригись, сделай милость! Штаны себе купи, ходишь в рипаках (2).
- Ладно.
Отец Герасим отстал от своих и подошёл к Ивану, который шапку успел надеть, но тут опять снял:
- Что это у тебя?
- Лука, песня про Луку, - объяснил Иван. - Тут на английском всё, только имя наше!
- Евангелист Лука? - против ожидания, встревожился батюшка Герасим. - Песня?!
Тут его окликнули:
- Отец Герасим, вас долго ждать? Битломаны выискались, старый да малый.
- Ты вот что, - засобирался поп, - ты, знаешь, Ваня... как-нибудь не привлекая внимания, ко мне загляни. У меня послушаем...
- Отец Герасим! Снеситте грех... да что же это такое!
- Всё, полетел...
"Ага, - подумал насмешливо Иван, - не привлекая... Знаем, почему не привлекая... Нет уж, батька, ты как-нибудь сам... А я сам."
Матушка у настоятеля в больнице. Отец Герасим холостяжит, и даже пришёл однажды служить в разных носках. Ничего, ведь это не воспрещено канонически.

Кот Баюн, его снег обтекает со всех сторон, сидит недвижно, глаза прикрыты - до щелей тёмных, а всевидящие щели те - всё видят... И на том, и на этом свету. Столб не столб, а кол хороший в огороде. А на колу Баюн. Серебром шёрстка отделена от морозного воздуха, и каждая шерстинка на виду: иголочками стоят шерстинки на коте. Кот-сибиряк, заводчик породы, лет же ему... чтобы не соврать, так наверное лет пятьсот!
- Здорово, Баюн! - окликнул кота Ваня.
Близко не подошёл. Был случай года четыре назад. Приехала с бультерьером со своим сумасшедшая баба. Ну, и давай науськивать на кота сдуру:
- Возьми, возьми его...
Кот на спину свалился, тот на него, Баюн только лапами махнул - а уж из распоротого брюха ползут сизые кишки... Захрипел булька - и на бок, брык... и всё. И стало на свете одной сумасшедшей владелицей бультерьера меньше.
 - Что, опять убежал от Ивана своего? - спросил Иван. - А он поди разыскивает! Он тебя любит. Иди, угостит чем-нибудь и расскажет, как он в молодости турку воевал!
Кот усами повёл: не замай... турку! Сам ты... Оба они, Ваня и Баюн, уроженцы здешней местности. Где родился, там и нагляделся. Нагляделись они, это верно, всякого. Но вот первый снег настоящий - он всегда в первый раз. Это как любовь, пока ногами не пройдёшь по ней.
- Иди, иди... Один живёт. Никого нет у него. И господь не приберёт никак.
Кот косо посмотрел на Ванюшу. Ощерился: не ты ли приберёшь...
- Может, и я. Нет. Не я.
Говорить, думать даже такое... это нехорошо. Вчера подумал: Гаркалин... а кто такой Гаркалин? почему я подумал? Ан сегодня - сообщение: актёр Гаркалин госпитализирован в тяжёлом состоянии. Есть тут связь, или нет? Какая-то связь есть. Какая, о том лучше не думай.
Повернув головы в одну точку, они смотрели, как идёт из точки А долгий снежный ком, накатывается на их родную местность в точке Б. И радовались, что дрова есть на зиму, колодец летом почищен, а что не работает почта, телеграф и мосты, так они и отродясь не работали у нас, ввиду полного своего отсутствия.
- Иди на огонёчек, иди... дверца там - приоткрыта, и огонёчек за дверцей...
То ли кот пробаюкал, то ли сам кота привечал. Не понять.

Энергия жизни, энергия раздражения, возбуждения сексуальной природы, не находя выхода, переходит в фоновое состояние, способное длиться сколь угодно долго. Это фоновое раздражение и есть то, чем управляют при помощи аскетических практик. Это энергия будущего поступка, но разве эта энергия не то же, что неисполненный поступок? Продлевая прошлое и своё настоящее, видишь всё как один миг, но продлённый до вечности. Миг, в котором века как мигание век; мир, где исполненное проходит прежде, чем мы его осознаём. Человек не различает время как свойство материи. Время как продукт механических приспособлений для измерения пространства теряет свой смысл в мире, который может быть лишён всего раньше, чем понимаешь это, и снова возвращён в начало своего условного существования. Серый фон, гнетущая пугающая тоска без причины, серый тусклый свет, который видят грешники в поиске новых тел.

