Когда не стало Сталина. Взгляд из детства

    Тогда мы жили в районном городке при узловой ж.д. станции. От войны далеко  ещё не ушли, и быт у всех был очень скромен. Электричество подавалось нерегулярно, поэтому часто приходилось вечерять при свете керосиновой лампы. Экономя сахар, чай пили вприкуску. Бесформенные куски сахара отец сначала раскалывал тяжёлым ножом, а дальше в ход шли специальные щипчики, которые обязательно были в каждой семье. Было у нас радио – этакий конус из плотной чёрной бумаги, в центре которого установлена магнитная катушка с регулятором громкости. И я удивлялся, как помещается в этом устройстве такое количество говорящих и поющих людей?
  Однажды утром (это было 6 марта) мама, как обычно, покрутила винтик в катушке, и радио тут же сообщило что-то нехорошее. Мама упала на колени, прислонилась к кровати и зарыдала: «Сталин умер! Сталин умер! Как мы будем жить без него?!» Мне стало тревожно и одиноко. Как так: моя мама, которая всё знает и всё умеет, вдруг призналась в своей беспомощности! Жалко стало и маму, и себя. И Сталина тоже жалко. Я учился в первом классе, и часто мой взгляд натыкался на его портрет в начале «Родной речи». Сталин – самый главный. Это он победил фрицев, он сделал нашу жизнь такой хорошей. И вот он умер.
  Потом, в день его похорон, по радио истошно завыли сирены. Они сливались с паровозными гудками из нашего локомотивного депо и наводили на всех кромешный ужас. Как будто жить на свете больше стало некому, и нужно было готовиться к своей собственной смерти.
  А в школе  было не до учёбы. В голову ничего не шло, потому что наша учительница то и дело плакала и сморкалась в носовой платок. Плакали и дети. Моя соседка по парте Люся Виноградова переживала, кажется, больше других. Она буквально заходилась от плача. Её трясло нервной дрожью, и когда нас досрочно отпустили с уроков, я  пошёл проводить её домой. По дороге она твердила: «Как мы будем жить без Сталина? Нам без него не прожить…» Когда мы добрались до её дома, она уперлась лбом в дверной косяк и заревела во весь голос. Её увела мама.
  Потрясённый происходящим, я на следующий день обвёл портрет Сталина в «Родной речи» чёрным жирным карандашом и отправился в школу. Учительница увидела портрет вождя в траурной рамке и недобрым голосом спросила:
- Кто обвёл рамкой товарища Сталина?
- Я.
- А зачем? Кто тебя научил?
- Потому что он умер.
Тут учительница стала возбуждённо мне возражать в том смысле, что Сталин не умер, что он, как и Ленин, будет вечно жить в  сердцах людей.
 - Ну-ка, немедленно убирайся из школы. И возвращайся с мамой и чистым учебником.
  Брёл я по улице и вытирал слёзы. Что сделал я плохого? Я хорошо учусь. За что меня наказали? Вот приду домой, и мама меня пожалеет. Но мама, узнав, в чём дело, сильно испугалась и приказала: «Быстро бери резинку и стирай рамку!» Однако стереть рамку мне не удалось, я только размазал её, и портрет оказался в центре какой-то грязной лужи. Тут мама испугалась ещё сильнее и как следует всыпала мне ремнём, приговаривая: «Вот тебе, вот тебе! Смотрите-ка, рамки чёрные он вздумал рисовать! Кто тебе позволил?!»
  Потом она меня, совсем ошалевшего, потащила в «Когиз» (так тогда назывались книжные магазины). Я видел, что мама страшно напугана, но не знал истинной причины её состояния. А себя я винил только за испорченный учебник. К счастью, мы нашли в магазине его новенький экземпляр, и приободрившаяся мама повела меня в школу. Учительница облегчённо вздохнула и посоветовала маме старый учебник побыстрее сжечь в печке. Обожествлённый Сталин был страшен этим женщинам и после его смерти.
  А летом - не того же 1953 года? - мы с мальчишками, вперемежку с уличными играми, уже распевали про Берию, державшему вместе с вождём народ в страхе, такую частушку: «Берия, Берия вышел из доверия. Не хотел ты жить в тепле, так лежи в сырой земле». Пройдёт ещё несколько лет, и люди узнают правду о Сталине и вынесут его тело из мавзолея. А нам и поныне наука: не сотвори себе кумира.