- Кто в свете, тот завсегда тёмный. От света идёшь, или к свету, но тёмен. Остерегайся, пуще ночного беса - беса полуденного, который в белом весь и сияет, крылышками бяк-бяк-бяк: приидите... не тот ли это - Другой? Сказано, может принимать облик ангела света... А лучше обойди его, да загляни ему в зад: не тёмен ли там? Нет? Ну, тады всё ясно. Баюн, да ты никак спишь? Точно... спит и рыбу во сне видит. Хвостом дёргает. Рыбу, говорит, я ловил в проруби... Ну спи, спи. Как бойцу положено. Скоро, Баюн, дембель у меня.

Ваня в школу верных два года ходил, какие ему женщины нравятся, так и не понял. Конечно, весёлые, верные. Чтобы музыку любили. А где такие у нас? У нас или весёлые, или музыку любят. А насчёт верности... Физручка Нина Степановна говорит: "Не мыло, не смылится..." Она любит построить класс в одну шеренгу и кричать на девчонок: "Вы нарочно это! Вам же нравится самим, чтобы вас щупали и зажимали!"
Ну ещё Валя Собакина, это куда ни шло. Верная, как... Но она музыку не любит. И света боится, и шума, и людей. Поэтому ходит в школу редко, и то по праздникам и в воскресенье, когда школа закрыта. Её пускает сторожиха, Валя заходит в свой класс, садится за свою парту и пишет на ней своё имя: ВАЛЬЯ... В понедельник все уже знают: Валька приходила. А так, она ни писать толком, ни читать не умеет, да она и звуки выговаривает с трудом по причине неопознанной детской психотравмы.
Чего неопознанной. Всем хорошо известно, как её травму зовут. Его дважды убить хотели за это и за другое, но он живучий, гад, всегда отлежится. Ещё и по больничному получит. Ничего, есть Божий суд.
Ваня в эти дела не ввязывается. Бог, Валя... Это кому что на роду написано. Не перепишешь своей рукой. Если только пол сменить, например. Или местность проживания. Но власовцев у нас не любят. А за другим придётся ехать в далёкий Таиланд, и дорого это. Гормоны пить, на подушечке сидеть какое-то время. У нас сделал один, так перед тем как присесть на стул, подушечку такую подкладывал под это место. Был он, а стал - она.
Где это видано, где это слыхано...
Валя-Валентина, может, пройдёшь небо - вспомнишь меня.

Сержант-эстонец смотрел на Ивана с омерзением. Сержант был мал ростом и везде белёс. На земле отцов, в городе Таллине, его третировали эстонские хулиганы, в армии гоняли русские "деды" из РПС (3). Два бесцветных рыбьих глаза смотрели на русского недотёпу с омерзением: и создал же господь гегемона титульного...
- Сколько раз подтянулся, Петроооф?
- Два.
- Ты же в Петросафотске живёоошь, - с нескрываемым огорчением произнёс сержант, - Петросафотск - этто... такой го-роод... там финны живут!
Иван опустил глаза. Потом поднял - весело глянул на командира, с вызовом глянул! Другой человек стоял сейчас перед сержантом. И следа а нём не осталось от прежнего Ивана. Рыбьи глаза нырнули и вынырнули: эти руууские... не знаешь никогда, что на уме!
Иван перевёл взгляд на полочку над тумбочкой. На полочек фотография в рамочке. Девочка или девушка, чёрт их там разберёт без стакана, белое платьице, белые цветы в руках. Волосы тоже белые: эстонка, как и сам сержант.
- *б её? - сказал Иван сержанту. - Или нет пока?

- Баба что ребёнок, дитё малое. С ней соответственно поступай. Что равенство полов, про это забудь и не поминай. Ещё братство скажи. Дано тебе в ребро - ну и береги, храни... И не подведёт тебя, пока не вздумаешь из себя вырубить-выломить, собственное имя присвоить, да по миру пустить. Тебе же и боль и ответ, за все последствия, помни...
Иван подмигнул коту Баюну, кот Баюн прижмурил жёлтые глаза разбойничьи. Ему разговоры эти - что первый фортепианный концерт Петра Ильича Чайковского: играют... ну ладно.

Иван по-свойски подмигнул сержанту, эх, мол... напрасно не *б, сейчас другой её наяривает, пока ты службу тащишь! Недоучившийся студент факультета физвоспитания вскочил с табурета, одним хорошим панчем вышиб дух из русского салабона.
На шум (падая, Иван задел полочку) влетел каптёрщик Конкин - рожа поперёк себя шире, жрёт запершись весь день:
- Товарищ сержант, мы его!..
- По уставу, - остывая, сказал сержант, - Кооонкин... в армии - по уставу! Двадцать третьего... в день совееецкой арррмии... и военно-морского флота... лыжные гонки пять километров.
- Так точно, товарищ сержант!
- Ну так вот, - товарищ сержант усмехнулся белым ртом. - Кто последний на финише... тот всех подвёл, так, Кооонкин?
- Ага. Подвёл.
- А кто последний?
- Так этот, наверное, - подумав, Конкин указал на Ивана. - Больше некому.
- Вооот.
Скоро вся рота знала: последнего отп*здить, а последний - Иван, чмо болотное. Отп*здить Ивана! Чтоб знал...
Финиш гонки на пять километров не принёс неожиданностей. Последним из лесу показался Иван. Он шёл, вяло волоча палки, переставляя две доски, которым даже загнутые носки не давали морального права носить это благородное имя: лыжи.
- Убить мало, - по-отечески сказал старослужащий Мухтаров, по прозвищу (Ко мне,) Мухтар; первая часть отпала сама собой по истечении года службы. - Всю роту тянет!
Короткая, по существу, речь "деда" Мухтара встретила самое горячее одобрение в народе.
- Идёт рука карман убить мало! - прозвенел пионерским горном зёма (4) Бабаев, выпускник педагогического техникума по классу народных инструментов, более известный как Бабай.
Зачем предлоги русская языка? Морду набить предлог не нужна! Заворчав, собравшиеся на финише начали подтягиваться к Ивану, который мужественно преодолевал последние десять метров. Сержант дипломатично повернулся спиной к действительности и думал о родине.
Но тут из-за кустов, как рояль в известной мизансцене, и такой же тёмный и огромный, вышел ещё один лыжник. Он двигался не в пример быстрее Ивана, несмотря на то, что скользил на одной лыжине, а вторую, вернее - то, что от неё осталось, использовал в качестве палки - отталкивался...
Это был последний участник гонки. При виде этого человека ворчание мгновенно сошло на нет, а готовые к возмездию кулаки - разжались... Сержант повернулся лицом к действительности.
- Лыжу сломал! - сказал, обращаясь к нему, этот последний участник. - Там корень под снегом был.
Он пересёк финишную черту в гробовом молчании. Снял лыжу, сложил её с остатком второй и, недолго поискав глазами, взвалил этот крест на плечи грозного "деда" Мухтарова:
- Конкину! Скажи, зайду после отбоя.
Это был Никола Питерский, дослуживающий после дисбата. Фамилия его была Николаев. Почему Питерский, понятно... В дисбат он угодил по случаю дедовщины, как и почти все тамошние грешники. Никола никого в части в грош не ставил, ни солдатиков, ни командиров, и посылал нах*й тех и других. Как человек без пяти минут гражданский, он имел полное право не выходить на старт. Но он вышел и сам лично явился за лыжной мазью в каптёрку, повергнув каптёра Конкина в состояние почти религиозного ужаса.
Бить Николу Питерского было никак невозможно. Как же быть?
- А он не считается, - придумал ефрейтор Бору, лукавый и жестокий молдаванин. - Он человек гражданский. Последний всё равно Иван.
Решили - после отбоя, в умывальной...
После отбоя в умывальной Иван на коленях ползал по кафельному полу, старой хэбэшкой смывал кровь. В голове у него звенело, в ухе - стреляло. Сквозь звон головы и выстрелы Иван слышал, как сидящий на подоконнике Никола Питерский говорит, ему или кому-то ещё, невидимому: "Ничего себе, этос человека - его демон! А не дурак был этот грек..."
Слова падали мягко, растягивались, расплывались, словно капли густой венозной крови на кафеле. И странно было это избитому Ивану. Ночь-полночь, кровью забрызганная умывальная комната. На подоконнике с ногами, ноги в тапочках, сидит солдат из дисбата и цитирует Гераклита.
Нет, всё-таки много странностей в армии.
- Ты нарочно лыжу сломал?
Собственный голос звучит не менее странно. Как будто запись на девятой скорости проигрывают на четвёртой. Звуки опущены вниз, и за шипящими, свистящими... да за всеми вообще звуками - тянется мерцающий ореол. Это кровь говорит. Никола Питерский пришёл с книгой, только начали, и все тут же стали расходиться. Он даже не сказал ничего. Только прошёл к окну... Сел, посмотрел - а уже и нет никого, Иван ползает на коленях, собирает тряпкой кровь. Всего-то нос расквасили. Мелочь.
Никола смотрит на Ивана поверх книги. Феофраст, "Характеры". Ни ага себе струя, как у нас говорят. Тоже и сержанта понять можно. Человек в чужой и чуждой ему среде варится до мозга костей. Варварская страна. Дикие нравы. Ну, бывает, сорвётся. Так это... нормально. Значит, добрый. Добрый человек зла накопит больше злодея. Он не делает, он копит. Другой что? Сорвётся и набузит, дров наломает, голов настрижёт. А этот всякое слово хранит. А ну как сорвётся? Ой да не приведи господь! Добрый человек злее любого злодея самого забудущего.
Трёт пол, напевает вползвука:
- А Лука... А Лукой... Тирири-рири-тарарой...
В раю небитых не бывает.

- Солимпотег? Нишь калья ма, ВальЯ?
(Пошла в магазин? Как ребёнок, Валя?)
- Соли ма, соли не! Баранок укуда-куда, но!
(Соли нет, а я суп затеяла! Ребёнок куда он денется!)
Все говорили с Валей на этом птичьем языке, а нашёл его в книгах учитель пения Мартемьян Суровый. Только этот язык Валя понимала, только его она признавала как свой, родной.
- Да птица она, - говорил Мартемьян Суровый, если спрашивали его, что за язык такой и кто такая сама Валя, - птица на дереве сидела и упала. А яйцо разбилось. Потому и язык птичий. Человекам не понять.
Если спрашивали, а где можно что-нибудь почитать об этом, он отсылал вопрошающего к Малому Бытию и другим апокрифам, частично также упавшим с дерева ещё в незапамятные времена.
Толку от учителя пения немного.
Иван вовремя разговор услыхал, у него в последние дни слух был так навострившись. Да и сделал круг - обошёл далеко стороной, избежать встречи нос к носу... Ни к чему они, такие встречи. Шёл, крутил головой, усмехался. Не заметил, как прошёл мимо, чуть не задел, внедорожник-"крузак". Ведьма за рулём курила и общалась по мобиле. На Ивана она ноль внимания. Не подался бы к обочине - небось задавила бы, глазом не моргнув. Конечно, баба на коксе. В её мире нет Ивана и не было. "Папа, откуда люди берут такие машины?" Отец, направляя напильником пилу-лучковку (ты поди и не слыхал о такой), не спеша отвечает сыну: "Такие? За грехи даются..." Помолчав: "Держись в стороне, чище будешь!"

- Это правда, что бывает злое добро, а доброе зло. Правда, но не вся. Сказать ли? Ну, тогда слушай. Добро всегда зло. Человек с Богом не совпадает, цель свою не чует, а жить как-то надо, приходится. А жить начал - уже зло. Тому дорогу перешёл, этого оттолкнул, там свет загородил, здесь первым оказался и всё забрал... А иначе не проживёшь. Зло? А тебе добро... И так все живут, кроме тех, кто в гробу. Дак и те тоже: кислород вынимают из воздуха почвы... зло? Нет, обмен веществ!

И был в те времена в Мусохране в земле Масоретской сильный муж именем Левоим мисаил. Он жил один в шатре и много мучился, особенно в ночное время. Услышав стенания в шатре, Мастифат (5) сжалился над ним и ниспослал ангела следующей ночью. Левоим мисаил вступил в борьбу с посланцем. Они долго бились, ни один не мог по-настоящему одолеть другого. И вот, перед восходом солнца, Левоим мисаил бросил супротивника на ложе и жил с ним как с женой. Даже повредил себе бедро, жилу вертлюжную. С тех пор племя пустыни не берёт в пищу вертлюжную жилу. И зачал ангел от человека. С восходом солнца, как и положено ему, обратился он во птицу и с криком вылетел из шатра.
Закрыв крыльями ноги, которые у них птичьи, ангел сидел на Дереве Жизни, что в местности Вади-Кельт. А другие говорят, что он сидел на дереве дафин, что на греческом языке "лавр", в Иерусалиме. Третьи утверждают - нет, это было на горе Лувар в Армении, там, где праведный Ной насадил виноградник.
И вопиял: "Увы и ах! Чему уподоблю себя, негодную? Кто дал мне это, что привело меня в птичьем облике на унижение и поношение от видящих меня? Кой чёрт мне эта ноша, тяжесть неслыханная? Сжальтесь над бедной птицей, отстрелите лучше мне голову и печень."
Рафаил, проходя мимо в купальню Вифезда, остановился послушать пение птиц. И сказал: "Если бы носил ты бехуал, ничего этого не было бы." И ангел после таких слов натужился - и снёс яйцо. И вышел ребёнок из яйца, плод правосудия. Всё лучше, чем то, как поступили с Дафаном, Авироном и Кореем.

- Бреет она.
- Не бреет.
- Да говорю, бреет!
Чуток не дошло до драки на поясных ремнях. Глядь, идёт генерал.
- Товарищ генерал! Разрешите обратиться.
- Попробуй.
- Товарищ генерал, посмотрите, как вам эти ноги?
А уж она далеко. И не разглядеть, где ноги, а где голова.
- Перемотай назад!
Ножками засучила-засучила, дёргаясь так ручками-попкой - отмоталась назад. Опять пошла. Генерал смотрит, прищурив глаз. И говорит им: ребята...
- Ребята, эти ноги любит сатана и выбл*дки его! Бабе положены ноги короткие, прочные, немного с кривизной. Устойчивые. А тулово круглое, плотное, тяжёлое. Чтобы не падала. А упадёт если, не сразу поднялась. Дала время для совершения положенного. А эта если сразу не убежит, то уползёт, змея подколодная. Вы бы лучше камнями её.
- Мы после обеда. А вы ещё не посмотрите, что-то мы в чертежах запутались. Сержант ушёл на бл*дки, а мы никак не разберёмся.
Генерал смотрит, прищурив глаз. И говорит им: ребята...
- Ребята, этот забор становите на тот забор! Поверх, ясно? Тут же написано!
- А, теперь ясно. Тот поверх этого.
- Ну да.
- Разрешите продолжать?
- Занимайтесь.
И пошёл дальше, по своей надобности. А скорее всего, на бл*дки.

Что наше будущее? Неисполненное прошлое. Непройденное. Путь всякий должен быть пройден, большой ли, малый, это не нам решать. И событие должно осуществить себя, с нашей помощью. Сами не пройдём - значит, поведут... И событие неосуществлённое явится потом,  и не скажешь - я не знал... Ленив был. Слаб. Небрежен. Жил на фу-фу: прошёл бы день... Жил как все. А надо было - как тебе положено и написано, вот так...
А теперь что, теперь поздно по-старому. А как по-новому - это опять не нам решать, а будет определяться по совокупности всего, а более того, о чём знать не знаем и ведать не ведаем. И тут возможны неожиданности. Может статься, будем, как агент Джеффрис, в чайнике сидя паром исходить, в помощь существам.
А может, и этого не будет. Раз - и всё.
И не будет ни труса, ни пожара космического, ни десяти солнц на небе, ничего... А просто, мигнёт огонёчек в дверце... беги домой.
Иван коту начитывает, Баюн смежил очи: ничего не вижу... ничего не слышу! Сам всё видит и слышит. Пятьсот, что ли, живёт лет - шутка ли! Царя Ивана Васильевича помнит! Не того киношного в исполнении Юрия Яковлева, а настоящего, Грозного. Он, впрочем, и был двойник, в жизни. Чей двойник? А самого себя!
- Живём невесело мы, Баюн. А какое веселье, с чего ему взяться? Грусть-тоска молодая - и та веселее, чем веселье в старости. Тяжелы пустые сани, когда сам тянешь один. А может, не пустые? Кто ты? Я вижу, вижу... Тени ветвятся в темноте. Баюн уснул сам, и нет мне защиты, нет опоры. Тени ветвятся и дают новые побеги. До утра самого, до света, рубишь, ломаешь их, а они тянутся, растут, ведь они - бесплотные, - впрочем, как и ты. Человек один не имеет плоти на этой земле. Только разбросав плоть, засеяв пустоту, он овеществит свою тень, одну... а сколько ещё их! Мне бы посох, Баюн, как у Ивана, так я бы всех пораскидал...
Баян-Буян, островной кот. Тоже им нелегко ведь. Присмотр строгий, отношение не очень чтобы очень. Рассказывал, направо пойдёшь - правый уклон; налево пойдёшь - левый... Плюнул на всё, стою на одном месте. Нет, мол, это саботаж. Котам тоже не всё масленица. Коты народ мало-мальский. Что уж говорить о нас...

Семя должно выпускать, семя жизни - но также и смерти, жизнь начало смерти. Не выпускающий семя противен Мастифату, выпускающий на землю противен Мастифату и Мастема (6). Кто связывает жизнь в начале, будет жить вечно и вечно умирать, так что не поймёт сам - или жив, или мёртв.
Адабай был сын Иафета, сильный человек в земле, что по сторону реки Тоны, где великая страна на севере. Адабай носил жизнь в себе. Звери целовали ему руки, люди обходили его стороной. Он никому не давал своё семя, никого не хотел умертвить.
Мастема пришёл к Мастифату: "Есть Адабай в стране Иафета, человек сильный! Будет как Мы, если не лишим его силы. Дай мне знак и повеление, истребить силу Адабая!" И сказал Мастифат: "Посади в яму Адабая, года на два, на полтора, сатана перкеле! Забыл он, что такое земля - так вот пускай вспомнит! Чтобы на зубах скрипела, чтобы из жопы сыпалась! А потом отдай Адабая в Египет..."
Так и было, как сказал Мастифат. А через полтора года вывели Адабая, чёрного как земля, в чёрную страну Египет. Фараон призрел на Адабая и сделал его своим главным и любимым господином. Мастема вошёл к нему и открыл для него груди свои, крепкие, не знавшие детской ласки. И возопил Адабай велиим голосом, Дина, Валентина! И сказал Мастема: крепки ноги человека от восхода его до заката; но до восхода и после заката должно человеку идти на детских ногах; жёстки старые ноги и не гнутся, и не дойдёшь; у кого комната не наполнится детскими игрушками, тот будет ложиться с демоном. Тогда отдал Адабай семя своё, и тем умер для себя, но стал жить для других. "Помощь и услаждение" (7). И были праздники. И повелел фараон возить Адабая на второй колеснице, и одеть в виссон, и золотую цепь на шею с гимнастом, и чтобы возвещали впереди него: "Ел Ел Ваабрир!" И дал Адабаю имя - Санфаянс (8).

Три года будут метели и морозы, пока снег снова всю землю не покроет. Называется - время волков. Живые будут есть живых. Мёртвые выйдут полюбоваться на это дело. Выводил уже Лот и не раз свою родню из места смерти, места погибели. Да видать, всякий раз лишний кто-то был в списке, двойник шёл, опустив лицо, притворившись. Так уж ты выйди один, Лот, в следующий раз, сделай милость! А то останьтесь все там. Все мы вторичны после Адама. Все - двойники.
А этот скажет: жизнь? окно, и тряпка мотается, красная.

Хорошо буянить, когда у тебя тёплый сортир под боком. У вас буян, а у нас - Баюн! Да холод, глухомань, да бездорожье, да бестолковщина, леса, болота, - местность весьма пересечённая... Спит Баюн, да не спит: очами ведёт приходящего, ведёт-ведёт, так до того доведёт, что тот не чает и дойти. И цель забыл, и причину не вспомнить. Сядет где-нибудь в приятном расположении, да не один, нальёт - выпьет, нальёт - выпьет; да и заплачет горькой слезой: о, Русь! где же ты? Спи, скажет Баюн такому, усни, бедолага! Авось, Русь и увидишь...

(Здесь нет сцены в кафе. Сцена в кафе после примечаний.)

И на солнце пятна есть, и свет оставляет по себе пятна - ожоги называются. Во многом знании есть многая печаль, не просто так сказано. Обожжённый зол делается и много печали наносит встречным и поперечным. И ты с ним не спорь никогда, напрасное занятие, обойди широким шагом, да и ступай своим делом. И тебе, и ему спокойнее. Пропусти мимо ушей.

И только дома Иван обнаружил, что по дороге он потерял пластинку. Конверт жёлтенький в петушках - вот он, а чёрной "мелодиевской" пластмассы нет как нет. Махал руками сильно. Махал, махал - вот и вымахнул его, Луку. Теперь лежит где-нибудь в снегу, ребром впилившись в снег. Или укатился во двор. Подберут... будут запускать на манер фрисби - вууууш (9)! Со свистом. Это ведь там Леннон свистит? Там и Леннона никакого нет. Леннон свистит в "Ревнивом парне" (10). Путаются мысли. Мысли. Следовательно - существуешь... Как-то Баюн на новом месте? Он плохо привыкает. Небось свернулся ёжиком где-нибудь. Ему главное - чтобы тесно было и неудобно. Тогда спит. В углу в каком-нибудь. От глаз подальше. А то - "тысяча биноклей на оси" (11), ночь - самое прозорливое время суток. В темноте не скроешь ничего.
Иван свернулся калачиком, решив перетерпеть это время неудобное во сне до утра или как придётся. Тоже - ёжик... Поза эмбриона. Временная, отбыл своё - и свободен, марш, пошёл-пошёл отсюда. Ты часть большего тебя, но для тебя оно мало и неудобно. Быстрее оттуда, долой...
А то из шкатулки в шкатулку - ну и в чём смысл этого? Если он был... Если ты - был.
- Баюн! Поди ко мне спать! Я тебе местечко приготовил, вот... Иди, иди, не обижайся. Мы же с тобой всю жизнь вместе. А? Идёшь, нет? Будем разговаривать о том о сём, на сон грядущий. Я разговаривать, а ты вздыхать во сне. Вот, мол, чёрт подыскался на мою шею разговорчивый. И кто он такой, как оказался здесь? А я? Я как сюда попал? Чудеса...
Да вспомнил Иван, что нет Баюна и теперь не будет, что он живёт у девочки в доме, с другими игрушками. Вспомнил - и ноги вытянул по свободе (а то он любит на ноги головизню свою и лапы когтистые уложить, не повернуться), руки вытянул... голову. Считайте меня спящим.
Раз в пятьсот лет карп, выпрыгнув из воды, может стать драконом. Раз в пятьсот лет демон-убийца становится игрушкой для девочки-ребёнка.

Огонёчек горит, он дрожит, он живой, и пока я несу его, обжигаясь, теряю и нахожу, роняю и поднимаю снова, кто-то видит меня и знает, что я здесь.

Примечания.

(1) Никакого Луки в песне 'Heart Of The Country' нет и в помине, а есть вот что: 'I look high, I look low...'
(2) Рипаки - заношенное платье, обноски (заонежский русский).
(3) РПС - рота постоянного состава (в "учебке").
(4) Зёма, земеля - земляк.
(5) Мастифат - противостоять, противодействовать (евр.); князь демонов (Книга Юбилеев, или Малое Бытие).
(6) Мастема - то же, что Сатана (см. (5); здесь переосмыслено как женская ипостась Мастифат.
(7) Книга Юбилеев
(8) Сафанфифанс (Книга Юбилеев)
(9) whoosh!
(10) 'Jealous Guy'
(11) Пастернак.

- Мам, он не пьёт чай!
- А ты предложи.
- Я предлагаю, а он не пьёт...
Девочка тащит Баюна вверх, носом в блюдечко. Баюн переносит угощение очень стоически. Нос у него давно мокрый, и усы, и манишка. Платье девочки выглядит немногим лучше.
- Пей, пей... Баюн!
- Носки мало, мало-мало носки нерепей, - говорит Иван.
(Для детей живём, для чего ещё жить.)
- Никодряху, нерепей согрей, - говорит женщина.
(Хочется и для себя пожить.)
У неё глаза прозрачные, маленький шрам на щеке. Она курит, стряхивая пепел в блюдечко. "А правду Куприн написал, есть в них что-то такое, что отличает. Вот и одета скромно, а мужики нет-нет, да зацепятся глазом..."
- Сало ё?
(А что вообще?)
- Дембель ё.
(Скоро на дембель.)
В самой середине зала на круглом танцполе два еврея плясали "Семь сорок", удивляясь, что не бьют.
- А-а... Ну, передавай привет там всем.
- Мама, он не пьёт.
- Собирайся, пойдём уже. Забирай кошку свою.
- Мама, это кот!
- Да? Ну кота забирай.
- Я провожу? - предложил Иван.
- Зачем, не надо.
Они уходили рядом, женщина и девочка, которую он не знал. Баюн лежал у неё на руках, лапы вверх - все четыре. Иван смотрел, пока они не свернули к остановке: ждал - оглянется ли... Она не оглянулась, что было совершенно правильно со всех точек зрения. Вспоминал-вспоминал, как она выглядит, и уже не вспомнил. Глаз обтекает знакомый объект, предпочитая не попадаться дважды.

...и так пока не обнулит нас всех до одного.


2018